скачать книгу бесплатно
– Витёк гордый.
– А Верка чего думает?
– Кто его знает, что у неё на уме?
– Гордостью не пообедаешь. Зарабатывает ведь парень. И, кажется, спиртным не увлекается.
– Не увлекается. Бывает, дёрнет с пацанами маленько, и домой торопится. Боится, чтобы Верка не заругалась.
– Может, не боится, а уважает.
– Ага. И за такое уважение такое обхождение? Могла бы догадаться, не позорить мужа, собрать сумку-то? Куда там. Тоже гордая.
– Чего же ей не хватает?
– Я ж говорю, чужая жизнь – потёмки…
– Но ведь причина же какая-то есть?
Иван молча стал обуваться у порога, зашнуривая тяжелые путейские ботинки на толстой красной подошве.
– Причина же какая-то есть? – повторила мать вопрос, застёгивая сумку на запор.
– Есть, конечно, – отозвался Иван.
– И какая, если не секрет?
– Не секрет, конечно. Приревновала она его. Дура!
– Витька? Приревновала? И к кому же могла его приревновать? Не скажешь, Ванюшка?
– Нет, конечно. Я и так, маманя, много тебе порассказывал. Что я, как баба, буду сплетни таскать? Давай сумку. Здоровско всё-таки, что я свободный человек.
– Чего здоровского-то? Годы ведь тоже бегут. Я не вечная.
– А-а… Была бы шея, ярмо найдётся. Всё, маманя, бежать надо! Сейчас вахтовка поди уже у табельной и Кузьмич в напряге…
– Ладно. Осторожнее там! – Клавдия протянула сыну увесистую сумку с ремнём через плечо.
Снега в эту зиму выпало негусто. Например, о лыжах можно было и не вспоминать. Хотя время теперь такое, что эти самые лыжи остались лишь в воспоминаниях у основной массы людей…
К марту во многих открытых для солнечных лучей местах чёрными плешинами выглядывала голая земля. С утра на улице обычно стояло безветрие, как это и бывает всегда в Забайкалье в феврале-марте, а с обеда начинает хиусить. День может закончиться сильным, чаще порывами, ветром. Особенно ощутим он на голых участках железной дороги. Между скалистых сопочных гряд гудит ветер, словно в трубе. Даже в летнюю пору в таком месте очень сильно сквозит и жара уступает место прохладе. А зимой здесь сгущается до молочной пелены морозный туман, сквозь который едва пробивается свет электровозных фар. Приближение грузового поезда можно определить по нарастающему методичному перестуку колёс на стыках рельсов. По мере приближения перестук нарастает всё сильнее, переходит в грохот мчащегося сквозь морозную пелену товарняка. Мелькают вагоны и цистерны состава длиной почти с километр, и грохотом наполняется, кажется, всё окружающее этот поезд пространство. Разметается снежная пыль, гонимая скоростью товарного поезда. Путевые рабочие поворачиваются к нему спинами, укрывая лица меховыми рукавицами. Под ногами мелко дрожит земля, чутко ощущая мчащийся по стальной колее в несколько тысяч тонн грузовой состав.
По небу низко плыли набухшие тучи. Казалось, что вот-вот они прорвутся мокрым снегом. Иван приближался к табельной, зябко кутая после домашнего тепла шею в тёплый воротник куртки «Гудок» и натянув низко, до самых глаз шерстяной колпак. Так называется служебное, из белого кирпича, помещение для путейцев, расположенное в нескольких метрах от железнодорожного полотна. Долговязую фигуру Витька увидел ещё издали. Подойдя ближе, воскликнул бодрым голосом:
– Привет, страдалец!
– Здорово! – Витёк скинул рабочую форменную перчатку и протянул руку. У него на плече туго набитая зелёная армейская противогазная сумка. Прошлым летом проходил «партизанские» сборы. Когда сдавали старшине имущество, удалось умыкнуть противогазную сумку и заодно фляжку. Фляжка, правда, слегка помятая, но сгодилась, как говорится, в хозяйстве. Ровно литр жидкости вмещает. Нужная вещь и для работы, и летом для покоса или в походах за ягодой и грибами. На покосе можно налить во фляжку бражки и опустить в ледяной ключ. Вечером с устатку возле костра такая благодать. А после в душистом балагане на свежевысушенном сене, ещё не растерявшим аромата разнотравья, сон до рассвета. До первой утренней росы…
– Помирились?! – кивнул с надеждой в голосе Иван на противогазную сумку приятеля.
– Помирились, – признался тихим голосом Витёк и глубоко зевнул.
– Не выспался?
Витёк не ответил, прикрывая ладонью второй глубокий зевок.
– Понятно. Значит, точно помирились… Мне маманя столько продуктов положила. Куда девать будем?
– Схаваем, – успокоил Витёк, натягивая перчатку.
«Ну, значит, окончательно помирились», – убеждённо сделал про себя вывод Иван. Он уже знал, что, если из Витьки вытягивать слова щипцами, значит, дома у него всё в порядке. А когда вдруг рот не закрывается, как говорят в народе, открывается словесный понос, тогда точно дома нелады с Веркой. Возможно, что таким образом он в минуты душевного расстройства находит моральное облегчение. Это ещё называется «выпустить пар».
Намолчавшись за несколько дней дома, ему на работе нужны были чьи-то уши, и обычно этими ушами всегда оказывался Иван. Как-никак ровесники, выросли на одной улице, вместе в первый класс пошли, вместе школу окончили.
У Верки такая особенность. Если, что не так, прекращала разговаривать с мужем. Детей у них не было, хотя скоро десять лет супружеской жизни. Витёк женился сразу после армии. Так что дома ни визгу, ни писку… После разногласий начиналась игра в молчанку. Тишина в доме. Даже телевизор работал приглушённо. Если Витёк прибавлял звук и отходил от телевизора, Верка подходила и убавляла…
То, что Витёк пришёл на работу, затаренный харчами, заметили, конечно же, все в бригаде. И этот факт стал, будто каким-то маленьким, но светлым событием для них в это хмурое мартовское утро, затянутое тусклой небесной пеленой. То ли снег пойдёт, то ли день простоит до самого вечера пасмурным. И то, что Витёк помирился с Веркой, по-житейски оживило мужиков и даже приподняло настроение. И больше сказать, настроение приподнялось даже у тех, кто был в это утро с похмелья.
* * *
– Как там у Витька дела? – спросила вечером мать, когда Иван переоделся, умылся и прошёл на кухню за стол. Вкусно пахло жареным мясом.
– Котлеты? – спросил, пододвигая ближе к себе стеклянку с горчицей.
– Ёжики.
– С чем?
– С толчёнкой.
– Ништяк, – обрадовался Иван, намазывая на хлеб горчицу. Мать поставила перед ним тарелку с картофельным пюре и ёжиками. Блюдо заправлено светло-коричневым подливом, в котором плавали кусочки мелко нарубленной зелени. Зимой петрушка росла у них в кастрюльке на подоконнике. Горчица, свежая. Заварена на капустном рассоле. Крепкая. Иван поморщился. Чуть не выскочили слёзы.
– Переборщил, Ванюшка? – поморщилась мать. – Куда столько мазать? Ведь не сметана…
– Щас проморгаюсь, – ответил сын, протирая ладонью глаза. – Мамань, чаю.
Мать налила в стакан крепкого чаю. Достала из холодильника полулитровую баночку с молоком. Забелила.
– Запивай чаем вот.
– Угу, – прожёвывая ёжик, кивнул Иван.
Мать поставила на стол вазочку с печеньем и конфетами.
– Как, говорю, Витёк-то? – опять спросила она.
– Витёк-то? Нормально Витёк. Помирились с Веркой.
– Ну, вот! Я же говорила утром, что неплохой он парень. Шебутной, правда.
– Что есть, то есть, – согласился Иван, разворачивая шоколадную конфету. – Особенно, когда тяпнет.
– Ну и что, что тяпнет. Меру-то он всегда знает. Безобидный так-то, – рассуждала мать, присев напротив на стул.
– Ты бы, мамань, пока не остыло, тоже поужинала.
– Попозже поем. Полдничала ведь не так давно.
– Полдничала часа в четыре, а сейчас уже седьмой, – глянув на часы на стенке, заметил сын.
– Да не проголодалась ещё. В магазин ходила, там с бабами пролялякала. Не остынет ужин на печке.
– А, ну да, – кивнул Иван, запивая конфету горячим чаем.
– Ребёночка бы им, глядишь, меньше бы ссорились. Общая забота появилась. Общая забота ведь объединяет людей. Даже, бывает, характер человека меняет, – рассуждала мать, глядя на сына. Она помолчала и продолжила: – Пелёнки и распашонки отвлекают от плохих мыслей. Словом, когда ребёночка растишь, некогда по пустякам ругаться.
– С полной сумкой хавки сегодня Витёк на работу пришёл.
– Вот видишь! Сразу и жизнь наладилась! – обрадовалась мать. – Всё съели?
– Зарубали подчистую. День тяжёлый. Ручную перешивку делали на восточном перегоне.
– Так, так, вроде, путевая машинная станция у вас проходила?
– Проходила с капитальным ремонтом осенью, а сейчас по текущему делаем. Участок там сложный. То ли мерзлота опускает, то ли ещё что. А что там может быть ещё? Кузьмич говорит, что водяная призма, ледник в том месте под насыпью. По весне недаром наледь выступает. Прямо из-под полотна. Корёжит землю вечная мерзлота. Балльность никудышная. Кузьмич постоянно по шапке за тот участок получает. Начальник дистанции пообещал, если ситуацию в марте не исправим, то квартальных нам не видать. Кузьмич уже и не рад, что согласился дорожным мастером. Говорит, бригадирил бы и дальше потихоньку, но нет, пошёл навстречу начальству, когда прежнего уволили.
– Куда тот девался? Говорят, с концом уехал?
– Уехал, ага. На повышение тот уехал. В управлении дороги где-то его пристроили.
– Что ты говоришь? – удивилась мать.
– То и говорю. Да, мы сразу поняли, что он сюда типа в командировку приехал после института. Типа набраться опыта, пройти практику дорожным мастером, а
после, понятное дело, на повышение из нашей дыры.
– Поди, связи имеет?
– Конечно, из блатных. Говорили, кто-то из близкой родни там, наверху, сидит. Мне даже фамилию говорили. Не запомнил. Кудрявая какая-то фамилия.
– Ну, ничего. Кузьмич опытный путеец. Столько лет на одном месте. Собаку съел в путейском деле…
– Только боится теперь, что до пенсии может не доработать.
– Доработает. Куда он денется? Никто его не уволит. Хороший специалист.
– Да, кто его знает? Начальников дистанции в последнее время тасуют как колоду карт. Как с комиссионным объездом начальник дороги едет, так обязательно жди кадровых перемен. А таких объездов, как ты, мамань, знаешь, в году два. Весной и осенью. Вот сейчас, в апреле, надо ждать. Потому и начальник дистанции лютует, и мастера все на нервах.
– Да уж, сынок. Изменилось время, изменились люди, – вздохнув, сказала мать. – Ну, что? Поел? Посуду буду убирать. Ой, совсем забыла? Вылетело из головы.
– Что, мамань?
– Бабы про Игоря Дерябина говорили.
– Так, он же на вахте, вроде? Золотопромышленной. Где-то на востоке. В Амурской области. Я его сто лет не видел.
– Говорили, что с вахты уволился. Хотел на железную дорогу устраиваться, но не прошёл медкомиссию.
– Куда именно?
– Я так поняла, что к вам, в дистанцию пути. А ты не слышал?
– Нет. От кого я услышу?
– Ну, может говорили?
– Никто ничего не говорил. Первый раз слышу.
– Значит, зарубили врачи?
– Да.
– И что теперь? Что люди говорят?
– Говорят, что расстроился Игорь.
– И куда теперь?
– Не знаю, но больше на вахту не хочет ехать. Бабы говорят, хоть и золото там моют, но обсчитывают мужиков на каждом шагу. И за питание, и за курево, и при расчёте за работу.
– Говорю же, давно Игоря не видел. С осени, наверно, или с конца лета. Он говорил, что работать на вахте можно. Деньги, вроде, исправно выплачивают. На руки всю зарплату не отдают, чтобы по дороге домой не растеряли, не пропили. Перечисляют на карту. Высчитывают за продукты, за курево, кто курящий.
– Обещают за работу одну сумму, а на карточку приходит меньше. Там такие сидят в конторах прохиндеи-начальники. Он ведь на золотом прииске работал. Там должны быть немалые заработки, – предположила мать.
– Ага. Немалые для начальства, а для работяг копейки, – отозвался Иван.
– Попробуй-ка теперь пройди эту медкомиссию с такой бедой, – рассуждала мать. – Ладно бы только нога. Ещё покойная Нюра говорила, что голова временами сильно у него болит. Толком-то он ничего тётке не рассказывал. Может, мужикам чего подробнее о себе говорит?
– Нет! Не любит, видно, Игорь эту тему, – ответил Иван.
– Знамо дело. Тема непростая.
– Голова болит от контузии.
– А военкомат никак не поможет?
– С медкомиссией?
