Когда часы быстрей минут. Нехронологический роман

Глеб слушал молча, и танкист продолжил:

– Три дня шли на восток, жрали только чернику и сырые грибы, немцев несколько раз видели… но какие из нас вояки, с одним пистолетом на двоих?

– И как вы сюда попали? – не выдержал Глеб.

– Вышли к деревне, немцев в ней не было, нас ночью отвели к деду одному, тот проводил в отряд.

– Дед Егор? – выпалил наугад подросток.

– Точно, он. Борода лопатой. Спасибо ему, – танкист умолк и задумался о чём-то своём. Глеб не стал ему мешать.

Тем временем отряд от патрулирования и разведки переходил к действиям. Напали на немецкий санный обоз, положили двух фрицев и трёх полицаев. Лагерю достались консервы, винтовки и два шмайсера. Даже бутыль шнапса10. Вечером по чарке выпили, отметили успех. Налили и Глебу.

Это был первый в его жизни глоток спиртного.

Случались и другие операции, никто Глебу подробно о них не докладывал. Люди уходили в ночь, потом возвращались, бывало, не все. Парень просил командира взять его в бой, но Иван Семёнович только отмахивался:

– Успеешь ещё. В лагере дел хватает.

Как-то ранней весной в отряд привели «языка» – перепуганного немецкого фельдфебеля. Тут пригодились школьные знания Глеба. Фрица усадили в командирской землянке и допросили. Сначала он сбивчиво что-то лопотал, но Иван Семёнович налил ему кружку воды и спокойно разъяснил:

– Мы не звери. Если будешь отвечать чётко и правдиво, останешься жить.

Глеб перевёл. Немец немного успокоился, хлебнул из кружки, но первая его фраза была:

– Ich wollte nicht kämpfen. Ich bin einnormaler Buchhalter. Hab Mitleid mit mir!11

От него узнали, что Ленинград и Москва окружены, но не взяты. Глеб обрадовался, что его родной город ещё держится, вспомнил маму с младшей сестрёнкой – как они там? Успели эвакуироваться или нет?

Тем временем фриц продолжал отвечать на вопросы командира отряда. Сказал, что под Москвой идут ожесточённые бои, туда перебрасывают всё новые соединения. Эшелоны формируют в Низовом, там большой железнодорожный узел.

Молодой партизан почти всё понял, перевёл. Информация совпадала с разведданными отряда. Низовое было километрах в шести отсюда, если напрямую через лес.

– Эх, патронов бы нам. А ещё лучше динамит! – в сердцах выпалил Иван Степанович.

Немца спросили об охране на железной дороге, потом накормили супом, увели и посадили под арест.

В отряд продолжали прибывать люди, по весне соорудили ещё три землянки. Несколько раз их навещал дед Егор. Рассказал, что назавтра после ухода Глеба к Фёкле Платоновне заявился офицерик, тот самый, что жил в доме председателя. Спрашивал, где внук.

– Ночью сбёг, не знамо куда, – честно ответила бабушка, смахнув слезу.

Фрицы перевернули вверх дном весь дом, громко ругались на своём лающем языке, но в результате ушли ни с чем.

– Хорошо, что каратели уже уехали, – добавил дед Егор. – Могло и хуже всё кончиться.

– А про меня говорили с бабушкой? – спросил Глеб.

– Да. Сказал, что ты живёшь, как у Христа за пазухой.

Парень улыбнулся: «Всё верно!»

Вскоре после допроса «языка» командир отряда заглянул в землянку, которую Глеб делил с танкистами и ещё тремя партизанами. Парень склонился над плохо обструганным столом и огрызком карандаша рисовал лесной пейзаж в своём блокнотике. Иван Семёнович взял в руки рисунок:

– Да ты способный малый, как я погляжу. – Потом посмотрел на подставку под котелок, вырезанную из дерева в виде гнома с вытянутыми руками.

– Твоя работа?

– Моя, – признался парень.

– А приклад новый смастерить можешь? А то у Картавенко Петра раскололся…

– Попробую, – отозвался Глеб.

Командир повертел рисунок в руках, о чём-то задумался, потом положил на стол, нахлобучил ушанку и вышел.

Приклад получился замечательный. Картавенко был в восторге. Глеба похвалили и стали поручать кроме хозяйственных дел ещё ремесленно-столярную работу.

Помимо посещения окрестных деревень и проведения мелких операций, отряд держал связь с другими белорусскими партизанами. Однажды, в середине апреля, когда бурная весна уже окончательно подмочила репутацию зимы – снег споро таял, запели первые соловьи и из соседней балки стал слышен шум оттаявшего ручья, командир снова посетил их землянку.

– Федя, Михаил, сегодня ночью пойдёте с Картавенко встречать самолёт, – объявил он танкистам.

– Самолёт? – вырвалось у Глеба.

– Да, это такая железная птица.

И уже серьёзно продолжил: – Идёте на Геннадьево поле, Михаил за старшего, – кивнул он танковому лейтенанту. – Выступаете в 21 час.

– Есть, – ответили военные. А Глеб, конечно, спросил:

– Можно я тоже пойду?

– Для тебя, парень у меня есть другое ответственное задание. Но не сегодня.

Геннадьево поле находилось между деревней и расположением отряда. Когда-то, ещё до революции, там был хутор, обитал в нём зажиточный крестьянин Геннадий с семьёй. Выращивали они лён, пшеницу, овощи, поэтому раскорчевали себе немаленькое поле в лесу. В конце двадцатых годов Геннадия раскулачили и выслали в Сибирь. Но полю не дали зарасти деревенские мужики. Они продолжали там сеять рожь и пшеницу. Из заброшенного дома невывезенная утварь и кое-какая скобянка перекочевали в партизанский лагерь.

На этом поле самолёт можно было и посадить, но не в весеннюю жижу. Поэтому бойцы отряда дождались условного времени, развели сигнальные костры и вскоре после полуночи услышали гул мотора «кукурузника». Тот скинул груз на парашюте, махнул на прощанье крыльями и развернулся на восток.

Утром весь отряд рассматривал вытащенный из ящика разобранный пулемёт системы «Максим». Там же находились патроны и… рация.

– А на што нам это радио? – удивился один из партизан. – Кто умеет на этой штуке робить?

– Завтра связной приведёт радиста из центра, – пояснил командир.

И кто-то добавил:

– Жаль, динамита нету. Ну что ж, повоюем с тем, что есть!

Ещё через неделю Глеб понял, что имел в виду Иван Степанович под «ответственным заданием».

– Ну что, художник, твой выход, – начал он разговор с самым молодым партизаном. – Пойдёшь с хлопцами к Низовому, на станцию. Мужики покажут место, откуда всё хорошо видно: комендатура, охрана, пути.

– Будем фрицев бить, товарищ командир? – не выдержал Глеб.

– Будешь рисовать. Всё подробно, как сможешь.

Глеб разочарованно взял из рук Ивана Степановича планшет и по-солдатски ответил: «Есть!»

– Пойми, – командир положил руку на плечо парню. – От того, как точно ты нам начертишь, будет зависеть успех всего дела!

Иван Степанович пронзительно посмотрел в глаза мальчишки.

Операцию назначили на 15 мая. Лес освободился от остатков зимы. Первые берёзовые листочки скромно показывались из набухших почек. Из чёрной земли тут и там пробивались белые пятна подснежников. Партизаны собирали берёзовый сок. На вопрос Глеба: «А зачем?» – кто-то их мужиков кратко обосновал: «Полезно!»

Именно 15 мая, согласно перехваченной радиограмме, в Низовое прибывал эшелон с боеприпасами. Сразу после загрузки тендера и заправки водой он отправлялся дальше на фронт.

– Тротила нема, а то бы пустили состав под откос, и нате вам, воюйте! – сокрушался командир. – Поэтому задача – захватить станцию и вывести из строя локомотив. Если всё получится, то разбираемся с грузом, ищем динамит и подрываем полотно. Стрелковое оружие – в отряд, сколько унесём.

Выдвинулись ещё до рассвета, осторожно ступая по прошлогодней листве. Фёдор тащил за собой собранный и тщательно смазанный пулемёт. В сержантской школе учили стрелять из всего. Глеб опять просился идти со всеми, но его, радиста и ещё троих раненых оставили в лагере. Парень пожелал своим танкистам успеха, и вдруг, сам не ожидая такого от себя, непроизвольно перекрестил закрывшуюся за ними дверь. Так делала бабушка… отряд растворился в предрассветных сумерках.

Отголоски боя стали доноситься до лагеря во второй половине дня. Глеб изгрыз себе ногти, была у него такая дурацкая привычка, когда сильно волновался…

Бойцы вернулись ближе к ночи, но не все. У командира рука висела плетью, лейтенант всё время тянулся к окровавленной повязке на голове. Рана кровоточила, но танкист пришёл на своих ногах. А ещё одного бойца несли на самодельных носилках. У него было ранение в живот, и он громко стонал, прося пить. Из двадцати пяти бойцов назад вернулись семнадцать человек.

В ночной караул в этот вечер, конечно, пошли те, кто оставался в лагере. И только наутро Глеб узнал о ходе боя. Разговорчивый Фёдор поведал ему, что сначала всё шло удачно. Оказалось, что состав прибыл ночью и, слава богу, не успел отправиться дальше. Бесшумно убрав одного из часовых – лейтенант метко бросил нож, – разрезали колючку со стороны леса и подползли ближе к станции. А вот пулемётчика на вышке с первого выстрела снять не удалось. Он успел дать несколько очередей в сторону леса, этим и поднял тревогу раньше времени. Тогда все сконцентрировали огонь на вышке, кто-то попал, и пулемёт смолк. Командир снял с пояса убитого караульного ручную гранату и передал её лейтенанту:

– К паровозу!

Танкист кивнул и, пригнувшись, побежал к локомотиву.

– Я видел, как машинист, фашистская сволочь, высунулся из кабины и стрелял из «вальтера» по товарищу лейтенанту, – продолжал свой рассказ Фёдор. – Одна пуля сбила с него шлем, оцарапала голову, но граната всё-таки попала в цель, влетев в окошко.

– Всё там разнесло, – лицо сержанта расплылось в злорадной улыбке. – Уверен, что и машиниста, и его помощника накрыло… а потом мы окружили комендатуру и палили, пока фрицы, как тараканы, выпрыгивали оттуда врассыпную. Думали, фронт сюда пришёл. Мы рванули к эшелону, а не тут-то было, у них целый вагон с охраной… повыскакивали сволочи, и давай нас обстреливать. Нескольких наших сразу положили, командира в плечо ранили, тогда он приказал – отступаем!

Я поставил пулемёт на насыпи, прикрывал отход бойцов. Много людей потеряли, – с горечью в голосе закончил сержант. – Но немцы в лес за нами не сунулись, и за то спасибо.

– Значит, поезд никуда не поедет? – обрадовался Глеб.

– Паровоз сменят, и поедет. Пути-то целы остались… полдела только сделали.

Днём лагерь продолжал жить своей жизнью, партизаны обсуждали детали боя. Глеб носил воду из ручья, дежурные собирались варить ужин. Когда парень нёс третье по счёту ведро, в небе послышался гул, а затем и пронзительный свист. Как всякий сделал бы в минуту опасности, Глеб бросился к лагерю в свою землянку. Выплеснулась вода из брошенного на землю ведра. Парень бежал сломя голову и вдруг резко остановился. На тропинке перед ним стоял старик. Одет в холщовые штаны и ватник, как обычный партизан. Но дело-то в том, что у них в отряде не было такого человека! Сначала Глеб подумал, что это дед Егор. Такая же густая борода… но нет, не он. Тяжёлый взгляд зелёных глаз из-под кустистых бровей будто приковывал юношу к месту. Всё равно здесь не может быть никого, кроме своих.

– Нас обстреливают, надо бежать! – крикнул незнакомцу Глеб и в доказательство поднял голову вверх, откуда грозила опасность. Когда опустил взгляд, старика уже не было. До землянки он не добежал несколько шагов…

«В голове так гудит или это мотор самолёта? Может, от страха такие видения?» – успел подумать Глеб и со всех ног рванул по тропинке к лагерю. Эта мысль осколком застряла в памяти.

К лету 1942-го года уже все в Красной армии от солдата до главнокомандующего понимали, что немцев можно бить и нужно победить. Но те всё ещё представляли собой грозную силу. Откинув фашистскую группу армий «Центр» от Москвы, наши войска всё-таки не сумели отрезать главную снабжающую немцев магистраль Орша-Ярцево-Вязьма и захлопнуть крышку огромного котла. Обе армии были слишком измотаны. Поэтому Гитлер уже не мог готовить наступление по всему фронту. Он решил сконцентрировать основной удар на юге, чтобы захватить нефтяные месторождения на Кавказе и обескровить нашу бронетехнику и авиацию. Прорыв оказался неожиданным и болезненным – более трёхсот тысяч советских солдат и офицеров были окружены, уничтожены или попали в плен.

Фашистские батальоны хлынули в образовавшуюся брешь, к берегам Дона и Волги. Но и наши командиры кое-чему научились за этот год войны. Быстро организованное отступление не превратилось в бегство, это дало возможность предотвратить полный разгром на этом направлении, перегруппировать силы и не пустить немцев дальше предгорий Кавказа. После кровопролитных боёв пал Севастополь, и теперь весь Крым был в руках врага. Но в целом наступление было остановлено, в том числе на севере, где гитлеровцы пытались перерезать Мурманскую железную дорогу, лишив Советы иностранной помощи – техники и снаряжения. К осени баланс сил двух самых крупных армий в мире выровнялся, а западные страны всё ещё выжидали, на чьей стороне будет перевес.

– Валя, Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь.

Глеб открыл глаза и, действительно, увидел больничную палату и девушку в белом халате, косынке с красным крестом, читающую книжку со стихами у его изголовья.

– Тоньше паутины из-под кожи щёк… – продолжала медсестра. А Глебу захотелось что-то ей сказать, но с губ сорвался хриплый стон. Девушка вскочила с табурета, книжка упала на пол.

– Ой, очнулся! Я знала, знала! – молоденькая сиделка отложила потрёпанный томик ещё довоенных стихов.

– Что? – уже довольно внятно произнёс Глеб.

– Я знала, что если с тобой разговаривать, читать тебе, то ты быстрее придёшь в себя.

– Где я?

– Ты в госпитале, в Орехово-Зуево. А сейчас мне надо позвать врача. Лежи, не шевелись, тебе нельзя.

Девушку звали Зоя. Она ухаживала за всеми ранеными в палате. У Глеба была тяжёлая контузия, плюс перелом ключицы и большая потеря крови.

– Молодой организм, вытянет, – сказал пожилой хирург после операции. И был прав. Всё лето юный партизан провёл в госпитале, медленно, но неуклонно идя на поправку.

О том, что его доставили на самолёте и он несколько дней был без сознания, тоже узнал от врача. Вскоре парень выяснил, что вместе с ним в госпиталь попал ещё один партизан с ранением живота. Его уже прооперировали, и тот лежит в соседнем крыле. Как только Глебу разрешили ходить, он рванул на разведку и вскоре нашёл палату, где двое раненых играли в шашки. Сидящий спиной к двери оглянулся, и Глеб вскрикнул:

– Картавенко! Пётр!

– Художник! – обрадовался мужик, подтянул к себе костыль, встал с кровати и обнял сослуживца.

Шашки были отложены в сторону, мужчины разговорились:

– А я справлялся о тебе! – старый партизан снова сел на койку и усадил рядом собеседника. – Мне говорят: в другом корпусе. Ну и куда я с этими вот? – он махнул в сторону костылей.

– Ага, я на хирургическом. Видишь, в каком панцире хожу? – Глеб кивнул на загипсованные грудь и предплечье. – Мне ключицу чинили.

– Да уж, у тебя доспехи, хоть сейчас на передовую, ни одна пуля не пробьёт.

– Пётр, а расскажи, как всё было? С налётом. Я ведь ничего толком не знаю.

– А что говорить? Сам мало знаю. Выследили нас фрицы. Может, по дыму от костров, а может, ещё как… подняли звено бомбардировщиков. Больше шума наделали, все в землянках отсиделись, а там двойной накат, осколками не возьмёшь. А прямое попадание только одно было.

Глеб напрягся и пристально посмотрел в глаза Картавенко.

– В вашу землянку немец попал. От ребят мало что осталось, – с болью в голосе поведал партизан. – Получается, повезло тебе, что не добежал немного. А одним из брёвнышек тебя как раз накрыло… хорошо, что по плечу. Чуть в сторону и… хоронили бы вместе с танкистами.

Глеб молчал. У него навернулись слёзы. В горле образовался горький ком. Он вспомнил и молчаливого лейтенанта, тяжело переживавшего своё отступление от разъезда, и разговорчивого балагура Федю… они давно хотели уйти, прорваться к своим, воевать в танке, делать то, что хорошо умеют.

Но остались, и получается – навсегда.

– Ну а потом, как мы здесь оказались? – мучительно выдавил Глеб, медленно приходя в себя.

– Командир через радиста вызвал самолёт, и нас с тобой, как тяжёлых, на Геннадьево поле понесли, там и загрузили. Спасибо нашей авиации, научились по ночам летать, днём бы сбили к чёртовой матери. Да, и ещё, – добавил Пётр, – Ко мне особист приходил… всё-таки мы с тобой с оккупированной территории, фигуры подозрительные… так наш командир, чтоб ему жилось долго и счастливо, письмо успел нашкрябать, что мы – герои партизанского движения. Так что давай, художник, выздоравливай! Повоюем ещё. Родине нужны герои!

Потом эти слова он часто вспоминал. В городе Горький, которые многие местные по привычке ещё называли Нижним, куда его отправили на реабилитацию в санаторий, было много солдат и офицеров. Здесь проходили переформирование потрёпанные в боях воинские части. Выписанных из госпиталей сразу прикрепляли к уходящим на фронт батальонам. Вспоминал, когда рисовал зимние пейзажи за окном, и когда делал упражнения, восстанавливая мускулатуру, и когда чистил картошку на кухне…

Новый 1943 год он встретил здесь же, в Горьком. На санаторном складе нашли картонные хлопушки и ровно в полночь дали вялый залп.

А ниже по Волге, в Сталинграде, шли кровопролитные бои за каждый метр промёрзшей, израненной осколками земли. Там был иной салют – канонада тяжёлых гаубиц, наших и немецких, ознаменовала новый календарный год и не прекращалась ещё несколько месяцев, пока город не превратился в руины и пепелище.

«Моя страна истекает кровью, а я, комсомолец, здоровый лоб, прохлаждаюсь в тылу. Хорош!» – рассуждал Глеб. И пошёл в военкомат. Однорукий офицер с капитанскими кубиками в петлицах хмуро посмотрел в его документы:

– Нельзя тебе, Ливинцков. Нет восемнадцати.

– Мне семнадцать, это почти то же самое.

– Почти, да не то же! Потерпи, парень, навоюешься. Мы завтра Берлин ещё не захватим.

– Ну почему? Я здоров и умею обращаться с оружием. Винтовка, ППШ12, МР-4013!

– И много немцев убил?

Врать к своим семнадцати годам Глеб так и не научился, поэтому в ответ выдавил сквозь зубы: «Ни одного».

– Вот ты говоришь – здоровый. И хочешь помочь Родине. Иди на завод! Учеником токаря, например. Будешь точить снаряды. Сейчас рабочие руки позарез нужны!

Но Глеб приходил к военкому ещё и ещё – несколько дней подряд.

И капитан сдался:

– Ну, ты и настырный! Ладно, подправлю тебе год рождения. Приходи в понедельник. Пострижём в рекруты.

Глеб был счастлив. Он добился своего. Правда, сразу на фронт его не отправили. Уже не бросали необстрелянную молодёжь в самое жерло войны. Он попал в учебку, в артиллерийский полк, сформированный тут же в Горьком.

В апреле Глеб наконец-то получил долгожданное письмо от матери. Дело в том, что как только он освободился от бинтов и узнал, что его направляют в военный санаторий, он написал своей тёте, маминой сестре, в Свердловск. Туда же отправила своё письмо и мама Глеба. Дорога Жизни переправляла всё, в том числе почту. Поэтому тётя ленинградское письмо переслала уже в Горький. Мама писала, что у неё всё нормально, она работает в госпитале, а у всех работающих питание лучше, чем у иждивенцев. Что означает «нормально» в замерзающем и голодающем городе, Глеб не мог себе представить, но рад был хотя бы тому, что мама была жива.

В июне сорок третьего года их отдельный миномётный батальон был направлен на фронт. Глеб смотрел из-за приоткрытой двери теплушки на мелькающую зелень лесов и желтизну полей, на синеву безмятежного неба и понимал, что это здесь оно – мирное. А там, куда он едет, ничего мирного нет. И рисунки, которые вскоре появятся в его блокноте, будут совсем не те, что прежде.

Он ехал мстить. За своих друзей-танкистов, у которых остались семьи. За мать, которая вынуждена жить на двухстах граммах хлеба в день и при этом тяжело работать. За сотни тысяч погибших советских людей. Хребет фашистской военщины был надломлен, но держался. Гитлер спешно перебрасывал на восточный фронт все резервы, а Красная армия медленно, но неуклонно продвигалась на Запад. Вместе с линией фронта перемещались и миномётчики. Они участвовали в боях за освобождение Курска, Белгорода, Днепропетровска.

Но артиллеристы не сидят в окопе и не ходят в штыковую атаку. Они посылают сотни мин, не видя неприятеля, и редко пользуются личным оружием. Поэтому первого немца, направившего на него автомат, Глеб увидел только в октябре, накануне своего восемнадцатилетия.

– Поедете с Фроловым вон за ту рощу, там «Студебеккер»14 с нашим боезапасом застрял, – буднично сообщил комроты, как будто не отдавал приказ, а делился информацией.

– Есть, – отчеканил ефрейтор Глеб Ливинцков.

– Заводи мотор, – крикнул добродушный весельчак Фролов водителю дежурного тягача, поправляя на ходу автомат и запрыгивая в кузов.

Глеб устроился рядом. Они дислоцировались недалеко от Харькова. Линия фронта была в нескольких километрах, а тягач тронулся в противоположную сторону, в тыл. Накануне весь день лил дождь, поэтому не удивительно, что «снабженец» застрял в грязи. Когда тягач по разбитой колее тащился по перелеску, Фролов вдруг снял автомат с плеча и положил к себе на колени. Может, увидел что-то, а может, шестое чувство. Если так, то оно его не подвело.

Первая же очередь из засады прошила кабину. Несколько пуль попали в водителя. Солдат зажал рану в груди и повалился на сиденье. Скорость тягача была небольшой, и он, съехав с дороги, уткнулся в ствол могучего вяза. Фролов и Ливинцков мгновенно оказались на земле под грузовиком. Ещё одна очередь подняла фонтанчики грязи рядом с ними. Но больше не стреляли, явно берегли патроны.

– Если побежим, нам конец. Останемся здесь – тоже хана, – оценил обстановку Фролов.

Раньше он служил в полковой разведке, но после ранения его перевели в артрасчёт. Трезво рассуждать он ещё не разучился. Глеб не собирался никуда бежать, но он не понимал, как в тылу могли оказаться немцы? Крепко сжав в руках свой ППШ, он вглядывался в лес.

– Их не может быть много, это отставшие, – как будто прочитав мысли ефрейтора, шёпотом утешил Фролов. – Значит так, вон там шевелились ветки. Пали туда по моей команде, я их под шумок постараюсь обойти.

Глеб дал по кустам несколько коротких очередей, разведчик в это время шустро отполз назад и перекатился за обочину. На какое-то время всё стихло. Сердце у Глеба било в набат, но разум оставался холодным. Вдруг в лесу опять всё оживилось, раздался треск очередей, птичья стая взмыла ввысь… «Это Фролов зашёл им в тыл», – подумал Глеб и на всякий случай перекатился под днищем ЗИСа15 к задним колёсам, больно ударившись головой о карданный вал. И этим спас себе жизнь. Стрельба прекратилась, зато из ближайших кустов вылетела ручная граната, разорвавшись перед грузовиком. Правое переднее колесо оторвалось, на его месте образовалась воронка. Осколки впились в задние скаты, за которыми лежал Глеб. Те беспомощно зашипели, выпуская воздух.

«Наверное, решили, что я мёртв», – злорадно подумал боец Ливинцков. Он ждал, что будет дальше. Опять повисла плотная тишина, и тут позади грузовика что-то хрустнуло, как будто кто-то наступил на сучок. Фролов?

Глеб перевернулся на спину, по-прежнему сжимая автомат, и увидел чумазого гитлеровца в порванном кителе. Они вскинули оружие одновременно, и треск автоматных выстрелов разрезал тишину. Промахнуться было невозможно. Их разделяло всего несколько метров.

XXI век

Император:

по законам игры

Император в бою потерял шпагу и побежал от нападавших. У него ещё оставался кинжал, но против нескольких достойных противников он бесполезен. Перед ним открывались двери дворцовых комнат и залов, но ощущение погони не оставляло. И вот спасение так близко, он знает, где спрятано оружие. Вбежав в тронный зал, Император попытался быстро открыть тайник, но преследователи уже стояли за спиной. Четыре меча одновременно вошли в тело с чавкающим звуком. После такого не выживают.

Перед глазами поползли чёрные буквы: Игрок Император, 34 уровень, потрачена жизнь, восстановление возможно через 59 секунд, потерян прогресс 168 баллов, недополучено 36 бонусов. Привязанные к игроку предметы можно забрать в тайнике после восстановления персонажа.

Сева Сапожников снял шлем и стал прислушиваться к своим желаниям. Взглянув на уни-браслет (от слова «универсальный»), он прикинул, что провёл в виртуальной реальности около восьми часов. «Не зря мать ворчит, что в игру, как на работу, хожу». При мысли о работе поморщился.

Сейчас 2022 год. Севе уже стукнуло двадцать четыре, но жизнь как будто и не начиналась. Учиться в школе было скучно и неинтересно. Хорошо, что на многих уроках можно было сидеть за последней партой и залипать в смартфоне.