Щетинин идет по следу. Тайна «Медной подковы»

– Садитесь, коли по делу. Чего знать хотите?

– Михаил. Что за человек? Как работал? Что за характер?

Мастер усмехнулся:

– Михаил? Мужик работящий. Пьёт, конечно, но кто у нас не пьёт? – махнул рукой. – Только вот разница есть: кто-то с похмелья руки дрожат так, что буквы пляшут, а Михаил – нет. Даже если вчера перебрал, утром всё равно за дело берётся, не филонит. А трезвый – вообще золото, не работник, а загляденье. От станка не оторвёшь.

Щетинин слушал, не комментируя, но чувствовалось, как внутри него формируется портрет жертвы, где трудолюбие соседствует с любовью к развлечениям. Он уточнил:

– Весёлый был?

– А то! Любил пошутить, повеселиться. Да не злобно, не в насмешку, а так, чтоб людям радость. Разговор поддержит, анекдот расскажет. Но и за юбками бегал, это верно. Всегда к девкам неровно дышал. В типографии женщин мало, так он их ценил, улыбался, комплименты отпускал. А за стенами типографии – мне неведомо, но говорят, что любил жизнь во всех её проявлениях. – он усмехнулся от того, насколько до нелепости мягко прозвучали эти слова, и решила их уточнить— Любил гулять по полной, что тут скажешь.

Щетинин чуть наклонился вперёд:

– С кем водился? У него были… враги?

Прохоров задумался, почесал затылок:

– Врагов? Да не скажу. Он человек компанейский, драк не искал. Знаете, спросите у Лизы… – мастер глянул на Щетинина и склонился ближе. – Она недавно приехала. Михаил к ней приударял. Пропал он – и её не было. Я, признаться, подумал – сбежали они вместе. Он – от жены, она – от своей жизни. А вот сегодня Лиза вышла, а Михаил нет. Значит, не сбежали…

– Где её найти?

– В цеху. На припрессовке работает. Это третья дверь направо. Спросите там, вам сразу подскажут. Лизу там знают.

Щетинин встал, поправил пальто:

– Спасибо, мастер.

Прохоров кивнул, провожая его взглядом.

– Гляди, если найдёте Михаила, передайте – чтоб водку бросил, а то жаль будет. Мужик-то хороший.

Щетинин прошёл в комнату припрессовки. Типография жила своим муравьиным нутром.Сутулые тени в пропотевших рубахах сновали меж грохочущих механизмов, теряясь в полумраке цеха – одна тащила стопку пожелтевшей бумаги, другая дёргала рычаг, стирая рукавом пот с почерневшего от краски лба. В углу что-то с шумом упало – чья-то дрогнувшая рука опрокинула ёмкость, и густая субстанция расползлась по доскам, липкая, как древесный сок. «Дурачина, смотри под ноги!» – рявкнул хриплый голос, но виновник только сплюнул и бросился за тряпкой. Где-то слева станок закашлял, застопорился – мастеровой пнул его сапогом, выругался сипло: «Опять ты, проклятый железный хлам!» – и полез в нутро машины, звеня ключами. Двое молодых парней у пресса перебрасывались словами, хмурыми и короткими, пока один не уронил лист, тут же подхватив его с пола с тихим матом. Рутина гудела: шаги, брань, скрип, стук – всё сливалось в шумный хаос, где каждый копошился в своей ячейке, точно муравей, что тянет груз в общий котёл. Никто не смотрел на Щетинина – он был чужим в этом рое, незаметным, как тень от газового рожка.

В комнате работали пять человек. Две девушки и трое парней. Высокий парень, чья спина казалась согнутой под тяжестью дней, сосредоточенно тянул рычаг, его руки почернели от краски. Второй, пониже ростом, с крепкими плечами и растрёпанными волосами, аккуратно раскладывал листы на сушильной раме. Третий, самый молодой, с ещё мальчишескими чертами лица, замешкался у входа, вытирая ладони о грубый передник.

Девушки стояли у рабочего стола. Одна, темноволосая, с закатанными по локоть рукавами, подрезала бумагу, её пальцы двигались быстро и уверенно. Вторая – хрупкая, светловолосая, с едва заметными тенями усталости под глазами. На её застиранном платье поблёскивала небольшая красная брошка. Щетинин задержал взгляд на безделушке: красная звезда – казалась неуместной на выцветшем платье, будто чужая. Когда Щетинин назвал имя Лизы, она слегка повернулась, но тут же опустила взгляд, а темноволосая девушка резко выпрямилась и посмотрела на него с вызовом.

Лиза скользнула в коридор первой, её шаги почти растворились в скрипучем молчании деревянного пола. В узком пространстве витал терпкий дух типографского цеха и бумаги. Она обернулась к Щетинину, ссутулив плечи, и тут же тронула пальцами шею, будто ворот платья душил её. Бледное лицо, уставшие глаза, но во взгляде что-то цепкое, внимательное.

– Вы хотели поговорить? – голос тихий, со стальной жилкой, но дрогнул на последнем слове. Она прокашлялась, буркнула: «Пыль тут», – и отвела взгляд.

– Михаил Павлов. Вы его знали? – Щетинин шагнул ближе, голос ровный, но глаза впились в неё.

Лиза закусила губу, глаза забегали – скользнули по коридору, по закрытым дверям, замерли на щели под одной из них, будто там кто-то прятался. Она сжала руки в кулаки, потом скрестила их на груди.

– Да, знала, – выдохнула она наконец, опустив руки, но тут же снова скрестила их, пальцы теребили рукав. – Я здесь недавно. Никого толком не знаю.

– Вы ведь были близки? – Щетинин чуть наклонил голову, не отпуская её взглядом.

Она резко вскинула глаза, прищурилась, голос сорвался: «Кто вам сказал?» – и тут же кашлянула, прикрыв рот ладонью.

– Андрей Прохоров, – он ответил спокойно, но уголок рта дёрнулся в намёке на усмешку.

Лиза выдохнула – коротко, нервно – и повела плечами, будто стряхивала что-то. Пальцы потянулись к волосам, тронув выбившуюся прядь, затем снова сжались на груди.

– Хороший человек, – пробормотала она, – но лезет куда не просят. Да, я с Михаилом разговаривала. Иногда уходили вместе. Он… провожал меня.

– В какой кабак? – Щетинин скрестил руки, чуть сдвинул бровь, не давая ей ускользнуть.

Она нахмурилась, замялась, пальцы стиснули ткань платья. Потом тихо, будто выталкивая слова:

– «Медная подкова». На Лиговке.

– Там вас знают? – он шагнул ещё ближе, голос стал твёрже.

– Возможно, – она подняла взгляд, в уголке губ мелькнула кривая усмешка, но тут же пропала. – Там много кого знают. Михаил любил там бывать. Хотите что-то полезное – сходите туда.

– Когда? – Щетинин постучал пальцем по рукаву, будто выбивая ритм.

– Вечером. Часов в восемь, – она кашлянула снова, мотнула головой: «Пыль проклятая».

Руки её скрестились, опустились, снова сжались на груди – Щетинин отметил эту суету, этот танец нервов, но промолчал. Лиза шагнула назад, прислонилась к стене.

– Работы много, – голос её упал до шёпота, – я тут новенькая. Нельзя отлучаться. Место терять не хочу.

– Вы боитесь? – он прищурился, вглядываясь в её лицо.

– В Петербурге всегда есть чего бояться, – она уклонилась, глаза метнулись к полу, пальцы тронули шею. – Но работа – это работа. Деньги нужны.

– У вас никого в городе? – Щетинин чуть наклонился, голос стал ниже.

Она замерла, напряглась, потом кивнула – резко, как от удара.

– Никого, – слово вылетело, будто вырвалось против воли.

Щетинин задержал взгляд на её брошке – маленькой красной звезде, что тускло блестела на выцветшем платье. Пустяк, но цепляющий, как заноза. Он хмыкнул, выпрямился.

– Ладно. Восемь часов. «Медная подкова», – бросил он, уже поворачиваясь к выходу.

Лиза кивнула – коротко, судорожно – и скрылась за дверью, оставив за собой только эхо шагов. А Щетинин остался в коридоре, слушая, как за стеной гремят печатные машины, а потом вышел на улицу – на промозглый октябрьский вечер Петербурга.

Щетинин вынул папиросу, чиркнул спичкой, затянулся – дым лениво пополз вверх. Зинаида видела Михаила лишь наполовину, остальное пряталось глубже – яснее ясного, как грязь на сапогах. Типография выжала из себя всё, что могла: тонкую ниточку к следующему шагу. «Медная подкова» – пока единственный след, с него и начать. А дальше – как пойдёт. Он выбросил окурок, прищурился в темноту. Роман Лихачёв, старый лис он знает о таких местах все… Прежде чем окунуться в этот мутный омут, он решил прощупать дно.

Глава 3. Кабак с дурной славой

Глава 3. Кабак с дурной славой

Щетинин поднял воротник пальто и двинулся по улице. Ночь сгустилась, словно чернила, дождь теперь не моросил, а плевался мелкими, злыми иглами, оседая на коже ледяной росой. Петербург исчез в бездонной тьме, лишь редкие фонари мерцали призрачными огоньками над влажными блестящими камнями, словно последние вздохи умирающего города. В промозглом воздухе висел терпкий запах сырой грязи, машинного масла и загнанных лошадей, словно сама ночь источала усталость и безнадёжность.

Он шагал в сторону ближайшего трактира, где можно было купить бутылку. Гостиному двору сегодня не доверялось: слишком людно, слишком шумно. Лучше что-нибудь попроще. Да и Роман Лихачёв – не тот человек, которому нужен дорогой напиток. Главное – чтобы горячило.

Лихачёва Щетинин знал по старой памяти. Бывший градовой, ещё безусый щенок, кости ломал всякой шпане в тёмных подворотнях, пока однажды ночью чья-то злая воля не сломала его самого. Перелом ноги, казённая койка, волчий билет – и вот уже не бравый страж порядка, а пыльный надзиратель, приписанный к богом забытому участку. От прежней прыти осталась лишь хромота да цепкий взгляд. Он по-прежнему вынюхивал гниль там, где другие отворачивались. Потому и стоило навестить хромого Лихачёва: если в этом проклятом кабаке водится нечисть, он её чуял нутром.

Щетинин размышлял, кто мог бы частенько наведываться в это заведение, кроме Михаила. В таких местах водятся люди, которые не задают вопросов, но всегда знают, кто с кем пил и о чём говорил. Лихачёв мог бы подсказать, кому сунуть рубль, кому налить, а с кем лучше вообще не разговаривать. Если в этом кабаке происходило что-то стоящее внимания, он скажет. Или намекнёт.

Щетинин остановился у небольшого магазина, где за мутным стеклом маячила полка с бутылками. В кармане лежало несколько монет. Достаточно, чтобы купить что-то приличное, но не слишком вызывающее. В такие вечера важно, чтобы разговор шёл легко, без настороженности. Он открыл дверь, перешагнул порог и подумал: что ж, посмотрим, что скажет старый приятель.

Маленькая комната Романа Лихачёва была такой же потрёпанной, как и её хозяин. Грязные обои пожелтели дыма, продавленный диван обещал сон, сравнимый с тюремной койкой, а стол был завален картами и пустыми рюмками. В углу одинокая керосиновая лампа бросала тусклый свет на стену, где висел потертый мундир – память о старых временах.

Роман, хромая, подошёл к столу, покосился на бутылку в руках Щетинина и усмехнулся:

– Вижу, не просто так зашёл. Говори, что стряслось.

Щетинин поставил бутылку на стол, достал два гранёных стакана, налил по первой.

– Кабак «Медная подкова». Что скажешь?

Роман фыркнул, налил ещё, глаза блеснули, как в те ночи, когда он ломал чужие кости. Выпил залпом, крякнул:

– Водку ты носить не разучился. А про кабак… место не самое тихое. Шулера, барыги, шпана всякая. А заправляет там один типец – Владимир Григорев. Скользкий, хитрый, вроде никому особо не мешает, но всегда в тени.

Щетинин молча наблюдал, как Роман ловко крутанул стакан, его взгляд был сосредоточенным, словно он пытался разглядеть что-то на дне не только стакана, но и этой истории.

– Что за дела ведёт?

– Да всё понемногу. Скупка краденого, махинации какие-то. Говорят, иногда помогает людям спрятаться, если хорошо заплатят. И, главное, за ним ничего толком не числится. Всё с чужих рук делает. Нюх у него звериный – чувствует, когда пора смываться.

Щетинин отпил, обдумывая услышанное.

– Что про посетителей скажешь?

– Посетителей? – Роман нахмурился. – Посетителей там тьма, всех не упомнишь. Но если кто-то крупный мелькал – я бы услышал. А так… Приходят,играют в карты, пьют, с девками крутятся. «Медная подкова» – не то место, куда приличные люди просто так заглядывают. Если кого конкретного назовешь, то не смогу помочь – я там не завсегдатай и местных не знаю. Бывает иногда кто-то и покрупнее, но кабак старается держаться в рамках. Внимание полиции не привлекает, хотя там есть, чем заинтересовать. Григорьев берет на себя по чуть-чуть, но много…

– Ладно, – Щетинин поставил стакан. – Значит, пора заглянуть туда и посмотреть, кто там сейчас ошивается.

Роман усмехнулся:

– Ты осторожнее. Григорьев не любит, когда его дела нюхают. И… Там не всё решает тот, кто за столом в кабинете дела ведет. Есть кто-то, кто молчит, а все слушаются.

Щетинин прикинул: неужели кто-то вроде бармена или девки за шторами дергает за нитки? Щетинин ухмыльнулся в ответ:

– Я тоже не люблю, когда мне мешают работать.

Они выпили ещё по одной, после чего Щетинин поднялся. Время идти дальше.

Щетинин остановился у «Медной подковы», его взгляд скользил по угрюмым, промокшим контурам здания, словно ощупывая их в темноте. Дождь прекратился, но город окутала липкая завеса, от которой мостовая поблескивала, словно смазанная маслом. В воздухе чувствовался густой аромат тления и прели, тянущиеся из зловонных дворов.

«Медная подкова» являла собой двухэтажную громаду с облупившейся вывеской, чей век давно истёк. Первый этаж ощетинился закрытыми ставнями, и лишь скудные лучи света просачивались сквозь узкие щели, словно робкие разведчики. Второй этаж дышал чуть живее – в нескольких окнах мерцал тусклый свет, но остальные зияли чернотой, будто эта часть здания хранила свои тёмные секреты или служила совсем иным целям.

Щетинин не спешил к парадному входу «Медной подковы», предпочитая обойти её стороной, изучая смутный фасад. Главный вход – широкая, грузная дверь, окованная железом, с мутным глазком оконца под самым потолком. У порога маячили двое – один пускал дым в промозглый воздух, другой зябко кутался в воротник. Эти двое не были случайными пьяницами; скорее, мускулы этого заведения, блюдущие покой этого грязного притона. Обойдя кабак, Щетинин заприметил узкую боковую дверь, укрытую в тени переулка – для тех, кто предпочитает исчезать незамеченным. А дальше, в грязной подворотне, меж полусгнивших бочек и вонючих баков, чернел ещё один лаз. Невзрачная, покосившаяся дверь, уходящая вниз на несколько ступеней. Само её расположение кричало – это вход в подвал, в тёмное чрево «Медной подковы». Для чего оно служило, оставалось лишь строить предположения.

Щетинин машинально зафиксировал в памяти все лазейки и тёмные углы. Старая рабочая закалка. В подобных клоаках не раз приходилось удирать самому или вдогонять тех, кто удирал от него. До встречи с Лизой оставалось с полчаса. Вполне достаточно, чтобы заглянуть в это осиное гнездо и почуять, чем оно дышит.

Щетинин остановился перед входом. Дверь тяжёлая, тёмное дерево, местами потемневшее от грязи и времени. Два вышибалы стояли по бокам – широкоплечие, с тупыми, каменными лицами, одетые в добротные, но поношенные пальто. Они смерили Щетинина взглядом, словно прикидывая, стоит ли задавать вопросы, но, видимо, решили, что игра не стоит свеч. Молча посторонились, пропуская внутрь.

Первое, что сбило с ног, – вонь. Густая вонь перегара и затхлости била в нос, с резким душком дешёвого пойла. Атмосфера давила, липкая от человеческого пота и едкого чадного дыма коптилок. Окна наглухо задраены тяжёлыми занавесками. Здесь не жаловали любопытных взглядов извне.

Публика была под стать этому грязному притону. Сброд, но одной породы. Щипачи, картёжники, пропойцы, крашеные куклы, торгующие собой. В центре зала расположилась шумная компания игроков в карты, человек семь или девять. Их лица горели азартом, смех и ругань оглушали всё вокруг. Один из них, казалось, уже не принадлежал этому миру – мертвецки пьяный, он бессвязно хохотал, ронял карты и тыкал пальцем в чужие масти, но цеплялся за свой веер, словно за последнюю нить. За этим пьяныйс гвалтом исподлобья наблюдали двое массивных парней с каменными лицами – местные вышибалы, готовые в любой момент прервать игру, отправив захмелевших картежников на улицу пинками под зад. За соседним столиком пара молодых щеголей, одетых чуть лучше прочих, вели свою тихую партию, поглядывая на остальных с презрительной усмешкой – наверняка мелкие жулики, ищущие свою удачу в этом змеином клубке.

Щетинин скользнул взглядом по залу. Лиза, в таком месте? Что она здесь делает?

Он направился к стойке. Бармен, высокий, с залысинами, протирал грязной тряпкой не менее грязный стакан. Щетинин положил на стойку монету.

– Меду.

Бармен кивнул, откупорил бутылку, налил в пузатую кружку.

– Новенький? – спросил он, не поднимая глаз.

– Бывал, – спокойно ответил Щетинин, обхватывая ладонью тёплую глиняную кружку.

Бармен хмыкнул.

– Здесь либо часто бывают, либо один раз, но незабываемо.

Щетинин сделал глоток. Напиток липкий, сладковатый, но с неприятной горечью. Разбавленный, конечно.

– Люди какие ходят? – негромко спросил он, с деланным равнодушием.

Бармен покосился на него, чуть сощурившись.

– Да всякие. Одни забываются, другие дела решают. Третьи – ищут что-то. Или кого-то.

Щетинин поставил кружку обратно на стойку.

– А ты что-нибудь находил?

Бармен ухмыльнулся.

– Только проблемы, да и то не всегда.

Щетинин усмехнулся. Место, как и ожидалось, сомнительное. Теперь оставалось дождаться Лизу.

Щетинин опустился на жесткий стул у шаткого стола в углу кабака. Деревянная поверхность была липкой, пахла пролитым пивом и чем-то кислым. Он бросил на стол пачку папирос, покрутил ее в руках. Внутри осталось только две. Надо будет купить еще.

Краем глаза он заметил, как бармен наклонился к кому-то за стойкой, быстро что-то сказал и незаметно кивнул в его сторону. Молодой темноволосый парень, лет двадцати, дернул головой и, не мешкая, скрылся на втором этаже. Так тому и быть, вопросы Щетинина не остались незамеченными. Интересно.

Он взял одну из оставшихся папирос, неторопливо закурил, наблюдая за залом сквозь сизый дым. Кабак был небольшой, снаружи казался больше. В дальнем углу кто-то негромко ругался, в другом углу сильно подвыпившие мужики играли в карты, за соседним столом двое обсуждали какую-то сделку, судя по оживленным жестам.

Дверь снова хлопнула, пропуская внутрь Лизу. Она оглядела кабак, глаза быстро нашли Щетинина. Ни следа дневного волнения. Двигаясь уверенно, она подошла, присела напротив. Свет от керосиновой лампы за их столом высветил ее лицо: спокойное, собранное. Щетинин стряхнул пепел в грязную пепельницу и посмотрел на нее внимательно.

– Значит, ты все-таки пришла.

– Пришла.

– Михаил Павлов. Пропал четыре дня назад, – Щетинин откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Он решил не тянуть. – Ты ведь его знала?

Лиза взглянула на него исподлобья, накрутила на палец прядь светлых волос, затем коротко кивнула.

– Если я расскажу, это останется между нами? – она понизила голос, перегибаясь через стол. – Запираться не вижу смысла, но и репутацию портить не хочу.

– Останется, – уверенно ответил Щетинин. Интересное начало. – Я не журналист и не священник. Меня интересует правда, а не сплетни.

Лиза кивнула, задержала взгляд на бокале, будто собиралась с мыслями, потом негромко заговорила:

– Я в городе недавно, пару месяцев. Михаила встретила сразу, буквально на вокзале. Он помог устроиться в типографию, обещал, что если что – поддержит. Щедрый был человек, особенно как выпьет… женщин любил, на них денег не жалел.

– Тебе тоже перепадало? – без намека, просто уточняя.

Она пожала плечами.

– Почему бы и нет? Мне нужны были деньги. Я пила с ним здесь, в "Медной подкове", он давал деньги. Всё шло своим чередом. До того самого вечера.

Щетинин наклонился ближе:

– Что случилось?

Лиза провела пальцем по краю стола, потом негромко продолжила:

– Он напился. Сильно. Стал требовать больше, чем просто разговоры и моё время. Потянул наверх, в комнаты, – она взглянула на Щетинина. – Знаешь, какие там комнаты?

Щетинин догадывался, занавешенные темные окна намекали.

– Он напился, потянул наверх. Я сбежала через чёрный ход, а что было дальше – не знаю. Может, он кого-то разозлил после меня.– она резко выдохнула.

Щетинин внимательно следил за её лицом. Пальцы сжали край стола, костяшки побелели. Щетинин ждал продолжения рассказа. Лиза молчала. Повисло неловкое молчание.

– Я ждала, что он будет в бешенстве. Потому и не появлялась на работе несколько дней. Потом пришла… а его нет. Все только и говорят, что он пропал. – Она поднесла руку к груди, где тускнела красная звезда, – Слышала, что думали, что со мной сбежал.

Она замолчала, сцепив пальцы в замок. Тяжёлый взгляд Щетинина скользнул по её сцепленным пальцам, но сам он никак не отреагировал, лишь в глубине глаз мелькнуло понимание её страха.

– Ты боишься, что это связано с той ночью?

Она вздрогнула.

– А с чем еще это может быть связано? Я оставила его пьяного и разгоряченного в комнате. Одного… Бог его знает, что ему в пьяную голову пришло…

Щетинин задумчиво постучал пальцами по столу. Вопросов оставалось много, но одно стало ясно: последнее место, где видели Михаила Павлова, находилось всего в нескольких шагах от них.

– А почему вернулась сюда? Почему здесь решила встретиться?

– Я другим мест не знаю. До дома отсюда недалеко: я в ночлежке на этой улице живу. – она замялась. – Михаил на работу не приходит, значит и в кабаке нету. Не в его характере работу прогуливать.

– Понятно.

– Я могу идти? – спокойно спросила Лиза. – Я не хочу здесь находиться.

– Иди.

Лиза ушла, растворившись в толпе, а Щетинин остался за столом, лениво крутя в пальцах пачку с последней папиросой. Бармен не просто так шептался с кем-то, а потом показывал на него. Что ж, посмотрим, к чему это приведёт.

Долго ждать не пришлось. К столу подошёл тот самый молодой парень, с которым говорил бармен. Щетинин поднял на него взгляд – лет двадцать с небольшим, коротко остриженные тёмные волосы, цепкий взгляд. В руках он вертел кепку, словно обдумывал слова.

– Говорят, вы интересуетесь «Медной подковой», – сказал он негромко. – Может, лучше обсудить это в более тихом месте?

Щетинин поднялся, его движения были медленными, но уверенными, словно он уже знал, что этот разговор неизбежен. Он пошёл за парнем вверх по скрипучей лестнице на второй этаж. Тот провёл его по тёмному коридору и распахнул перед ним дверь в кабинет.

Кабинет был просторным, но не уютным. Тяжёлые бордовые шторы плотно закрывали окна, пропуская внутрь лишь слабый свет фонарей с улицы. В воздухе витал душок прелого дерева, дешёвого одеколона и давно не проветриваемого помещения.На массивном дубовом столе беспорядочно лежали бумаги, пустая чернильница и несколько грязных стаканов. В углу возвышался шкаф с бутылками, часть из которых была наполовину пуста. На стенах – выцветшие картины, когда-то дорогие, но теперь покрытые слоем копоти.

Щетинин огляделся. Комната принадлежала человеку, привыкшему скрываться за плотными шторами и крепкими дверями. Человеку, который предпочитал держать руку на горле города, оставаясь в тени.

Парень кивнул в сторону кресла у стола:

– Подождите здесь. Хозяин скоро будет.

Щетинин сел, чиркнул спичкой, затянулся последней папиросой – дым повис в затхлом воздухе. На столе лежал нож для бумаг с потёртой рукоятью. Кто бы ни пришёл, он уже знает, что я здесь.

Глава 4. Жемчуг и рабочие сапоги

Глава 4. Жемчуг и рабочие сапоги

Щетинин поднял голову, когда дверь в его кабинет открылась. Мужчина, вошедший внутрь, двигался уверенно, с едва уловимой осторожностью хищника. Коротко стриженные тёмные волосы, костюм на вид не дорогой, но сшитый на совесть, сидел безупречно. Лаковые ботинки блестели, как зеркало – редкость в Петербурге, особенно в конце октября, когда дождь не давал улицам просохнуть.

Он сел в кресло напротив, откинулся, оглядывая Щетинина цепким взглядом. Достал из внутреннего кармана портсигар, открыл его и протянул вперёд:

– Курите?

Щетинин скользнул взглядом по тонким, словно заточенные лезвия, сигаретам, рядком лежавшим в открытом портсигаре Григорьева. В самом предложении чувствовалась невидимая нить, ловушка. Принять сигарету – шагнуть в его паутину. Щетинин качнул головой, оставляя между ними незримую, но ощутимую границу.

– Благодарю, только что покурил. – сказал Щетинин.

Мужчина пожал плечами, достал сигарету для себя, неторопливо закурил, выдохнул дым.

– Владимир Григорьев, – представился он. – Хозяин "Медной подковы". Вы, господин Щетинин, наверняка уже слышали обо мне. Впрочем, как и я о вас.

Щетинин выдержал паузу.

– Слышал.

– Вот и отлично. Тогда поговорим откровенно. Мне не нравится, что в моём заведении кто-то вынюхивает. Клиенты любят у нас отдыхать, им не нужны посторонние глаза. А я, знаете ли, человек законопослушный, но к покою клиентов отношусь с особым трепетом.

Григорьев говорил вежливо, мягко, но в голосе чувствовалась сталь. Он слегка улыбался, но улыбка не доходила до глаз, как будто теряясь в стриженых усах. Он изучал Щетинина, как шахматист оценивает позицию перед первым ходом.