скачать книгу бесплатно
– Поздравляю с покупкой. А мы-то чем обязаны?
– Пойду я, – Григорий сообразил, что ему здесь не рады. – Спасибо, Галина Федоровна, был рад знакомству. За чай большое спасибо! Очень вкусный.
Баба Галя в сердцах оттолкнула дочь, стоящую на проходе и, подвинувшись к мужчине, засуетилась.
– Да куда ж, Гриша? Может, еще чайку? По-соседски посидим, а?
– Нет, – смущенно улыбнулся Григорий. – Спасибо. Пора и честь знать. Всего хорошего.
Старушка, бросив на дочь гневный взгляд, торопливо засеменила за ним.
– Не за что благодарить. Запросто заходи в любое время. Я всегда дома, и гостям у нас рады.
Проводив мужчину до калитки, баба Галя вернулась в дом, тяжело ступая, прошла к столу и, собирая чашки, разгневанно глянула на дочь.
– Нет, ты вот скажи мне, как можно так себя вести? Вот в кого ты, Степанида, такая каменная? Как глыба неприступная, – старушка всплеснула руками. – Молчишь? До чего ж ты неподступная, непробиваемая! Железобетонная! Это ж надо, даже не поговорить с человеком! Слова ласкового не сказать!
– Мама, да ты в своем уме? – фыркнула Степанида, домывая чашку. – Почему я должна улыбаться незнакомому человеку? Я его не знаю. Первый раз вижу. Не понимаю – кто это? Что он здесь делает? Как в нашем доме оказался?
Старушка поджала бледные губы, прошлепала к дивану, уселась на него и только потом, досадливо сморщившись, оглянулась на дочь.
– Знаешь, что, Степанида, молода ты еще мне допрос учинять.
– Да кто тебя допрашивает? Ты ж сама кому хочешь экзекуцию устроишь! Ты ж не думаешь ни о ком: захотела – позвала, захотела – проводила. Живешь как хочешь!
– Да. Я сама его позвала, – вызывающе вздернула нос мать.
– Вот, пожалуйста, что и требовалось доказать, – вздохнула Стеша. – А можно узнать – зачем?
– А что такого? – баба Галя возмущенно взмахнула сухонькой ладошкой, закатив к небу глаза. – Ты где-то целый день бродишь, поговорить мне не с кем. Я тут сижу одна в четырех стенах. Скука смертная.
– Мама, – Степанида, чувствуя, что сейчас взорвется, опустилась на стул и глубоко выдохнула. – Во-первых, я не брожу, а работаю. Зарабатываю деньги, ты забыла? А во-вторых, ты позвала в дом чужого человека просто потому, что тебе скучно? Кошмар! Кому скажи – не поверят!
– Не повышай на меня голос, – старушка, несмотря на преклонный возраст, не собиралась сдаваться. – Человек шел по улице, поздоровался, спросил, где можно хлеб купить. Я на лавочке возле дома сидела…
– Ну и что? Вот и сидела бы себе дальше!
– А ты не нукай, не запрягала! Я ему и рассказала, как магазин ближайший найти, а он деликатно представился, вежливо улыбнулся, рассказал, что дом здесь купил. Ну, я по-соседски и позвала его чайку попить. Что плохого?
– Мама, – Степанида старалась выбирать слова помягче и поприличнее. – Ты действительно не понимаешь или прикидываешься? Ты с ума сошла? А если бы он обобрал нас?
– Он? Ой, не смеши. Он приличный человек, у него это на лбу написано! Да и что брать-то у нас?
– Мама, твоя наивность меня пугает. Ты ж неглупый человек! Разве не понимаешь, что опасно незнакомцев в дом пускать. Время нынче такое…
– Не учи мать жизни, – баба Галя насупилась. – Я, между просим, людей насквозь вижу, прямо как рентген!
– Господи, – схватилась за голову Степанида. – И что же ты, скажи на милость, увидела?
– Мужик он хороший. Открытый, улыбчивый. А имя-то какое, а? Григорий! Прямо как песня… А на тебя-то как смотрел!
– Нет, ты сегодня точно не в себе, – повысила голос Степанида. – Если у человека есть глаза, то он, хочешь не хочешь, смотрит на собеседника! А имя, между прочим, у него самое обычное…Хочу тебя огорчить, у нас в селе таких не один десяток!
Баба Галя нахмурилась, задумчиво сложила губы в трубочку и скорбно покачала головой.
– Ой, какая ж ты, Стешка, дотошная и въедливая. И нрав у тебя крутой, как у мужика. Глянешь – так и лес вянет! Сама не даешь слабины и людей просто душишь своим контролем. И как только я с тобой столько лет живу?
– Мама, – не сдержавшись, захохотала Степанида, – хочу тебе напомнить, что я – твоя дочь. Или уже память отказывает?
Старушка, отмахнувшись, встала с дивана, прихрамывая пошла в другую комнату, но на пороге обернулась.
– Ничего смешного нет. Ишь, залилась, загоготала… Гляди, не тресни от смеха, – баба Галя, не выдержав своей нарочитой, показной строгости, расплылась в лукавой беззубой улыбке. – Ладно, что с тобой поделаешь? Хохочи хоть до утра. А я пойду полежу. Тебя ведь, упрямица, все равно не переспоришь.
– Это правильно, – кивнула Степанида. – Да и спорить незачем, просто прислушайся и не привечай чужих.
– Так ведь с приятными людьми грех не поговорить, ты согласна? А как узнаешь, приятный это человек или нет, если чаем не угостишь? И вообще, не спорь с матерью, не забывай, я – старше.
Довольная, что последнее слово осталось за ней, баба Галя горделиво поплыла дальше, старательно выпрямив уже сутулую спину.
– Господи, вот характер, – изумленно пробормотала дочь. – Это еще надо посмотреть, кто из нас железобетонный.
День догорал.
Лето только начиналось, едва-едва набирало силу, а теплые вечера уже нежили и ласково обнимали землю, обещая буйное цветение, ягодное изобилие и щедрый урожай.
Недаром говорят, что лето – пора счастья. А счастье непостижимо. Непостоянно. Недолговечно. Оно и приходит нечасто, и заканчивается так же неожиданно, как лето.
Так уж повелось, что каждый из нас ловит редкие мгновения счастья, и ждет его, как все мы ждем долгожданное лето – время природной роскоши, щедрости и беззаботности.
Глава 3
Спор с матерью Степаниду не расстроил. Она давно привыкла, что баба Галя, несмотря на свой далеко не молодой возраст, себя в обиду не дает, умеет вовремя ввернуть красное словцо и порою даже довести собеседника до белого каления.
Окунувшись в будничные домашние заботы, женщина на время позабыла, о чем они с матерью спорили. Степанида кормила животных, доила корову, подметала двор… В сельском доме всегда найдутся неотложные дела.
Постепенно надвигался вечер.
Глянув на уже потемневшее небо, Степанида торопливо прикрыла калитку, опустила ночные шторы на окнах. Но, когда, выключив свет, она, наконец, устало вытянулась на кровати, неугомонные мысли опять заплясали в ее голове.
Стеша крепко зажмурилась. Надеясь поскорее уснуть, она обняла прохладную подушку, посчитала до ста, расслабила мышцы, как учила недавно Катерина. Сон не шел.
Лежа в темноте, Степанида упорно отбивалась от навязчивых воспоминаний, ворочалась, вздыхала и терпеливо глядела в потолок, дожидаясь того сладкого мгновения, когда сон, наконец, смилостивится и примет ее в свои объятия.
Но так уж мы устроены, что память активизируется в самый ненужный момент, причем из прожитого выбирает самые тяжелые и неприятные моменты, которые, словно вспышки, озаряют, казалось бы, давно забытые дни и годы. Вот и сегодня, как ни старалась Степанида, память раззадорилась, разыгралась и понеслась куда-то вдаль, вытащив из небытия картины далекого-далекого прошлого.
Стеша родилась через два месяца после гибели отца. Он, старательный, молчаливый и очень добрый человек, работал комбайнером. В тот черный день, ставший последним в его недолгой жизни, они с напарником косили пшеницу на делянке за дальним лесом. На рассвете уехали, приняли смену и не вернулись.
Что произошло той поздней ночью, никто не знал. Отца и его напарника обнаружили ранним утром следующего дня. Они лежали, разметавшись, прямо на поле. Мужчина лежал, раскинув руки, словно хотел обнять всех сразу. Мертвые глаза глядели в небо. Зерно исчезло без следа.
Розыск длился больше года. Следствие, долгое, мучительное и тягостное, закончилось безрезультатно. Никого не нашли и, естественно, не наказали.
Беременная Галина, дико воя, обнимала мертвого мужа, отчаянно голосила на всю округу, падала от горя без сознания. Соседки и родственники ее подхватывали, отпаивали, отливали водой, без конца вызывали фельдшера и тихо плакали, замирая от жалости, сочувствия и страха.
Родная сестра Галины, бойкая Зинаида, мать Катерины, на время переселилась к ним в дом, глаз не спускала с убитой горем сестры, тревожилась и за ее жизнь, и за жизнь еще не рожденного младенца. Давясь слезами и проклиная судьбу, Зинаида ни на минуту не отходила от рыдающей сестры, держала ее за руку, шептала молитвы, умывала ледяной водой, приводя в чувство, и заставляла поесть.
Галина ничего не хотела. И только когда к ней подбегал сын, которому на ту пору исполнилось чуть больше пяти, вдруг спохватывалась. Приходила в себя, затихала. Взгляд прояснялся, слезы высыхали, лицо светлело.
Эти два месяца до родов Галина прожила как во сне. Каждый день ходила на кладбище к мужу, падала на свежий холмик, обнимала его и лежала без движения, словно прислушивалась, не раздастся ли голос любимого. Стояла, замерев у святых икон в старом храме, пристально глядя в глаза Богородице, и мысленно умоляла дать сил и терпения, научить смирению и выдержке. И все гладила огромный живот, в котором беспокойно шевелился и ворочался младенец.
В положенный срок родилась девочка. И только когда она родилась, удивительно похожая на погибшего мужа, Галина вдруг успокоилась. Утешилась, угомонилась. Поплакала, правда, поначалу, назвала дочь именем любимой бабушки, затихла и стала жить для детей.
Пришлось ей тяжко. Но Галина трудностей не боялась. Работала на ферме дояркой, цеплялась за жизнь зубами, никому не жаловалась. Ночами штопала детские вещи, варила борщи, обихаживала огород, холила корову-кормилицу.
Терпела. Глотала слезы. Не сгибалась. Превозмогала себя. О болячках и недугах не думала. Жила, не жаловалась, иногда перебиваясь с хлеба на воду.
И только раз в год, в день смерти мужа, Галина надевала черное платье, заматывала голову черным вдовьим платком, шла в церковь, стояла службу, а потом, придя домой, снимала со стены портрет погибшего мужа, обнимала и так отчаянно и горестно рыдала в голос, так жалобно выла, что соседи, услышав ее заунывные стоны и скорбный плач, грустно качали головой.
– Тоскует баба. Ишь, как тоскует. Сердце прям рвет! Это ж надо, столько лет прошло, а она все сохнет, горюет да оплакивает. Кручинится, бедная, сокрушается…
Люди, проходя в такие минуты мимо дома, затихали, замолкали, крестились, поминая покойного. В дом не входили, боясь помешать ее скорби, разрушить ее единение с памятью и горем, осквернить поминовение.
Прошло много лет. Дни и ночи переплетались, складываясь в десятилетия. Недели и месяцы проносились бесконечной вереницей, соединяясь в вечную неизменную череду времен года.
Зима, весна, осень и лето приходили и уходили, дети взрослели, а боль не затихала. Потом она стала тише, глуше, невнятнее. И, наконец, навсегда поселилась где-то там, где, говорят, живет душа.
Жизнь Галины вроде бы как-то устоялась, успокоилась. Женщина научилась улыбаться, стала больше общаться с соседями и родственниками, даже купила себе новое платье. В общем, пришла в себя, растила дочку и сына и по-прежнему работала не покладая рук.
Но говорят, судьбу не переломишь. Не обманешь. Не переспоришь. Не уговоришь.
Непонятно почему, но это факт, что дети часто повторяют судьбу родителей. Беда будто караулит за углом, крадется в сумраке, подсматривает в окно. Вот, казалось бы, все самое тяжелое для Галины осталось позади, и должна наступить белая полоса в ее жизни. Но, как говорится, если бы знал, где упасть, соломки бы подстелил.
Сын Галины вырос, женился, родил дочь Ниночку и в одночасье погиб вместе с женой. Разбился на машине. Страшная авария, забравшая сразу две молодые жизни, мгновенно осиротила крохотную девочку, которой тогда едва исполнилось полтора года, и поразило в самое сердце несчастную мать.
Галина, услышав о беде, словно онемела. На мгновение ее парализовало, и она, как подкошенная, упала навзничь. Лежала, не в силах выговорить ни слова, не владея ни руками, ни ногами.
Но через несколько минут открыла глаза, встала, оттолкнула женщин, сбежавшихся со всех сторон на крики соседки, и, медленно покачиваясь, пошла в дом. Там достала из шкафа свое скорбное платье, надела его, замотала голову черным вдовьим платком и окаменела. Не рыдала. Не выла. Не падала на гроб. Стояла рядом словно глыба, молчала, сжав побелевшие губы.
И лишь иногда, наклоняясь над гробом, трясущейся шершавой ладонью гладила сына по голове, поправляла на нем рубашку и что-то шептала бескровными губами.
Степанида, плакала, уткнувшись Катерине в плечо, а маленькая Ниночка, вцепившись ручонкой в Стешину юбку, испуганно прижималась к ней всем телом.
На мгновение опомнившись, Стеша наклонилась к племяннице, взяла ее на руки, крепко обняла дрожащее тельце девочки и спрятала зареванное лицо в ее кудряшках.
Самостоятельная и независимая Степанида ни у кого не спрашивала разрешения и ни с кем не советовалась, просто сообщила матери о своем решении. Двадцатитрехлетняя девушка поначалу оформила опеку над племянницей, а потом, собрав все необходимые документы, удочерила по всем правилам.
Мать, убитая горем, не противилась, а вот Зинаида, ее сестра, схватилась за голову.
– Да как же так? Ты еще сама не жила, только институт закончила!
– А что ты, теть Зин, предлагаешь? В детский дом что ли Ниночку отдать?
– Конечно же нет, – растерялась тетка, – я ж не зверь какой. Но пусть мать удочерит, ей самое время с малышней возиться. А тебе замуж надо идти, а муж ведь может не согласиться воспитывать чужого ребенка. Мужики, они вредные, и своих-то не всегда любят, а уж чужих и подавно.
– Перестань, теть Зин. Какое там замужество, вон горя сколько, – отмахнулась Стеша.
С той поры минуло много лет и много воды утекло. Степаниде исполнилось сорок три, и она ни разу не пожалела, что удочерила племянницу.
Ночь давно плыла над Заречным, пересекла глубокую полночь и устремилась к рассвету, а Степанида, которой положено было уже десятый сон досматривать, все еще не спала. Ворочалась, вздыхала… Совсем измучившись, глянула на часы.
– Ого, половина второго, однако… – Перевернувшись набок, натянула одеяло до подбородка, и, закрыв глаза, приказала себе: – Все, все, все, надо спать…
Но уснуть ей не удалось. В окно спальни вдруг стукнули раз, другой… А потом забарабанили со всей силы. Вздрогнув, Степанида испуганно подхватилась, босиком кинулась к окну, распахнула его.
– Господи, ты чего? – ахнула она.
Под окном в одном халатике стояла Катерина.
– Открывай, – кивнула она на входную дверь.
Степанида, догадываясь о причинах ее появления, в одной ночной рубашке бросилась в сени и, повернув ключ в замке, торопливо отворила тяжелую дверь.
– Ну, давай, входи.
Катерина, сбросив старенькие шлепанцы, босиком зашлепала в горницу.
– Вот паразит, – поглядев ей вслед, вздохнула Стеша, хлопнула дверью и решительно двинулась за подругой.
Катерина, двоюродная сестра и ближайшая подруга, плюхнулась на диван и устало закрыла лицо руками.
– Все! Нет больше сил, Стешка. Готова убить его. Надоел он мне, как редька горькая!
– Кать, ну, правда, – оглянулась на нее Степанида, задергивая шторы. – Каждый раз одно и то же. Сколько можно? Ты сама виновата. Сначала прощаешь, а потом жалуешься. Так ведь? Что там у вас сегодня?
– Вот, смотри, – Катерина вытянула руку, на которой зиял багровый синяк и свежие царапины. – Замахнулся гад, но, слава богу, я успела отклониться. Так он за руку схватил, как клещами сжал.
– Пьяный?
– А то! В стельку!
– Вот скажи мне, неразумной, сколько можно терпеть? – Степанида села рядом. – То ждала, пока дети вырастут, то свекровь свою жалела. Сейчас и дети выросли, и свекровь умерла. Что теперь мешает? Какую новую причину выдумаешь? Дети твои уже своей жизнью живут, скоро внуков тебе народят, что ты им скажешь? Как будешь объяснять, почему дед бабу избивает? Тебе сорок три, а ему и вовсе почти пятьдесят! Пойми ты, горбатого могила исправит. Уходи, да и дело с концом.
– Да куда ж я пойду? – Катерина заплакала, опустив голову. – Где жить стану?
– Ну, не стыдно тебе? – Степанида обняла ее. – К нам переходи. На улице не останешься.
– Нет, Стешенька, не могу я дом и хозяйство бросить. Всю жизнь гнездо свое вила, устраивала… Ну, предположим, уйду я к вам. А корова моя, а поросенок, куры, собака? Кто их кормить и обиходить станет? А дети в гости приедут, что я им скажу? Живите у Степаниды? А если мне оставаться там, то Витьку куда? На улицу его не выставишь. Он ведь человек хороший, добрый, руки у него золотые, только когда выпьет – с ума сходит.
– Что-то часто он у тебя с ума сходит. Что ни выходной, то причина для очередной рюмки. Слушай, Кать, а давай я с ним поговорю. Ты знаешь, у меня разговор короткий, я – не ты! Не буду слова подбирать. Душу из него вытрясу!
