скачать книгу бесплатно
Аллейн ощутил, как у него дрогнули уголки губ, и в то же время его охватило странное сострадание. Совершенно неуместное чувство, решил он. Аллейн напомнил себе, что президент Нгомбваны отнюдь не принадлежит к восторженным простачкам. Это хитрый, целеустремленный и порою жестокий диктатор, наделенный, что также следует признать, способностью быть верным другом. К тому же он – человек чрезвычайно наблюдательный. «И забавный, – думал Аллейн, стараясь ничем своих мыслей не выдать. – При всем при том он безумно забавен».
– Ага! – внезапно взревел президент. – Ты смеешься! Мой милый Рори, ты смеешься! – И сам взорвался гомерическим хохотом. – Нет, это уж слишком! Согласись! Это же курам на смех! О чем мы спорим? Да ни о чем! Ладно, я буду послушным мальчиком. Буду вести себя хорошо. Скажи своим надутым друзьям из Специальной службы, что я не стану убегать, когда они начнут прятаться среди настурций на клумбе и переодеваться пожарными и дамами с собачками. Ну вот! Ты доволен? Да?
– Я счастлив, – кивнул Аллейн. – Если, конечно, ты говоришь серьезно.
– Серьезно-серьезно. Вот увидишь. Я буду сама благопристойность. В тех пределах, – присовокупил он, – на которые распространяется их незамысловатая ответственность. То есть в пределах Объединенного королевства. Годится? Да?
– Да.
– И никаких больше «превосходительств». Нет? Нет. – И не моргнув глазом – Громобой добавил: – Когда мы с тобой t?te-?-t?te[4 - Вдвоем, с глазу на глаз (фр.).]. Вот как сейчас.
– Как сейчас, – согласился Аллейн и был немедля пожалован радостным рукопожатием.
Оказалось, что перед тем как присоединиться к президенту за завтраком, ему предстоит совершить часовую поездку по городу. Вновь появился элегантный адъютант. Снова шагая с ним по коридору, Аллейн поглядывал сквозь доходящие до полу окна на ядовито-зеленый парк. Водяная вуаль череды фонтанов чуть приглушала пронзительные краски его цветов. За радугами взлетающей и опадающей воды различались расставленные через равные промежутки неподвижные фигуры в военной форме.
Аллейн приостановился.
– Какой прекрасный парк, – сказал он.
– О да! – улыбаясь, откликнулся адъютант. Отражения цветовых и световых пятен сада играли на его нижней челюсти и щеках, словно вырезанных из шлифованного угля. – Вам нравится? Президенту очень нравится.
Он переступил, словно собираясь двинуться дальше.
– Может быть, мы?.. – предложил он.
Вдали, за фонтанами, по саду маршировала шеренга солдат в красивых мундирах и при оружии – налево, направо, налево, направо. Размытые радужными каскадами воды, они различались с трудом, однако видно было, что маневрируют те не просто так, но сменяя прежних часовых.
– Смена караула, – заметил Аллейн.
– Верно. Это войска чисто церемониальные.
– Да?
– Как у вас в Букингемском дворце, – пояснил адъютант.
– Ну разумеется.
Они миновали величественный вестибюль и прошли через строй живописных гвардейцев у входа.
– И эти тоже чисто церемониальные? – поинтересовался Аллейн.
– Конечно, – подтвердил адъютант.
Вооружены они, как заметил Аллейн, – если не до зубов, то до поясницы – весьма действенным с виду оружием.
– Очень красивая экипировка, – учтиво сказал он.
– Президент будет рад узнать, что вы так считаете, – откликнулся адъютант, и оба вышли под ослепительные, жаркие лучи, бившие сверху, словно вода из душа.
Прямо у ступеней лестницы их поджидал обильно изукрашенный изображениями герба Нгомбваны президентский «роллс-ройс» с развевающимся президентским флажком – неуместным, поскольку ехать в автомобиле на этот раз предстояло вовсе не президенту. Аллейна усадили на заднее сиденье, адъютант занял переднее.
Сидя за закрытыми окнами, в навеваемой кондиционером прохладе, Аллейн думал: «Это, конечно, не первая пуленепробиваемая машина, в которой мне приходится ехать, но зато уж самая непробиваемая». Он гадал, найдется ли во всей нгомбванской службе безопасности сила, превосходящая могуществом ту, что была порождена внезапно воскресшими воспоминаниями о «Давидсоне».
Они катили по городу, сопровождаемые двумя сверхъестественно проворными, пышно экипированными мотоциклистами. «Бритоголовые, хулиганье на мотоциклах, патрульные полицейские, вооруженный эскорт – что сообщает им всем, – размышлял Аллейн, – всякий раз, как они газуют и с ревом срываются с места, выражение угрожающей вульгарности?»
Машина неслась по заполненным людьми, безжалостно сверкающим улицам. У Аллейна отыскалось по нескольку добрых слов для каждого из огромных белых кошмаров – Дворца культуры, Дворца правосудия, Дворца городской администрации. Адъютант с полнейшим удовлетворением слушал его учтивые речи.
– Да, – соглашался он. – Все очень хорошие. Все новые. Построены при президенте. Очень замечательно.
Машин на улицах было много; замечалось, впрочем, что поток их расступается перед эскортом, будто Красное море перед Моисеем. На седоков президентского автомобиля глазели, но издали. Один раз, когда они резко свернули направо и на миг притормозили, задержанные встречной машиной, их шофер, не повернув головы, сказал незадачливому водителю что-то такое, отчего тот пошел испуганными морщинами.
Когда глазам Аллейна, женатого на художнице, представала какая-либо сцена, все равно какая, он видел ее словно бы двойным зрением. Будучи полицейским, прошедшим суровую выучку, он машинально выискивал в ней отличительные черты. Будучи человеком, проникшимся всеми тонкостями той манеры видеть окружающее, которая была присуща его жене, он искал созвучные элементы. Сейчас, погрузившись в толчею округлых черных голов, которые танцевали, перемещались, скапливались и расходились среди неумолимого зноя, он видел эту сцену такой, какой могла бы написать ее жена. Среди множества зданий постарше он выделил одно, которое как раз начали красить заново. Сквозь краску проступал призрак прежней надписи «импо тная о говля сансрита». Он увидел колоритную группу людей, движущихся вверх и вниз по ступеням здания, и подумал о том, как Трой, упростив их движение, переставив их и убрав ненужное, могла бы придать им ритмический смысл. Она бы нашла в их толпе фокальную точку, думал он, какую-нибудь фигуру, которая подчинила бы себе все остальные, фигуру первостепенной важности.
И в тот самый миг, как эта мысль пришла ему в голову, перестановка совершилась сама собой. Фигуры людей перетасовались, словно кусочки стекла в калейдоскопе, и выделили фокальную точку – человека, не заметить которого было нельзя, ибо то был неподвижно застывший, гротескно толстый мужчина с длинными светлыми волосами, облаченный в белый костюм. Белокожий.
Мужчина уставился на президентский «роллс». До него было не меньше пятидесяти ярдов, но для Аллейна они словно бы обратились в футы. Двое взглянули в глаза друг друга, и полицейский сказал себе: «К этому типу следует присмотреться. Явный мерзавец».
Калейдоскоп, щелкнув, смешался. Стеклышки скользнули, рассыпались и вновь собрались воедино. Поток людей, выливавшийся из здания, стекал по ступеням и расточался. Когда между фигурами вновь образовался просвет, белого человека в нем больше не было.
4
– Дело тут вот какое, сэр, – торопливо говорил Чабб. – В номере один работы на целый день все равно не хватает, и опять же нас здесь двое, вот мы и стали подрабатывать по соседству, временно. К примеру, миссис Чабб спускается через день вниз, к мистеру Шеридану, прибирается там, а я хожу к полковнику – тут на площади живут полковник и миссис Кокбурн-Монфор – каждую пятницу, на два часа, а воскресными вечерами мы сидим с ребенком в номере семнадцатом по Уок. И еще…
– Да, я понял, – сказал мистер Уипплстоун, надеясь остановить словоизвержение Чабба.
– Чтобы у нас тут какой недосмотр случился или неисправность, сэр, это ни в коем случае, – вставила миссис Чабб. – На нас никто не жалуется, сэр, честное слово, никто. Мы просто хотим с вами условиться.
– И конечно, сэр, жалованье наше соответственно урезается. Мы ничего другого и не ожидаем, сэр, как можно?
Супруги стояли бок о бок с обеспокоенными круглыми лицами, тараща глаза и приоткрыв рты. Мистер Уипплстоун выслушал обоих, храня на лице врожденное выражение внимательной отрешенности, и в конце концов согласился на их предложение – что шесть дней в неделю Чаббы будут с утра полностью находиться в его распоряжении, включая завтрак, обед и ужин; что при условии поддержания дома в должном порядке они могут заниматься мистером Шериданом и кем им угодно по собственному усмотрению; что по пятницам мистер Уипплстоун станет обедать и ужинать в клубе или где-то еще и что жалованье их, как выразился Чабб, «соответственно урезается».
– Большинство здешних, сэр, – принялся объяснять Чабб, когда эта договоренность была в основном достигнута и они перешли к обсуждению мелких деталей, – пользуются кредитом в «Неаполе». Возможно, и вы предпочтете иметь дело с ними.
– А насчет мясника, – вступила миссис Чабб, – так тут есть…
И они подробно поведали об удобствах, с которыми сопряжена жизнь на Каприкорнах.
– Все это звучит весьма привлекательно, – заметил мистер Уипплстоун. – Знаете, я, пожалуй, пойду прогуляюсь и заодно огляжусь.
Так он и сделал.
«Неаполем» назывался один из четырех магазинчиков, стоявших на Каприкорн-Мьюз. В качестве «магазина» он был сведен до абсолютного минимума: узкой полоски пола, на которой покупатели стояли гуськом, да и то не больше восьми человек зараз, если они соглашались потесниться. Владела магазинчиком итальянская чета – смуглый, всегда чем-то озабоченный муж и такая же смуглая, полная и веселая жена. В помощниках у них состоял здоровенный шутливый кокни.
Магазинчик оказался очень мил. Владельцы сами солили бекон и ветчину. Мистер Пирелли изготовлял по собственному рецепту паштет и замечательно вкусный террин. Сыры предлагались просто великолепные. Бутылки сухого «Орвьето» и других итальянских вин теснились на верхних полках. Другие полки были уставлены разного рода экзотическими деликатесами. Обитатели Каприкорнов частенько высказывались в том смысле, что «Неаполь» – это карманный «Фортнум». Собак в магазин не допускали, но снаружи у дверей были предусмотрительно вделаны в стену крючья для поводков, и по утрам вдоль стены располагался целый собачий собор, состоявший из представителей самых разных пород.
Мистер Уипплстоун обогнул собак, вошел в магазин и купил многообещающего вида кусок камамбера. В магазине присутствовал уже виденный им на улице багроволицый мужчина с армейской выправкой, неизменно одетый в безупречный костюм и перчатки; мистер Пирелли, обращаясь к нему, называл его «полковником». «Монфор?» – подумал мистер Уипплстоун. С ним была его супруга. Устрашающая дама, решил привередливый мистер Уипплстоун, с физиономией беспутного клоуна и чересчур расфуфыренная. На лицах обоих запечатлелось выражение старательной осмотрительности, которое мистер Уипплстоун приписал опасному воздействию сокрушительного похмелья. Дама, вытянувшись и замерев, стояла за спиной мужа, но, когда мистер Уипплстоун приблизился к прилавку, отшагнула в сторону и врезалась в него, вонзив ему в ступню острый каблук.
– Виноват! – болезненно вскрикнул он и приподнял над головой шляпу.
– Ничего, не страшно, – сдавленно ответила дама, бросив на мистера Уипплстоуна взгляд, для описания которого ему удалось отыскать только два слова – «плотоядный» и «непроспавшийся».
Муж ее обернулся и, видимо, счел необходимым завязать разговор.
– Не очень-то тут поманеврируешь, – гаркнул он. – Что?
– Вполне, – ответил мистер Уипплстоун. Он открыл кредит и вышел из магазина, намереваясь продолжить свои исследования.
Вскоре он оказался на том самом месте, где ему повстречалась черная кошка. Большой грузовик задом въезжал в гараж. Мистеру Уипплстоуну почудилось вдруг, что он краем глаза заметил быстро метнувшуюся тень, а когда грузовик затих, вроде бы даже услышал, почти услышал, бестелесный, жалобный вскрик. Однако никаких подтверждений эти фантазии не получили, и он, странно взволнованный, пошел дальше.
В самом конце Мьюз, за проулком, находится что-то вроде пещеры, бывшей прежде конюшней и затем переделанной в лавочку. В описываемое нами время здесь обитала толстая, злобного обличья женщина, лепившая из глины свиней, предназначенных служить либо упором для входной двери, либо – у этих на боках изображались розы и маргаритки, а в спинах имелись дырки – сосудами для сметаны, а то и вазами для цветов, это уж какая кому приспеет фантазия. Размеры свиней менялись, но общее их устройство оставалось всегда одинаковым. Печь для обжига стояла у задней стены пещеры, и, когда мистер Уипплстоун заглянул вовнутрь, толстая женщина вперилась в него из темноты неподвижным взглядом. Над входом висела вывеска: «Кс. и К.?Санскрит. Свиньи».
«Истинно коммерческая прямота», – подумал мистер Уипплстоун, усмехаясь собственной шутке. Интересно, к какой национальности может принадлежать человек, носящий фамилию Санскрит? К итальянской, наверное. И что это за «Кс.» такое? Ксавье? «Зарабатывать на жизнь, бесконечно воспроизводя глиняных свиней? – подивился он. – Да, но что напоминает мне эта странная фамилия?»
Сознавая, что укрытая тенью женщина по-прежнему глядит на него, он свернул в сторону Каприкорн-Плэйс и направился к розоватого кирпича стене на дальнем конце этой улочки. Через проем в стене можно было, покинув Каприкорны, выйти на узкий, идущий вдоль пределов базилики проход, от которого ответвляется проулок, выводящий пешехода к Дворцовым Садам во всей их красе. Здесь воздымает свой гордый фасад посольство Нгомбваны.
Мистер Уипплстоун полюбовался розовым флагом с изображением зеленого копья и солнца и мысленно обратился к ним с речью. «Да, – сказал он, – вот и ты, и желаю тебе оставаться здесь подольше». Тут он вспомнил, что в скором, хоть и не определенном пока времени, но безусловно в ближайшем будущем, если, конечно, не случится ничего ужасного, посол и все присные его начнут, бесконечно переругиваясь, готовиться к государственному визиту их непредсказуемого президента и выискивать за каждым деревом злоумышленников. Специальная служба примется изводить всех и вся дотошными жалобами, а МИД немного встряхнется, хотя бы отчасти утратив свою вечную невозмутимость. «Я-то со всем этим покончил, чему следует только радоваться. И пора бы мне свыкнуться с этой мыслью. Так я полагаю», – прибавил он. И мистер Уипплстоун, ощутив легкий укол боли, повернул к дому.
Глава 2
Люси Локетт
1
Уже больше месяца мистер Уипплстоун жил в своем новом доме. Жил уютно и мирно, однако дремотным назвать его существование было нельзя. Напротив, смена обстановки словно бы пробудила его. Он уже совершенно приладился к жизни в Каприкорнах. «В сущности, – писал он в своем дневнике, – Каприкорны похожи на деревушку, обосновавшуюся в самом центре Лондона. В магазинах раз за разом сталкиваешься все с теми же людьми. Теплыми вечерами местные жители гуляют по улицам. Можно заглянуть в «Лик светила», и тебе поднесут, я рад это признать, весьма приличный, да что там, просто превосходный белый портвейн».
Дневник мистер Уипплстоун вел уже несколько лет. До нынешней поры он ограничивался сухим изложением фактов, временами приправленным иронией, которой он отчасти прославился в МИДе. Однако теперь его записи – сказывалось влияние новой обстановки – стали более пространными, порой даже игривыми.
Стоял теплый вечер. Окно в кабинете было открыто, шторы раздвинуты. Закатный свет, пронизавший платаны и воспламенивший купол базилики, уже блекнул. В воздухе витали ароматы свежеполитых садиков, приятные звуки шагов вперемешку с негромкими голосами вплывали в окно. Приглушенный рев Баронсгейт казался далеким, всего лишь фоном, подчеркивавшим царившую здесь тишину.
Мистер Уипплстоун положил ручку, позволил моноклю выпасть из глазницы и с удовольствием оглядел комнату. Все чудесным образом встало по местам. Старая мебель благодаря уходу Чаббов положительно сияла. Красный кубок мерцал на подоконнике, а пейзаж Агаты Трой, казалось, светился собственным светом.
«До чего же все замечательно», – думал мистер Уипплстоун.
В доме было очень тихо. Чаббы, насколько он понимал, отправились по своим вечерним делам, впрочем, они приходили и уходили столь неслышно, что сказать что-либо наверняка было невозможно. Пока он возился с дневником, до него доносились какие-то шаги на ведущих в полуподвал железных ступеньках. Мистер Шеридан был у себя, принимал гостей.
Мистер Уипплстоун выключил настольную лампу и подошел к окну. Только два человека и виднелись на улице – мужчина и женщина, приближавшиеся со стороны Каприкорн-сквер. Свет из раскрытых дверей «Лика светила» на миг окатил их, позволив мистеру Уипплстоуну разглядеть обоих получше. Оба оказались неумеренно толстыми, что же до женщины, в ней проглянуло что-то знакомое.
Толстяки приближались, погружаясь в тень платанов и вновь выходя из нее. Повинуясь смешному порыву – как будто он за ними подглядывал! – мистер Уипплстоун немного отступил от окна. Женщина, казалось, смотрела ему прямо в глаза: мысль нелепая, поскольку видеть его она не могла.
Теперь он понял, кто это: миссис или мисс Кс. Санскрит. А ее спутник? Брат или супруг? Почти наверное брат. Свиноваятели.
Они уже покинули тень и, облитые светом, пересекали Уок. И он наконец увидел обоих во всей их кошмарной красе.
Жуткое впечатление создавалось не только тем, что Санскриты заплыли жиром настолько, что могли бы позировать друг дружке в качестве натурщиков для их скульптурных творений, и не тем, что разряжены были совершенно непристойным образом. В наши отличающиеся вседозволенностью дни никакой наряд чрезмерно непристойным не кажется. И не только в том было дело, что мужчина носил браслеты на запястьях и лодыжках, ожерелье и серьги, что волосы его спадали из-под расшитой головной повязки, словно болотные водоросли. Не только в том, что женщина (лет пятидесяти, не меньше, подумал мистер Уипплстоун) напялила великанские шорты из черной кожи, черную шнурчатую блузу и черные сапоги. Сколь ни чудовищными выглядели эти гротескные украшения, они совершенно меркли в сравнении с глазами и ртами Санскритов, густейшим образом накрашенными у обоих, как с почти паническим чувством увидел теперь мистер Уипплстоун.
«Им здесь не место, – подумал он, неосознанно стараясь защитить нормальность Каприкорнов. – Людям вроде них. Таким следует жить в Челси. Или где-то еще».
Они пересекли Уок. И уже подходили к дому. Он еще немного отступил от окна. Щелкнула калитка, они спустились по железным ступенькам. Мистер Уипплстоун услышал, как внизу звякнул дверной звонок. Услышал голос мистера Шеридана. Гостей впустили.
«Ну и дела! – подумал он, мысленно перейдя на язык своей юности. – Это уж слишком! А выглядит вполне приличным человеком».
Это он вспомнил о своей краткой встрече с мистером Шериданом.
В конце концов он уселся в кресло и раскрыл книгу. Хоть не шумят они там, внизу, и на том спасибо. Звуков снизу доносилось немного, вернее сказать, совсем никаких не доносилось. Возможно, размышлял он, Санскриты являются медиумами. Возможно, мистер Шеридан – приверженец спиритизма или состоит в каких-нибудь «посвященных». У этих-то как раз такой вид. Если не хуже. Он выбросил их из головы и погрузился в мемуары прежнего главы своего отдела. Не слишком увлекательное чтение. Обложка с помпой сообщала о десятилетнем интервале, который пришлось выдержать со дня смерти автора, прежде чем приступить к публикации. «Бог его знает почему, – думал мистер Уипплстоун. – Одряхлевший зануда не мог сообщить ничего способного возмутить душевный мир даже самой впечатлительной старой девы».
Внимание мистера Уипплстоуна то и дело отвлекалось. Он вдруг осознал, что его почти неосознанно тревожит что-то, некий звук, которого он предпочел бы не слышать, нечто ассоциируемое с озабоченностью и тревогой. Где-то на улице мяукала кошка.
«Пф!» – подумал он, если, конечно, можно подумать «пф!». Похоже, Лондон просто кишит кошками. Вообще-то на каприкорновских улицах он встречал немало этих изнеженных домашних любимиц. В «Лике светила» имелась одна – большая, пестрая, и в «Неаполе» тоже проживала этакая белая недотрога. Кошки.
Звук приблизился. Теперь кошка мяукала совсем рядом. Он бы, пожалуй, сказал, что бедняга сидит на тротуаре, глядя на его дом. А то и на него самого. И мяукает. Настойчиво. Мистер Уипплстоун прилагал большие усилия, чтобы не обращать на нее внимания. Он вновь уставился в книгу. Может, включить погромче радио, чтобы заглушить этот звук? Звук между тем еще усилился. Мяуканье, поначалу далекое и прерывистое, стало теперь настойчивым и близким.
«Не стану я выглядывать в окно, – в отчаянии думал мистер Уипплстоун. – А то еще заметит».
«Вот черт! – воскликнул он три минуты спустя. – И как только людям не стыдно выгонять кошку на улицу! Надо будет пожаловаться!»
Прошло еще три минуты, и он, хоть и противясь этому всеми фибрами души, все же выглянул в окно. И ничего не увидел. Кошачьи жалобы звучали так близко, что мистер Уипплстоун проникся опасениями за свой рассудок. Ну конечно же, она на крыльце! Вот она где. На ступеньках, ведущих к его входной двери. «Нет! – решил он. – Нет, это совсем ни к чему. Это следует прекратить. Тут и опомниться не успеешь, как…»
Он и опомниться не успел, как уже проскочил прихожую и принялся возиться с дверным запором. Поскольку Чаббы отсутствовали, цепочка была не накинута; впрочем, едва он самую малость приотворил дверь, как мимо его ноги – он и сделать-то ничего не успел – тенью метнулось какое-то тощее существо.
Мистер Уипплстоун впал в театральный гнев. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, уставясь на незваную гостью.
Да, он знал это с самого начала. История, если можно назвать историей происшествие всего лишь месячной давности, повторялась. Приняв жалкое обличье маленькой черной кошки, все той же, но теперь совсем изможденной – глаза ее были мутны, шерсть торчала дыбом. Кошка сидела, глядя на него и, как прежде, разевая рот, но уже беззвучно. Мистера Уипплстоуна только на то и хватало, чтобы в ужасе взирать на нее. Внезапно задние лапы кошки дрогнули, и она проделала тот же фокус, что и в прошлый раз, – вскочила ему на грудь.
Когда ладонь мистера Уипплстоуна коснулась тощего кошачьего тельца, он поразился, откуда у нее взялись силы для прыжка. Кошка мурлыкала, сердце ее, казалось, билось прямо под его пальцами.
«Это уж слишком, – повторял он, неся кошку в гостиную. – Возьмет вот и помрет, хорошенькая выйдет история».
После минуты путаных размышлений он снес ее на кухню и, по-прежнему придерживая рукой, вытащил из холодильника молоко, налил немного в блюдце, добавил из крана горячей воды и, поставив блюдце на пол, посадил кошку рядом. Поначалу ему показалось, что она – мистер Уипплстоун был почему-то уверен, что это не кот, а кошка, – молока не заметила: она приникла к полу, глаза ее оставались полузакрытыми. Он пододвинул блюдце поближе. У кошки дрогнули усы, и она с такой внезапностью, что мистер Уипплстоун едва не подпрыгнул, принялась лакать – жадно, лихорадочно, как будто внутри у нее заработал некий обезумевший двигатель. На мистера Уипплстоуна она оглянулась только один раз.
Блюдце он пополнял дважды. Последней порции кошка не одолела. Подняла мокрую от молока мордочку, посмотрела на него, сделала неуверенную попытку умыться, но тут же плюхнулась на пол и заснула.
Некоторое время спустя он услышал, как из квартиры внизу расходятся гости. Вскоре после этого в дом вошли почти неслышные, как обычно, Чаббы. Мистер Уипплстоун уловил лишь легкий звон накидываемой дверной цепочки. Ему пришло в голову, что они, возможно, «обихаживали» мистера Шеридана с его гостями.
– Э-э… это вы, Чабб? – позвал он.
Чабб открыл дверь кухни и застыл на пороге, круглощекий, румяный, за ним маячила жена. Мистера Уипплстоуна удивила некоторая боязливость, сквозившая в их лицах.
– Посмотрите-ка на нее, – сказал он.
Чабб уже смотрел, без приглашения. Кошка лежала, будто тень, на коленях мистера Уипплстоуна.
– Кошка, сэр, – предположительным тоном высказался Чабб.
– Приблудная. Я с ней уже встречался раньше.
Из-за спины мужа послышался голос миссис Чабб:
– А это не опасно, сэр? Вид у нее какой-то нездоровый.
