В.А.М.П.

Герман как завороженный слушал медика, не отводя взгляд от капсулы с ядом.

– В течение первых пяти минут еще можно двигаться. Десять минут – это смерть. – Дантист закрыл глаза, выдохнул и протянул таблетницу боксеру. – Прости меня, Герман. Я не могу вылечить тебя, не могу вернуть тебе твою старую жизнь, но зато я могу дать тебе этот яд, чтобы ты спас сотни чужих жизней…

– Ты хочешь, чтобы я принял его? Тогда Альберт получит яд через мою кровь.

– Я этого не хочу, поверь. Но я не собираюсь и заставлять тебя это делать или же умолять. Это твое и только твое решение, потому что это твоя жизнь. Ты можешь сбежать, можешь добровольно отдать Альберту все, что ему нужно. Ты не обязан это делать, не обязан умирать.

Герман связанными руками неуверенно забрал маленькую изящную таблетницу и как-то отрешенно на нее уставился. Док положил руку на плечо боксеру, покачал головой и тяжело поднялся на ноги, а его узкое худощавое лицо, освещенное синевой голосмартфона, напоминало посмертную маску.

– Я хочу кое о чем тебя попросить, Дантист, – негромко сказал Герман.

– О чем?

Боксер протянул к своему собеседнику руки.

– Память Дамира должен получить ты. Выпей моей крови.

– Ты действительно этого хочешь?

– Мне удалось узнать о происхождении вируса и о многих исследованиях на эту тему. Для меня все эти формулы ученых – лишь неясные знаки, но тебе они могут быть действительно полезны.

Док, будто сперва даже не поверил услышанному. Но уже в следующее мгновение он склонился над боксером, схватил его за запястье и вонзил в него свои удлинившиеся клыки. Герман почувствовал, как медленно стала неметь его кисть, как похолодела кожа. Через десяток секунд, приглушенно сглотнув, Дантист отстранился от руки Германа.

– Это невероятно!.. – сипло проговорил медик. – Ведь это чрезвычайно важные данные!

– Знал, что ты оценишь. – Боксер хмыкнул и слабо улыбнулся, искривив уголок губ. – Значит, все теперь не зря…

В коридоре послышались шаги. Тимур негромко бросил в приоткрытую дверь:

– Альберт здесь.

Заволновавшись, Док заметался по кладовке, в спешке забирая свой лоток с инструментами и медицинский пистолет.

– Герман, я никогда не забуду то, что ты сделал для меня и для всей ассоциации! – на ходу шепнул он.

– Спасибо тебе, Борис. Спасибо за все. И прощай.

Дантист вздрогнул. И в тот момент в его глазах действительно загорелось пламя необыкновенной искренней благодарности.

Дверь широко распахнулась, залив кладовку ярким светом. На пороге, уже умывшийся и приведший себя в порядок, стоял Альберт в шелковой рубашке. Из-за его спины выглядывала взволнованная Виктория, бледная и тихая, как мышь. Едва она заметила на полу Германа со связанными руками, как ее глаза наполнились слезами.

– Док, какого черта ты тут делаешь? – рыкнул на медика Альберт.

– Я просто вправил ему сломанный нос, – позволив проскочить в своем голосе надменной холодности, ответил Дантист, демонстративно проходя мимо главаря ассоциации в коридор.

– Тимур, это ты его пустил? – Альберт обернулся в сторону парня.

– Герману требовалась медицинская помощь… – попытался оправдаться Тимур, но это лишь еще больше разозлило франта. Он махнул рукой в сторону и гаркнул:

– Пошли вон оба.

Док и Тимур, даже не собираясь перечить, сразу же исчезли из поля зрения Альберта. Только Вики так и осталась молчаливой тенью стоять рядом.

– Скажи мне, Герман. Теперь, когда ты посидел и подумал в темноте, ты раскаиваешься в своем поступке, а? – уперев обе руки в косяк, ядовито поинтересовался Альберт.

– Я раскаиваюсь лишь в том, что недостаточно сильно бил тебя сегодня.

Заскрипело дерево под пальцами у главаря.

– Видишь, Вики. Он не намерен быть послушным мальчиком, что бы ты там о нем ни думала. И все так же дерзит.

– Герман, пожалуйста, послушайся его, – взмолилась Виктория, не сводя с боксера свой испуганный взгляд. – Отдай ему память Дамира. Пусть все будет, как прежде. Я не знаю, что на тебя нашло, но, прошу, не сопротивляйся больше…

Женщина мелко тряслась, ее худощавые тонкие руки подрагивали, а большие оленьи глаза заволокла пелена слез. Видеть избитого обессиленного Германа для нее было горько, но и так просто избавиться от своего пиетета перед Альбертом она явно не могла.

– Вики… – боксер ласково прошептал это имя. – Ничто уже не будет так, как прежде.

– Почему, Герман? Почему?..

– Потому что теперь я знаю правду.

– Далеко не всегда истина – это лучшая альтернатива, – прошептала Виктория.

– Но и вечно жить в мире, построенном на лжи, нельзя, – произнес Герман.

Альберт громко и делано засмеялся, откинув голову назад. Среди остальных его зубов стала видна черная дыра на месте выбитого импланта.

– Вики, неужели ты и правда думала, что этот человек с наглухо отбитыми на ринге мозгами мог сделать тебя счастливой? Посмотри на него! Это жалкий тип без гроша в кармане, способный лишь на то, чтобы лезть в драку при первой же возможности и все проблемы решать кулаками!

– Я, быть может, и не рожден с золотой ложкой во рту, но мне, по крайней мере, совесть не позволяет насильно заражать людей неизлечимой болезнью и заставлять их на себя работать.

Послышался зубовный скрежет. Альберт явно жалел, что не успел заткнуть Герману рот, пока была возможность. А вот на Вики жалко было смотреть: она вся обмерла, не в силах пошевелиться или хотя бы моргнуть. Только открывала и закрывала рот как рыба, выброшенная на берег.

– Альберт?.. – едва слышно прошептала она. – Что он такое говорит?..

– Ты сама все слышала, – грубо ответил ей глава. – Отрицать не буду.

– Ты – вирус-террорист?..

– В нашем деле нужен хладнокровный подход, Вики. Если ты на него не способна, то, боюсь, тебе здесь не место.

Женщина схватилась пальцами за собственное горло, будто ей вдруг стало тяжело дышать. На ее щеках блеснули редкие слезы, похожие на капельки росы.

– Как ты мог… – только и сказала она.

А после развернулась и бегом бросилась прочь по коридору. Вскоре шаги ее затихли где-то на лестнице. Герман мог лишь сглотнуть, надеясь на то, что ему удалось вовремя спасти женщину.

– Ну и? – хмыкнул Альберт. – Доволен? Теперь я лишился ценного специалиста и фактически своей правой руки.

– Поверь, мне тебя совсем не жаль.

– Через пару дней я отыщу себе нового человека и завербую в ассоциацию. Вот только ты этого уже не увидишь, Герман. Потому что я с радостью отправлю тебя на утилизацию, как только получу память Дамира.

Альберт склонился к боксеру и грубо дернул его вверх за связанные хомутом руки.

– Пойдем!

Тесная кладовка осталась позади, как и весь второй этаж. Альберт, не ослабляя захват, вел за собой Германа на первый этаж. И только когда главарь вампов ключом открыл двери, ведущие в партер театрального зала, все встало на свои места.

«Ну, конечно. Где, кроме как не на сцене, должен был завершиться весь этот спектакль».

Укрытый бархатной темнотой зал был подернут тонким слоем пыли, от любого движения вздымавшейся в воздух. Альберт щелкнул в электрическом щитке парой выключателей: замигали прожекторы на балконе, бросая на сцену лучи желтоватого света.

В этом месте тишина властвовала уже многие десятилетия. Старые театральные кресла были укрыты сверху полотнищами шелковой ткани, посеревшей от пыли и просевшей местами до пола. Под ногами поскрипывали половицы, поверх которых лежал бордовый истоптанный ковер. И только сцена, величественным валом вздымавшаяся над залом, все еще сияла. Тяжелый темно-синий занавес с изображением луны был опущен лишь наполовину, позволяя рассмотреть пустовавшую арьерсцену и кулисы.

– Теперь нас вряд ли кто-то потревожит, – сказал Альберт, запирая двери на замок изнутри. – Знаешь, раньше я всегда любил приходить в этот зал, чтобы поразмышлять в одиночестве и тишине.

– И о чем же ты мог здесь размышлять? – фыркнул Герман, медленно направляясь к авансцене. Он кое-как сдернул пыльный балдахин с кресел, поморщившись от серого облака сора, поднявшегося в воздух, и с удобством устроился в первом ряду, вытянув ноги.

– Сам как думаешь? – Альберт сощурился и неторопливо двинулся вдоль рядов кресел к сцене.

– Сдается мне, что ты представлял себя марионеточником, дергающим за ниточки своих подчиненных. И, сидя здесь, в первом ряду, ты разыгрывал в голове целые спектакли с их участием, и каждое из этих представлений оканчивалось твоим триумфом.

– Я не склонен к такому чрезмерному самолюбованию.

– Разве?

Альберт окинул боксера неприязненным взглядом и ступил на невысокую лестницу, ведущую на авансцену. Каблуки его ботинок звонко застучали по черным деревянным ступеням. И наконец он оказался под светом софитов.

– Разве ты никогда не считал, что возвышаешься над остальными? Над всеми этими вампами, послушно выполнявшими все твои приказы? – подначивал собеседника Герман.

Выпрямив спину и заложив руки за спину, Альберт стоял на сцене, напротив связанного и внутренне опустошенного Германа. Лучи света со всех сторон обрамляли фигуру вампа, и казалось, что она горела внеземным огнем.

– В детстве я никогда не верил в то, что от рождения в чем-то превосхожу остальных, Герман. Да, у меня были деньги, образование, статус, но внутреннее содержание ничем не отличалось от других людей, окружавших меня со всех сторон.

Вамп пригладил рукой свои темные волосы, вновь забранные в идеальный хвост.

– Сейчас ты иной человек, – подал голос боксер. – Ты ищешь безоговорочного подчинения и преданности. И искренне считаешь, что тебе должны их предоставить.

– Сейчас – возможно. Раньше – нет.

– А что изменилось? Ты потерял свое благосостояние и семью, как заразился, но получил в свои руки власть иного рода и довольно быстро восстановил не только материальное положение, но и создал себе новый статус в обществе.

– Изменилось мое отношение… Тебе когда-нибудь доводилось задумываться о природе власти, Герман?

– Как это связано с нашей беседой? – Мужчина вздернул брови.

– Напрямую. Ты спрашиваешь, почему же теперь я не терплю неподчинения, но при этом по-прежнему не считаю себя исключительным человеком. Потому, что власть достается тем, кто готов принять на себя ответственность, Герман. И, если ты готов, то это вовсе не делает тебя особенным, но заставляет в ответ требовать от людей покорность.

Не особенно поняв мысль главаря, боксер отмолчался.

– В нашем мире, как это ни странно, власть давно перестала быть желанной. И очень часто те, на чьи плечи она неожиданно падает, скорее сбрасывают этот груз. Никто не хочет вылезать из своей скорлупы обыденности, взваливать на себя добровольное ярмо, мириться с выходом из зоны комфорта. Вот тебе прекрасный пример – Док. Он жаждал исследовать, но не править. И потому без колебаний отдал ассоциацию в мои руки.

– Но почему именно тебе? Почему?

– Потому что я был единственным, кто согласился взять на себя ответственность. Ответственность за чужие жизни, за чужие благополучие и защиту. Люди очень боятся ответственности, Герман. Они стремятся избегать ее во всем: от самых мелочей, вроде принятия простейших решений, до выбора всей их жизни. Муж утром перекладывает на жену ответственность за то, какой завтрак он должен съесть, и, если блюдо ему не понравится, то он обвинит супругу в плохом выборе, а не самого себя в том, что он отказался от принятия решения. Так и во всем остальном: в крупных компаниях теперь клерки не горят желанием подниматься выше по карьерной лестнице и занимать руководящие должности – им больше по нраву получать жалкие гроши и сидеть тихо в своем мирке, ни о чем не думая.

– Не все такие. Люди учатся и с возрастом приходит осознание того, что если ты не будешь брать ответственность за свою жизнь и поступки, то никто не возьмет.

Альберт пронзил собеседника проницательным взглядом темных глаз. Он неторопливо спустился по лестнице и встал перед креслом боксера, склонив свое узкое лицо прямо к Герману.

– Разве много подобных личностей ты встречал? Меня, например, всю жизнь окружали лишь люди, нуждающиеся в том, чтобы кто-нибудь взял их за ручку, погладил по голове и устроил всю их жизнь. Целая ассоциация таких экземпляров… Ты сам, Герман, неужели не задумывался над тем, что все свои годы лишь искал опору, не веря в то, что способен ступать самостоятельно по жизни? Ты был спортсменом, где каждый твой день и бой были продуманы и спланированы тренером и остальной командой. Ты попал в лапы к Султану, который за тебя был готов продумать всю твою карьеру в теневом боксе, и только из-за гордости ты пошел против него. В конечном итоге ты оказался в моей ассоциации, под моим контролем. И что же ты делал? Ты лишь послушно и молча выполнял мои приказы, радуясь, что остался жив, что есть крыша над головой и деньги. И что тебе не нужно думать больше своей пустой головой!..

– Да неужели? – с рычанием в голосе спросил Герман, приподнимаясь в кресле. Этот надменный тон безмерно его раздражал.

– Скажешь, я не прав?!

Альберт резко вытянул вперед правую руку, хватая боксера за горло и крепко его сжимая.

– Все вы здесь – лишь толпа послушных рабов! Вы искали того, кто направит вас и поведет! И я пришел! Я возглавил эту ассоциацию, взвалил ответственность на свои плечи и теперь требую в ответ лишь чертовой покорности!..

Последние слова главарь буквально выплюнул в лицо Герману, а после, не ослабляя хватку на горле боксера, развернулся и толкнул его грузную фигуру в сторону сцены. Из-за связанных рук мужчине не удалось нормально сгруппироваться, и он с грохотом упал на лестницу, приложившись боком о ступени.

– Если бы только не было смутьянов, подобных тебе! Тех, кто неожиданно начинает брыкаться и рушит все мои планы своим неповиновением!

Альберт в один шаг оказался около поваленного Германа и ощерился, демонстрируя свой единственный уцелевший золотой клык.

– Тебе пора отдать то, что изначально должно было принадлежать только мне!

Он склонился над фигурой боксера, но Герман неожиданно от души лягнул вампа ногой в грудь и скорее, помогая себе локтями, заполз на сцену, оказавшись под ослепительным светом софитов.

Пошатнувшись, Альберт с трудом устоял на ногах и теперь пытался привести дыхание в норму.

– Ах ты поганец!.. Я с наслаждением буду смотреть, как тебя увозят на утилизацию!

Взбежав по ступеням, главарь, не сдерживаясь, несколько раз ударил поверженного противника ногой по корпусу. Герман с досадой почувствовал, как заныли сломанные ребра, и замер на месте, не проявляя больше никакого сопротивления.

Альберт торжествующе фыркнул и опустился на колени рядом с боксером.

– Настала эра моего возрождения! Скоро все заговорят о величии вампа, подчинившего себе всю столицу! Никто больше не посмеет назвать меня отбросом!

Схватив Германа за кисти, Альберт задрал их выше и без промедления вонзил свой единственный клык в предплечье, вцепившись всеми остальными зубами в кожу боксера, как в кусок мяса. Его челюсти до боли сжали руку, и Герман чувствовал, как медленно и неотвратимо вытекала из него кровь, унося с собой тепло, жизнь и воспоминания. Свои и чужие.

Альберт все пил, будто томившийся от жажды странник, добравшийся до колодца. Кожа боксера похолодела, руку словно закололи сотни мелких игл, но Герман лишь безмолвно наблюдал за вампом из-под полуприкрытых век. Сил у него становилось все меньше.

Наконец Альберт нехотя оторвался от предплечья. Его рот был испачкан в размазавшейся крови. На месте укуса остался четкий след от зубов и широкая рваная рана от клыка. Судя по затуманенному взору, вамп смаковал в голове воспоминания, которые ему удалось достать.

Герман ухмыльнулся. Слабо улыбнулся, а потом и вовсе начал едва слышно посмеиваться, ощущая, как неотвратимо заволакивает его сознание растущая легкость.

– Люди обычно не смеются, когда смерть смотрит им в лицо. – Альберт отер пальцами рот и окинул задумчивым взглядом распростертого перед ним боксера, чья бледная кожа напоминала свежевыпавший снег.

С трудом распахнув глаза, Герман из последних сил отыскал взглядом лицо Альберта. И, глядя ему прямо в темную бездну зрачков, разжал ладонь. Из одеревеневших пальцев выпала пустая металлическая таблетница, которая упала на сцену и покатилась по полу прямо по направлению к вампу.

– Даже маленький плут порой способен больно укусить.

Альберт замер.

Перед его мысленным взором калейдоскопом проносились все украденные воспоминания, смешиваясь в единый поток и переплетаясь между собой. Не сразу ему удалось выделить нужные фрагменты, которые открыли Альберту глаза на происходившее.

– Нет… Нет!..

Он вскочил на ноги, закружившись в каком-то сумасшедшем танце отчаяния и неистовства. В ослепительном свете прожекторов и неясно откуда рожденном в его голове гуле Герман мог лишь следить за смазанным силуэтом, метавшимся по сцене, рвавшим на себе волосы и в гневе крушившим все на своем пути. Альберт срывал занавесы кулис, голыми руками рвал бумажные рассыпавшиеся от старости задники. Он бросал в стену всю бутафорию, что попадалась ему под руки, что годами лежала в самых запыленных уголках сцены, а теперь крошилась под пальцами Альберта, понимавшего всю неизбежность своей гибели.

В какой-то момент вамп вытолкнул на сцену тумбочку, развалившуюся на части от первого же удара. И в воздух сразу же взмыли десятки бумажных страниц, которые, неспешно планируя, опустились на пол и укрыли его сплошным ковром.

Герман до последнего старался не закрывать глаза. Он вглядывался в размытую фигуру Альберта, пока у того не подкосились ноги, и он не упал на сцену, обессиленный ядом.

Только тогда Герман вдохнул и выдохнул в последний раз, уже ничего не чувствуя.

Возле самых его глаз лежала одна из пожелтевших от времени страниц сценария, который разлетелся по всей сцене. Текст на ней был практически нечитаемым, но отдельные строки еще можно было различить:

«Нет зелья в мире, чтоб тебя спасти;

Ты не хранишь и получаса жизни;

Предательский снаряд – в твоей руке,

Наточен и отравлен; гнусным ковом

Сражен я сам; смотри, вот я лежу,

Чтобы не встать…»1

Эпилог

Док сидел в глубоком кресле, развернувшись лицом к двум высоким окнам, занимавшим всю стену в его новом кабинете на четвертом этаже театра. Он молча и с каким-то трепетным благоговением наблюдал за пробуждением города. Вдали уже поднималось солнце, окрасившее стены зданий в мягкий золотистый цвет и заставлявшее мерцать порхавшие в воздухе снежинки.

Последнее время мужчина стал часто любоваться Старой Москвой. Никогда раньше он не замечал, как она была красива и величественна – шумные магистрали темными венами пронизывали столь непохожие друг на друга кварталы, где за каждым углом творилась своя история. А теперь Дантист мог часами просто сидеть в одиночестве и смотреть в окно, думая о чем-то далеком, вспоминая былое или даже просто наблюдая за жизнью на улице, отвлекшись от работы, которой в последнее время было весьма и весьма много.

Поморщившись от царившего в кабинете холода и гулявшего сквозняка, дувшего из всех щелей, медик передернул плечами и завернулся в свой белый халат, думая о том, что стоило бы перенести поскорее из подвала обогреватель.

«По крайне мере, здесь не так сыро и нет плесени», – мысленно посмеялся Дантист.

Двери без стука распахнулись, заставив Дока вздрогнуть от неожиданности. На пороге стояла Вики, немного растрепанная и уставшая. Лицо ее чуть осунулось, под глазами залезли тени, но женщина явно закипала от переполнявшей ее энергии.

– На! Только полюбуйся, какой ответ они дали Ульяне!

Она помахала над головой стопкой пластиковой бумаги и с негодованием зачитала:

– «В связи с тем, что многие из предоставленных вами данных являются незаконно добытой информацией, то редакция считает, что публикация журналистского расследования, касающегося покойного магната Реутова Дамира Игнатьевича, может повлечь за собой проблемы для нашего интернет-издания…»

Вики без спроса упала на стул напротив рабочего места Дантиста и бросила ему под нос бумаги. Стопка рассыпалась по столешнице, которая и без того была завалена документами и заставлена всяческой химической посудой: колбами, чашами и стеклянными стаканами с реактивами.

– Осторожнее! – воскликнул Док, скорее хватая один из штативов с пробирками, которые мерно застучали друг о друга, стоило стопке бумаги их сдвинуть.

– Ох, прости, – неловко извинилась Вики. – Что-то я совсем плохо соображаю в последнее время… Но просто эти лицемерные журналюги меня выбесили!

Дантист одной рукой сгреб в сторону рассыпавшиеся бумаги.

– То, что они отказались от статьи, это не конец света. За подобный материал многие представители желтой прессы готовы пойти на что угодно. Для них публикация такого расследования станет желанной сенсацией. Ульяне просто стоит сменить направление деятельности.

– Я тоже об этом думала. Но… Не хочется обращаться именно к ним.

– Осветить ситуацию нужно. И какая разница, каким путем она попадет к общественности?

– Да, наверное, ты прав. – Вики устало потерла переносицу.

– Когда ты в последний раз отдыхала? – бросив пристальный взгляд поверх очков, спросил Дантист. От его внимания не укрылся болезненный вид женщины и даже ее истощавшие руки, мелко подрагивавшие с самого начала их разговора.

– Отдыхала? Я… Я даже и не помню уже. Ты же сам знаешь, я плохо сплю с тех самых пор… – Она запнулась на несколько секунд. – С тех пор, как его не стало…

– Вики, Германа уже не вернуть. Но мы должны помочь другим вампам. Это наш долг.

– Я все это понимаю, Дантист. И потому стараюсь работать изо всех сил, чтобы не думать о нем… И уж лучше ночь посидеть в компьютерной кабине, чем бороться с бессонницей на жесткой койке.

– Это не решение. – Док покачал головой. – Ты не можешь смириться с потерей и лишь заглушаешь боль. Нам всем непросто. Многие тоскуют по Герману, Альберту, старым временам. Но если мы не преодолеем эту боль сейчас, не оставим прошлое позади, то никогда уже не увидим будущее.

Закусив губу, Виктория обхватила свои плечи руками.

– Ты должна отпустить его, – понизив голос, произнес медик. – Прекрати иссушать себя работой и заглушать мысли в голове строками компьютерного кода, Вики. Взгляни правде в глаза и прими ее такой, какая она есть. Германа и Альберта больше нет. Но ты не одна, и твоя жизнь идет дальше своим чередом…

– Я так по нему тоскую… По этому молчаливому упрямцу с наивным взглядом…

– Знаешь что? Тебе стоит развеяться. Ты сидишь тут уже которую неделю. Оставь все дела и съезди навестить кого-нибудь. Должны же у тебя быть какие-нибудь родственники, старые бабушки или там подруги? Смени на время свое окружение.

– Думаешь, это сильно поможет? – хмыкнула Вики.

– Ты ведь послушаешься моего совета, правда? Я не хочу тебе приказывать, как начальник. Я могу лишь дать добрый дружеский совет – отвлекись от вампов и своего компьютера.

– Ну, если ты так это подаешь, – протянула женщина, расцепляя руки. – Пожалуй, у меня есть одна знакомая, которую я давно хотела навестить… Только она живет совсем неблизко. В Сибири.

– И что? Думаю, на неделю ты можешь спокойно незаметно исчезнуть из штаба.

– И как ты тут будешь без моей помощи?

– Уж как-нибудь справлюсь!.. К тому же Тимур обещал сегодня зайти. Ему удалось связаться с несколькими группами вампов в Санкт-Петербурге и договориться с их лидерами о встрече. Так что нам с ним будет, чем без тебя заняться.

Док принял серьезный вид, на что Вики лишь усмехнулась.

– Я вижу, ты все еще занят своими исследованиями. – Вытянув шею, женщина кивнула на штатив с пробирками, который медик все еще инстинктивно сжимал в руках. – Тебе бы самому не помешало нормально отоспаться и отвлечься от своих реактивов.

– Не сейчас. Я уже на последнем этапе.

– Каком еще этапе?

– Осталось лишь финальное тестирование, и тогда можно будет с полной уверенностью говорить об успехе.

– Неужели?

– Да.

– Это отличные новости, Дантист! Ты просто настоящий гений!

Слегка смутившись, Док поправил свои очки с лупой на носу и кашлянул.

– Быть может… Но рано трубить в фанфары, пока не будет результатов последнего теста.

– И в чем он заключается? Когда ты планируешь его начать?

– Ну… Вообще-то, я уже начал. – Док нервно прочистил горло. – Как бы это сказать… Я уже ввел препарат себе.

В кабинете повисла неловкая тишина. Вики в изумлении смотрела на собеседника.

– Это не слишком опасно?.. – наконец протянула она.

– Пока никаких эффектов нет. К тому же, что я за медик такой, если не буду знать, что даю своим собственным товарищам?

– Ты меня поражаешь.