скачать книгу бесплатно
Все думаешь о чем-то…
Поля, нахмурившись и не отвечая дотошной Глафире, неторопливо прошла на кухню и принялась готовить ужин. Разговаривать совсем не хотелось, в голове, как противная заноза, застряла сегодняшняя встреча с Дмитрием. Странное дело – и вспоминать мужчину не хотелось, и выбросить из памяти не получалось. Чтобы как-то отвлечься, она взялась лепить пирожки из теста, которое тетка замесила еще рано утром. Привычная работа занимала руки и успокаивала нервы, но тут говорливая тетка, уставшая за день от одиночества, тоже вышла на кухню и, присев на табурет рядышком, подняла на племянницу выцветшие от времени глаза:
– Ох, Полюшка! Как же тяжко мне целый день одной сидеть… Муторно. Тоскливо. Расскажи хоть, детка, как твой день прошел? Я тут брожу по дому, маюсь от безделья в четырех стенах, а ведь там, за забором – жизнь!
Глафира чуть наклонила голову, устроилась поудобнее и продолжила:
– Чего молчишь? Что-то, и правда, ты сегодня долгонько ходила? Всю деревню, наверное, обошла за один раз?
Поля отряхнула ладошки, перепачканные мукой, и легко обернулась к тетушке:
– Да что рассказывать-то? Даже не знаю… Все как обычно. Как, впрочем, и всегда. Работа моя скучная и обыденная, особенных приключений не бывает. На почте никаких событий не происходит, все тихо – мирно, буднично.
Тетка согласно кивнула:
– Это-то да… Тяжелая работа.
Но племянница, улыбнувшись, перебила тетку:
– Не тяжелая, а очень любимая! И нужная… Вот что главное! Сегодня, например, я пенсию разносила, а стариков у нас, помнишь, наверное, полная деревня. Поэтому чуть ли не в каждый дом пришлось заходить.
– И что? Что нового, что люди говорят? Не помер никто еще?
Поля опять улыбнулась и покачала головой:
– Слава Богу, нет. Старики наши живы, хотя жалуются, конечно, как и ты, и на жизнь, и на здоровье, и на детей своих… Всем недовольны.
– Да? – Глафира подслеповато прищурилась и подперла морщинистую щеку ладошкой, – и что им не нравится? Живут, как у Христа за пазухой, а все на детей по привычке жалуются.
Полина пожала плечами:
– Как что? Тут дело не в детях и внуках… Много причин: и пенсия маленькая, и хлеб в магазин нынче не каждый день привозят, и фельдшер долго болеет, и дороги плохие… Все у нас – как всегда.
– Понятно.
Тетка, задумавшись, посмотрела за окно.
– Ишь, как рано стемнело. Хотя что ж тут удивляться? Понятное дело – зима, – она поправила старенький пуховый платок, ее согнутую спину, – холодно, говоришь, там?
Поля кивнула:
– Еще как холодно! Пробирает до костей!
Тетка сердито нахмурилась:
– А вот сколько раз я тебе говорила – одевайся теплее! А ты? Упрямица! Ну что, скажи на милость, греет твоя юбчонка? А кофточка эта? Завтра надевай на себя жилетку из козьего пуха… Ту, что я летом тебе связала… Слышишь?
Полина нехотя оглянулась:
– Ну, что, я глухая? Слышу, конечно.
Однако тетка не унималась:
– Слышишь, а не одеваешься… Ох, Полина! Взрослая какая, а такая же упрямая, как в детстве! А ты помни, что я одна на всем свете у тебя осталась! Слышишь?
Женщина, вздохнув, еще раз отряхнула от муки руки и, подойдя к Глафире, ласково обняла ее за плечи:
– Ну, что ты сегодня все бубнишь и бубнишь? Ворчишь без остановки… Знаешь ведь, что я люблю тебя очень-очень! Да и помню я, конечно, что ты у меня одна совсем, и я у тебя одна… Ну, и ладно. Разве нам плохо вместе?
Глафира, сразу по-стариковски расчувствовавшись, шмыгнула носом:
– Ой, милая! Ну, ладно, ладно… Не сердись, детка. Это старость. Старость, будь она неладна! Да и переживаю я за тебя! Вот помру – одна ты останешься. Разве ж это правильно? Волнуюсь, как жить тогда станешь? Ни мужа, ни детей… Одна-одинешенька! Как перекати поле. Как не переживать старой тетке, а? Полечка?
Поля неторопливо включила духовку, намазала противень растительным маслом и, понимая, что тетка все равно не успокоится, развела руками:
– Ну, скажи на милость, вот ты какого ответа от меня сейчас ждешь? Что сказать тебе, чтобы ты успокоилась? А?
Она вздохнула:
– Конечно, плохо мне будет без тебя. Очень плохо! Мы ж с тобой больше двадцати лет вместе, да? Как мама умерла, так мы с тобой и переехали из города, помнишь? Знаю я, что ты мне и за маму, и за отца… Все знаю, все помню. Так что ты живи! Долго живи, тетушка. Ради меня. Договорились?
Поля чмокнула тетку в макушку и вернулась к пирожкам.
Глафира, тихо выслушав племянницу, послушно кивнула, смахнула выступившие слезы, поправила платок и прошептала:
– Я стараюсь, детка, изо всех сил стараюсь, но судьбе ведь не прикажешь. Не перехитришь ее! Сколько на роду написано – столько и проживешь. Ни на один день сам себе жизнь не удлинишь, как ни старайся – всему свое время, свой срок отмерен… Вот потому мне и страшно тебя оставлять одну. О тебе, Полюшка, все мои мысли и страхи. Только о тебе одной…
Полина, отправив, наконец, пироги в духовку, усмехнулась:
– Слушай, что это у нас с тобой больно печальный разговор сегодня получается? С чего бы это? Давай-ка заканчивать эту унылую песню… Хватит, не горюй! Сейчас пироги подоспеют, вот и котлеты у нас готовы, сейчас из погреба капусты квашенной достану… Не ужин у нас получится, а пир горой! Да?
Ужинали они весело, обсуждали соседей и новости, потоком льющиеся из телевизора.
Однако, когда Глафира, чрезвычайно довольная и собой, и племянницей, и ужином, отправилась спать, тяжелые воспоминания, разбуженный теткой, все-таки вернулись к Полине, опутывая ее, словно паутиной. Войдя в свою комнату, она подошла к окну и задумалась, растревоженная сегодняшним разговором.
Вот ведь как получается в этой жизни!
Как странно все складывается… Как нелегко!
И мама была когда-то, и отец, и достаток в семье, и радость, и счастье… И ничто, как говорится, не предвещало беды.
Но эта мирная, тихая, размеренная и спокойная жизнь рухнула в одночасье. Все разладилось, разрушилось как-то просто и легко, рассыпалось как карточный домик!
Сначала отец ушел к другой женщине.
Просто взял и ушел. С утра еще завтракал дома, шутил с мамой, а в обед подъехал на машине ко двору, вошел, чуть сгорбившись. Сел на стул, как-то потерянно помолчал. Взволнованно взлохматил волосы пятерней, смущенно кашлянул и глухо сказал удивленной маме, что уходит к другой женщине. Ничего не объяснил, не повинился, не просил прощения… Как-то обыденно и спокойно собрал чемодан, обернулся на прощание, потоптался у порога и уже у двери бросил совершенно обомлевшей и растерявшейся от неожиданности жене: «В общем, ухожу. Так получилось. Не поминайте лихом», – и ушел навсегда.
Мама, осевшая на полот ужаса, горя и скоропостижности беды, сначала ничего понять не могла, молчала, словно онемев, а потом заголосила так, что соседки сбежались. Как ведется, постояли, поохали, посудачили и к вечеру разошлись шушукаться по домам. Поступок отца в деревне не одобряли. Косточки мужику перемывали долго, очевидно, соседей тоже поразил его скороспелый уход. Дотошных баб мучил один вопрос, больно им хотелось узнать, на кого ж отец маму променял.
И узнали ж настырные бабы!
Любопытство женское ни границ, ни запретов ведь не знает. Как-то под вечер болтливые доброжелательницы сообщили Полине с матерью, что мужик их уехал к молодухе в соседний район, и что та уже, вроде бы, и родить собирается.
Мать, втайне надеявшаяся на возвращение отца, услыхав эту печальную новость, прорыдала всю ночь, выла по-бабьему, голосила, кусая подушку, долю своею несчастную проклинала. А Полина, сидя рядом с ней, молча глотала слезы и гладила убитую горем маму по плечу, не находя слов для утешения.
Пришла беда в дом нежданно-негаданно. Поселилась рядышком, не спросив никого. Да и осталась навеки вечные.
И чем дальше – тем больше.
Видно черная полоса все-таки всегда шире и длиннее белой.
И конца и краю ей обычно не видно…
Надо было как-то жить. Они и жили, сцепив зубы.
Приходилось трудно, но что делать? Человек, говорят, ко всему привыкает…
Полина закончила школу.
Год оказался для нее нелегким: и отец внезапно ушел, и мама постоянно болела, и учителя в школе требовали качества знаний. А какое уж тут качество, когда столько горя свалилось на ее голову? Девушка, собрав все силы и нервы в кулак, старалась как-то противостоять навалившейся беде, боролась, барахталась из последних сил. Занималась по ночам, маму усиленно отвлекала, все дела по дому на себя взвалила.
До весны как-то, слава Богу, дожили.
А летом им стало легче: и мать немного ожила, стала улыбаться, огород посадила, цыплят купила. Поля, вздохнув с облегчением, расслабилась и уехала в город поступать. Девушке стало казаться, что, наконец, и в их горестной жизни наступила белая полоса. С жильем городским никаких проблем не было, потому что в городе давным-давно жила мамина родная сестра Глафира. В незапамятные времена, еще в раннем девичестве, она, стремясь к лучшей жизни, уехала из деревни, работала на фабрике с утра до ночи, в профкоме выполняла какие-то поручения и ждала своей очереди на жилье. И выстояла, выдержала, получила, наконец, через много лет свою долгожданную однокомнатную квартиру!
Обжилась, обосновалась, приросла к городу корнями…
И все вроде бы сложилось в ее жизни хорошо, все ладилось и получалось, шло как по маслу…. На фабрике тетку уважали, она ходила в передовиках производства, в фабричной газете даже о ней писали. Только одно печалило тетку Глашу. Так и не встретился ей человек, который хотел бы создать с ней семью.
Не случилась в ее одинокой жизни большая любовь. Не сложилось счастье, заплутало где-то…
Все жила тетка одна да одна, а за работой своей так и вовсе не заметила, как состарилась в одиночестве.
Все прошло, годы молодые пробежали, ведь женский век короток…
А сердце бабье все-таки хочет любить, мечтает о детях, поэтому всю свою нерастраченную любовь перенесла Глафира на племянницу Полину. Приезжала она в деревню часто и всегда с кучей подарков. Уж как любила она дочь сестры! Как баловала девчонку! И книжки, и платья, и сапожки – всего даже не перечесть. Глядела на подрастающую племянницу и втайне надеялась, что настанет время, Полина закончит школу и к ней в город пожалует. Мечтала, планировала, готовилась… И надо же, дождалась своего часа – девушка, приехав поступать, первым делом появилась, конечно, у Глафиры на пороге. Радости не было конца и краю…
Глафира, сияя от счастья, поклеила новые обои, побелила потолки, выбросила старую тумбочку и купила новый диван для любимой девочки. И полку для книг на стену повесила. И лампу настольную приобрела. Денег не пожалела, выбрала самую дорогую… Так старалась! Наготовила всяких вкусностей, баловала дорогую Полечку, искренне надеясь, что, наконец, глухое бесцветное одиночество, так мучившее ее всю жизнь, отступило. Верила, что счастье пришло, радовалась, что теперь ей будет о ком заботиться, будет, с кем поговорить долгими зимними вечерами.
Глафира мечтала, планировала, суетилась… Из кожи вон лезла, лишь бы Полюшку осчастливить.
Но мы предполагаем, а жизнь, как известно, располагает. Ах, если бы все наши планы сбывались и желания исполнялись…
Если бы, если бы, если бы!
Но все пошло совсем не так, как хотелось Полине и как представляла Глафира.
Жизнь завязала такой тугой узел, так закрутила жесткую пружину, что выкарабкаться из возникшей ситуации, жуткой и страшной, они смогли не сразу… Долго в себя приходили.
Все внезапно как-то пошло кувырком. И долгожданный покой, и душевное равновесие, и обретенная гармония – все кануло в небытие…
И даже теперь, в свои тридцать восемь лет, Полина, вспоминая об этих днях, иногда скатывалась к страшному унынию и утопала в густой печали.
Наверное, все мы несем за плечами тяжелый груз прошлого.
Все шагаем по жизни, переступая с черного на белое. И обратно… С белого на черное.
Но радость и счастье мы почему-то быстро забываем, а вот тяжелое и темное несем с собой через всю нашу жизнь.
Глава 11
Кира нетерпеливо поглядела на часы и сердито вздохнула.
Ну, конечно, Нина опаздывает. Как, впрочем, и всегда…
Кира решительно достала телефон и набрала давно знакомый номер. Гудки били в ухо целую вечность, пока, наконец, довольный и радостный голос подруги не пропел весело и беспечно:
– Да?
Кира чуть не подавилась своим негодованием:
– Нина! Что «да»? Ты где?
Нинка ответила, как ни в чем не бывало, нисколько не смущаясь и не теряя благостного расположения духа:
– Кирюша, а ты никак сердишься?
Так уж повелось еще с первого курса, что Нина в минуты особого душевного расположения называла Киру Кирюшей. И никакие сопротивления подруги ее не останавливали. Она парировала безапелляционно:
– Ты моя лучшая подруга. Я тебя люблю как сестру. И как хочу, так и называю. Поняла? Если тебя это успокоит, то тоже можешь называть меня как душе угодно. Я не обижусь и тебе не рекомендую!
Но сегодня, негодуя и нервничая, Кира на это даже внимания не обратила:
– А еще бы мне не сердиться? Ты что, забыла? Я уже полчаса тебя одетая жду! Мне жарко! Ты где?
Было слышно, что Нина вздохнула, и уже тише, и гораздо миролюбивее ответила:
– Кирюша, я иду. Иду! Просто я машину дома оставила – предновогодние пробки меня бесят. Ты же знаешь… Я ехала на такси, а потом решила пешком пройтись, поэтому быстро не получается – зима все-таки, скользко, ветрено.
Кира не сдавалась:
– Так сколько ж ты еще брести будешь?
Ниночка досадливо отмахнулась:
– Ну, все, отстань, зануда! Сейчас буду.
Но тут же, не сдержавшись, выпалила:
