Барон Николай Корф. Его жизнь и общественная деятельность

Статьи эти были собраны в одно и дополнены еще следующими статьями, в разное время появившимися в печати: «Быт крестьян, каким он отражается в письменных упражнениях учеников сельских школ», «Об инспекции народных училищ», «учительские съезды», «Программа народной школы», «Земские учительские семинарии», «Учительские семинарии» и «Об обязательности обучения в России». В общем, составилась, таким образом, объемистая книга «Наше школьное дело». Автор скромно назвал ее «Сборником статей по училищеведению», но это вовсе не случайные, отрывочные статьи, а органически связанные между собой, в смысле детального разъяснения и яркого освещения, что все будущее нашего народного образования всецело зависит от способов и средств проявления общественного почина и самодеятельности, от условий развития и самоусовершенствования народной школы, учительских семинарий и других воспособляющих учебных заведений в деле образования массы населения. «Наше школьное дело» существенно дополняет известный уже читателям труд барона Корфа по училищеведению – «Русскую начальную школу» – в бытовом, законодательном, дидактическом и общественном отношениях. Оба названных труда, в общей их совокупности, весьма полно обнимают собою теоретическую и практическую стороны училищеведения у нас, в России, давая вместе с тем и необходимое освещение этого дела за границей.

Такая энергическая, разносторонняя и плодотворная деятельность барона Н. А. Корфа была оценена интеллигентною частью русского общества с большой признательностью. В 1870 году, например, петербургское педагогическое общество избрало его своим почетным членом. В 1871 году Московский университет и московский комитет грамотности также избрали его в почетные свои члены. Во время приезда барона Корфа в Петербург, на исходе 1871 года, у него установились тесные и дружественные отношения со всеми лучшими представителями педагогической деятельности в столице. Не говоря уже о торжественном чествовании его педагогическим обществом как своего почетного члена, он был официально приглашен на заседание педагогических курсов при второй с. – петербургской военной гимназии. В присутствии великой княгини Евгении Максимилиановны он давал уроки в острожной женской школе, в образцовой школе учительской семинарии петербургского воспитательного дома, в частной воскресной школе и многих других учебных заведениях. Кроме того, он имел свидание с Головниным, предшественником графа Толстого по управлению министерством народного просвещения, графом С. Г. Строгановым и многими другими лицами, проявлявшими живой интерес к делу народного образования и желавшими ближе познакомиться с педагогическими его воззрениями.

Заслуживает также внимания и следующий эпизод из этой поездки барона Корфа в Петербург. Еще в 1870 году он получил от графа Д. А. Толстого, бывшего в то время министром народного просвещения, письмо с выражением «искренней благодарности» за присылку ему «при письме» книги «Русская начальная школа». Собственноручным же письмом 27 ноября 1871 года граф Д. А. Толстой пригласил барона Н. А. Корфа «пожаловать к нему откушать 28 ноября в 6 часов». В этот день он имел продолжительную беседу с министром о положении и нуждах народного образования, о задачах и условиях его организации. В то время, как известно, граф Д. А. Толстой сам сильно склонялся в пользу введения обязательного обучения в России. Немудрено поэтому, если из собеседования с Толстым барон Корф вынес уверенность, что невежеству русского народа настал конец, что правительство решилось, не щадя никаких средств, идти по пути народного образования. Вообще, после поездки в Петербург, которого барон Корф прямо-таки не любил, он возвратился в свой родной уезд с самыми лучшими надеждами и ожиданиями, но здесь его ожидало жестокое разочарование. Темная местная землевладельческая сила не пожелала иметь барона Н. А. Корфа своим гласным и забаллотировала его на земских выборах. Вот что, между прочим, писал он 1 июня 1872 года по этому поводу X. Д. Алчевской, с которою находился в деятельной и дружеской переписке:

«20-го мая я торжественно забаллотирован в уездные гласные двумя третями голосов на избирательном съезде землевладельцев Александровского уезда. Нечего удивляться тому, что могла собраться шайка негодяев и пожелать посредством баллотировки избавиться от честного человека. Огорчает меня не эта шайка, а то безучастное отношение к вопиющей наглости, отношение к ней со стороны 5—6 лиц, считавшихся порядочными и теперь не только позволивших баллотировать себя после того, что в лице моем дана пощечина всем слугам дела, но и не промолвивших ни одного слова протеста. Нужно вам знать, что я был 6 лет гласным, секретарем собрания в 6 сессиях, три года членом ревизионной комиссии, три года председателем съезда мировых судей, 5 лет членом училищного совета; все эти должности я отправлял безвозмездно и пожертвовал за все время в пользу кассы школ уезда более 5000 рублей серебром. Не стану судить о том, принес ли я какую-нибудь пользу, но все признают, что я трудился на пользу земства с самоотвержением. Теперь меньшинство, считающее себя прогрессивным (человек 5), не только не мешало шайке выбросить за борт слугу дела, но из зависти и тщеславия, желая попасть в гласные, старались дружественно относиться к шайке, владевшей выборами, и по возможности не только не обнаруживать солидарности со мною, но и не подходить ко мне в зале, для того чтобы не повредить себе в глазах шайки. Но откуда же эта шайка? Она сформирована старинными завистниками моими и одним господином, который по моей инициативе не избран вновь в мировые судьи, успевши вооружить против себя все население своею судебною деятельностью. Итак, повторяю, что огорчает меня безучастное отношение к делу со стороны людей, которым я верил, которых я считал годными для дела и которые оказались тряпицами. Впрочем, и тут были отрадные исключения: все члены училищного совета объявили после моей баллотировки, что считают за позор дозволить баллотировать себя; впрочем, и то нужно сказать, что если бы они допустили баллотировку, то их бы прокатили непременно, так как баллотировалось то дело, которому они служили вместе со мною. Тем не менее, я убежден в том – и это меня утешает, – что в среде земских людей, после того, что я в течение 6 лет распинался за общее благо, нашлось три честных человека, три члена училищного совета, которые не сумели отнестись холодно и равнодушно к мерзости, происшедшей на выборах. Итак, нашего училищного совета и меня в совете с сентября этого года не существует. Ввиду того, что на учительский съезд потребовалось бы издержать 1200 рублей серебром, мы не решились произвести этого расхода, не уверенные в сочувствии ему со стороны плательщиков и будущих руководителей училищного дела, и съезд, предполагавшийся на 8-е сентября, отменен. Само собою разумеется, что я не перестану служить делу народного образования словом и делом в тех местностях России, где пожелают услуг моих, и в печати. Само собою разумеется, что я не только не закрою той народной школы, попечителем которой я состою, но постараюсь увеличить затрату на нее и развить ее; но в уезде деятельность моя окончена: опыт состоялся; найдутся люди, то будет и дело, если не теперь, то со временем. В скором времени ожидают отделения части территории Александровского уезда к Мариупольскому, куда отойдет и мое имение; тогда будут новые выборы в гласные в обоих уездах, Александровском и Мариупольском; я буду баллотироваться в последнем и, если изберут, опять готов служить народной школе, хотя здоровье мое, т. е. нервы, и крайне расстроено. Впрочем, будущее впереди, а в настоящем совершился факт, еще раз доказавший мне, что у нас человеку прогрессивному нельзя рассчитывать не только на большинство, но даже и на меньшинство. Тем дороже для меня те немногие друзья за пределами уезда, которыми я обладаю».

Друзей, однако, оказалось у барона Н. А. Корфа несравненно больше, чем он думал. В печати дружно раздался крик негодования по поводу самодурно-самоуправного поступка землевладельцев Александровского уезда, проявивших самую низкую и черную неблагодарность к общественным заслугам барона Корфа, успевшим уже получить общерусскую известность и заслужившим признательность со стороны целого ряда ученых корпораций, наиболее компетентных в вопросах образования. Со всех концов России он был завален самыми горячими сочувствиями по поводу постигшей его неприятности и обиды. Тут были письма педагогов, частных лиц и общественных учреждений. Все в один голос признали, что та часть александровского дворянства, которая забаллотировала барона Корфа, положила «черные шары» самой же себе – в глазах всей мыслящей России навсегда осудила и опозорила себя, доказав лишь умственное и нравственное убожество свое, непонимание и недостоинство, неспособность стоять на высоте общественного служения. Вот, например, что писал барону Корфу известный педагог Евтушевский:

«Известие, прочтенное мною из газет, о сюрпризе, устроенном александровскому училищному совету, сначала меня сильно поразило; но потом, вспомнив, что мы живем еще пока в диких дебрях, где встречается больше зверей, нежели людей, я успокоился, так как различные курьезы на Руси довольно часты. Со своей же стороны я имею только к вам, многоуважаемый Николай Александрович, большую просьбу: несмотря на пошлости, вас окружающие, и несправедливости, которыми вам платят за великое, честное и доброе ваше дело, не бросайте этого дела. Поверьте, что есть гораздо больше таких людей, которые благодарят вас душевно теперь и всегда будут чтить вашу память как человека, действительно сделавшего доброе дело» (14 июня 1872 г.).

Мотив этого письма из Петербурга замечательно совпадает с мотивом адреса Бахмутского уездного училищного совета барону Корфу по поводу его забаллотировки. Правильно охарактеризовав значение его деятельности как для целого уезда, так и для всей России, бахмутский училищный совет говорит далее в своем адресе:

«Факт, так неожиданно совершившийся 20-го мая 1872 года, ясно говорит сам за себя, и особенно он понятен для нас, служащих и трудящихся на одном с вами многотрудном поприще начального народного образования… Совершившееся у вас событие не могло не произвести на вашу благородную душу впечатление самое тяжкое не в смысле личной обиды и оскорбления, а ввиду тех важных и великих по своим последствиям потерь, которые в подобных случаях и при подобных обстоятельствах терпит наш простой народ».

Выразив затем уверенность, что барон Корф «снисходительно отнесется к делу, которое совершилось и может повториться под влиянием непреодолимых еще обстоятельств самого грустного свойства», бахмутский училищный совет продолжает:

«Оставшиеся при вас и с вами неотъемлемо Богом данные вам гениальные способности и практический верный взгляд на дело начального образования, ваше в нем особое уменье, этот внутренний, счастливый, стройный порядок душевных ваших сил в состоянии явить нашему краю и всему отечеству, что для истинного гражданина, истинного сына отечества не сильны преграды, воздвигаемые иногда по недоразумению, а иногда и по другим причинам».

Но у барона Корфа нашлись друзья не только за пределами, но и в пределах уезда. Забаллотированный дворянами, он был выбран в земские гласные из пяти избирательных уездных крестьянских съездов в трех съездах, и притом подавляющим большинством голосов. Факт тем более отрадный и назидательный, что он произошел не только без малейшей агитации со стороны барона Корфа, но даже и при отсутствии его в Александровском уезде, так как немедленно после забаллотирования на съезде землевладельцев он уехал по делам в Екатеринослав.

Указанное единодушие крестьян при избрании барона Корфа в гласные вызвало задушевный отклик со стороны попечителя Кавказского учебного округа Неверова, который все еще находился с ним в деятельных связях, продолжая командировать в Александровский уезд новых и новых деятелей по народному образованию, так как от таких командировок была явная польза для успехов народного образования на Кавказе. В письме от 3 июля 1872 года Неверов, выражая барону Н. А. Корфу «глубочайшую благодарность» за ту «предупредительность», с которой он знакомил кавказцев с устройством своих школ и их ходом, а также и за «чисто русское радушие», говорит далее:

«При этом случае позволяю себе высказать то душевное наслаждение, с которым я прочел в газетах известие, что если вас не пожелали или не умели оценить помещики, то единодушный выбор вас крестьянами в свои представители ясно показал, что благотворная ваша деятельность на пользу народного просвещения вполне оценена народом русским. А это – не сомневаюсь в том – в глазах ваших и всех понимающих и сочувствующих вам, конечно, выше и дороже всего. Да даст вам Бог силы и здоровья трудиться на этом поприще, на котором вы стяжали вполне заслуженное вами сочувствие и уважение».

Единодушие, с которым крестьяне избирали барона Корфа (конечно, не без противодействия со стороны тайных его недоброжелателей),– факт единственный в летописях нашего общественного управления, и притом в высшей степени поучительный. Крестьяне, очевидно, понимали, за что именно выбирают они барона Корфа, для чего, собственно, необходим он им как гласный земства. Значит, у крестьян было уже сознательное отношение к народному образованию, была органическая связь с народными школами, насажденными неусыпными трудами и заботами барона Н. А. Корфа.

Глава VIII. Пребывание за границей

Переезд барона Корфа за границу и действительные причины переезда. – Служение делу русского народного образования из-за границы. – Ошибка биографов барона Корфа в оценке его деятельности во время пребывания за границей. – «Руководство к наглядному обучению» и «История Востока, Греции и Рима – для обучения и самообразования». – Женевская семейная школа барона Корфа и личные его дела. – Избрание в почетные члены Женевскою академией наук.

Блестящее избрание барона Н. А. Корфа на трех крестьянских съездах не только затмило и посрамило недостойную выходку со стороны крупных землевладельцев, но и дало ему должное нравственное удовлетворение. Значение этого удовлетворения было тем полнее, что, как мы уже знаем, оно было поддержано дружным сочувствием всей мыслящей части русского общества. Тем не менее, барон Корф в 1872 году прервал свою деятельность в Александровском уезде, уехал с семейством в Швейцарию, поселился в Женеве и жил там до 1880 года. Этот факт и при жизни, и после смерти барона Корфа оставался необъясненным, потому и вся последующая его деятельность представлялась неясной. Между тем разобраться в причинах, побудивших барона Корфа на такой резкий шаг, вполне возможно.

Некоторые полагают, что главной причиной разрыва барона Корфа с земщиной служит то «одиночество», в котором он почувствовал себя в своем родном уезде. Конечно, ему тяжело и горько было почувствовать это, но он был уже слишком опытен и закален в общественной деятельности, чтобы смутиться одиночеством. В сущности, и тогда, когда он предпринимал организацию народного образования, и во все последующее время он всегда был один в смысле почина. Если почин этот приводил к блестящим результатам, то это еще вовсе не значит, будто бы успех давался барону Корфу без борьбы. Напротив, в имеющейся, например, в нашем распоряжении переписке барона Корфа сохранилась пачка писем, от 1867 до 1870 года, принадлежащих Ч-скому.

Даже теперь, спустя уже четверть века, трудно читать без негодования эти письма: так много в них сплетен, инсинуаций, угроз, зависти, злобы и дерзости – по поводу, скажем, такого невинного факта, как открытие русской школы в одной из немецких колоний. И это, конечно, только пример, но не исключение. Не следует забывать, что в то время как в Александровском уезде и некоторых других местностях империи благодаря земству множились школы, в других местах или бездействовали, или даже принимали меры противодействия какому бы то ни было насаждению образования. Так, например, Новомосковский и Павлоградский уезды той же Екатеринославской губернии как бы даже фрондировали своей постыдной бездеятельностью вообще и полнейшим игнорированием народного образования в частности. Один из корреспондентов барона Корфа, Н. Крылов, в письме от 13 октября 1869 года сообщал, что в Алатыре, Симбирской губернии, одновременно были закрыты все частные учебные заведения, при отсутствии в городе каких бы то ни было других учебных заведений… И в Александровском уезде таких гонителей образования было не занимать стать. Но барон Корф умел, искренне или неискренне, привлекать их на свою сторону, как он в конце концов сделал это и с Ч-ским. Он одержал также полную, блистательную победу и над всеми своими противниками по выборам 1872 года. Уже в бытность в Женеве, в 1873 году, он получил благодарственный адрес от Александровского училищного совета и такой же адрес от всего земского собрания этого же уезда. Этот последний адрес был составлен по единогласному постановлению собрания, т. е. при участии тех же самых лиц, которые забаллотировали его. Впоследствии же Александровское уездное земское собрание, по предложению гласного Н. Карышева о необходимости привлечь к делу народного образования «человека, много потрудившегося на этом пути и могущего научить многому других», «встало и единогласно» постановило: «Просить глубокоуважаемого барона Корфа принять звание почетного члена Александровского уездного училищного совета и войти с ходатайством в министерство народного просвещения об утверждении его в этом звании».

К этому нужно еще прибавить, что в 1873 году барону Корфу была присуждена золотая медаль за его литературную и непосредственную деятельность по народному образованию. Таким образом, в общей совокупности приведенных фактов нельзя не прийти к выводу, что недостойные выходки землевладельцев Александровского уезда способствовали лишь еще большему возвышению барона Корфа в глазах общества, и он получил самое полное нравственное удовлетворение. Значит, со стороны неблагоприятного выборного эпизода не могло быть препятствий к продолжению бароном Корфом земской службы.

Точно так же ошибочно думают некоторые, будто бы одним из главных препятствий в этом отношении было изменение территориальных границ между Александровским и Мариупольским уездами. Положим, в письме из Женевы от 4 июня 1873 года барон Корф действительно говорит: «В настоящее время я уже отрезанный ломоть от того дела, на которое пошли лучшие годы моей жизни: новые границы уезда лишили меня официального голоса в Александровском уезде». Но в этом же письме он прибавляет далее, что «различные обстоятельства побудили меня служить родному школьному делу только путем печати». Если знать ход школьного законодательства и печатные труды барона Корфа, то «обстоятельства», на которые он ссылается, будут понятны сами собою. Разъяснить их в высшей степени необходимо, так как такой почтенный земский деятель, как Гнедин, один из лучших и деятельнейших сподвижников Корфа по народному образованию в Александровском уезде, очень грубо ошибся в отношении истинных мотивов отказа барона Корфа, сказав в своих «Воспоминаниях», законченных еще в 1879 году, следующее:

«Своим отказом Корф оскорбил как общество, избравшее его, так и самое дело, которому он служил. Если можно оправдать отказ Корфа, то разве тем, что забаллотировка сильно потрясла его нервы и способствовала развитию его болезни – образованию желчных камней. Но это стало известно только впоследствии, вначале же его отказ фраппировал всех благомыслящих людей, и даже друзья Корфа не находили оправдания его поступку».

Но если друзья были так ненаходчивы в «оправдании», то, повторяем, обстоятельства дают Корфу не только самое полное и блестящее оправдание, но даже и одобрение. Вот сущность дела.

«Положением о народных училищах» 14 июня 1864 года земским учреждениям была предоставлена полная самостоятельность в деле народного образования, так что даже выбор председателей училищных советов был предоставлен земским собраниям. Эта благоразумная децентрализация распорядительно-исполнительной власти дала возможность к проявлению на местах частного и общественного почина и самодеятельности в области народного образования, благодаря чему последнее и начало постепенно выходить в земских губерниях из состояния летаргии. Только в силу предоставленной земству самостоятельности барон Корф, не принадлежа к патентованным педагогам, оставаясь простым земским деятелем, мог выступить в роли организатора разумной народной школы и дать толчок этому делу на всю империю. Но затем обстоятельства круто изменились. В начале 70-х годов последовала инструкция инспекторам народных училищ как обязательное для всех распоряжение. Инструкция эта коренным образом изменяла весь порядок открытия народных школ, заведования и руководства ими, как это было установлено «Положением» 14 июня 1864 года. Строго говоря, за земством оставалось только право ассигнования денег, забота о помещении, отоплении и освещении школ, без всякого контроля учебно-воспитательной деятельности в них, без права влиятельного голоса в выборе, назначении и увольнении педагогического персонала народных школ.

Барон Корф первым почувствовал на себе последствия нового порядка вещей. В инструкции, например, в отношении съездов, говорится: «В случае учреждения съездов народных учителей на инспектора возлагается как наблюдение за их действиями, так и сообщение им надлежащих советов, указаний и наставлений». Руководствуясь буквой инструкции, администрация Одесского учебного округа не разрешила в 1871 году барону Корфу руководить съездом народных учителей Александровского уезда. Таким образом, то самое лицо, которое впервые пропагандировало в России идею съездов и практически осуществило их, годичные «Отчеты» которого, а также и инструкции народным учителям печатались на страницах «Журнала министерства народного просвещения», – это лицо оказалось бесправным в деле, созданном его умом и энергией, с громадной пользой и славой руководимом им в течение целого ряда лет. Как бы для наглядного подтверждения несправедливости такого порядка дела произошел следующий фатальный случай. Съезд, долженствовавший состояться в Александровском уезде под руководством народного инспектора, не мог состояться по причине его смерти. И барон Корф, самостоятельно, в силу полномочий земства созывавший прежде съезды местных народных учителей, теперь уже не имел права сделать этого ввиду инструкции, так как он был не инспектором народных училищ, а только членом училищного совета, хотя в этой скромной роли он, можно сказать, руководил народным образованием во всей империи, и к нему приезжали учиться не только инспекторы народных училищ, но и лица, руководившие обучением и воспитанием народных учителей.

Со вступлением в силу инструкции инспекторам народных училищ у барона Корфа выпало из рук живое дело народного образования, в смысле непосредственного служения, которому он отдавался беззаветно, с таким самоотвержением. В роли простого земского деятеля, т. е. члена училищного совета, за ним согласно «Положению о народных училищах» оставалось право «наблюдения за преподаванием»; но, по инструкции инспекторам, «все преподаватели народных училищ состоят в учебном отношении под ближайшим надзором инспектора», которому вдобавок предоставлена также полная власть в отношении определения, перемещения и увольнения народных учителей. Понятно поэтому, что как бы ни «наблюдал за преподаванием» член училищного совета, но каждый из учителей будет рабски послушен тому, что прикажет ему инспектор.

Все это было разъяснено в свое время бароном Корфом в периодической печати, в статьях «Об инспекции народных училищ» и «Учительские съезды», которые и вошли в книгу его «Наше школьное дело». Заглянув в эти статьи, полные жизненного интереса и значения вплоть до наших дней, каждый легко может убедиться, что еще задолго до баллотировочного эпизода барон Корф совершенно ясно понимал критическое положение своей земской деятельности по народному образованию. Хотя первоначальное «Положение о народных училищах» и оставалось неотмененным, но уже недоставало, так сказать, физического места для проявления земской деятельности барона Корфа в фактически существовавших прежде ее размерах. В деле, самостоятельно созданном, направляемом и руководимом, ему приходилось смотреть из чужих рук, занять положение зависимое, подневольное, быть в роли опекаемого, испрашивать разрешений.

И если бы не случилось такой метаморфозы, гидра темной силы Александровского уезда никогда не рискнула бы взять под сомнение дело народного образования, не стала бы чернить это дело в связи с бароном Корфом. По своей безупречной честности, по своей энергии и умственному превосходству, по тому громадному влиянию, которое более и более завоевывал себе барон Корф, он с первых дней своей общественной деятельности был глубоко ненавистен для местной темной силы. Не занимая никаких платных должностей по земству, служа ему, что называется, своею головою, он вместе с тем уничтожал в самом зародыше малейшее поползновение с чьей бы то ни было стороны к обращению земства в «общественный пирог». А такими именно поползновениями и была проникнута «гидра». Но барон Корф был неуязвим, пока оставался под защитою «Положения» 14 июля 1864 года в отношении народного образования. И как только «Положение» не в состоянии уже было более ограждать именно дела рук барона Корфа, на него и набросилась темная сила, увлекшая своим течением людей индифферентных и малодушных. И хотя он одержал полную и блистательную победу в общем результате выборов в земские гласные, тем не менее, ясно было, что в руках его противников остается самое сильное орудие против него – самоуправное ломанье и коверканье созданного им дела народного образования, чего они не смели делать раньше, но в чем он теперь не властен был уже помешать им, так как не его уже просвещенный авторитет, а санкция и усмотрение народного инспектора будут руководить делом. Оберегая судьбу дорогого ему дела, он отказался от него и тем действительно спас его. Как удостоверяет Д. Т. Гнедин в своих «Воспоминаниях», «весь порядок, заведенный Корфом, поддерживался на том лишь основании, что, дескать, мы и без Корфа справимся. Действительно, по народному образованию земство не только не уменьшало ассигновки, но даже прибавляло». Но не то, конечно, было бы, если бы барон Корф оставался при деле. Значит, отказ барона Корфа, выход его из земства есть своего рода самоотвержение и заслуживает высокого одобрения.