Соточка. Кружка водки, рюмка чая

А мужчина пил и пил, проваливался в сон, заказывал ещё спиртное и пил. В перерывах успел рассказать, что вчера отправил жену и бухгалтера в столицу, сегодня летит туда сам. Владеет крупной строительной фирмой и его ждёт впереди отличный проект. Узнал, что я работаю психологом и напросился на консультацию. Мы умудрились познакомиться, пока он читал мне стихи, поругаться, когда он вылил нечаянно виски на моё платье. Представляешь, он пьяно и рьяно принялся извиняться, открыл свою пухлую барсетку и предложил мне деньги! Там, в его сумке, евро ногами упакованные, лежали тысячами, наверное. Суёт мне крупные купюры в пачках и говорит:

– Бери. Сколько хочешь, бери!

– А ты? Сколько взяла? – у собеседницы загорелись глаза, она даже взяла за руку подругу. Но та спокойно ответила.

– Ничего я не взяла. Как? У пьяного человека брать деньги? Протрезвеет, заявит, что обокрала и…

– Тебе же деньги нужны! У самой проект требует больших инвестиций.

– Так все вокруг думают. Там, в салоне девицы головы повернули в нашу сторону и принялись этого богатея к себе звать. А он хитро так им улыбается, машет пальчиком, и сидит со мной рядом. Не уходит…

В какой-то момент упал у него мобильник на пол. Представляешь, с его животом и под креслами в самолёте искать Айфон последней модели? Я и то с трудом достала этот телефон, и в барсетку ему упаковала. Не по карманам же к нему сонному лезть? А барсетка – вот она, лежит на моих коленях.

Так и летели до столицы.

Вышли из самолёта, отдала я ему барсетку, сама отошла в сторону. Народ кучкуется у выдачи багажа, я – счастливая, что никто меня в окно самолета не вдавливает, жду свой любимый итальянский чемодан цвета морской волны, и наблюдаю за людьми в силу своей профессии. Вижу, суматоха какая-то началась в зале, персонал снуёт повсюду. А мой толстый сосед руководит этой суетой. Меня увидел, кричит на весь зал:

– Верни мой мобильник!

Это меня поразило больше всего! Не на деньги я, а на телефон, по его мнению, позарилась. Подхожу я к этому верзиле, вырываю из его рук барсетку, открываю и показываю «утерянный» телефон поверх денег. Мужчина в шоке. Лезет целовать руки, извиняется, и вновь предлагает свои евро.

– В этот раз ты, конечно, взяла?

– Нет.

– Не темни очками, подруга!

– Сейчас жалею. Надо было взять, чтобы наказать этого кретина, который испортил мне первый перелёт в новую страну. Ну, да ничего. Случай запомнился. Все, что не делается, как говорят, к лучшему. Дом я купила, центр свой открыла…

Собеседница недоверчиво покачала головой:

– Было время, когда удивляла наглость, теперь поражает хорошее воспитание…

Беда

Сергей Дмитриевич Поруганов сидел в широком кресле, обитом белым дерматином, и спорил со своим бывшим сокурсником по военной академии Сашей Меклером.

– Ты абсолютно не прав! Мы должны… – степенно напирал Поруганов. – Нет! Мы обязаны гордиться нашей страной, где замечательные достижения последних лет сделали из отсталого государства супердержаву, с которой считаются все страны!

Прошло четверть века с той поры, как они сидели за одной партой в аудиториях и списывали конспекты друг у друга, играли в футбол после занятий, покупали пиво трехлитровыми банками и чувствовали себя молодыми и счастливыми.

– Ты не прав, дружище… – Саша говорил спокойно и тихо. За эти годы он пополнел, приобрел не только солидный вид, но и одышку, которая мешала говорить так же бойко и скоро, как четверть века назад. – В этой стране случилось нечто необъяснимое, что ты не видишь из окна своего «ролс ройса». Мы оказались совершено в иной стране! С иными людьми…

– Да, ничего не изменилось! Люди, предприятия, наука напрягались все эти годы и смотрятся сегодня лучше, чем никогда прежде…

Поруганов занимал ответственный пост в серьезной коммерческой структуре, где дорожили его мнением, прислушивались к тому, как оценивает он окружающих и редко перечили. Высокий, седовласый с глубоко поставленными зоркими глазами, он смотрел на человека так, как будто уже прочитал резюме собеседника, и все знает наперед. Понимающе кивал головой на тонкой шее всякий раз, как оппонент начинал говорить, но тут же вступал в спор, горячо и категорично отстаивая свою позицию. В безупречно выглаженной рубашке без галстука, швейцарских часах и элегантных запонках в тон им, Сергей Дмитриевич с широкой улыбкой ровных, один к одному зубов, как жемчужины в ожерелье, больше походил на иностранца, чем на местного бизнесмена. Отстаивая собственную позицию, он очень удивился мнению Саши, которого знал три десятка лет, иногда обращался за услугой (Меклер был известным редактором на телевидении, и не раз помогал с рекламой) и был уверен в поддержке товарища по учебе, как верят дети друг другу из одного подъезда.

– Ты в этот раз не прав. Или мы незаметно разошлись по разные стороны баррикад, – Саша театрально развел руки в разные стороны. – Реже встречаешься – меньше знаешь человека. Неужели ты не видишь, какими грубыми стали люди вокруг. Каким стало большинство: хамоватым, эгоистичным, наглым, жадным до денег. Сколько порядочных, интересных, умных людей покинули страну. Последние мозги утекают в Америку, Германию…

– Ты о чем?

– В смысле?

– О каких мозгах речь, если мы с тобой здесь? – Поруганов удивленно смотрел на товарища, искренне не понимая, о чем говорит Меклер.

Сашу никто не называл по отчеству, так как произнести Сигизмундович было сложнее, чем спеть православный псалом или прочитать китайский иероглиф. С другой стороны, укоренившаяся в кругах телевизионщиков привычка называть всех по именам, не взирая на возраст, доставляла большое удобство Саше, который недолюбливал свое отчество также, как и фамилию. В детстве его частенько звали во дворе одногодки Эклером. Многие ровесники кричали ему в след «Меклер-эклер», сознательно делая ударение на втором слоге. Саше это очень не нравилось, он обижался, пытался разобраться с обидчиками, кричал на них громче всех, и вызывал на кулачную дуэль за гаражи. На помощь спешила добрая бабушка, которая называла мальчика «Зайчиком», чем сильнее вгоняла его в краску и заставляла плакать по ночам. Дома «зайчиком» можно назвать, а на улице? Там парни и девчонки мигом придумают новое прозвище, от которого не отбиться…

– Сергей. Ты живешь в своем кабинете, машине и путешествиях. Изредка бываешь на встречах с подобными бизнесменами и давно не ездил в метро или трамвае. Там другие люди – россияне.

– Перестань! Люди у нас везде одинаковые. Они сотворили Великую победу. Они запустили в космос первого человека. Это люди-герои! И страна наша героическая… – Сергей Дмитриевич встал, прошел из угла в угол, шагами-циркулями, равномерно отсчитывая метры и чуть косолапя. Оттого он напоминал деревянный аршин, которым в старину мерили земельные участки. Он стал говорить долго, убежденно, как будто перед ним сидела огромная аудитория. Но слова его казались газетными лозунгами из прошлого века. Так вещали на советских радиостанциях и в новостных телепрограммах.

Саша смотрел на товарища и не слышал его аргументы. Прошлый век он сам хорошо знал, а новое время его огорчало. Только не личные детские обиды сегодня таились в нем, а нарастающая взрослая ненависть к окружающим людям. Не к знакомым, не к друзьям-ровесникам, а к случайным встречным, попутчикам, тем незнакомым, кого он про себя называл ядовитый планктон. Саша вспоминал вчерашнюю встречу с «обычными», как их называл Сергей Дмитриевич, людьми. Этот диалог он случайно услышал, не ведая того, кто его участники: мужчины или женщины, юные или средних лет. По голосу понять было совершенно невозможно, а содержание его поразило.

– Ты, че?

– А ты че?

– Ты, типа, кто? На кого прешь?

– Замолкни, тварь!

– Короче, щас звоню по мобиле и тебе пипец!

– Чмо, ты знаешь на кого наезжаешь?!

– Хавло закрой… Иначе пожалеешь.

Он увидел двух спорящих девушек-старшеклассниц с рюкзаками на плечах и потерял дар речи. Ситуацию накалило сообщение на фейсбуке, где рассказывалось об избиении 15-лет девушки её сверстницами. Жутко было читать о том, как они её раздели догола, засняли избиение на видео и выложили в сеть.

«До какого состояния нужно опуститься, – чтобы потерять все человеческое, не став еще человеком, – думал Саша и вспоминал своих дочерей-погодок от второго брака. – Как мои девочки избежали этого. Или я чего-то в их жизни не знаю…»

Меклер прекрасно понимал, что в его окружении всегда были разные люди. Та добрая интеллигенция, которая выражалась правильным русским красивым языком и грамотными предложениями. И полная ей противоположность, со стилистически сниженной лексикой, грубым обхождением, грязными словами, поведением быдла. Он допускал, что такие люди есть в любой стране. Европейской или азиатской, может быть и в далекой Америке. Но ситуацию, в которой это нарастающее большинство так говорит и этими словами думает, он принять не мог. Сегодня утром ему нахамили в метро, в обед обозвали в подземном переходе и наступили на ногу. Причем, это сделала женщина. То возвышенное создание, на которое следует молиться, боготворить, носить на руках. А тут, все наоборот.

– Я решил уехать из страны. По твоей логике на 50 процентов сократится количество нормальных мозгов здесь. А где-то прибудет.

– Саша, перестань хохмить. Нигде ничего не прибудет и не убудет, потому что мы с тобой русские. Это вечная масса людей, на которых держится мир последние сто лет.

– Не сто, а семьдесят. И не факт, что держится. – Саша почесал за ухом, подумал немного и добавил. – Скорее не дает развалиться после Великой Победы. А все готовы растерзать то, что еще имеет цену.

– Вот видишь, ты сам говоришь о том, что наши люди стоят на страже мира! – Сергей Дмитриевич перестал мерить комнату своими аршинными шагами и сел напротив.

– Не так. Совсем не так. Наш народ, толпа, планктон, как назвал недавно мой оператор массовку, – это пушечное мясо. Огромные территории и миллионное население позволяло нашим царям и генеральным секретарям слать их на убой в полной убежденности, что на смену одним героям. придут новые. А это не правильно. Жестоко…

– Это исторический выбор. И он оправдал себя.

Последнюю фразу произнесла Людмила Поруганова. Жена Сергея Дмитриевича вошла в комнату с небольшим металлическим подносом, расписанным под гжель. Голубенькие чашечки с ароматным чаем, блюдце с тарталетками и вазочка с вареньем умиляли своей изысканностью, как и сама хозяйка. В юности она работала в районном комитете комсомола, вышла замуж за Сергея и занималась долго детьми. Смогла освоить в эти годы английский и со своим финансовым образованием в девяностые годы вовремя включилась в зарождающийся в стране бизнес иностранцев. Через пару лет попала в совет директоров, подтянула мужа к себе и сегодня они вместе с инвесторами из Англии занимались этим делом самостоятельно и уверенно.

– Саша, в последнее время ты изменился. Часто молчишь, меньше смеешься. Почему? Чем тебе стали мешать россияне? – она всегда говорила с учительской ноткой в голосе. Как и муж, считала свою семью идеальной ячейкой общества. Но быстро забыла устав ВЛКСМ и КПСС, первой в семье зачастила в церковь, приучила к этим походам Сергея, подтянула детей, а внукам ничего уже не оставалось, как ходить к обедне, радоваться Пасхе, соблюдать пост и прочее.

Сашу удивляла такая резкая перемена у людей, прежде занимавших партийные должности с членским билетом в кармане. И не только у товарища по учебе, а и у многих других сверстников. Особенно его смешила ситуация с политработниками, где большинство из известных ему офицеров вмиг стали креститься с таким же усердием, как прежде отдавали воинскую честь.

– Мне они не мешают. Они – одни, я – другой. И мне здесь дискомфортно. – Саша почувствовал, что спорить в чужой семье, убежденной в личной правоте бесполезно. Ответы на свои вопросы он не найдет, а беспокойство, критику, обиду вызовет. Стоит ли обычный спор того, что бы портить отношения с людьми, которые долгие годы были тебе близки? – Если я не понимаю и не принимаю большинство, зачем с ним бодаться? Я уеду туда, где мне будет комфортнее?

– На историческую родину? К Красному морю? – съязвил Сергей Дмитриевич, хотя прекрасно знал, что фамилия Меклера в семье беспризорника деда оказалась случайной.

– На Бали или в Таиланд… – добавила Поруганова. – Будешь греть пузо и жить в свое удовольствие.

– Возможно. Но я остановился на Болгарии…

– Фииить! – Присвистнул Сергей Дмитриевич и чуть не поперхнулся чаем. – Болгария – не заграница, как курица не птица.

– Серега, я хочу уехать не для того, чтобы делиться впечатлениями об экзотических странах и фешенебельных отелях. Это вы с Любой возвращайтесь домой из-за границы и презентуете сотни фотографий, с диковинным комментом «Все замечательно!» – Саша старался говорить спокойно и тихо, но внутри медленно закипал, как самовар. Он так порой и рассказывал знакомым про их отношения: «Серега – чайник, я – самовар», – вкладывая в слова внешний вид (высокий узкий чайник и толстый пузатый самовар), а не содержание. На «чайник» Поруганов обижался, как ребенок, которого обозвали дети в песочнице и забрали савочек. Он считал себя умным, ответственным и верил в свою незаурядность. – В Болгарии появилась новая категория «обеспеченный пенсионер». С моими доходами и накоплениями мне должно быть уютно у моря жить и созерцать окружающую панораму.

– Гусей, свиней, овец, овес, кукурузу, перец! Это же сельскохозяйственная страна! – теперь развела руками Людмила.

– А в индустриальные дебри я не собираюсь ехать на пенсию. Пусть там доживают свои дни инженеры и механики.

– А как же дети, внуки? – наседала удивленная Поруганова. – Ты их бросаешь?

– Типа того, – улыбнулся Саша. – У них у всех есть жилье, образование, собственная жизнь. Захотят – приедут погостить: не выгоню.

– Ты же не можешь без работы!? Начнешь писать мемуары? – Людмила смотрела на Сашу и немного щурила взгляд.

Когда-то, несколько лет назад они вместе попали в длительную командировку, где каждый мог почувствовать и совершить нечто, что могло бы сблизить навек. Сидели за бутылкой водки, хорошо разогрелись, но Саша смог удержаться. Он не хотел подвести друга, хотя и сдерживал себя настолько сильно, насколько хватило воли. Людмила ждала от него большего. И сдержанность Саши её удивила. Невозможность отказать ей, красивой и статной женщине было лозунгом прошлой жизни. И вдруг товарищ мужа, друг семьи в один миг её отверг, как женщину, способную на все в ту минуту, когда они остались тет-а-тет.

Позже, спустя время, она смеялась от этих воспоминаний, но тогда сердце Людмилы рвалось на части. Нет ничего страшнее равнодушия мужчины для желающей женщины. Ей хотелось страсти, радостной связи с милым другом. А он… Он прикинулся пьяным и заснул.

– Новое поколение наших соотечественников не читают бумажные книги, – попытался рассуждать на тему работы Меклер. – Они смотрят телевизор. А это показатель того, что люди готовы смотреть на все, что угодно, лишь бы не друг на друга.

В эту минуту раздался телефонный звонок. Сергей Дмитриевич не спеша снял трубку. Он долго и внимательно слушал, менялся в лице, пытался что-то сказать, но тут же замолкал. Грядя на его поднимающиеся вверх черные брови, в прозрачные серые глаза, наполненные тревогой, Меклер быстро понял, что случилось что-то непоправимое. Таким он видел друга однажды, лет тридцать назад, когда в части, где служил в те годы Поруганов, застрелился прапорщик.

Сергей Дмитриевич положил трубку и посмотрел на жену:

– Люда, возьми себя в руки и постарайся сдержать эмоции. Случилось несчастье… Нашего Макса больше нет.

– Как нет? Что ты говоришь? Куда он делся? Кто звонил? Почему нет нашего внука? Я сегодня отправила его в институт и жду к ужину! – вопрос за вопросом сыпался на мужа, а Поруганов-cтарший – отец двоих детей и четырех внуков – стоял в середине комнаты, как вкопанный. С его ростом он напоминал большущий гвоздь, вбитый в паркетный пол.

Тут раздался еще один звонок. Он поднял трубку, резко ответил: «Я знаю!», – и принялся мерить своими огромными шагами комнату. Звонил мобильный, потом городской телефон, но Сергей Дмитриевич не отвечал на звонки. Он только нажимал кнопку отбоя или приподнимал и клал на место трубку.

– Серега, в чем дело! Скажи нам!!! Что с Максом? – восемнадцатилетний старший внук Сергея Дмитриевича был крестным сыном Меклера. Он учился на физико-математическом факультете серьезного ВУЗа и подавал большие надежды с детства. То олимпиаду выиграет, то изобретет что-то необычное. В семье его любили, верили в счастливую звезду и пророчили кресло в совете директоров компании Поругановых.

– Я не могу… Я не знаю, как это сказать … – Сергей Дмитриевич взял пульт и включил телевизор. – Беда. Смотрите. Об этом уже твердят все новостные ленты.

– Сегодня под окном одного из офисных зданий в центре города обнаружен труп внука Сергей Поруганова – Председателя совета директоров… – На голубом экране заканчивался дневной обзор. Когда ведущая новостей назвала имя Максима Поруганова, в камере мелькнуло тело, с неестественно подогнутыми ногами. Ведущая перечисляла титулы деда, а Саша сразу осознал всю невосполнимость потери. – По словам очевидцев, юношу убили просто за то, что он не захотел снять шляпу, фасон которой не понравился двум прохожим криминального вида…

В эту минуту Людмила принялась горько плакать, бурно всхлипывая, Сергей Дмитриевич начал её утешать. На глазах навернулись слезы, и никто не в силах был их сдерживать. Плакали все трое, понимая, что парня уже не вернешь…

Через три дня, после похорон крестника, Саша Меклер ехал в аэропорт. В кармане лежал билет до Софии и настроение бежать, умчаться быстрей из родной страны, несло его из страны.

– Мне будет там тепло и уютно, легко и свободно, – шептал он мантры последних лет, надеясь на пожилое спокойное счастье…

Белый танец

Последняя рюмка коньяка сделала свое дело. Появился кураж, захотелось танцевать. Я вошел в полутемный зал и встал в круг. Через минуту почувствовал скользкий дискомфорт. Оглянулся по сторонам и улыбнулся: рядом двигались в танце одни мужчины. Это не радовало и я сел в свободное кресло у стены. Мужчин в зале было много, а женщина одна – ведущая вечера.

Каково же было мое удивление, когда следующим номером объявили белый танец!

Пока потенциальные кавалеры смеялись над удачной шуткой диджея, через весь зал гордой, но неуверенной походкой ко мне подошел Лёва.

– Можно с тобой..?

– А почему бы и не нет?…» – Я приобнял его за плечи, и мы пошли вдвоем под недоуменные взгляды окружающих в буфет. – Но только по соточке! Не больше. Мне на сегодня уже хватит!

Бледная медуза

После вчерашнего шторма на песчаном пляже тихо журчал прибой, наигрывая ласковые мелодии далёкого детства. Белая чайка качалась на белом гребне волны и вертела клювом. На голубом бескрайнем небосводе затерялось всего одно белое облачко. Вокруг плыла июльская безмятежность и тишина лета.

Неожиданно раздались мужские голоса и смех. Под зонтиком от солнца заговорили мужчины. Они пили холодное пиво из переносного мини-холодильника и, наверняка, очередной глоток повысил громкость их голосов.

– Выхожу я сейчас из воды, а под ногой медуза проскочила. Прозрачная такая, с чуть голубоватым отливом и синей рюшечкой. Вспомнил я тут студенческое время и другую медузу. Девушку так звали на курсе. Причём называли её за глаза «Бледная медуза». Она была невзрачная, тихая такая, незаметная. Косметикой не пользовалась, и не отличалась бы от остальных, если бы не старательность, подготовленность практически к каждому заданию. Этакая пятерочница. Психологи называют такое поведение комплексом отличницы, кажется. Может, и так. Не знаю. Но она мне была очень симпатична. Давно хотел познакомиться ближе, а робел. Не находил возможности остаться с ней наедине, поговорить, пригласить куда-нибудь. Когда приближался, она очки на лоб поднимет, смотрит в упор и я отступаю. Типа, мимо проходил…

Значится, так. Как-то раз пошли мы с парнями на мальчишник перед свадьбой одного из наших сокурсников. Поддали хорошо в кабачке каком-то. К полуночи двинули в ночной клуб или на дискотеку, не помню, как это тогда называлось. В общем, зарядились мы изрядно, и захотелось реальных подвигов, как ты говоришь, на половом фронте. Кто-то из ребят позвонил в публичный дом. Ну, не совсем в публичный. На квартиру с девочками лёгкого поведения. Было такое время, когда телефоны с массажными салонами и досугом с девочками публиковались во всех газетах. Позвонил он, договорился, и повезли мы нашего товарища туда. Якобы лишать невинности перед свадьбой. Едем на такси, ржем, водку из горла попиваем. Заряжаемся сами. Каждый понимает, что и ему придётся с какой-нибудь шмарой перепихнуться..

Значится, приехали. Вывались из такси, позвонили по домофону, нам открыли двери и мы – в рассаднике желаемого разврата.

– Ты первый раз попал на такую тусовку? – спросил второй мужской голос. Он молчал всё время, внимательно слушал и, наверное, попивал пиво.

– Ага! Интересно же в жизни пройти разные школы. Они и закаляют, и по морде бьют, и учат, и дают толчок к новой жизни.

– Ну-ну, не перегибай. Порой это, как на грабли наступить…

– Слушай дальше! Дало то не в том, а в другом. Мы жениха первым отправили в комнату, где «девушки» демонстрировали себя. Он кого-то довольно быстро выбрал, и отправился с избранницей учиться опыту, лишаться девственности, трахаться – предполагай, что хочешь.

Дошла очередь и до меня. Показывают мне с пяток оставшихся девиц, которые выстроились в рядок… Шеренгой, как говорят военные, наверное. Стоят, полуголые, сексуальные такие, накрашенные, подмигивают мне. Типа, «выбери меня, выбери меня»! Как в песне. Ха-ха! А я, хорошо осоловевший, показываю на ту, что крайняя слева. Беру её! Почему слева? Не знаю. Глаза-то залил хорошо… А она ближе. В общем, направляют меня в одну из комнат, где я должен встретиться с той, кто под руку попалась. Захожу и сразу ложусь на кровать – типа, устал пить и гулять весь вечер. Не тут то было. Слышу голос: «Может, закажешь, что-нибудь? Душ у нас напротив. И я тебя жду…» На автомате отвечаю: «Сто грамм и пиво». Отправляюсь в ванную комнату, где принимаю душ и чуток прихожу в себя. Возвращаюсь к лону продажной любви, а там моя избранница лежит под одеялом и пьёт моё пиво. Я махнул коньяк и прильнул к тёплому и мягкому телу…

Но тут оказались свои правила. Она села на меня сверху и принялась целовать. Не в губы, а в соски, живот, ниже. Сама презерватив надела. Я удивился. Прежде, не попадал в такие ситуации. Уставился на неё, от себя чуть отстранил, а это – Бледная медуза!

Вот чего я не ожидал, так такого расклада. Я её! Я могу! И говорить ничего не надо! Это как подарок на Новый год! Как выигрыш в лотерею! В общем, завёлся я не на шутку. Такая страсть проснулась, что сам от себя не ожидал. И так всё хорошо у нас идёт со средствами защиты, о которых она заботится, и способы разные, и отверстия…

Такого у меня никогда не было.

Откинулся я на подушки, лёг в небытии, дыхание перевожу. А она ласково так, рядом комочком пристроилась. Лежит, мирно дышит, молчит. Пришёл я в себя и спрашиваю: «Ты знаешь, как тебя в институте зовут?». Отвечает тихо так, по-домашнему, голосом Настеньки из фильма «Морозко»: «Знаю, медузой Бледной». «Так ты меня узнала?!» – спрашиваю. «Конечно, – отвечает. – Я когда тебя в аудитории или в коридоре института вижу, места себе не нахожу. Нравишься ты мне, очень». Вот как бывает, а то думаю, почему она по имени меня называла. Я сначала не сообразил, а теперь дошло.

«Нечего себе, дела, – думаю. – Сам получилось на проститутку запал. И она на меня…». «Не переживай, – говорит она. – Я уже на тебя планы не строю. Да и время наше кончилось. Или ещё платить будешь?» Сказала, как холодной водой облила. Денег у меня с собой не было. Мы с парнями на час договаривались. Поэтому я быстро соскочил с кровати, принялся одеваться.

«Я тебя попрошу, не говори в институте обо мне. Если сможешь», – тихо так и спокойно говорит Бледная медуза. «Почему? У тебя хороший бизнес! Наши пацаны подтянутся…» А она отвечает: «У меня мама в онкологии. Ей дорогие лекарства нужны. Вот поэтому я здесь».

– М-да. Концовочка философская, – отозвался второй мужской голос. – Напомнила историю из родословной моего друга. Он рассказывал, как его родственнице в концлагере выдавали номерки для отправки в печь. Как и всем. Такой там был установлен порядок… А время было подхода советских частей-освободителей. Год сорок четвертый где-то. И вот дают номер смерти девочке, а мать понимает, что шанс выжить у ребенка будет, если отложить время, отодвинуть. Она идет к фашистам и предлагает себя по этому номеру. Педантичные немцы идут ей навстречу, и женщина прямиком вместо дочери отправляется в крематорий. Вот так! Мать погибает, а дочка выживает. И сейчас ещё жива. Сама эту историю мне рассказала. Тут мать за дочь отдала свою жизнь. А у тебя, получается, дочь – за мать…