Соломенные люди

Повернувшись на сто восемьдесят градусов, камера остановилась.

Родители смотрели прямо в объектив. Лица их полностью заполняли кадр, и никто из них не выглядел пьяным или обкуренным. Казалось, они смотрят прямо на меня.

– Привет, Уорд, – тихо сказала мать. – Интересно, сколько тебе сейчас лет?

Она бросила взгляд за камеру, вероятно, на спящего мальчика.

– Интересно, сколько тебе сейчас лет? – повторила она, и в голосе ее прозвучала грусть.

Отец продолжал смотреть в камеру. Он был лет на пять, может быть шесть, младше, чем я сейчас. Тихо, но без особой любви во взгляде он произнес:

– А мне интересно, кем ты стал.

* * *

Шум и помехи. Кто-то прошел мимо двери номера, катя тележку.

Я не остановил ленту. Я не в силах был пошевелиться.

* * *

Последняя сцена тоже была снята узкопленочной камерой, но цвета выглядели более блеклыми, размытыми, будто выцветшими. По всему экрану мелькали темные полосы и пятна, из-за чего изображение казалось отдаленным, а движения – медленными и неторопливыми.

В большое окно светит ярко-желтое солнце. За окном быстро проносятся деревья, сливаясь в зеленую полосу. Слышен размеренный стук колес поезда и какой-то еще тихий звук, которого я не смог разобрать.

Лицо моей матери, еще более молодое. Волосы у нее на этот раз короче и черны от лака. Она глядит в окно на пролетающий мимо пейзаж. Повернула голову, смотрит в камеру. Взгляд ее словно устремлен куда-то далеко. Она слегка улыбается, и камера медленно опускается.

Внезапная смена кадра – широкая городская улица. Я не мог понять, где именно, и мое внимание привлекли формы и окраска припаркованных у обочин автомобилей, а также одежда на немногочисленных прохожих. Машины отличались особым стилем, чего нельзя было сказать о костюмах, платья же были достаточно короткими. Я не слишком разбирался в подобных вещах, чтобы отнести их к какому-то определенному времени, но предположил, что это где-то конец шестидесятых.

Камера двинулась вперед со скоростью пешехода. В левой части кадра то и дело появлялся затылок моей матери, словно отец шел позади нее, чуть правее. Непонятно было, что именно он снимает, – улица не представляла особого интереса. Справа находилось нечто вроде универмага, слева – небольшой сквер. Деревья были покрыты листвой, но она выглядела увядшей. Камера держалась на одной высоте, не смещаясь ни вверх, ни вниз, ни в стороны. Они не пытались обратить на что-либо внимание друг друга, более того, вообще не говорили ни слова. Чуть позднее они перешли через дорогу и свернули на пересекавшую ее улицу.

Кадр снова сменился. Улица стала чуть уже – возможно, она находилась дальше от центра города. Похоже, что родители поднимались по склону крутого холма. Мать шла перед камерой, и ее было видно начиная от плеч. Неожиданно она остановилась.

– Может, здесь? – спросила она, оборачиваясь, и я увидел на ней делового вида темные очки. Камера на мгновение накренилась, словно отец отвел взгляд от объектива, оглядываясь вокруг.

– Чуть дальше, – послышался его голос.

Они снова пошли вперед и шли так около минуты, затем остановились снова. Камера описала круг, показав быструю панораму холмистого города, высокие здания по обеим сторонам улицы. Судя по вывескам, первые этажи занимали продуктовые магазины и дешевые рестораны, но окна верхних явно были окнами квартир. На тротуарах у витрин стояли люди в шляпах, оценивающе разглядывавшие товар; другие входили и выходили из дверей магазинов. Оживленный район, обитатели которого спешили домой на обед.

Мать обернулась к камере и кивнула, словно с некоторой неохотой.

Новый кадр – снятый чуть позже, слегка с другой точки, но на вершине того же самого холма. Если до этого светило утреннее солнце, то теперь тени удлинились. Близился вечер, и улицы почти опустели. Мать стояла, опустив руки. Откуда-то сбоку донесся странный всхлипывающий звук, и я понял, что он похож на тот, который я слышал в поезде.

Камера слегка шевельнулась, как будто отец протянул руку, чтобы к чему-то прикоснуться. Затем мать слегка переместилась вперед, или он отступил назад. Послышался резкий выдох отца.

А потом, тридцать пять лет спустя – мой собственный.

Мать держала за руки двоих маленьких детей, одного и того же возраста и одинаково одетых, хотя на одном был синий свитер, а на другом желтый. Им было чуть больше года, может быть полтора, и они неуверенно держались на ногах.

Изображение детей в кадре приблизилось. Волосы одного были коротко подстрижены, у другого чуть длиннее. Лица нельзя было отличить друг от друга.

Камера снова отодвинулась. Мать отпустила руку одного из детей – с более длинными волосами и в желтом свитере, с маленьким зеленым ранцем на спине – и присела рядом с другим.

– Скажи "до свидания", – попросила она. Ребенок в синем свитере неуверенно посмотрел на нее непонимающим взглядом. – Скажи "до свидания", Уорд.

Двое детей посмотрели друг на друга. Потом ребенок с короткими волосами, тот, который был мной, снова обернулся к матери, ища поддержки. Она взяла мою руку и подняла ее.

– Скажи "до свидания".

Она помахала моей рукой, затем взяла меня на руки и встала. Второй ребенок посмотрел на мать и с улыбкой протянул руки, чтобы его тоже подняли. Я не мог с точностью сказать, мальчик это или девочка.

Мать зашагала по улице – размеренно, не спеша, но не оглядываясь назад. Камера оставалась направленной на второго ребенка все время, пока отец спускался следом за матерью с холма, где того так и оставили.

Ребенок молча стоял на вершине холма, все больше отдаляясь от камеры. Он даже ни разу не заплакал – по крайней мере до тех пор, пока не оказался настолько далеко, чтобы уже ничего нельзя было услышать.

Затем камера свернула за угол, и ребенок исчез.

* * *

Изображение вновь сменилось помехами, и на этот раз ничего больше не последовало. Через минуту лента сама остановилась, а я продолжал сидеть, тупо таращась на собственное отражение в экране.

Нашарив пульт, я перемотал ленту назад и, поставив ее на паузу, уставился на застывшую картинку брошенного на холме ребенка, прижав руки ко рту.

Глава 7

Люк открылся, и сверху заструился тусклый свет.

– Привет, дорогая, – сказал незнакомец. – Я вернулся.

Сара не видела его лица, но, судя по звуку голоса, он, похоже, сидел на полу за ее головой.

– Привет, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более ровно. Ей хотелось отползти от него, пусть хотя бы на дюйм, но она не могла сделать даже этого. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, делая вид, будто происходящее ее совершенно не волнует.

– Как вы сегодня себя чувствуете? Все так же с головой не в порядке?

Мужчина негромко рассмеялся.

– Тебе все равно меня не разозлить.

– А кто собирается вас злить?

– Тогда зачем говоришь такое?

– Мои мама и папа будут очень волноваться. Я боюсь. Так что могу вести себя и не совсем вежливо.

– Понимаю.

Он замолчал. Сара ждала, когда он заговорит снова.

Минут через пять она увидела руку, тянущуюся к ее лицу. В руке был стакан с водой. Без всякого предупреждения мужчина медленно наклонил его. Она вовремя успела открыть рот и выпила столько, сколько смогла. Рука снова исчезла.

– Это все? – спросила она, ощущая во рту странное чувство чистоты и влаги. У воды был такой вкус, какой, как она всегда полагала, должен был быть у вина, судя по тому, какое значение придавали ему взрослые, перекатывая его во рту, словно это было лучшее, что они когда-либо пробовали. На самом деле, по ее собственному опыту, вкус вина казался ей каким-то неправильным.

– А чего ты еще ожидала?

– Если вы хотите, чтобы я осталась жива, то должны дать мне не только воды.

– С чего ты взяла, что я хочу оставить тебя в живых?

– Потому что иначе вы убили бы меня на месте и посадили где-нибудь голую, чтобы смотреть на меня и дрочить.

– Так нехорошо говорить.

– Я уже вам сказала. Мне тут не очень приятно, а вы – псих, так что говорю, что хочу.

– Я не псих, Сара.

– Не псих? А как вы себя назовете? Не такой, как все?

Он снова рассмеялся.

– О да, конечно.

– Не такой, как все, – как тот гребаный Тед Банди?[11]

– Тед Банди – идиот, – ответил незнакомец уже без какой-либо иронии. – Выдающийся придурок и обманщик.

– Ладно, – сказала она, пытаясь его умиротворить, хотя ей лично казалось, что он не только псих, но и строит из себя шишку на ровном месте. – Извините. Мне он тоже не особо нравится. Вы намного лучше. Так вы дадите мне поесть или как?

– Может быть, позже.

– Великолепно. Буду ждать. Только нарежьте помельче, чтобы я смогла поймать ртом.

– Спокойной ночи, Сара.

Она услышала, как он встал, и от ее притворного спокойствия не осталось и следа. План не сработал. Вообще. Он понял, что она испугалась.

– Пожалуйста, не закрывайте снова крышку. Я все равно не могу двигаться.

– Боюсь, придется, – ответил мужчина.

– Пожалуйста...

Люк закрылся, и Сара снова оказалась в темноте.

Послышались его удаляющиеся шаги, тихо закрылась дверь, и опять наступила тишина.

Сара лихорадочно облизала губы, стараясь собрать все остатки жидкости. Сейчас, когда первый шок прошел, она поняла, что у воды не такой вкус, к какому она привыкла. Похоже, вода была из другого источника – значит, она оказалась далеко от дома. Примерно как когда ездила на каникулы. По крайней мере, нечто подобное было ей знакомо. И чем больше она сумеет узнать – тем лучше.

Потом она сообразила, что, возможно, это минеральная вода, из бутылки, и в этом случае вкус ее ничего не значил. Это просто мог быть другой сорт. Не важно. Так или иначе, было о чем подумать, и чем больше мыслей придет в голову, тем лучше. Например, о том, что, когда она упомянула своих родителей, незнакомец не стал снова рассказывать, как он их убил. Пленив ее, он весьма подробно рассказал о том, что он с ними сделал. Возможно, это тоже что-то значило. Оставалась надежда, что они живы, а он рассказывал все это лишь затем, чтобы ее напугать.

А может быть, и нет. Сара лежала в темноте, сжав кулаки, и изо всех сил пыталась не закричать.

Часть вторая

Не многие могут быть счастливы, не испытывая ненависти к другому человеку, нации, вероисповеданию...

Бертран Рассел

Глава 8

Самолет приземлился в Лос-Анджелесе в 22.05. Весь багаж Нины состоял из дамской сумочки и папки, а Зандт мог нести все свое имущество в одной руке. Их ждала машина – не сверкающий лимузин, а обычное такси, которое Нина заказала из самолета, чтобы высадить Зандта в Санта-Монике, а самой поехать домой.

Огни рекламы, сияющие в темноте, едва видимые лица, шум кипящей жизни – обычный вечер в городе, сердце которого никогда не оказывается в точности в том же месте, где находитесь вы. Оно всегда где-то за углом, или чуть дальше по улице, или по другую сторону от громадных зданий, в каком-нибудь новом клубе, слава которого пройдет еще до того, как вы вообще о нем услышите. То тут, то там попадаются дешевые гостиницы, пыльные винные лавки, распродажи автомобилей сомнительного происхождения. Толпы невзрачных людей на углах, не ожидающих ничего хорошего в этом мире каменных джунглей и контор, которые поглощают бесчисленные никчемные жизни, так и не удостоившись упоминания в индексе NASDAQ. Постепенно эту картину сменяет жилая застройка, а затем район Венеция. Со стороны Венеция выглядит так, словно пытается выкарабкаться на достойный уровень жизни. Некоторые дома очень дорогие, несмотря на то что выстроены в отвратительном безликом стиле. Время от времени встречаются потрепанные красочные плакаты 50-х годов, напоминающие о временах одноразовых фотовспышек и холодного очарования. Большинство из них давно сорваны, и их сменили грубые объявления, отпечатанные стандартным шрифтом "Гельветика", который не рассчитан на то, чтобы поднимать настроение, обещать приключения или радовать душу. Он предназначен для того, чтобы сообщать о падении прибылей, о том, что копировальный аппарат нуждается в ремонте, а заодно и о том, что вы уволены.

Наконец – Санта-Моника. Дома намного красивее, конторские здания меньше, есть где купить японскую еду или "Лондон таймс". Море и пристань, когда-то ярко-коричневая, но те времена давно прошли. Дальше – Пасифик-Палисэйдс, оживленная Оушен-авеню, затем первый ряд отелей и ресторанов. Откуда-то возникает ощущение, что этот пригород был когда-то самостоятельным городом. Возможно, это море создает впечатление, что городок появился здесь не просто так. Местами до сих пор продолжает казаться, что он так и не вписался полностью в свое окружение. Здесь полно магазинов и кафе, мест, где стоит побывать, есть где погулять и сделать покупки. Здесь можно жить и радоваться жизни, как до недавнего времени жила семья Беккер. Это не настоящий город, но в Лос-Анджелесе столь мало настоящего, а те места, которые настоящие, – не из тех, где хотелось бы жить. Настоящие места – для вооруженных пистолетами и страдающих похмельем. Настоящих мест стоит избегать. Лос-Анджелес искренне полагает, что он полон магии, и иногда даже на самом деле возникает подобное ощущение, но в большинстве случаев это всего лишь ловкий трюк. Оказавшись в одном месте, можно поверить, что однажды станешь кинозвездой, – а оказавшись в другом, можно точно так же поверить в свою скорую смерть. Ты прекрасно понимаешь, что все это обман, но все равно хочется верить. Можно купить карты, на которых показано, где живут звезды, но не где следует оказаться, чтобы стать одной из них. Все, что ты можешь, – ходить вдоль высоких заборов, надеясь, что счастье однажды само тебя найдет. Лос-Анджелес – город, который принял Судьбу близко к сердцу, купил ей множество выпивки и записал ее телефонный номер после того, как долгими вечерами делал ей глазки; но назвать ее суровой хозяйкой – значит дать ей весьма сомнительные преимущества. Судьба скорее похожа на мечтающую о карьере кинозвезды девицу, подсевшую на кокаин, которая кое-как выступает перед публикой раз в неделю, просто на тот случай, если ее заметит какая-нибудь важная персона. Судьбу далеко не всегда заботят твои интересы. Судьбе на них просто наплевать.

– Ты рад, что вернулся? – спросила Нина.

Зандт улыбнулся.

Он вышел из такси у "Фонтана", покрытой выцветшей желтой штукатуркой десятиэтажной башни на Оушен-авеню, стоящей между двумя ее пересечениями с дорогами, ведшими к морю из Уилшира и Санта-Моники. Из-за стиля, в котором было выстроено здание, оно казалось чуть более изящным, чем на самом деле. Изначально в нем располагались дорогие апартаменты, затем оно какое-то время прослужило в качестве отеля, прежде чем его снова не стали сдавать в краткосрочную аренду. Вокруг пруда позади здания размещается большая и довольно-таки нецелесообразная зона отдыха, которая редко используется: несмотря на экзотические цветы, деревья и стоящие в их тени кресла, слишком очевидно, что здесь чего-то не хватает.

Место это было знакомо Зандту по делу об убийстве, которое он расследовал в 1993 году, – второстепенный европейский актер и молодая проститутка, чья ролевая игра вышла из-под контроля. Актер, естественно, скрылся. Зандт не мог вспомнить, в каком именно номере это произошло – явно не в его апартаментах, просторных и хорошо обставленных, откуда открывался отличный вид на море. Бросив сумку в гостиной, он окинул взглядом маленькую кухню. Пустые шкафы, почти нет пыли. Он не был голоден и обнаружил, что с трудом представляет себя готовящим какую-либо еду. В "Фонтане" не было ни бара, ни ресторана, ни горничных. Он не был конечным пунктом его назначения, и именно потому Зандт и выбрал его местом своего временного пребывания. А кроме того – в силу его расположения.

Выйдя из апартаментов, он спустился на лифте вниз и немного постоял перед зданием. Нина уехала, они договорились встретиться на следующее утро. Она уже звонила в отделение ФБР в Уэствуде из самолета, а до этого – из Пимонты, но, видимо, ей хотя бы иногда необходимо было появляться там лично. Однако что-то заставило его на мгновение задержаться, глядя на припаркованные вдоль улицы машины. Он вовсе не удивился бы, если бы Нина объехала вокруг квартала, а затем вернулась, чтобы посмотреть, что он делает, – просто из свойственного ей любопытства.

Через пять минут он дошел до угла, свернул на Аризона-авеню и, пройдя еще пару кварталов, оказался на Третьем бульваре. Именно на Аризона-авеню Майкл Беккер высадил свою дочь в тот вечер, когда она пропала без вести.

Свернув налево, он пошел по западной стороне бульвара, направляясь к тому месту, где в последний раз видели Сару Беккер. Было около одиннадцати вечера, намного позже времени похищения девочки. Практически все магазины были закрыты. Уличные исполнители и музыканты давно уже собрали инструменты и ушли, даже тот, что изображал Фрэнка Синатру, оставаясь обычно дольше всех. Впрочем, это не имело значения. В отсутствие похитителя и его жертвы обстоятельства происшедшего невозможно было воспроизвести.

Зандт вполглаза разглядывал шедших по улице. Убийцы Часто возвращаются, особенно те, для кого убийство – нечто большее, чем мгновенная выгода, и которые снова приходят на место преступления, чтобы воспроизвести его в памяти. Никого особенного он увидеть не ожидал, но все же продолжал наблюдать. Проходя мимо боковой улицы, которую упоминала в своем рассказе Нина, той самой, где видели припаркованную в неразрешенном месте машину, он остановился и некоторое время смотрел вдаль – не пытаясь что-либо разглядеть, просто стоял и смотрел.

– Ждете кого-нибудь?

Зандт обернулся. Перед ним стоял парнишка, стройный и симпатичный, самое большее лет восемнадцати.

– Нет, – ответил он.

Парень улыбнулся.

– Уверены? Думаю, ждете. Интересно, не меня ли?

– Нет, – повторил Зандт. – Но кто-то обязательно будет ждать. Не сегодня, не здесь, но где-нибудь и когда-нибудь – обязательно.

Улыбка исчезла.

– Вы коп?

– Нет. Просто говорю тебе, как это бывает. Так что поищи себе место для свидания, где посветлее.

Он зашел в "Старбакс", взял себе кофе и, снова выйдя на улицу, сел на скамейку, с которой похитили Сару.

Парень ушел.

Можно было бы подумать, что подобное событие оставит хоть какой-то резонанс. На самом деле это не так. Человеческий разум устроен так, чтобы узнавать лица, пространство же он осознает куда в меньшей степени. С внешностью все просто – чем больше людей, знающих тебя в лицо, тем более ты знаменит. Нам незачем искать этому подтверждения. Ты не чужой, а скорее часть нашей огромной семьи: сильных братьев и симпатичных сестер, добрых родителей – фальшивых родственников, которые помогают нам забыть о том, что наши социальные группы сократились практически до нуля. Что же касается мест – вопрос в том, сценой для каких событий это место являлось. Но когда это уже почти забылось, когда ты сидишь здесь достаточно долго – ты вообще перестаешь что-либо чувствовать. Ты возвращаешься на это место и видишь его таким, каким оно было до того, как здесь что-то произошло, еще до событий той ночи. Примерно как если бы ты вернулся назад, в прошлое, чтобы подержать в руках нож, еще только вынутый из ящика кухонного стола, а не покрытый липкой кровью; когда все то, что он мог совершить, было лишь возможностью.

После того как скамейка перестала отличаться от любого другого места, Зандт посидел на ней еще какое-то время.

* * *

В прежние времена, будучи детективом, Зандту приходилось иметь дело с немалым количеством серийных убийц. Как правило, подобными делами занимается ФБР. У них есть лаборатория исследования поведения в Квантико, есть свои процедуры профилирования, есть свои Джоди Фостер и Дэвиды Духовны[12], в костюмах и с аккуратными прическами. Как и убийцы, фэбээровцы в чем-то, похоже, отличаются от обычных людей. Но за восемь лет Зандт, простой смертный, полицейский из убойного отдела, оказался втянут в расследование нескольких убийств, которые, как выяснилось впоследствии, оказались делом рук тех, кого можно было назвать серийными убийцами. Двоих из них поймали, и в обоих случаях значительную роль сыграл Зандт. Он обладал особым чутьем, и это ценили. Первый раз дело касалось человека из Венис-Бич, убившего четырех пожилых женщин, и участие в нем Зандта было чисто случайным.

Расследованием второго дела он занимался с самого начала вместе с ФБР, и именно тогда он и познакомился с Ниной Бейнэм.

В течение лета 1995 года в разных частях города были обнаружены полузакопанные останки четырех чернокожих мальчиков. Метод, которым были расчленены трупы, и тот факт, что рядом с каждой жертвой оставлена видеокассета, не вызывал сомнений в том, что убийства совершал один и тот же человек. Все жертвы были похищены из районов трущоб, а трое были уже знакомы с наркотиками и уличной проституцией. На первые две смерти почти никто не обратил внимания, восприняв их как периодически происходящий естественный отбор среди отбросов общества. Лишь после того, как убийства повторились снова, случайные слухи начали складываться в конкретную историю. Оставленные рядом с телами видеокассеты содержали от часа до двух грубо отредактированной записи на видеокамеру, свидетельствовавшей, насколько неприятными были последние дни жизни жертв. На обложке каждой видеокассеты были изображены фотография мальчика, его имя и надпись: "Кинопроба".

Газеты окрестили убийцу "Агент по кастингу", что, по общему мнению, звучало весьма забавно. Если, конечно, не считать мнения родителей, но, несмотря на то что их горе являлось неопровержимым свидетельством реальности событий, лежащих в основе этого спектакля, на это никто не обращал внимания, за исключением случаев, когда требовалось подогреть интерес публики. Родственники погибших были лишь зрителями, не актерами – а ведь больше всего мы любим именно актеров, тех, кого знаем по газетам и телевидению. Нам нужна личность. Звезда.

Зандт расследовал убийство первого мальчика, а после второго к делу подключилось ФБР. Нина была молодым, но уже опытным агентом, раскрывшим долгое запутанное дело в Техасе и Луизиане за год до этого. Совместными усилиями – благодаря сочетанию упорства и интуиции Зандта, анализу расположения мест захоронения тел, проведенному Ниной, и обнаруженному ею же факту регистрации видеокамеры – убийца был найден. Это оказался белый мужчина тридцати одного года от роду, работавший графиком-дизайнером на периферии музыкальной видеоиндустрии, в прошлом исполнитель детских эпизодических ролей в давно забытых фильмах. После ряда проведенных Зандтом допросов он сознался в преступлениях, поделившись дополнительными сведениями и сообщив о местонахождении своих талисманов – кистей правой руки каждой жертвы, засунутых в банки из-под растворимого кофе. В итоге он привел полицию к телам двух более ранних жертв, на которых отрабатывал технику убийства. Вину за свое поведение он возложил на то, что над ним якобы издевались в детстве, – заявление, вполне удовлетворяющее вкусам публики. Истинность его оказалось невозможно установить, а вся история закончилась тем, что убийце перерезал горло заточенной ложкой сокамерник, пока тот ожидал суда.

Пищевая цепочка заканчивается жертвами с обоих концов – даже насильникам и убийцам нужен кто-то, кого они могли бы презирать, а детоубийцы прекрасно подходят на эту роль. В конце концов история "Агента по кастингу" стала бессмертной и бесконечной, попав на страницы одной имевшей умеренный успех книги и бесчисленных веб-сайтов. Полная ошибок программа для редактирования видео под названием "Кастинг-агент" короткое время пользовалась популярностью, так же как и магазин в Атланте, который предлагал покрытую ярко-красными пятнами кровать под названием "Кушетка для кастинга".

Расследование продолжалось тринадцать недель, последние восемь из которых Джон и Нина спали друг с другом. Все закончилось вскоре после задержания подозреваемого. Инициатором их близких отношений была Нина, она же перестала их поощрять, и они в итоге прекратились. Зандт никогда не рассказывал об этом своей жене, с которой они жили в мире и согласии, несмотря на некоторую холодность друг к другу. Ему не хотелось терять ни ее, ни дочь, и он даже испытал некоторое облегчение, когда все завершилось.

Они с Ниной время от времени встречались за ланчем в течение последующих пяти лет, пока Зандт занимался обычными делами, связанными с гангстерскими разборками, семейными междоусобицами и найденными в переулках изрешеченными пулями телами неизвестных. Некоторые из этих дел удавалось раскрыть, некоторые нет – такова уж жизнь. Нина расследовала широко описанное в прессе двойное убийство в Йеллоустоуне, ряд исчезновений людей на севере штата и еще одно в Орегоне, все они так и остались нераскрытыми. В реальном мире, за пределами занавеса смертей и преступлений, за которым живут сотрудники органов правопорядка, дела шли как обычно. Босния взорвалась; у президента возникли проблемы из-за сигар; люди познали радости электронной почты и "Фрэйзера"[13], игровых приставок и Шерил Кроу[14].