Харон

– Соня!

– Ты будешь говорить-то, нет?

– Милая, я… ты же знаешь, что у меня никого нет, кроме тебя, ты для меня – всё. У меня никогда никого не было родней… Я люблю тебя, и я никогда, ни в коем случае не хочу тебя обидеть. Ты это знаешь, я всегда подбираю слова, тщательно подбираю слова, когда говорю с тобой, чтобы лучше выразить то, что чувствую. Но это сложно. Мне с тобой тяжело спорить, я боюсь тебя обидеть… но ты прекрасно знаешь, что без тебя я – никто…

– Дима, ты просто дурак. Ты такой дурак, – вид у девушки был по-прежнему обиженный, но в глазах я заметил какой-то весёлый, озорной огонёк.

– Что не так-то? Ты всё из-за той новеллы? Да будь она проклята! Хочешь, я сотру её отовсюду? Хочешь, я сожгу свой письменный стол? Что мне сделать, чтобы ты меня простила?

– Дима, ты дурак. Неисправимый дурак.

– Я не понимаю! Я признаю, что мог написать сущий бред, я знаю, что некоторое из написанного мной – отвратительно. Но ты же не при чём здесь. И я тоже по большей части…

– Неужели? – усмехнулась она, но в этот раз гораздо добрее.

– Это же литература! Ты знаешь, что рассказчику нельзя доверять. Да, я написал от первого лица. Да, герой похож на меня. Да, обстановка похожа на нашу квартиру… ну, и что? Это ведь не я, там не про меня.

– Дима, я ведь не дура. Я в курсе насчёт художественных приёмов. Я знаю тебя всю жизнь. Я знаю, что герой – это ты, а ты – это герой. Дело не в этом, родной.

– Я не знаю…

– Дим, ты потерялся в мире своих произведений, своих мистических историй и психологических рефлексий, в мире экзистенциального кризиса, богов и загробной жизни… ты живёшь там… ты теряешься… ты не со мной.

– Соня, милая, я…

– Я знаю тебя всю жизнь. Я знаю всего тебя. Я видела тебя разного. Мы очень многое пережили с тобой и столько всего ещё впереди… подумай, нам только по двадцать пять! Мы свободны друг от друга и связаны воедино. Я хочу, чтобы всё у нас было хорошо. Оставь ненадолго писательство, отдохни, прошу. Давай просто побудем вдвоём. Нам нужно вновь почувствовать друг друга… – она глядела на него и совсем перестала смотреть перед собой, а мир снаружи всё мчался и мчался. У меня появилось нехорошее предчувствие.

– Соня…

Стараясь не выпускать из рук кожаную окружность, которая, видимо, влияла на движение колесницы, она потянулась к нему и поцеловала его, не дав ничего сказать. Поцелуй затянулся, мужчина обхватил талию девушки, но вдруг опомнился и, отстранившись от неё, крикнул:

– Соня, дорога!

Девушка мгновенье приходила в себя, взглянула перед собой, закричала, вывернула окружность. Мужчина попытался помочь ей с этим, но всё оборвалось неожиданно… для меня. Всё согнулось, свернулось, с грохотом и криками. Железная колесница перевернулась несколько раз, и видение начало ускользать от меня, и его было не удержать. Повсюду стало туманно. Последнее, что я слышал, – это задыхающийся шёпот девушки («Прости») и стон боли молодого мужчины.

Мы молчали. В глазах Димы – теперь я знал, как его зовут – были слёзы.

– Где она? – хрипло спросил он.

– Её здесь нет.

– Я знаю! Где она? Где же она?! Моя Соня… душа моя… Господи, я такой урод! Да будь я проклят! Моя милая… почему она не здесь? – столько боли в глазах я не видел, наверное, ещё ни у кого. Я не помню, чтобы кто-то при мне испытывал такую боль. Я продолжал смотреть на него и не отводил взгляд.

– Её здесь не было, – лишь сказал я.

– Мы умерли в одно время. Какой же я дурак! Да пусть сгорят все мои новеллы в адском пламени!

Я молчал. Мне нечего было говорить.

– Я во всём виноват. Неужели я и вправду в какие-то моменты жизни свои вымышленные миры ставил выше реальности, выше моей жизни, выше любви? Я ведь… был так счастлив и без миров, в которых сам себе надумывал проблемы. А она… Соня всегда была рядом, она всю жизнь была рядом, и я люблю её, сколько себя помню. Что со мной было? Водоворот моего больного подсознания затянул меня, я искал ответы на вечные вопросы, которые мне были и не нужны. Они были не нужны. Зачем мне знать, какой смысл жизни, если мой смысл – это она? Зачем я искал другой? В своих работах я решал проблемы глобального масштаба, проблемы бытия, свободы, рабства, одиночества в толпе… зачем… рядом с ней я был свободен, я был не одинок. Почему нельзя повернуть всё вспять?

Я молчал, монотонно орудуя веслом. Волны, казалось, были активнее, чем при прошлом пассажире. Вода была неспокойна.

– Ты сказал, что вы знали друг друга всю жизнь, – произнёс я, отвернувшись от него и глядя в туман.

– Да…

– Как вышло, что за все годы ты не научился хорошо выражать свои мысли при ней?

– Тут… тут всё сложно, – голос был уставший, казалось, что он говорил нехотя, и я упрекнул себя за свой вопрос. – Я идиот, она не при чём. Так вышло, что с детства у меня были проблемы с живыми беседами… с кем бы то ни было. От того-то я и начал выражать свои мысли на бумаге. Так у меня выходило намного лучше. Потом я обнаружил у себя талант к писательству, и стал разговаривать ещё меньше. В итоге Соня стала единственным человеком, кто говорил со мной регулярно… и я наврал тогда ей, что с ней мне… «тем более тяжело». Впрочем, она знала… с ней мне легче, чем с кем-либо другим. Я разговаривал с ней как с собой, и дело как раз-таки в том, что я и с собой-то не всегда находил общий язык, не всегда мог понять себя самого. Поэтому и срывался на ней. Я ссорился с ней по поводу содержания моих произведений, я не понимал, что она пытается вытащить меня из омута моих тяжёлых мыслей. Без неё я бы окончательно потонул в этом болоте и, скорее всего, рано или поздно повесился… Она – мой ангел. Я не знаю, Бог ли распорядился, чтобы эта девушка досталась мне, Вселенная ли, движение её галактик, или просто случай, но я должен быть бесконечно благодарен своей жизни за Софию. Но теперь уже поздно. Я всё потерял. Неужели я больше её не увижу?

У меня почему-то возникло твёрдое убеждение, что они ещё увидят друг друга, но откуда взялась эта мысль, я не знал. Поэтому я ничего не ответил ему. Да и вряд ли его вопрос предназначался мне.

– Знаешь, я ведь действительно написал такой вздор в своей последней новелле… хах… правда, я не помню, как я её писал – вообще не помню, как даже родилась идея, – но помню результат. И он был отвратителен. Но тогда я этого не понимал.

– Что там было? – спросил я.

– Она была права – там я писал о себе. Видимо, весь накопившийся ком сомнений, вызванных размышлениями о материях мне неподвластных, достиг вершин моего сознания – он должен был вырваться наружу. И он вырвался, именно таким образом. Тот герой – это я, и в то же время не я… не знаю, как лучше сказать, это очень сложно, – и он смолк.

– Я постараюсь понять, – ответил ему я. – Мне хочется верить, что на это я способен, и может быть, эта роль не менее важна, чем перевозка людей на лодке.

– В личности человека, что я создал, уживались сразу две сути: тот я, кем я являлся в реальности, рядом с Соней, блаженно-счастливый, пусть и не всегда осознающий это; и тот, кто жил внутри меня, питаясь моим страхом, страхом перед вселенским хаосом – эта тёмная тень просто источала из себя презрение ко всему окружающему, сомнение во всём, сомнение в любви и жизни. В персонаже новеллы шла война между двумя сторонами – мотив банальный, избитый до невозможности в культурном наследии человечества, но актуальный во все времена. И для меня изображение этой борьбы было даже не просто средством к изложению различных мыслей, живших во мне, скорее, нет, написанием произведения я сам вёл борьбу. Но я не помню, как писал всё это, ей-богу, не помню, хоть убей, – он усмехнулся, видимо иронизируя над последними словами своей реплики. – Трагедия моего героя – и меня – была в том, что первоначальная личность, душа, рождённая для счастья, сдалась и была побеждена страхом. Победил хаос, и герой мой отверг даже любовь всей своей жизни – не помню, как звали ту девушку, что, разумеется, была близняшкой моей Сони. Человек произнёс свой ужасный монолог о бессмысленности всего, поправ ногами всё, что с детства было сакральным для него самого! Он сказал тогда, что единственная гармония, которая только и есть во всём – это отказ личности от тщетного боя и уход в себя, в подсознание, с дальнейшим сладостным ожиданием вечного небытия… – он замолчал и взглянул на меня, горько усмехнувшись. – Видишь, что я наделал. Моя Сонечка всегда говорила, что мысли материальны, пусть даже и не в привычном смысле… Таким я его и запомнил – виновника смерти любимой, то есть себя: сидящим в тени возле распахнутых двустворчатых дверей, в огромном зале с винтовой мраморной лестницей, сидящим и лицезревшим хаос безумным взглядом своих чёрных глаз.

Дима окончил свой рассказ, а я всё смотрел в туман и обдумывал его историю, тяжёлую как страх человека, страх навсегда потеряться в заколдованном лесу, над которым висит вечная ночь.

– Своей слабостью я всё испортил… – заключил он и посмотрел на меня. – Что ты думаешь обо мне?

– Никто из людей никогда не казался мне чудовищем, – сказал я, припоминая, что всегда забываю своих пассажиров, что не помню их истории, и выходит, не могу утверждать что-то наверняка. От этой мысли мне стало не по себе, ведь я не хотел врать, но и понимал, что мне нужно выговорить какие-то слова. Внутренне чувствовал это. – Ты не должен винить себя. Я вижу, что ты никогда не желал зла своей любви.

Он ничего не ответил, и мне стало немного легче. Когда в последний раз я ощущал себя так неловко, выслушивая человека? Я помню лишь, что моя суть – хладнокровие и невозмутимость, таким я существую целую вечность, таким и должен оставаться навеки. Но почему я чувствую, что хладнокровие моё вытесняется чем-то другим? Да, я и прежде сопереживал людям, какими бы они ни были, но никогда не было во мне столько беспокойства. Должно быть, это особенный пассажир. Я не знаю. Я ничего не знаю.

– Туман сгущается. Сейчас ты увидишь ещё одну картину, – произнёс я и приготовился наблюдать.

Я увидел мальчиков и девочек лет пятнадцати. Их много, они смеются и разговаривают около большого кирпичного здания. Я увидел Диму, юного, чуть пониже ростом, чем сейчас. На его лице волнение, но в глазах – чувственный огонь. Он ни с кем не разговаривает, проходя мимо остальных подростков, остановившись лишь возле зелёной ограды на достаточном расстоянии от всех. Он тяжело вздыхает и поправляет рукой свои волосы, которые никак не желают лечь, как ему надо. Вдруг он замирает и смотрит перед собой. Это Соня, и конечно, она гораздо младше, чем была в первом видении; но здесь она не менее красива: карие глаза, поражающие глубиной и какой-то тайной, скрывающейся в них, пухленькие алые губы, причём нижняя – слегка прикусана зубами, как и тогда, десять лет спустя. Её волосы так же взяты в хвост. Белая рубашка прекрасно сочетается с чёрной юбкой.

Дима ждал её, но не мог выговорить и слова, когда она поравнялась с ним.

– Спасибо, что подождал, – сказала она, улыбнувшись. – Пойдём, – она бодро пошла вперёд, и Дима, хоть и старался держаться вровень, оставался немного позади.

– Мне ещё нужно в магазин быстренько забежать – мама просила масла купить, – весело говорила она, легонько размахивая сумочкой, а Дима наконец почувствовал, что собрался с мыслями, и может сделать то, что собирался, совершить подвиг. Настоящий подвиг.

– Соня, мне…

– Погулять сегодня не получится, Дим, если ты об этом. Мне нужно сестру отвезти на рисование, а потом у меня тренировка. Ну, ты знаешь.

– Да, знаю, – невесело отозвался тот, понимая, что былой настрой ускользал, как песок сквозь пальцы. Но он осознал, что если не скажет сейчас, то в ближайшее время точно не сможет.

– Соня, я должен… мне нужно сказать… кое-что, – проговорил он, чуть не задохнувшись.

Девушка сбавила шаг, бросила на него секундный взгляд и улыбнулась. Но он этого не видел, поскольку смотрел прямо под ноги.

– Я не знаю, как мне лучше… я давно хотел сказать, но… может быть, это глупо, и я сомневаюсь… – он вздохнул, но Соня ничего не отвечала, лишь ещё сбавила шаг и смотрела теперь тоже под ноги.

– В общем, мы хорошо общаемся только с прошлого года, но я давно… следил за тобой… нет – обращаю внимание… нет. Боже, что я несу… ладно, забудь, что я сказал, мне нужно…

– Нет, – вдруг сказала она серьёзно. – Продолжай.

– Сонь, я… я не знаю, как… – он набрал полную грудь воздуха и на выдохе выпалил:

– Ты мне очень нравишься. Я люблю тебя, – он тут же потупил взгляд и уже не нашёл силы поднять взгляда. У него затряслись колени, и Дима ощутил горячий прилив стыда. Прежде всего за свою неуклюжесть. Они остановились. Дима смотрел вниз и уже проклинал себя за то, что вообще затеял всё это. Он думал о том, что теперь всё пропало, что теперь она не будет смотреть на него как прежде и, может быть, перестанет с ним общаться. Он станет одиноким и никому не нужным. Один со своими ужасными стихами и бредовыми сочинениями. Рой этих мыслей витал в сознании парня, а он всё смотрел на асфальт, еле дыша.

– Дима, – негромко произнесла она.

Он всё не мог посмотреть на неё.

– Дима, ты просто дурак.

Слова прошлись катком по нему. Он сразу поднял взгляд от изумления, не зная, как понять то, что услышал. А в глазах у девушки были слёзы, но… она улыбалась.

– Наверное, полгода я ждала от тебя этого, – она улыбалась, в свою очередь опустив взгляд вниз. – Ты не застал меня врасплох, знаешь.

– То есть ты… – тяжело произнёс тот.

– Подожди, дай сначала я скажу, а то забуду всё, что хотела сказать… – она заглянула в его зелёные глаза и ничего не произнесла. Минуту они просто молчали и смотрели друг на друга.

– Хотя знаешь, – наконец произнесла она, – думаю, слова не нужны… что думаешь?

Он закивал, улыбаясь. Он не смог сдержать слёз, как ни пытался.

– Ты плачешь? Дим, ты плачешь? – она коснулась рукой его щеки. – Дим, перестань.

Она обняла его за шею и так сильно, что у Димы сбилось дыхание. Он прижал её к себе.

– Знаешь, а ведь мои последние стихи – посвящены тебе, – сказал он.

– Я знаю, Дим.

Видение растворилось. Я огляделся вокруг – Дима сидел на дне лодки, прижав ладонь к лицу. Он посмотрел на меня, и из глаз его текли слёзы, чистые и блестящие, хотя яркие лучи солнца не достигали нас.

– Господи, почему мы не как дети? Почему мы не остались детьми? – он рассмеялся, и в смехе его одновременно были и горечь потери, и сладость пережитого счастья. Меня покоробило внутри, будто кто-то провёл по сердцу серебряным мечом.

Я не решился никак комментировать представившуюся нам картину, и не должен был. Мой пассажир не поднимался на ноги, он сидел и безмолвно смотрел в туман, не думая, наверное, ни о чём. А мы тем временем приближались к Чёрным Скалам, я ещё не видел, но знал, что так и есть. Воды Ахерона немного успокоились, несли лодку более тихо, нежели некоторое время ранее.

– Я готов, – неожиданно произнёс Дима. – Что бы ни было в конце этого пути, я заслужил всё. Всё – по моим делам.

– Да, – ответил я и перестал грести. Река спокойно несла нас к Скалам, которые уже видели мы оба.

– Прощай, Харон. Удачи на твоём нескончаемом пути, – сказал мужчина, когда большая тень упала на лодку, а туман начал окутывать нас.

Через мгновенье его уже не было. Я снова был один.

– Спасибо, – сказал я, зная, что он уже не слышит меня. Ничего не слышит.

Тут мне в голову будто ударила молния. Я обдумывал судьбу этого человека и внезапно осознал, что я сравнил его с предыдущим пассажиром. Тем, что боролся за свободу людей. Но этого просто не могло быть – я никогда прежде не помнил своих пассажиров, я забывал их. Как это возможно?

Со мной определённо что-то не так, подумал я и решил, что мне нужно отдохнуть до прибытия следующего человека. Надеюсь, Ахерон позволит мне.

3

Уснуть я, конечно же, не смог. Я пролежал, наверное, около часа на своей деревянной кровати, которая в этот раз показалась мне особенно твёрдой и неудобной, и встал на ноги, чтобы заглянуть в зеркало. Ничего нового я там, конечно, не увидел – всё та же неприглядная сущность, скрывающаяся в тени капюшона. Я даже перестал сбрасывать капюшон, потому что знаю, что не становлюсь симпатичнее, а всматриваться в это мне не хотелось. Впрочем, моего зрения хватало, чтобы немного рассеять тень и с первого взгляда уловить силуэт косых острых скул, большого овального подбородка и впадины глаз; своих зрачков я никогда не видел, потому как они были черны как ночь, но помимо чёрной сути они в заключали в себе другую суть, красную, проявляющуюся, если долго смотреть себе в глаза. И вот, через минуту, они сверкнули кроваво-красным – будто взрыв рубиновых камней. Я отошёл от зеркала и вышел из дома, направляясь к неизменному месту встречи с пассажирами.

Вопрос о том, почему я не забыл первого сегодняшнего человека, я так и не смог для себя решить, поэтому постарался отложить эти мысли на потом – в конце концов, сейчас есть дела поважнее. Впереди новый человек, новая история. И эта история не заставила себя долго ждать.

Из-под сени окаменевших деревьев медленно вышла молодая женщина невысокого роста.

Угадайте в одежде какого цвета.

Она широко раскрытыми глазами озиралась по сторонам и продолжала идти вперёд словно машинально, словно не отдавая себе отчёта в том. Она не остановилась, даже увидев меня. Подойдя ко мне, она пристально вгляделась прямо мне в глаза (хотя я понимал, что мои глаза она не видела, она просто не могла их видеть) и коснулась моей руки. Для этого ей потребовалось поднять свои ладони перед собой, поскольку моя опущенная ладонь находилась на уровне её груди, а может, даже чуть выше. Девушка смотрела мне в глаза, не отводя взгляда, она будто искала в них что-то родное, будто пыталась проникнуть в глубь моего существа, шагнуть за грань моего сознания. Но ей это, конечно, не удалось. Она опустила глаза, отпустила мою ладонь, сделала шаг в сторону… и упала.

Девушка повалилась наземь, словно кто-то подкосил её. Как оказалось, я обладал мгновенной реакцией, и несмотря на то, что я совсем не ожидал подобной картины – как я мог такое ожидать! – я успел поймать её и она не упала, лишь волосы её коснулись травы. Тёмные волосы. Я взял её на руки, и в моих руках она казалась совсем крошечной, как ребёнок. Я простоял какое-то время, тупо глядя на её лицо. Оно мне казалось знакомым. Но где я мог его видеть? Вариантов было немного.

Я понёс её в дом, даже не пытаясь пока понять, что всё это может значить, что вообще происходит. Я уложил её на свою кровать и укорил себя за то, что не могу сделать ровным счётом ничего, чтобы ей было хоть сколько-нибудь удобно.

Она не приходила в чувство, она спала. Я оглядел её ещё несколько раз и вышел наружу, силясь вспомнить, где я мог её видеть. Вариантов, как я уже сказал, немного… да что там – их всего два. Либо в видениях первого пассажира, либо в видениях второго, имя которому Дима. Обоих я помнил – не поддающееся объяснению явление. Я склонялся ко второму варианту, но почему-то пока не мог признаться себе в этом. Соня. Девушка была очень похожа на Соню, по которой Дима пролил немало слёз.

Они умерли в одно и то же время, что следовало из видения Димы… но как тогда…? Значит, Дима умер всё же раньше, а она… но сколько же времени продлилось наше с ним путешествие? За это время девушка… Нет. В разных мирах и время идёт по-разному. Точнее, в мире Ахерона его просто нет. Почему Соня попала сюда после него?

Слишком много вопросов. Те, кто создали всё вокруг, здорово потешаются надо всеми нами. Никогда не было такого, чтобы ко мне попадали люди, определённым образом связанные между собой. Хотя о чём же я… ведь я не могу сказать этого, поскольку раньше всё напрочь забывал. Проклятье! Происходило очень много странного, и я чувствовал себя всё неувереннее, я всё меньше чувствовал, что я – это я.

Она не пришла в себя и через час. Но что я мог сделать? Воды Ахерона не отвечали мне, от них вообще не было ни звука. Будто их нет. Я сел на траву около дома и стал ждать, пока девушка очнётся. Теперь я старался ни о чём думать. Мне нужно было очистить сознание.

Я пробудился, когда пробудилась она. Я уловил её учащённое дыхание. Сколько времени она спала, я не знаю. Но по моим ощущениям, прошло очень много времени. Она, осторожно ступая, вышла из дома и замерла около меня. Я встал на ноги и протянул ей ладонь. Она смотрела на меня, и взгляд её был осознанным.

– Пойдём, – тихо сказала она, взяв мою руку.

Мы медленно направились к лодке. У самой воды я взял её на руки и перенёс на лодку. Она улыбнулась мне, и затем устремила взгляд в туманную даль.

Мы поплыли. Я не решился прямо спросить её имя. Я никогда прежде не спрашивал человека о имени. Представится сам – узнаю, не представится – пусть так. В конце концов, имя – лишь звук. Главное – глаза, главное – душа. Я и без того уже не сомневался, что она и есть Соня. Такой же глубокий взгляд карих глаз, те же тёмные волосы… и да, почти всякий раз, когда я смотрел на её лицо, нижняя губа её была слегка прикусана.

Почему-то в этот миг мне стало хорошо. Никакие мои переживания не испарились, но отошли на дальний план. Сейчас я был рядом с душой, которая какой-то непреодолимой силой влекла к себе. Я ничего не говорил, как и она. Мы просто плыли.

Вода тоже молчала, как мёртвая, но сейчас мне не было до этого никакого дела. Лодка летела по безмятежной глади, разрезая клубы серого тумана. Спустя какое-то время девушка повернулась ко мне.

– Я знаю, кто ты, – сказала она и улыбнулась. – И мне кажется, я знаю, что я должна делать дальше.

– Но откуда? – спросил я.

Её взгляд был тёплый и загадочный.

– Просто знаю.

Я пытался представить, что скрывается за этими глазами, пытался представить, о чём может думать эта девушка.

– Загляни в туман, – вдруг добавила она, отвернувшись от меня. Я послушался.

Туман сгущался.

Она необычный человек.

Я увидел её в небольшой комнате с занавешенным окном, письменным столом и книжными полками. Она стояла у окна и читала книгу в тёмно-зелёном переплёте. Девушка шустро пробегалась глазами по строкам и так прочла несколько страниц, прежде чем послышались чьи-то шаги. Она отложила книгу на подоконник обложкой вверх и подошла к двери. Я бросил взгляд на книгу и смог прочесть: «Дмитрий Варламов».

Это она.

Как только мысль пронеслась в моём сознании, я увидел уже знакомого мне молодого мужчину.

Девушка обняла его за шею и поцеловала в щёку. Дима улыбнулся – эта улыбка показалась мне натянутой – и нежно отстранил супругу от себя.

– Милая, мне нужно поработать, – проговорил он через плечо, усаживаясь за стол. – Времени очень мало. Мне нужно закончить рассказ. Родная, разогрей мне что-нибудь, пожалуйста.

Девушка подошла к нему и поцеловала его в макушку, обняв за плечи.

– Дим, я собиралась сказать тебе кое-что. Ты только не злись.

– Конечно, Сонь. Только быстро, если можно. Работа не ждёт, – он развернулся на стуле и посмотрел на неё. Всё та же натянутая улыбка.

– А может… – в глазах девушки загорелся огонёк. – Может, она подождёт. – Соня села ему на колени и поцеловала. Он ответил. Судя по всему, она не собиралась останавливаться. Продолжая поцелуй, она прошептала:

– Всё подождёт… я скучала… ты пропадаешь целыми днями.

Дима обхватил её талию, но через секунду отстранился.

– Сонь, я так… я так никогда не закончу рассказ.

– И что? Ну его… – она попыталась начать всё сначала, но парень пусть и мягко, но спихнул её со своих колен.

– Соня, ты знаешь, как для меня это важно, – с расстановкой проговорил он. – Это будет моё лучшее произведение… если ты мне позволишь его дописать, конечно.

– Дима! – вскрикнула она. – Тебе не нужно заканчивать его! Я это хотела сказать. Тебе нельзя его дописывать… он ужасен, прости.

– Почему? – Дима тоже повысил голос.

– Потому что… в нём столько тьмы – неужели ты сам не видишь этого? В нём столько зла, и ты теряешься в нём. Ты проводишь в нём больше времени, чем в реальности! Ты и раньше писал ужасы, но в этот раз всё не то, там ты… твой чёртов призрак-убийца – это отражение всех твоих страхов, это – ты… в своей худшей версии.

– Как…

– Я знаю тебя почти всю жизнь, и я могу так говорить, Дима, – она отвернулась от него и стала смотреть в окно.

– Ах да? А может… может, это не и худшая версия меня, ты не думала? Может, это я, а худшую версию никто ещё и не видел, а? – он усмехнулся и повернулся к столу. – Хотя кое у кого есть шанс её увидеть, – добавил Дима, – если кое-кто не поймёт, что я терпеть не могу, когда мне мешают работать!

– Да пусть сгорит вся твоя работа! – разгорячённо крикнула она. – Дурак ты. Я беспокоюсь о тебе… – она выбежала из комнаты и хлопнула дверью.

Картина исчезла. Я взглянул на Соню и увидел, что на её лице сияет улыбка, и она казалась вполне искренней – да и перед кем тут притворяться? В её глазах был почти тот же огонёк, что вспыхнул и в видении, пусть и ненадолго. Наверняка я чего-то не понимал – я вообще много чего перестал понимать, как можно было заметить, – но я не мог представить, что такого радостного уловила девушка в своём воспоминании. Возможно, сила её любви к мужу была настолько великой, что она испытывала радость даже от того, что просто могла увидеть его в своём же подсознании, пусть даже картина, в которой она увидела его, была совсем не радужной. Впрочем, мне-то откуда знать? Я не человек, и мне не понять.