Лаки-бой

И он захохотал так, что стали видны коренные зубы, тоже покрытые титановыми коронками.

– Почему? – просто спросил Нума. – Почему оно вдруг тебя воскресит?

– Потому что я не хочу умирать! – истерично выкрикнул Летус.

Тут Нума поднялся с шаткого казённого стула и молча вышел прочь.

Летус умер, как и все. Одной воли человека воскреснуть для настоящего воскрешения было маловато.

***

Слухи обо всём этом расползлись по Риму, как змеи в период своих свадеб.

Вскоре одна из гигантских золочёных статуй императора в районе Квиринала была повержена на землю и лишилась головы. Рим не знал такого вандализма лет сто.

Консулат внутренних дел поднял на уши все службы: от обычных городских легионеров до тайной полиции и Коллегии жрецов. Всполошили даже разведку – повсюду начались поиски иностранных шпионов-вредителей и предупредительные аресты.

Император на публике не появлялся, за него отдувался консул внутренних дел. Но его речи были настолько пусты, что только нагнетали напряжение.

Сразу же осмелели секты: по Риму полетели листовки с призывами отказаться от официальной религии, «воняющей, как протухший труп».

Ещё через несколько дней электричество в воздухе уловил уличный художник Аспидус – одна из ярчайших культурных фигур Рима и одновременно сильнейшая мигрень городских легионеров.

Аспидус расписал стены нескольких центральных городских зданий в присущей ему нахальной манере. На одной стене красный дракон душил золотого орла, на другой – император сидел на корточках, сжимая руками лысую голову без короны, а вокруг него бродили толпы скелетов с вытянутыми руками, на третьей – Клавдий увлечённо кормил золотыми монетами сильно раздобревшего с первого рисунка дракона.

Именно третья метафора заставила Нуму присесть на капот своего чёрного, дорогого, как грех, автомобиля – и закурить.

Всё остальное казалось ерундой, но вот это уже означало, что наружу неведомым образом, как и всегда, поползла правда, известная далеко не всем приближенным императора. Это походило на эффект хора: все его участники по отдельности могут безбожно фальшивить, но целый хор поёт идеально, не допуская фальши ни в одной ноте. Так случалось и с народной молвой.

Можно было посадить сотни недовольных в тюрьму, можно было казнить Аспидуса – не так уж и трудно было его выследить, можно было жечь распоясавшихся сектантов, но Нума знал: когда жильцы часто начинают говорить о пожаре, очень скоро дом вспыхивает, подожжённый сразу со всех концов.

Это был не просто запах жареного, это был дым революции.

***

Наверху, в реальности, Клавдий, то есть не Клавдий, а просто Антон Андреевич Сельдев, бушевал от ярости. Виртуальность не только не выполнила его заветных тайных желаний, но и завела в неприятные дебри.

Так Нума узнал, что бывает и такое. Вирт оказался вовсе не раем, где сидящего в шлеме встречали гурии и поили амброзией. Он оказался чем-то куда более сложным. Гораздо более сложным, чего никак не могли понять даже его создатели.

Однако визиты в вирт с Лаки-боем что Бенедикта, что «Клавдия», имели равные последствия.

Лаки-Бой и Нума как его наиболее интересный проводник получили ненужную славу и популярность. Другими словами, у Кирилла Казарина появились фанаты, как у какой-нибудь долбаной рок-звезды. Разные подозрительные личности, в основном молодые люди, но часто и хорошенькие женщины, бросались к нему даже на улице.

Отдельной строкой в песне маниакального обожания стояли подарки. Каждое утро понедельника секретарша офиса проект «Лаки-бой» Риточка вваливалась в кабинет Нумы с башенкой из коробок наперевес. Коробки были перевязаны яркими атласными бантами, и Нума на какой-то миг ощущал себя избалованным карапузом.

Дарили всё, что вздумается: вино, сигары, мыло, варенье, носки, свитера, крем для бритья, шоколад, открытки, авторские рисунки и целые живописные полотна. Ещё почему-то активно присылали лавровые, фиговые, цитрусовые и кизиловые деревца в горшках.

Поток даров Нума традиционно отдавал назад Риточке, однако вскоре назрела другая беда: Риточка ими разнообразила интерьер. В итоге каждое деревце находило своё место на окнах и в нишах стен, многие даже цвели и плодоносили; открытки выкладывались под стекло в отдельном шкафчике; картины доморощенных гениев заботливо оформлялись в рамы и выставлялись напоказ. Хорошо, что гениям ни разу не взбрело в голову написать портрет самого Нумы.

Правда, порой приходили и страшные, отвратительные дары – ненавистников у «чёрного мага» тоже хватало. Один раз в коробке оказалась голова свиньи, второй – кишки быка, третий – кукла, по-видимому, изображавшая самого Нуму, с воткнутой в сердце иглой, четвёртый – живая ядовитая змея, обозлённая долгим заточением и тряской. Нума едва успел отпрянуть, а ведь он вовсе не владел даром индийских брахманов заговаривать нагов.

В очередной понедельник Риточка вошла в кабинет шефа особенно торжественно, неся на вытянутых руках всего одну коробку, но даже на первый взгляд дорогую, как элитная экскортница. На чёрной лакированной поверхности гордо красовался логотип компании «Юнона», производителя эксклюзивных украшений и аксессуаров для дома. Изделия от «Юноны» обычно преподносились в дар иностранным послам и главам дружественных государств. Каждая вещь этой компании делалась вручную.

Нума, закинув ногу на ногу, с обречённым молчанием наблюдал, как Риточка, разрумянившись и бросая на шефа восторженные взгляды из-под модных массивных очков, вытащила из коробки мешочек из чёрного шелка с белым атласным бантом, а из него – мешочек из красного бархата с чёрным бантом, а уже из него, наконец, – нечто, завёрнутое в хрустящую рисовую бумагу, белую, как первый снег.

– Что на этот раз? – спросил Нума. – Ритусь, а ты не могла бы открывать это не при мне и сама решать, что с этим делать? Максу вон передари или Феде…

Бумага, шурша, обнажила то, что скрывала: огромный фарфоровый череп, обклеенный мелкими белыми фианитами. На черепе красовался венец из розовых жемчужин, а в глазных впадинах, глубоко внутри, сияли красные бриллиантики.

Сказать, что это была дорогая вещь, значило не сказать ничего. Впрочем, ничего оригинального в идее, что некроманту нравятся черепа и он их коллекционирует, Нума не находил.

Нуме не нравились черепа: ни искусственные, ни настоящие. Он вообще не любил атрибуты смерти, какие бы ни было. Мысль о том, что кто-то видит его именно таким – человеком в чёрном, который с придыханием ласкает черепа, сотнями скопившиеся в тайной комнатке, – подкатила к горлу нестерпимой тошнотой. И ведь этот кто-то наверняка не только видит так, но еще и дрочит на тёмный образ, Нума прекрасно знал таких типов.

– Это стоит безумных денег, – прошептала Риточка, любовно поглаживая череп.

– Продай его на Авито, – предложил Нума.

***

Прошло несколько месяцев, поток подарок и сплетен иссякал, и Нума надеялся, что больше ни под каким углом не увидит фантастического Древнего Рима с современной составляющей. А вот его родной город радовался уходу зимы: дожди сходили на нет, в ветре уже не сквозило близости снега, расцветали деревья.

Когда он ступил на нагретую солнцем улицу, чтобы покурить на воздухе, будто сама весна вывалилась на него из двери крошечного ресторанчика в доме напротив. Правда, не в виде изящной Флоры, а в виде молодого бородатого мужика в легкомысленной зелёной футболке с цветами, весёлой красной вязаной шапке, сине-зелёных наручных часах и солнечных очках. Своими мускулистыми татуированными ручищами мужик отбросил с разобранной ресторанной веранды полудохлую тую в кадке и водрузил на подиум свежие пахнущие смолой доски. Летом Нума не раз сидел на этой веранде: здесь подавали неплохое вино и сносные десерты. Теперь, видимо, пришла пора обновить её на новый сезон.

– Кирилл Александрович! Не верю глазам своим! Бросили работу и тоже соблазнились прогулкой?

Перекрасившаяся из платиновой блондинки в клубничную блондинку Риточка шла по аллее, и лицо у неё светилось от беспричинного счастья, а ведь всего-то день обещал быть ясным и тёплым. Сбоку, там, где насыпная дорожка переходила в цветники, деловито бежал её рыже-белый поджарый джек-расселл, опустив нос в траву. Вернее, джек-расселл так часто проводил время в офисе команды Лаки-боя, что стал общей собакой. Звали его Лаки, как можно было догадаться. Ему было столько же лет, сколько проекту. Всего-то – или уже – три года.

Парень в шапке тем временем споро разбирал доски, в раскрытом чемоданчике виднелся набор столярных инструментов. Орали птицы; из кондитерской неподалеку одуряюще пахло сладкими бисквитами и горячим хлебом, туда уже активно заходили ранние посетители; аллея постепенно наполнялась любителями бега и собачниками, мамашами с детьми. Лёгкий ветерок трепал вершины пирамидальных тополей, так похожих на римские кипарисы и пинии, и они неохотно клонились на сторону, тут же упрямо выпрямляясь, как зачехлённые зелёные флаги.

И вдруг зрение Нумы необычайно обострилось, как и слух, и соображение. Будто бы само время задрожало, как отзвук струны, и всё это яркое утро выцвело, подёрнулось серым туманом, и среди бесконечно серого возникла фигура чуть темнее, едва видный силуэт в длинном балахоне, со склонённой головой, которую скрывал капюшон, и со сложенными за спиной крыльями, ещё более тёмными. А потом крылья медленно, чуть дрожа, начали расправляться, и это могло бы быть прекрасным зрелищем, если бы не…

– На землю! – заорал Нума, бросаясь к Рите.

Он ещё успел заметить, как большие голубые глаза Риточки расширяются, и она падает вниз и вбок, закрывая собой Лаки, но тут грянуло, и нечеловеческая сила покорежила мир.

Когда он очнулся, в воздухе вздувались серыми парусами клубы дыма, в горле першило от гари и ещё какого-то химического запаха, в воздухе стоял стон и крик, и, конечно, на траве алела кровь… Но Нуму не интересовали ни дети, ни матери, ни бегуны, которые уже никогда, возможно, не побегут. Он метнулся к маленькой фигурке, откатившейся под тополя.

Рита лежала ничком, целая, и крови вокруг неё не было, и пёс, живой и невредимый, шумно облизывал ей лицо, тоненько скуля.

Нума подбежал, сам как гончая, опустился на колени и медленно перевернул девушку на спину. Та очнулась через пару секунд.

– Я не чувствую ног. Это ведь плохо, да?

Нума сжал её руку в своей.

– Но я ведь спасла Лаки? Спасла?

Нума кивнул. Видимо, от шока она не замечал пса, который тыкался в неё своим носом.

– Это теракт?

Нума оглянулся, посмотрел на кондитерскую, вместо которой чернело нечто покорёженное и немое, и снова кивнул.

Да, это был теракт, но, похоже, направленный против него одного. Или против проекта в принципе.