скачать книгу бесплатно
– О да, это подвиг, – включился Поль.
– А ты когда перестанешь устраивать свои дурацкие сборища? – поддела я.
Перекидываясь шутками, мы пошли к гостям. Праздник продолжался.
Ближе к трем утра я вернулась в наш маленький кирпичный дом на одном из холмов Руана. Когда Ноэ пошел в коллеж, я сообразила, что мне тоже пора повзрослеть, и затеяла великую авантюру с покупкой недвижимости. Я влюбилась в эти стены, которые мы с Ноэ превратили в свое гнездо. Оно походило на нас: не очень большое, немного беспорядка, интерьер не совсем такой, как у всех. Нам там было хорошо, это был наш дом.
Я выбилась из сил, ноги ныли, начиналась головная боль, с которой способен справиться только сон. И все же, перед тем как рухнуть на кровать, я не удержалась и заглянула в ужасающий хаос комнаты Ноэ. Несколько часов назад я изображала перед сестрой спокойную и разумную мать, но, если честно, я мало чем от нее отличалась. Мне не нравилось, когда он ночевал не дома, не нравилось, когда он был где-то далеко, не рядом, пусть ему семнадцать лет и он почти на две головы выше меня. Я ненавидела опустевший дом, когда там нет сына, не хлопает дверь его комнаты, не звучит гитара. Тем не менее это случалось чаще и чаще. Все нормально. Логично. Ноэ растет, через несколько месяцев он будет сдавать экзамены на бакалавра[2 - Экзамены на степень бакалавра – выпускные экзамены во французских лицеях, аналог российского ЕГЭ.] и на водительские права. Я помнила себя в его возрасте, мне тогда хотелось только одного: стать самостоятельной, избавиться от опеки родителей – которых обожала, – проводить время с друзьями, чувствовать себя свободной. Ноэ сейчас как раз на этом жизненном этапе, и я изо всех сил старалась отпустить его, не давить. В этом заключалась моя роль, хотя, если я хорошо играла ее, в сердце возникала пустота. Вот это и значит быть матерью… Не скажу, что я гиперопекающая мамаша-наседка, но я растила сына одна, и само по себе это могло бы послужить мне оправданием. Однако я опасалась, как бы Ноэ не задохнулся от моей непрестанной заботы, и потому предоставляла ему максимум свободы, доверяла ему. Но главное, я считала, что мне с ним повезло. Наше взаимопонимание помогало нам оставаться близкими, невзирая на беспощадно убегающее время.
Назавтра я проснулась слишком рано. Я уже привыкла к тому, что, если его нет дома, я все время начеку и мне не удается поспать подольше. Немного поиронизировав над собой, я приняла долипран и сварила кофе. Проглотив некое подобие завтрака, я потянулась за телефоном и позвонила родителям с традиционным новогодним поздравлением. Я рассказывала им о вчерашней вечеринке, когда пришло сообщение от Ноэ с просьбой заехать за ним.
Едва я припарковалась возле дома, где он встречал Новый год, на пороге появилась четверка слегка потрепанных подростков. Судя по их виду, они практически не спали, от них сильно разило пивным перегаром и потом, а также ароматами разных смесей, состав которых я предпочитала не знать. Я удостоилась произнесенного хором “С Новым годом!” и пахучих поцелуев приятелей Ноэ. Я у них пользовалась некоторым авторитетом, и мое присутствие ребят не напрягало, поскольку они считали меня более крутой, чем их собственные матери, на том основании, что я была лет на десять моложе.
– Мам, тебе не трудно отвезти…
– Легко, только сначала скажите, вы уверены, что все прибрали у Бастьена?
Я опасалась даже представить себе размеры бедствия. Я бы ни за что в жизни не пустила их в свой дом. Они победно переглянулись – это означало, что они сделали все необходимое, с их точки зрения, для уничтожения следов разгрома и, главное, просить их еще о чем-то бесполезно. Милые мальчики! Я закатила глаза, но их реакция меня позабавила.
Мне пришлось целый час работать водителем, развозя детишек в разные концы города, и только после этого мы вернулись домой.
– Хочешь есть? – спросила я слегка зеленоватого Ноэ.
– Не очень.
Мне было смешно, но я решила, что пора положить конец его мучениям.
– Пойди быстренько прими душ, почисти зубы и ложись поспи. Думаю, это лучшее, на что ты сейчас способен.
Он даже не пытался спорить.
– Извини.
Я взъерошила его слипшиеся волосы.
– Оставляю тебя в покое, но хотелось бы, чтобы ты был в форме, когда выйдешь из своей комнаты.
Он благодарно поцеловал меня и направился к лестнице.
– Мама? Мы сегодня вечером театром займемся?
Моей улыбки ему хватило. Я слышала, что перед тем, как провалиться в сон, он звонил бабушке с дедушкой и Полю, разговор с которым, по обыкновению, затянулся.
Ближе к вечеру он выполз из своей берлоги и присоединился ко мне на диване, где все уже было готово для нашего ритуала. Когда он был маленьким, я изготовила большую доску, которую мы назвали “Театр Ноэ и мамы”. Она менялась вместе с моим сыном и возвышалась на каминной полке. Каждый год тридцать первого декабря – или первого января, с тех пор как он стал проводить новогоднюю ночь с друзьями, – мы с ним ели блины и выбирали фотографии, сувениры, например, билеты на концерт, на поезд или самолет, положительный отзыв учителя – в общем, все те мелочи и не мелочи, из которых и состояли двенадцать последних месяцев. Все это я объединяла в коллаж. В этот раз выбрали билет на парижский концерт Fauve, куда я свозила Ноэ с четырьмя его друзьями. Это было не так уж легко, но я получила большое удовольствие. Я со стороны наблюдала их восторг, и это было классно. Затем мы взяли фотографии последних летних каникул на Крите: одна из них была с нашей недельной поездки вдвоем на автомобиле, а вторая из летнего клуба, где Ноэ учился виндсерфингу и завел дружбу с новыми приятелями… В ту неделю мы с ним едва виделись. Еще мы вырезали рецензию на его первое сочинение по философии, великолепный текст обо всем и ни о чем, за который он заработал четыре балла из двадцати, мощную головомойку от меня, а также похвалу от своего преподавателя за оригинальность и перспективность подхода.
С каждым годом я все лучше и лучше, если такое возможно, понимала: неслыханная удача, что в моей жизни есть сын. Моменты, которые мы проживали вдвоем, были драгоценными, они позволяли отвлечься от каждодневных забот, забыть о своих ошибках, а заодно и о теневых сторонах моего существования.
Мы все выбрали, наклеили, и преисполненный гордости Ноэ пошел устанавливать доску. Как только он стал достаточно сильным, чтобы поднимать ее самостоятельно, без моей помощи, это стало его обязанностью, которую он очень любил.
– Посмотришь, что получилось, мам?
– Сейчас иду.
Мы, конечно, имели право гордиться своей работой, и меня особенно трогало, что Ноэ не отрывает глаз от доски. Однако на этот раз сердце у меня сжалось сильнее обычного. Меня словно отбросило в прошлое. Чем старше становился сын, чем заметнее превращался в мужчину, тем более очевидным было его сходство с отцом. Он отреагировал на мое волнение.
– Какая-то проблема, мама?
Мы никогда не говорили о нем. В последние два года Ноэ отказывался затрагивать эту тему, без объяснения причин, просто сочтя ее закрытой. Я приняла его отказ, не желая растравлять рану.
– У тебя какой-то странный вид, – не отставал он.
– В отличие от тебя, я днем не спала!
Он ехидно хмыкнул:
– Возраст не позволяет гулять всю ночь?
– Прояви минимум уважения! – фыркнула я. – Пойду спать.
– А я включу телевизор.
Я подошла к нему, обняла, прижала к груди. Он не противился, и я не преминула немного затянуть объятие.
– Я люблю тебя, Ноэ, милый, и всегда буду любить, не забывай об этом.
– Я тоже люблю тебя, мам.
– Спокойной ночи.
Я отпустила его, широко ему улыбнулась и направилась в спальню, не удержавшись от последнего взгляда на сына, который уже лежал на диване с пультом в руках. Вид Ноэ в привычной обстановке немного приободрил меня.
Глава вторая
Как всегда по понедельникам, я отвезла Ноэ на занятия. Это единственный раз в неделю, когда он позволяет мне постоять с включенными аварийными огнями перед лицеем Корнеля. Меня устраивало, что наше утреннее расписание совпадает.
– Хорошего дня, – пожелал он, держась за ручку двери и готовясь выйти из машины.
– В этом полугодии все будет в порядке?
– Еще бы, я на каникулах вкалывал.
Какое счастье, что у меня такой ответственный сын! Он всегда любил школу и всегда усердно учился. Это не составляло для него труда, так что мне было с ним легко и скандалы из-за домашних заданий не были нам знакомы. С другой стороны, Ноэ совершенно не умел ничего планировать на будущее, хотя бы на следующий год. Подозреваю, что он такой не один. Поскольку экзамены на бакалавра он, разумеется, сдаст, Ноэ намеревался продолжить образование. Где-нибудь. “Не важно где, мама, я выберу потом”. Я растерялась, столкнувшись с отказом принимать решение. Он это предвидел, поэтому сначала поговорил с Полем и только потом завел разговор со мной. К Полю он всегда обращался за серьезным советом, зная, что с ним можно обсудить абсолютно все, не виляя и не рискуя нарваться на паническую или слишком бурную реакцию. И он прекрасно знал, что Поль выступит на его стороне и донесет идею до меня. Или поможет ему лучше разобраться в собственных мыслях.
Ему не терпелось снова увидеть друзей после каникул, и он выразительно посмотрел на меня сквозь непослушную прядь волос, вечно падавшую на глаза.
– Можно я пойду?
– Погоди!
Я вдруг испугалась, что придется отпустить его. Он удалялся от меня. Все больше и больше.
– У тебя сегодня вечером гитара?
– Как всегда по понедельникам! Что-то не так, мам?
Я не забыла о его уроке, просто мне хотелось хоть немного задержать его. Похоже, я становилась излишне сентиментальной, что было плохо и для него, и для меня.
– Нет, нет. Все в порядке. Давай, беги!
Я замечала, что он беспокоится обо мне, он пытался дать мне это понять, не желая говорить в открытую. Я постаралась вести себя как можно естественнее, чтобы успокоить его. Пора образумиться. Придется чем-то занять свои мысли… Ноэ взрослел, и я теперь лучше понимала избыточную активность сестры, ставшую еще более бурной, когда ее дети покинули семейное гнездо.
– Пока!
Он захлопнул дверцу. Я следила в зеркале за тем, как он открывает багажник, вынимает из него рюкзак и гитару в чехле. Он знал, что я на него смотрю, и одарил меня широкой улыбкой, перед тем как вой ти во двор и присоединиться к своей компании. На шее у него болтались наушники, он шел развинченной и угловатой походкой подростка – в общем, Ноэ выглядел предельно естественно. Я еще посидела, наблюдая за тем, как он приветствует друзей на им одним понятном языке, смеется, чмокает девочек. Я выделила из них одну, по-особому застенчивую. Ноэ этого не замечал, но ей он явно нравился. Мой сын был популярен – и одновременно как бы и не был: он не входил в число любителей пускать пыль в глаза, которые любой ценой добиваются известности в лицее, суетятся, выставляя себя напоказ. Он не требовал для себя никакого особого места, он просто хотел всегда поступать правильно. При этом он был из тех, кого знают, с кем стремятся перекинуться парой слов, показаться вместе. Я не могла оторвать от него тоскливых глаз, он был на своем месте, в своем мире, ему там было комфортно. Ноэ, судя по всему, почувствовал, что я еще здесь, потому что обернулся и махнул мне рукой, как будто хотел поторопить: “Давай, мама, уезжай уже!” Я подчинилась сыну.
Как всегда в понедельник, я первой явилась в офис, все еще под тягостным впечатлением от первого дня занятий и стремительного взросления Ноэ. К счастью, я обожала работу в нашем агентстве маркетинговых коммуникаций, которое начиналось как обычная фотостудия. Я пришла сюда на самую мелкую должность, не задумываясь, чего буду добиваться, но твердо настроившись на то, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
В середине беременности я бросила учебу в парижском художественном училище и вернулась к родителям в Руан. Мне пришлось долго убеждать их, скандалить, но в конце концов семья смирилась с моим отказом продолжать учебу. Сначала мама плакала, вопила в телефонную трубку, отец грозил страшными карами, как когда я была ребенком, а потом в Париж явилась Анна и помогла мне собрать вещи. Они приехали на “универсале”, за рулем которого сидел Людовик, тогда уже ее муж и отец ее детей. Снова обустраиваться с огромным пузом в своей детской было невыносимо, но еще ужаснее было сознавать, что я сижу на шее у родителей. Я не была готова смириться с зависимостью, поэтому тут же принялась искать работу. Мне срочно нужно было начать зарабатывать хоть сколько-то и снять любую конуру. Поэтому я просматривала все страницы объявлений и всюду рассылала резюме, чтобы обеспечить себя пропитанием. Но каждое интервью заканчивалось отказом. Никто не горел желанием взять на службу двадцатитрехлетнюю девушку, по уши беременную, не слишком разговорчивую и явно не очень в форме. Родители постоянно твердили, что торопиться некуда, что я могу жить дома столько, сколько хочу и сколько нужно, чтобы найти что-то подходящее. Они не уставали напоминать, что я должна беречь себя, нас обоих, чего я категорически не делала. Плевать я хотела на собственное, а уж тем более на его здоровье. Я целиком и полностью замкнулась, утратила все навыки общения – для бывших подруг по лицею я превратилась в инопланетянку. Они куда-то ходили, развлекались, перед ними открывалась вся жизнь, у них было полно планов. Рядом с ними я выглядела никчемной, лишенной будущего, в полном отрыве от всех. Время от времени я выходила на улицу подышать и удрать от обеспокоенных взглядов родных. Правда, здесь меня ждали другие взгляды, осуждающие. Из тех, в которых читаешь “бедная девочка, попалась на удочку первому встречному”. В нашем квартале я стала притчей во языцех, самой известной матерью-одиночкой, а надо понимать, что это провинциальный буржуазный квартал. Иногда мне хотелось заорать на них, спросить, в каком веке они живут. Но я молчала и опускала глаза, не реагируя на провокации. Не хотела создавать дополнительные проблемы родителям, которые и так подвергались еще более жесткому остракизму, чем я. “Как же они ее воспитали, если она спит с кем попало и позволила обрюхатить себя какому-то проходимцу, который сделал ей ребенка и испарился?” Из-за меня они утратили положение уважаемых людей, общение с которыми престижно, и попали в категорию безответственных родителей, дурно влияющих на своих детей, причем подразумевалось, что это влияние может оказаться заразительным.
А потом однажды я вышла из очереди в булочной, чтобы избежать перешептываний и неодобрительно поджатых губ, и стала читать объявления, приклеенные к доске. Среди приглашений няни и просьб помочь в поиске сбежавшей кошки мое внимание привлек один листок. Я сорвала его и покинула магазин, не купив хлеб. У меня так дрожали пальцы, что мне пришлось перечитывать текст несколько раз, убеждаясь, что я ничего не перепутала: “Фотограф ищет ассистента (ассистентку) для оформления фотостудии”. Ну вот, нашелся человек, готовый позаботиться обо мне. Не теряя ни минуты и не предупредив родителей, я пошла по указанному адресу, спеша поскорее явиться к потенциальному работодателю.
Через полчаса я стояла перед довольно обшарпанным домом на набережной, за рынком “О-Туаль”. В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что я угодила в западню, что отец и Людовик, узнай они, во что я собираюсь ввязаться, схватили бы меня за шкирку и приволокли обратно домой. Но я приказала заткнуться своим сомнениям и подозрениям и, перед тем как шагнуть в пасть тигра, мысленно оглядела себя: отвратительно одета, старая папина куртка для работы в саду болтается на мне, и я обезображена растущим в моем теле ребенком. Я была не согласна, чтобы он и дальше калечил мне жизнь, я и так уже достаточно измучена озлоблением и горечью. Не боясь причинить себе боль, я постаралась хоть как-то спрятать живот, застегнув на последнюю дырку пояс от брюк для беременных, которые сестра заставляла меня носить, и перекрыв его растянутой футболкой. Дверь фотостудии открылась, и передо мной предстал мужчина лет тридцати с лишним, седеющий брюнет с помятым лицом человека, который не любит пить воду. Сама того не замечая, я несколько мгновений стоически не двигалась с места и изучала его самым пристальным образом. Под болтающимися на бедрах джинсами и криво застегнутой белой рубашкой угадывалась спортивная фигура. Несмотря на жутковатое состояние незнакомца, его харизма впечатлила меня. Мне бы быстренько убежать и забыть об этом месте, но его прямой взгляд заставил меня переступить порог и изложить причины моего здесь появления. Особо не вникая, он тут же спросил, есть ли у меня время, чтобы выполнить пробную работу. Я ответила, что есть. Он отвел меня в большую комнату. Благодаря многочисленным окнам она купалась в свете, что контрастировало с общей мрачностью обстановки. Это была не комната, а свалка самых разных предметов – фотографического оборудования, софитов, отражателей, вперемешку с одеждой и какими-то бумагами. Руины запущенной жизни. Комната точно соответствовала своему хозяину. Оба пришли в упадок.
– Видишь эту лампу? – спросил он.
И впрямь посреди гигантского бардака валялась маленькая лампа.
– Пусть она заиграет.
– Окей.
– Ну а у меня вечером фотосессия, так что мне некогда.
Целый час я передвигала мебель, создавая уютный интерьер посредством всего, что оказалось в моем распоряжении. По умолчанию я исходила из того, что могу брать, что пригодится. И все это время я чувствовала на себе взгляд хозяина студии, который слонялся по ней босиком. Мои декорации постепенно обретали некую форму, а он пока проверял освещение, делал пробные снимки, не произнося при этом ни слова. Когда я объявила, что все готово, он попросил меня не уходить – вдруг нужно будет что-то подправить. Он работал, а я озиралась по сторонам и наткнулась на его фотографии, небрежно разбросанные по помещению. Они потрясли меня. Я недоумевала, откуда он взялся и как угодил в Руан. Похоже, перепутал вокзал и вышел не на той станции. Несколько раз он просил меня что-то поменять местами, но я не торопилась выполнять его указания, стремясь убедиться, что гармония не нарушится. От комментариев он воздерживался. С приближением вечера я все больше уставала, живот тянуло, а ребенок активнее шевелился. Всякий раз я не забывала повернуться спиной, когда нужно было положить на живот ладонь, чтобы успокоить малыша и смягчить неприятные ощущения.
– Есть! – неожиданно прокричал он.
И улыбнулся мне во весь рот. Теперь это был совсем другой человек, не тот, что несколькими часами раньше. На лицо возвратились краски, он выглядел не более чем на тридцать. Невозможно ошибиться: женщины как пить дать оборачиваются, проходя мимо, кстати, его заразительно веселое лицо произвело впечатление и на меня тоже.
– Спасибо, Рен, ты меня спасла. Приходи завтра к десяти, подпишем договор, и приступишь к работе.
Я онемела от удивления.
– Ты же не передумала? – озабоченно уточнил он.
– Конечно нет!
– Супер! А теперь иди домой.
– До завтра… э-э-э…
– Поль, меня зовут Поль.
Я взяла сумку в углу комнаты и направилась к выходу, не решаясь поверить, что нашла работу, причем такую, которая, как подсказывала интуиция, мне понравится. Пожалуй, даже работу своей мечты.
– Подожди минутку.
Я испугалась, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой, и приготовилась к осложнениям. Он как-то неожиданно посерьезнел. Сначала неуверенно дотронулся пальцем до своих губ, потом смущенно протянул его к моему животу. Я мысленно испепелила маленького оккупанта.
– Когда?
Я передернула плечами, словно девчонка. Впрочем, я и была еще девчонкой.
– Ты, конечно, подсуетилась, спрятала живот, но у меня двое детей, и я умею распознать беременную женщину. Так какой срок?
– Я на седьмом месяце.
Тень опасения проскользнула по его лицу.
– Очень уж ты худая… Где ты живешь? У тебя есть все, что нужно?
Позднее он признается, что на долю секунды заподозрил, будто я живу на улице. Впрочем, ничего удивительного – я совсем за собой не следила. Мертвенно-бледная, такая худющая, что страшно смотреть, не говоря уж о том, что я тогда называла опухолью.
– Мне только работа и нужна! Что, не хотите меня брать?
– Дело не в этом… Я просто должен знать, вернешься ли ты после родов или бросишь меня.
– Естественно, вернусь! И я хочу работать до последнего дня.
Он выдал обаятельную кривую ухмылку, в которой не было насмешки, просто моя реплика позабавила его.
– Ты уж постарайся не рожать прямо здесь.
Я улыбнулась ему в ответ:
– Обещаю!
Два месяца спустя Поль чудом избежал роли акушера – воды отошли у меня прямо в студии, в разгар фотосессии. Он отвез меня в клинику “Бельведер” и позвонил родителям.
Прошло восемнадцать лет, и теперь я его компаньон. Альтер эго. Мне известны все его секреты. Так же, как ему мои. Поль имел все шансы на успех. В двадцать лет он, юный гений фотографии, обладающий природным даром, работал на самые крупные парижские художественно-оформительские фирмы. Отсюда, в частности, его любовь к изобразительному искусству и дизайну. Однажды он ухитрился сфотографировать кресло Филиппа Старка в чаще джунглей! Он заработал деньги, много денег, ездил по всему миру. По молодости лет, следуя сиюминутному порыву, женился на женщине старше себя и сделал ей детей, но даже не подумал менять образ жизни. Ему все удавалось. А потом, совершенно для него неожиданно, жена подала на развод и, ссылаясь на его безалаберный образ жизни, потребовала практически исключительной опеки над детьми. У Поля началась тяжелая депрессия, он потерял способность к творчеству. Пытаясь вырваться из порочного круга, в который угодил, он сбежал от всех обязательств и открыл собственную фотостудию. В тридцать два года его жизнь переломилась – от абсолютного успеха к не менее полному поражению. Руан он выбрал из-за смехотворной стоимости аренды и близости к Парижу, а также исходя из предположения, что с более низкими, чем у парижских коллег, ценами он наберет достаточно крупных клиентов. Так он признал свой провал, приступил к поиску ассистента и больше трех месяцев не мог найти эту редкую птицу. Поль был законченным перфекционистом, его требовательность к себе и другим зашкаливала, доходила до абсурда, поэтому его критериям никто не мог соответствовать. Он, естественно, еще получал какие-то заказы, но в одиночку и, будучи растерянным и подавленным, с трудом с ними справлялся. Он часто повторял, что не знает, что бы с ним сталось, если бы я тогда не объявилась.
Сегодня мрачный период был для нас обоих далеко позади. Три года подряд после прихода в студию я всегда являлась на работу в сопровождении Ноэ, беря на себя все оформление фотосессий. Я была ассистенткой, декоратором, палочкой-выручалочкой Поля. Первые годы жизни мой сын провел в студии, там он сделал первые шаги, там у него прорезался первый зуб, там он произнес свое первое слово, и там же я впервые услышала от него “мама”. Он полностью поработил Поля: цеплялся за его ноги, когда тот работал, рылся в его оборудовании, и Поль ни разу не отругал его.
Поль менялся у меня на глазах: постепенно превращался в того, кем был раньше, но одновременно приобретал необходимую для бизнеса жесткость человека, которого потрепали невзгоды. Он взял себя в руки, возобновил занятия спортом, стал меньше пить. Но главное, он не покладая рук работал над созданием собственного агентства коммуникаций. Он понял, что представить те или иные изделия выигрышным образом с помощью фотоаппарата, конечно, важно, но еще важнее показать тех, благодаря кому эти изделия увидели свет. Когда-то в юности он поездил по стране и познакомился, в частности, с множеством старых предприятий, которые пришли в упадок, но еще имели достаточный потенциал, чтобы кое-чем поделиться с окружающим миром и многое подарить ему. Идея пришла сама собой: он должен, прежде всего, рассказать историю этих фирм и людей, чтобы их знания и умения продолжали жить. Когда Ноэ пошел в детский сад, Поль помог мне отвлечься от постоянных мыслей о сыне, по которому я очень скучала, и привлек к своему проекту, хотя я понятия не имела, что такое коммуникации. Он никогда не боялся оказывать мне доверие. И главное, не боялся ввязываться в новые проекты, принимать вызов, ставить на выигрыш, рисковать. Легко уживающиеся в нем художник и грозный бизнесмен, в которого он постепенно превращался, прекрасно дополняли друг друга.
Я училась в процессе работы и вскоре полюбила этот адреналин, этот новый для меня вид деятельности. Мне нравилось участвовать в продвижении идей и креативных прорывов Поля. Он расширил зону поиска клиентов за пределы региона и приступил к завоеванию Франции. Находил предприятия, ждавшие со дня на день краха, и появлялся в них в роли гонца последней надежды, последнего козыря, который можно разыграть до подведения окончательного итога. Если все складывалось удачно, мы встречались с владельцами убыточного предприятия или с теми, кто собирался его купить. Больше всего Поль любил мастеров, владеющих старинными умениями, он ценил забытые марки, по-прежнему вызывавшие отзвук в нашем подсознании, восхищался ремесленниками, которые силились вернуть жизнь исчезающим из обихода предметам. Мы знакомились с сотрудниками, обращались в профессиональные объединения, способные затормозить процесс угасания того или иного ремесла, выслушивали умельцев, провоцировали на рассказы об их страсти. Собрав всю информацию, мы стремились вдохнуть душу в марку, сформировать память, сочинить увлекательную историю, чтобы снова вывести на сцену талантливых людей.
Через несколько лет Поль поднялся на новую ступень и предложил мне стать его компаньоном. Для него это предложение являлось чем-то само собой разумеющимся, оно шло от чистого сердца, но заодно было и своего рода благодарностью за мою “безупречную преданность делу”. Он хотел таким образом выразить признание моей компетентности, которая, по его словам, “позволила ему добиться того, чего он добился”. Я сразу согласилась, не устояла перед его энтузиазмом и верой в меня. После прихода в агентство и рождения Ноэ я стала скорее муравьем, чем стрекозой – страх за завтрашний день научил меня быть экономной, – поэтому я смогла последовать примеру Поля и тоже сделать ставку – вложиться в наше предприятие. Мы действовали дружно, вкалывали как безумные, так, что летели искры, и получали при этом необыкновенное удовольствие. Обороты студии выросли вчетверо, три года назад мы переехали в новое помещение на левом берегу, на набережной, рядом с ангарами, которые реконструировали один за другим. В доме мы занимали целый этаж с видом на Сену и доки. С одной стороны была фотостудия, с другой – его и мой кабинеты и open space, большой офис, который я бы назвала инкубатором идей – там работала команда агентства, которую Поль любовно подобрал, сформировал и непрерывно развивал. В нее входили: копирайтер, дизайнер, веб-мастер, проект-менеджер, ассистентка и еще один фотограф. Сам он работал только с самыми крупными нашими клиентами или с теми, чья сфера деятельности была ему особенно интересна. Если в заказе упоминалась ручная работа, Поль был тут как тут, он любил снимать руки, лица, склоненные над верстаком, тела людей, прилагающих усилие, то есть создавать реалистичные декорации для увлекательной истории. В остальное время он был занят развитием нашего агентства “Ангар”. Он увлекся выстраиванием социальных связей, и в нем открылся неожиданный дар светского общения. “Привилегия хозяина”, частенько повторял он мне. У Поля редко выпадал свободный вечер, потому что его постоянно приглашали на ужины, собрания, коктейли. Он даже стал членом энологического клуба – его мало интересовало отличие бордо от бургундского, но в клубе можно было встречаться с новыми людьми, расточать обаятельные улыбки и раздавать визитки. Я подключалась позднее и действовала в тени, “окучивая клиентов”.
