Убийца с крестом

Затем последовало приглашение от Нелли Саймон. Новая бродвейская постановка. Одна из главных ролей написана специально под Джеки Макса. Гораздо меньше денег, чем он получал раньше, но какой престиж, какой почет!

Гершель впервые в жизни съездил в Нью-Йорк, чтобы увидеть своего друга, купающегося в лучах славы. Его игра не показалась Гершелю очень уж смешной, но публика считала иначе, а ведь это главное, не так ли?

Шоу выдержало два сезона, и теперь нью-йоркская труппа приезжала в Лос-Анджелес. Сегодняшнюю вечеринку в ресторане Гершеля давали в ознаменование первого дня возобновления репетиций. Джеки Макс настоял на том, чтобы отпраздновать дату в старом, привычном заведении. Вечеринку планировали начать после восьми – также привычное Джеки Максу время посещения знаменитого ресторана Гершеля.

Притормозив свой «эльдорадо» у бульвара Лорел-Каньон, Гершель улыбнулся. Остановившись на улице Сансет, он наблюдал за проезжавшими мимо машинами.

Все эти годы Джеки Макс был ему верным – как бы это сказать? – другом. Каждый раз, готовясь выступить в «Тропикане», «Гостинице в пустыне» или «Цезаре», он звонил Гершелю и приглашал его и Рут на спектакль, полностью их обеспечивая за свой счет. И они нередко приезжали. Рут любила Лас-Вегас. И оттого Лас-Вегас нравился и Гершелю.

Наибольшее впечатление на Гершеля Гусмана Джеки Макс произвел, когда он лежал в фешенебельном номере лас-вегасского отеля на новенькой кровати, обнаженный, если не считать усыпанной бриллиантами звезды Давида, мерцавшей среди волос на его лобке. Его обхаживала шикарная шлюха.

Гершель постучал в дверь номера Макса.

– Кто там? – послышался из-за двери голос Джеки.

– Гершель.

– Рут с тобой?

– Осталась внизу.

– Входи. Дверь не заперта.

Гершель открыл дверь и увидел суперзвезду Джеки Макса, совершенно голого, забавляющего шутками лас-вегасскую проститутку, которая усердно полировала предмет его мужской гордости, скрючившись подле Джеки на кровати.

– Вот, Гершель, – сказал Джеки, – проверяю новую секретаршу. В данный момент она – как бы это выразиться? – отбивает телеграмму в устной форме.

Проститутка хихикнула, не отрываясь от своего дела.

– Можно сказать и так: печатает письмо. Девица еще раз хихикнула, промурлыкав что-то неприличное.

– Неясно выражаешься, крошка. Да оно и понятно – с набитым ртом... – И обернулся к Гершелю. – Её прелестная головка словно создана для бизнеса!

Вновь смешок.

– Так знайте, мисс Флетчер: если я и возьму вас на работу, но просить вас сварить кофе не стану!

Это оказалось последней каплей. Проститутка разразилась смехом, и Джеки Макс, вытащив из ее рта красный, мокрый от слюны член, шлепнул себя по брюху.

– Полагаю, вы уже поняли, мисс Флетчер: этой работы вам не видать как своих ушей.

Схватившись за живот, девица задохнулась от хохота.

* * *

Сворачивая на Ферфакс-авеню и вспоминая этот случай, Гершель рассмеялся.

Джеки Макс – человек особенный, это уж точно. И поэтому нынче вечером все должно быть на уровне.

Так что перестань волноваться, сказал он себе. Разве может что-нибудь не получиться? Что-нибудь! Когда работает ночная смена? Да все, что угодно!

Как-то у него в ночную смену работала официантка, любившая пошалить в женской уборной. Что вы хотели бы? Кофе? Чай? Или, может быть, меня? Вторая кабинка слева? Отлично, буду через пять минут.

Еще одну ночную официантку, невинное с виду создание, он застукал на продаже марихуаны посетителям, на лицах которых, впрочем, читался явный интерес.

Несколько дней назад парень, едва ли шестнадцати лет от роду, перерезал на кухне горло судомойке, причем в самый разгар суеты после окончания представления в соседнем театре.

Разве может что-нибудь случиться? В ночную смену – все, что угодно.

Гершель поставил «эльдорадо» на своей стоянке, которая – он отметил это с удовлетворением – была заполнена почти до отказа, и пешком прошел полквартала до ресторана. Было 11.15 вечера.

11.40 вечера

Уолкер медленно бродил по Вест-Сайду, пытаясь понять, что же ему хочет сообщить Господь.

Он был уверен в том, что Господь хочет передать ему послание, но никак не мог его понять. Как всегда, он был недосягаем, невидим, неслышен. И тем не менее он был рядом. Вокруг и везде.

На то он и Господь. Уолкер отлично это понимал.

Ему сегодня был знак свыше. Джесс Аттер и его парни. Это было испытание. Вот такое же испытание выпало Иисусу в пустыне. Господь поставил на его пути препятствие, желая убедиться в его твердости и решительности.

Все они – евреи. Теперь Санни был уверен в этом. Все люди либо евреи, либо простофили. Дьяволы и ведьмы. Антихристы. Он должен поразить их огнем и болью. Он заставит их заплатить за свои деяния. Их руки в крови. В крови Христа-младенца. Да падет на их головы мщение Господне.

Евреи должны быть наказаны за все, что они натворили. И тогда человечество обретет наконец свободу.; Господи, помоги Убийце с крестом.

11.41 вечера

Сидя в своем запаркованном на бульваре Креншо «форде», Голд заметил хорошо сложенного мужчину, который прошелся до границы квартала, повернулся, двинулся назад и прошел мимо. Он проходил тут уже третий раз. На сей раз он прошел под тускло светившим уличным фонарем. Это был мужчина, фотографию которого нынче вечером принес посыльный Хониуелла. Это был Бобби Фиббс.

Фиббс еще раз прошел мимо дома. Теперь он остановился, окинул взглядом улицу и быстро двинулся к двери. Вынув из кармана брюк ключ, он сунул его в замочную скважину. Ключ не поворачивался. Фиббс внимательно осмотрел его, подсвечивая фонариком.

– Сука! – злобно прошипел он, дергая дверную ручку. – Сука паршивая!

Отойдя от парадной двери, Фиббс пошел в обход дома. Его тень мелькнула в маленьком заднем дворике, обнесенном живой изгородью. Он подошел к окну и постучал по ставням. Они были заперты изнутри на крючок. Фиббс порылся в кармане и вынул нож с трехдюймовым лезвием на пружине. Выпустив лезвие, он сунул его в щель деревянной рамы.

– Не двигайся, подонок, – произнес Голд, приставив к его затылку дуло пистолета. – И не оборачивайся.

– Сволочь! – негромко выругался Фиббс. – Вот сволочь!

– Спокойно, – сказал Голд, стоя за его спиной, и осторожно выхватил нож из пальцев Фиббса.

– Слушай, – усмехнулся Фиббс, – ты никак подумал, что я решил взломать двери своего дома? Это мой дом, парень. Я потерял ключ. Говорю тебе серьезно, браток. Я живу здесь. Давай-ка я покажу тебе документы.

Фиббс сделал попытку обернуться, и Голд шмякнул его о стену дома.

– Попытаешься еще раз – и я снесу тебе башку. Слышал, что я говорю?

– Хорошо, хорошо. Как скажешь. Я лишь хотел объяснить, что ты ошибаешься. Черт побери, я живу здесь. Нельзя же ограбить свой собственный дом.

Голд завернул его руки за спину, защелкнул наручники и быстро пригнул Фиббса к земле.

– Эй, да послушай же меня! – раздраженным голосом произнес Фиббс. – Это мой дом!

– Заткнись, Бобби.

– Э, да тебе известно мое имя! В таком случае ты знаешь о том, что я живу здесь. Вчера ночью мы повздорили с моей старушкой, я вернулся, чтобы забрать одежду, а эта психованная сучка сменила замки. Я собираюсь поутру заняться поисками работы, и мне нужны чистые...

Голд врезал ему локтем по пояснице, и Бобби, хрюкнув, повалился на бок, привалившись к стене.

– Заткни пасть, говорю тебе! – рявкнул Голд.

Он вытащил из кармана сложенную наволочку, развернул ее и натянул на голову Бобби.

– Эй, в чем де...

Голд врезал рукояткой пистолета ему по затылку. Колени Бобби подогнулись, он сполз по стене и повалился на утоптанную землю.

Голд выбежал на подъездную дорожку и осмотрел улицу. Ни слева, ни справа никого не было. Он вернулся назад и поднял на ноги ослепленного, закованного в наручники Бобби.

– Иди туда, куда я скажу, и – ни звука, подонок!

Голд торопливо провел Бобби к машине и, открыв пассажирскую дверцу, втиснул его крупное тело в салон, поставив его на колени на пол и уперев его закрытое наволочкой лицо в сиденье. Затем быстро обошел машину и сел за руль. Он отъехал от обочины, крутя руль левой рукой и отстегивая ремешок пистолета правой, затем с силой прижал дуло к ткани наволочки.

– Расслабься, – прорычал он. – Не двигайся. Не разговаривай.

Около пяти минут они ехали на север по направлению к центру города, пока не оказались на пересечении пяти шоссе, расходящихся в стороны по типу клеверного листа. Голд остановил машину на пустынной улице, застроенной промышленными складами. Улица кончалась тупиком, перекрытым проволочным заграждением, за которым сновали автомобили, проезжающие по пересечению автострад. Голд вытащил Фиббса из машины и подтолкнул его к участку заграждения с порванной проволокой и покосившимися столбами. Голд шел за Фиббсом, крепко упираясь ему в спину бейсбольной битой, которую он достал из багажника своей машины. Фиббс шел, спотыкаясь на каждом шагу, пока наконец не налетел с размаху на один из столбов. Голд спустился следом. Фиббс попытался встать на ноги. Из-под наволочки доносилось его тяжелое дыхание. Голд потянул его вверх, взявшись за наручники.

– Послушай... – заговорил Бобби дрожащим, испуганным, приглушенным голосом. – Кто ты, черт побери? Откуда ты взялся?

Голд не ответил. Он провел Бобби по узкому коридору между рядами колонн. В дальнем конце коридора было выстроено помещение, образованное полотнами расходящихся надземных дорог. Стены, потолок, замусоренный пол – кругом разрисованный бетон: «Янки! Вон из Сальвадора!», «Мартин и Роза», «Если надо кого-то без шума убрать – обращайтесь к Рубену». В куче сигаретных окурков что-то зашуршало, удаляясь. Несколько лет назад тут был известный салон игральных автоматов, пока его не заполонили алкаши и наркоманы. Люди перестали сюда ходить. Говорили, что в этой крысиной норе водятся привидения.

Голд вытолкнул Фиббса на середину и отошел в сторону. Оба они обливались потом.

– Ты из полиции? – крикнул сквозь наволочку Бобби, стараясь перекрыть голосом рев проносящихся над ними и вокруг них машин. – Если ты полицейский, так арестуй меня, мать твою! Тащи меня в свою хренову тюрьму! Только прекрати эти свои штучки!

Голд оперся о грязный столб и вынул из кармана сигару. Прикурив, выпустил струю дыма в сторону Бобби.

– Чего тебе надо? – завопил тот.

Голд выдохнул еще одну струю дыма.

– Чего тебе...

– Хорошо повеселился вчера ночью, Бобби?

Бобби слегка повернул голову, словно стараясь разглядеть Голда сквозь наволочку.

– Что тебе понравилось больше – трахать эту белую суку или избивать ее?

– Слушай, ты! Я и понятия не имею, мать твою, о чем ты толкуешь.

– Ты просто кайф ловишь, насилуя и избивая. Ты в жизни не получал большего удовольствия, а, Бобби?

– Ты с ума сошел! Ты с ума сошел, мать твою!

– Вы с Алонсо отменно развлеклись вчера ночью, не так ли? Ну что ж, теперь повеселимся по-другому. Сегодня ночью. Не сходя с этого места. Я и ты. А как забава закончится, ты расскажешь мне все, что я хочу знать. Кто устроил разборку. Кто давал тебе адрес жертвы. Кто дал тебе ключи. Но прежде мы повеселимся, крошка. Повесели-им-ся!

Голд размахнулся и сильно ударил битой, целя по ногам. Коленная чашечка Бобби треснула с хлопком, словно лампочка, брошенная с третьего этажа. Бобби вскрикнул и распластался, словно краб, на загаженном бетоне, дергая уцелевшей ногой, пытаясь унять боль.

– Это не я! Не я! Это Алонсо! – кричал он. – Это все Алонсо! Он принес мне список! А получил его от своего адвоката! Нэтти Сэперстейн! Это он все устроил! Нэтти Сэперстейн! Нэтти Сэперстейн!

Голд наклонился над Бобби и вновь занес биту для удара.

– Ты так от меня не отделаешься, Бобби, – сказал он. – И не рассчитывай так легко отделаться.

Пятница, 10 августа

2.37 ночи

Гершель Гусман был очень доволен. Все шло отлично. Просто замечательно.

В 12.15 весь зал заполнила шумная толпа во главе с Джеки Максом. 41 человек! Они заказали лососину, булочки, яйца, сосиски, шашлыки, ветчину, сыр – все меню! Гершель приготовил печенку на луковом соусе и подал ее с огромным количеством подливки, чем вызвал долгие рукоплескания. Джеки Макс развеселился, его гости – писатели, студенты, актрисы, музыканты, поклонницы музыкантов и преуспевающие люди – продолжали аплодировать, наслаждаясь всеобщим весельем. Гершель заметил театральных критиков, имевших собственные программы на телевидении, и нескольких старых друзей Джеки Макса из Лас-Вегаса.

В шумную вечеринку быстро оказались вовлечены остальные посетители, вскоре кто-то уже доставал из бумажного пакета бутылку виски, и Гершель, имевший лицензию на торговлю только пивом и вином, впервые в жизни притворился, что ничего не видел. Были слышны шутки, старые истории, обросшие подробностями, или явное вранье. Джеки Макса шатало из стороны в сторону, и он грозился снять брюки. Гершель пообещал выставить его мужские достоинства в витрине магазина. Джеки сообщил, что их вес будет рекордным. Все громко хохотали.

Около двух часов народ начал потихоньку расходиться. Джеки Макс, поддерживаемый под руки грудастыми хористками, покинул зал одним из последних. Около двери он кинулся Гершелю на шею и расцеловал его в обе щеки.

Хористки дотащили его до стоящего у входа лимузина. Оставшиеся посетители, покачиваясь, выходили на улицу.

Официантки начали убирать со столов посуду, расставлять стулья и мыть пол. Гершель, стоя за прилавком, полировал большой нож для резки мяса. Столь ответственную работу он не доверял никому и всегда выполнял ее сам.

В зале осталось совсем немного поздних посетителей – похоже, это были рокеры, поверяющие друг другу за чашкой кофе свои рокерские мечты.

За одним из столиков сидели шесть человек: трое были членами недавно созданной постпанковской группы под названием «Скузз», рядом с ними восседала пожилая дама, солиста группы, напротив нее в креслах развалились ударница и басистка из группы «Lollippops». В течение пятнадцати минут последняя (называвшая себя Квики) заигрывала под столом со Скаром, солистом группы, и его возлюбленная решала сложную задачу: расцарапать ли нахалке лицо прямо в зале или поколотить ее на улице.

Под висящими на стене карикатурами на великих были заняты еще три столика: два молодых актера из Нью-Йорка исповедовались друг перед другом в своей нелюбви к Лос-Анджелесу, парочка голубых выясняла отношения и две писательницы пытались пережить провал их третьего сценария.

Берди, полная пожилая блондинка шестидесяти лет, работавшая официанткой, первая заметила его.

– Убирайся отсюда! – закричала она и бросилась в сторону кухни, сбивая по пути столы и стулья.

Квики, сидящая лицом к двери, увидела его второй и издала пронзительный вопль, от которого, по словам свидетелей, волосы встали дыбом.

Скар встал и обернулся. На его губах появилась насмешливая улыбка, он схватил за горлышко пивную бутылку и двинулся навстречу человеку, стоявшему в дверях.

Гершель как раз нагнулся за упавшим ножом, когда услышал крик Берди, испуганный вопль Квики и странный смешок Скара. Пройдясь в душе по поводу музыкантов, он выпрямился и посмотрел через прилавок – как раз вовремя, – для того чтобы увидеть, как человек дважды выстрелил в живот Скара. Как сок из перезрелого арбуза, из Скара хлынула кровь, мгновенно залив его футболку. Его уже мертвое тело упало на стол, из-за которого он пару минут назад поднялся. Визжащая Квики, казалось, обрела второе дыхание, и ее визг поднялся на тон выше. Его прервал выстрел, превративший голову девушки в кровавое месиво. Стул опрокинулся, и ноги Квики в черных колготках мелькнули в воздухе.

Все, находившиеся в зале, еще секунду назад скованные ужасом, бросившись под столы, прижались к кафельному полу.

Лишь массивная Берди, все еще пытавшаяся пробраться на кухню, была отличной мишенью для убийцы.

Белая форменная одежда на спине Берди окрасилась пунцовой кровью, хлынувшей гейзером, и официантка свалилась на пол подобно подстреленному слону.

Гершель метнул из-за прилавка нож в сторону стрелявшего. Сталь лязгнула о кафель, не долетев десяти футов.

Человек повернулся к Гершелю и спустил курок. Гершаль, приседая, почувствовал резкую боль в левом плече. Он повалился на подсобные столы, стоявшие за прилавком. Человек выстрелил шесть раз, и на спину Гершеля посыпались осколки стекла и куски мяса.

Убийца сделал несколько шагов внутрь, спокойно перезарядил свой обрез 12-го калибра и сделал несколько выстрелов наугад. Кто-то из-под стола закричал: «Не надо! Остановитесь! Не надо!»

Стрелявший переложил оружие в другую руку, нагнулся к витрине и вывел на ней пульверизатором большой красный крест.

Резко повернулся и вышел.

Одна из сценаристок, прятавшаяся за перевернутым столом, продолжала кричать: «Не надо! Не надо! Ненадоненадоненадо!»

2.59 ночи

Ферфакс-авеню была безлюдна.

Уолкер добежал до угла и повернул на запад, оставляя позади яркие огни. Пробежав несколько кварталов, он осознал, что до сих пор держит в руке обрез. Он проскользнул на узкую темную улочку между двумя домами. Добежав до ее конца, сдвинул крышку с какого-то полуподвального люка, бросил туда оружие, а затем задвинул крышку на место.

Выбравшись на дорогу, Уолкер вновь направился к востоку. И вдруг похолодел: путь ему преграждала полицейская патрульная машина, сверкающая синими и красными сиренами.

Уолкер ринулся через улицу вниз к узкой аллее, которая заканчивалась разрушающейся бетонной стеной, перелез через нее, оказавшись на крыше гаража, и спрыгнул в темноту. Пробежав немного, он оказался на соседней улице.

Патрульная машина завывала за углом, следуя за ним.

Уолкер пересек улицу по направлению к шоссе. Ему пришлось прыгнуть на капот какой-то машины, чтобы преодолеть заросший сорняками проволочный забор, и он очутился на заваленной мусором улочке. Уолкер умудрился уклониться от света фар полицейской машины, показавшейся в конце улицы. Выла сирена, кто-то за его спиной кричал. Он услышал негромкие щелчки, затем нечто прожужжало мимо его уха. В него стреляли.

Уолкер бросился бежать. Изгороди и розовые кусты царапали ему лицо, он перелезал через заборы, слыша свист пуль позади себя. Он потерял направление: не мог вспомнить, где оставил свой фургон. Ночь вокруг него разрывали сирены, десятки сирен. Он бросился в парк, где днем пенсионеры играли в итальянские кегли, упал в сырую траву. Вокруг него разом заработали разбрызгиватели воды, орошай его каплями, сверкавшими в лунном свете. Уолкер скатился с холма и увидел перед собой баскетбольную площадку. Он перелез через забор и побежал к противоположному концу поля, где, опершись о забор, попытался отдышаться. Одежда, мокрая от пота и воды, прилипла к телу.

Внезапно стало светло как днем.

Прямо в него вперился луч, спускающийся прямо с неба. Зависший над ним вертолет издавал трубные звуки.

– Не двигаться! Стой, где стоишь! Не двигаться!

Уолкер побежал по аккуратно подстриженному газону, преследуемый лучом прожектора.

– Не двигаться! Стой, где стоишь! Полиция! Не двигаться!

Сзади слышались быстрые шаги. Все. Конец. Уолкер перевалился через кирпичную стену. Тень по-прежнему над ним. Он пересек крошечный дворик, заставленный пластиковой летней мебелью. После толчка Уолкера по воротам дерево треснуло и поддалось. Визжали сирены. На узкой улице, затененной пальмами и каучуковыми деревьями, ему удалось оторваться от пронзающего луча прожектора. Вертолет кружил над деревьями, прочесывая лучом улицу, но густая крона деревьев скрывала Уолкера.

Уолкер пробрался сквозь плотную изгородь на соседнюю улицу, где не было красно-синих вращающихся огней полицейских машин. Он задыхался, все тело болело, но он заставил себя бежать.

Снова сзади шаги. Кажется, один человек.

Уолкер пробежал через огромную стоянку около темного супермаркета. Вертолет потерял его и трещал где-то вдалеке, луч прожектора скользнул по крышам. Сирены напоминали далекий лай гончих.

Он остановился, попытался успокоить бешеный стук сердца и выровнять дыхание. Никаких шагов. Никого.

Свой фургон он нашел там, где припарковал его, – за супермаркетом. Он распахнул дверь машины и ввалился внутрь, слишком уставший, чтобы закрыть ее за собой. Сердце бешено колотилось. Неровное дыхание рвалось из груди. Прислонившись к стене фургона, он подтянул колени к груди и глубоко вдохнул.

Вдруг он замер.

Шаги! Близкие и осторожные.

Уолкер опустил руку в тайничок под сиденьем водителя и вытащил обрез. Он положил оружие на колени и прикрыл его газетой. С трудом, но заставил себя дышать медленно, через нос.

Шаги приближались. Булыжники гулко грохали под подошвами грубых ботинок.

Уолкер ждал.

Молодой полицейский в форме приблизился к фургону и заглянул в открытую дверь. Он заметил Уолкера и напрягся, крепче сжав в руке револьвер.

– Вылезай! – приказал он дрожащим голосом.

– А в чем дело?

– Просто вылазь, черт бы тебя побрал! – заорал полицейский, и тут Уолкер в упор выстрелил в него. Удар отбросил парня на десять футов, но палец, лежавший на курке, неожиданно дернулся. Уолкер почувствовал росчерк полицейской пули на щеке.

Уолкер стоял и тупо смотрел на мертвое тело. Просто чтобы быть уверенным до конца, он выстрелил еще раз.

Он захлопнул дверь кабины фургона, повернул ключ зажигания. Вертолет, как голодный стервятник, кружил несколькими улицами дальше. Уолкер проехал немного назад, а затем выскользнул на освещенное шоссе Ла-Сьянега. В зеркале заднего обзора заметил три патрульные машины. Держась за руль левой рукой, правой обхватил пистолет. Но полицейские машины вскоре отстали. Уолкер вздохнул.

Проехав несколько кварталов, он расслабился и спокойно продолжил путь.

5.07 утра

Если раньше все было плохо, то теперь – просто ужасно.

Корреспонденты сновали везде, наступали друг другу на ноги, бубнили на разных языках в микрофон о «деликатесной резне». Вспышки камер ярко осветили Ферфакс-авеню, рассеивая туман и помогая солнцу, тускло засветившемуся на востоке.

Голд подумал, что все это было похоже на театр, на одну из трагедий Шекспира. Кровавую и неизбежную. Трое убитых, даже четверо, считая молодого полицейского, двое серьезно раненных, трое в состоянии шока. Одним из тяжело раненных был Гершель Гусман, его старый товарищ, которого на «скорой помощи» доставили в больницу в критическом состоянии. Другой жертвой оказался один из нью-йоркских актеров. Пулю извлекли из его легких, но у него почти не было шансов выжить. Его коллегу из Нью-Йорка, насмерть перепуганную писательницу и басиста «Скузз» задело лишь слегка. Остальные – пара голубых, вторая писательница, гитарист и ударник из «Скузз», вдова Скара, все официантки и мальчишки-помощники – давали сбивчивые показания и описания стрелявшего. Некоторых, вежливо посадив в полицейские машины, отвезли в Центр Паркера на просмотр фотографий возможных убийц. Мэр и начальник полиции Гунц выглядели несколько смущенными, были небрежно одеты – они стояли, окруженные возбужденными журналистами, пытаясь отвечать на вопросы корреспондентов. Два репортера из соперничающих японских компаний новостей затеяли драку и были задержаны. Долли Мэдисон стоял за начальником полиции, что-то шепча ему на ухо. Член муниципального совета Оренцстайн пытался держать себя в руках. Репортеры закидывали мэра новыми вопросами, не получая ответа на только что заданные. Впрочем, основная масса журналистов и не пыталась услышать ответ – это было просто невозможно в том анархическом беспорядке, который царил на улице.

Новости о бойне в кафе разнеслись, словно пожарная тревога, по всему округу Ферфакс, и жители, в основном пожилые, высыпали на улицу прямо в пижамах. Они толпились за полицейскими машинами, с ужасом смотря на пурпурный крест, выведенный на витрине кафе Гершеля.

Голд вновь зашел в кафе. Замора последовал за ним. Они молча пересекли зал, скрипя разбитым стеклом под ногами. Дактилоскописты до сих пор фотографировали, снимали отпечатки, вычерчивали диаграммы.

Голд распечатал сигару, положил в карман обертку и закурил.

– Как, кстати, звали новичка-полицейского?

Замора перелистал записную книжку.

– Эстевез.

– Сколько времени он был на службе?

– Семь месяцев.

Голд сокрушенно покачал головой.

– Был бы он поопытней – ни на шаг не отходил бы от своего напарника и не полез бы на рожон, чтобы справиться с тем подонком в одиночку.

Замора пожал плечами.

– Его напарник старше и тяжеловат. Не мог за ним поспеть. А Эстевез, как и все молодые, любил рисковать. Любил.

Голд задумчиво жевал сигару.

– Наверняка остались беременная жена и выводок ребятишек.