Криминальные истории. Венок для Лилии

Мария Марцева

Криминальные истории. Венок для Лилии

Введение.

В этом мире ничто не уходит бесследно. Даже тщательно замаскированное преступление – это цепочка улик, оговорок, случайных фраз, искажённых взглядов и неосторожных движений. Главное – уметь их прочитать.

«Криминальные истории. Венок для Лилии» – это десять расследований, в которых за, казалось бы, бытовыми ситуациями скрываются тщательно продуманные преступления. Вдохновлённая атмосферой криминального телесериала «След», Мария Марцева переносит нас в мир судебной экспертизы, оперативных наработок, психологических допросов и смертоносных тайн. Здесь за каждой трагедией – холодный расчёт, ошибка прошлого или кровавый след предательства.

В каждом рассказе – новое дело:

«След из пепла» – старый пожар обнажает свежие улики.

«Третье колесо» – треугольник, в котором одно из звеньев исчезает навсегда.

«Отголоски цирка» – где трагедия на арене оборачивается охотой за правдой.

«Ошибка протокола» – случайная неточность, стоящая жизни.

«Портрет в тумане» – лицо, которое помнит только один свидетель.

«Венок для Лилии» – расследование гибели женщины, чей последний путь оказался началом охоты.

«Запах нефти» – промышленный конфликт с фатальным финалом.

«Номер 417» – гостиничный номер, из которого гость не вышел.

«Лишняя минута» – трагедия, укладывающаяся в 60 секунд.

«Хрустальная ловушка» – стеклянный бизнес с острыми краями.

Эти рассказы не требуют продолжения – каждый из них завершён и выстроен, как отдельный эпизод. Но их объединяет одно: в каждом преступлении скрыта правда, которую может найти лишь тот, кто умеет видеть сквозь дым, маски и зеркала.

Добро пожаловать туда, где пульсирует логика, работает интуиция, а холодная аналитика становится оружием справедливости.

Вы готовы открыть дело?

След из пепла.

Глава 1: Пепелище

Треск угольков, едва слышимый в утренней тишине, был единственным напоминанием о том, что здесь когда-то стоял дом. Теперь – обугленные остатки стен, металлические перекосившиеся конструкции и серая, ещё горячая земля.

– Хозяин был один, – сказал сержант Панов, стоя рядом с выгоревшим фундаментом. – Григорий Зотов. Пенсионер. Жил тут круглый год.

Агент ЦКР Лика Назарова присела у остатка бетонной лестницы. Пахло гарью и чем-то ещё – химическим, резким. В руках у неё – планшет с вызовом: «Пожар с человеческими жертвами. Предположительно – поджог».

– Нашли тело? – уточнила она, не поднимая глаз.

– Найдено. Судмедэксперт уже работает. В бане, под обрушившейся крышей. Не обгорел до конца – похоже, умер до того, как огонь распространился.

Лика кивнула. Приезд ЦКР означал, что дело серьёзное. Простой поджог? Нет. Судя по сообщению – не первый случай.

Эксперт-аналитик Максим Кайгородов аккуратно обошёл периметр, фиксируя на голографическую камеру каждую деталь.

– Пожар начался с бани, – заметил он, не отрываясь от камеры. – Потом перекинулся на основной дом. Распространение слишком быстрое. Использовался ускоритель горения – судя по цвету золы, возможно, ацетон или керосин.

Лика подошла к нему:

– Бросили бутылку? Или пролили?

– Вероятнее – пролили. Следов стекла нет. Но есть потёки вдоль северной стены.

Они молча посмотрели на обугленные доски.

– И кто-то очень хотел, чтобы всё сгорело, – добавил Кайгородов. – Но сделал это… грамотно. Учитывал направление ветра. Профессионально.

В это время в мобильной лаборатории ЦКР криминалист Ольга Синицына осматривала тело погибшего. Мужчине на вид около шестидесяти. Правая сторона лица не обуглилась, рот полуоткрыт, глаза в страхе.

– Есть ссадины на руках, – комментировала она. – Похоже, он пытался отбиваться. Но не от огня. От человека.

– Его ударили? – уточнил оперативник Алексей Зверев, заглянув в лабораторию.

– Более того – его задушили. Перелом подъязычной кости. Труп подложили в баню уже мёртвым. Это убийство. Пожар – просто маскировка.

Алексей недовольно выдохнул:

– Значит, кто-то хотел избавиться от тела. И сделать вид, что старик просто не успел выбраться…

– Или скрыть следы борьбы, – добавила Ольга. – Но раны говорят: у него была схватка. Он знал нападавшего. Не спал.

На месте поджога нашли странный артефакт – кусок обгоревшего фотоальбома. Из него удалось восстановить лишь одну фотографию: трое мужчин, на фоне старого дома с табличкой «Сосновый бор-2». По времени – лет двадцать назад.

Кайгородов отсканировал фото:

– Узнаём кого-то?

Лика посмотрела внимательно. Один из мужчин – сам Зотов, ещё молодой. Второй – не установлен. Третий…

– Подожди. Это не Игорь Белов? Он же год назад погиб при похожем пожаре. В 10 километрах отсюда.

Зверев нахмурился:

– У нас что, серия поджогов с трупами пенсионеров?

– А если это не просто серия? – вставила Синицына. – А месть?

Через пару часов команда уже сидела в ЦКР и разбирала материалы. На доске – карта района. На ней – красные точки. За последние три года в радиусе 20 километров произошло четыре пожара с гибелью жильцов. Все – в старых дачных посёлках. Все – мужчины старше 60. Все – жили одни.

– Слишком много совпадений, – сказал Кайгородов. – В каждом случае – поджог. В каждом – одинокий пенсионер. Ни одной прямой связи, кроме возраста. Пока.

– Не совсем, – Лика прикрепила к карте распечатку той самой фотографии. – Зотов и Белов были знакомы. Вот они, вместе. Найди третьего.

Через пару часов в базах МВД нашли фото из уголовного дела. Третий человек – Александр Грошев, 68 лет, отсидел срок за вымогательство. Освободился 7 лет назад. Проживает… всё в том же районе.

– Срочно к нему! – скомандовала Лика.

Когда ЦКР приехали к дому Грошева, он оказался закрыт. Дверь не взломана, следов борьбы нет. В доме – порядок. Но на кухне – чайник, в котором ещё тёплая вода. Он вышел буквально 15–20 минут назад.

На стене – та же табличка с надписью «Сосновый бор-2».

– Он знал, что за ним придут, – тихо сказал Зверев. – Или сам ушёл. Или ему помогли.

На столе лежала записка. Всего два слова:

«Они вернулись».

Глава 2: Сосед, который знал слишком много

– Грошев знал, что за ним придут. – Лика Назарова стояла у окна его дома и смотрела на поросшую мхом тропинку, ведущую в лес. – А может, не ждал именно нас.

На столе – пустая чашка, надкусанное яблоко и записка с пугающим содержанием: «Они вернулись». Кайгородов сфотографировал её, после чего передал Синицыной – на предмет почерковедческой экспертизы.

– Странно, что дверь была не взломана, – буркнул Зверев, проверяя дверные замки. – Грошев ушёл добровольно. Или его заманили.

– Или… – Лика провела пальцем по пыльной полке с книгами – …ему просто сказали то, чего он боялся больше смерти.

Ольга Синицына, вернувшаяся с заднего двора, выглядела хмурой:

– У сарая – свежие следы. Один человек. Возможно, сам Грошев. Ушёл пешком в сторону оврага. Похоже, уже после того, как узнал о смерти Зотова.

– Почему пешком? – уточнила Лика.

– Потому что машина стоит на месте. Багажник пуст. Зачем ему уходить с одним яблоком и без ключей?

Зверев усмехнулся:

– Может, он просто решил исчезнуть. Если следующий в списке – он.

Уже вечером, в лаборатории ЦКР, на стеклянной панели была выстроена временная линия:

2022 год – пожар в доме Игоря Белова

2023 – гибель Виктора Лоськова, похожие обстоятельства

2024 – смерть Павла Мартынова, поджог, одиночество, отсутствие мотива

2025 – Григорий Зотов, жертва удушения, инсценировка пожара

Все – бывшие жители кооператива «Сосновый бор-2». Все – пенсионеры, бывшие друзья по фотографиям. Все – мертвы.

– Нам нужно понять, что произошло в этом кооперативе двадцать лет назад, – сказала Лика, присаживаясь рядом с аналитиком.

Максим покачал головой:

– Архивы СНТ «Сосновый бор-2» исчезли из Росреестра ещё в 2011 году. Но… – он переключил слайд – …в копии старого протокола собрания я нашёл упоминание о ЧП: «инцидент с Владиславом Капраловым». Имя больше нигде не всплывает.

– Найди его. Любой ценой, – резко ответила Лика. – Он может быть нулевой точкой.

На следующее утро поступило сообщение от местного участкового: в лесу, в двух километрах от дома Грошева, найдено тело. Без обуви, с порезами на ладонях и разбитой головой. Пальцы – синеватые. Вся поза говорила о том, что человек бежал. Очень быстро. И от чего-то – очень страшного.

ЦКР прибыли первыми. Лес был туманным, утренние лучи солнца едва пробивались сквозь листву. На земле – множество следов. Следователь Виктор Оленев, местный старожил, встретил их у опушки:

– Он бежал к трассе. Но не успел. Судя по ранам, ударился о дерево в панике. Мы нашли капли крови – след вёл от старого лагеря.

– Какого лагеря? – переспросил Кайгородов.

– Там раньше был летний пионерлагерь. Заброшен лет пятнадцать. Он почти весь сгнил. Но кое-что стоит.

Лагерь действительно выглядел как кадр из кошмара: провалившиеся полы, ржавые карусели, ветхие домики. На одной из стен – выцветший лозунг: «Будь готов – всегда готов!»

Внутри одного из домиков, по словам эксперта Синицыной, обнаружили зону свежей активности: сломанный замок, вскрытый пол, и… старый сейф.

Код к сейфу они нашли позже – на крышке записка: 1977 – год основания лагеря. Внутри – бумаги, желтоватые от времени, но аккуратно сложенные. Судя по ним, лагерь был перекуплен частной фирмой в 2003 году под «реабилитационный центр». И владельцем числился никто иной как Владислав Капралов.

– Он же – исчезнувший в 2005, – сказал Зверев. – Его машина была найдена на дне карьера. Сам – пропал. Никто не искал.

– Что, если они избавились от него? Все четверо? – Лика смотрела на списки пациентов, в которых значились… только инициалы. И всё – несовершеннолетние.

– Или были свидетелями, – добавила Синицына. – И спустя двадцать лет, кто-то решил напомнить.

В тот же день патологоанатом завершил вскрытие тела Грошева. Причина смерти – черепно-мозговая травма. Не от удара, а от столкновения с деревом. Но в его организме – следы адреналина в колоссальной дозе.

– Он был в панике, – подвела итог Синицына. – Сердце разогнано. И ещё кое-что…

Она протянула Лике маленький обгоревший флеш-накопитель. Найден в кармане Грошева.

– Пока он не сгорел, он что-то успел сохранить.

На флешке – один-единственный файл. Видеозапись. Дата – три дня назад. Камера зафиксировала старика Зотова в своей кухне. Он сидел с бокалом чая и дрожащей рукой перебирал какие-то бумаги.

– «Они начали. Сначала Белов. Потом Мартынов. Теперь за мной идут. Я не хотел. Мы не думали, что он выживет. Мы просто хотели… чтобы он исчез. А теперь он возвращается. И в этот раз – всех заберёт с собой». – дальше – шум, крик, падение камеры.

Запись обрывалась.

Лика Назарова выключила экран и тихо произнесла:

– Похоже, призрак Капралова вернулся.

Глава 3: Призрак из прошлого

– Он не мог выжить, Лика. Я изучил материалы: Капралов был объявлен погибшим в 2005 году. Кости нашли, ДНК совпала. Это не может быть он, – Максим Кайгородов свернул видео с флешки, закрыл ноутбук и встал из-за стола.

– Не совпала. – Назарова резко обернулась. – Тогда сравнивали по линии племянницы. Там только 86%. Не 99, как положено. А с учётом того, что племянница – приёмная, да ещё с изменёнными документами…

– То есть ты считаешь, что Владислав Капралов жив?

– Или кто-то заставляет их поверить, что он жив. И этого достаточно, чтобы убивать.

ЦКР отправляется в архивный отдел МВД, где хранилось дело по исчезновению Капралова. Всё выглядело как типичная попытка бегства: недовольные пациенты, конфликт с местной администрацией, жалобы в прокуратуру, а потом – исчезновение. Машину нашли на дне карьера, в салоне – кости, частично обгоревшие, но с паспортом Капралова.

– Что-то не сходится, – сказала Лика, пролистывая акт осмотра. – В машине не было следов торможения. Ни крови, ни останков сгоревших органов. Только обгоревший скелет. Похоже на подброс.

Синицына молча подошла с листом из дела – на нём значился отчёт о пожаре в одном из корпусов лагеря, датированный августом 2003 года. В огне погиб подросток. Имя: Сергей Антонов, 14 лет.

– Родители судились с лагерем, – тихо сказала Ольга. – Проиграли. Умер от удушья. В деле указано – «сам закрылся в подсобке». А знаешь, что странно?

– Что?

– Сергей был круглым сиротой. Официально – никто не имел права его направить туда. А он оказался среди тех, кого «лечили» по частной программе.

Вечером в штабе ЦКР вывели важную связку: Зотов, Белов, Мартынов, Лоськов и Грошев – все входили в «административный комитет лагеря», имели прямое отношение к Капралову. Они участвовали в решении не закрывать учреждение после пожара 2003 года.

– Следовательно, были заинтересованы в сокрытии реальных причин смерти мальчика, – подытожил Зверев. – Всё указывает на то, что сейчас их кто-то по одному устраняет.

– Или мстит, – добавила Синицына. – За Сергея. Или за что-то, о чём мы ещё не знаем.

На следующее утро поступает сигнал: на границе района в придорожной церкви обнаружен мужчина – обессиленный, дезориентированный. Он представился: Вадим Антонов. Брат погибшего Сергея.

ЦКР выезжает.

Внутри церкви – холод, полумрак и запах ладана. Вадим сидит на скамье, пальцы сцеплены, глаза опущены. Лику он узнал сразу:

– Вы ищете тех, кто тогда сжёг моего брата?

– Мы ищем того, кто убивает их сейчас, – жёстко сказала она. – Где вы были в ночь пожара у Зотова?

– Я был там. Видел, как он горел. Но я не поджигал.

– А кто?

– Он сам открыл дверь. Ему просто нужно было напомнить. Я оставил фото. Одно. Старое.

– Где вы их взяли?

– Я хранил их двадцать лет. Ждал. Один – один.

Допрос Вадима подтверждает главное: он – не убийца. Он наблюдал, угрожал, но ни в одном из пожаров участия не принимал. Однако он видел третьего – высокого мужчину в чёрной куртке, лицо – под маской сварщика.

– Он стоял у задней стены. И не просто смотрел. У него в руке была канистра. Он ждал, пока Зотов уснёт. А потом…

– Почему ты не вмешался?

– Потому что я видел, как Зотов смеялся на суде. После смерти Сергея. Видел, как он говорил: «Сам залез в котельную». Я хотел, чтобы он почувствовал страх. Но я не знал, что будет настоящий огонь.

Вскоре из лаборатории Синицыной пришли результаты анализа пепла с места пожара. Она показывает снимок микроскопа:

– В веществе, найденном на стенах, – нестандартный ускоритель: смесь ацетона с добавкой нитрокрасителя. Такой используют… при ремонте лодок, мотоциклов. Или – в реставрации автомобилей.

Кайгородов сразу реагирует:

– У нас в радиусе 15 км есть частный ангар для ретро-авто. Владелец – Павел Данилин, 40 лет. Увлекается восстановлением сгоревших машин. У него был Ford Mustang, поднятый с карьера.

– Карьера? – переспросила Лика.

– Того самого.

ЦКР выезжает к ангару.

Там – порядок. Инструменты на месте. Но с полки исчезает одна вещь: маска сварщика. Зверев обходит территорию, замечает свежие следы у бокового входа.

Они входят внутрь. Ангар тёмный. Вдруг – вспышка света. Кто-то запускает факел. Огонь скользит вдоль стены, но не загорается – всё под контролем. На фоне – фигура в плаще, в маске.

– Я знал, что вы придёте, – говорит он. – Знал, что в этот раз вы не отступите.

– Данилин? – Лика делает шаг вперёд.

– Нет. Меня больше нет. Я – результат их лжи. Их подлости. Я – то, что осталось от Капралова.

Срывает маску. Это действительно Владислав Капралов, живой. Седой, с шрамами. Но живой.

– Меня не убили. Они пытались. Но я выжил. И я помнил. Всю боль. Все голоса. Всю правду.

– Вы убили пятерых?

– Я судил их. Как они судили детей, которых отдали в мой центр. А потом предали. Я хотел спасать. А они – зарабатывали. Мы хоронили не одного Серёжу. Их было шестеро. Но только он всплыл. Остальные – в старом подвале лагеря. Они боялись, что кто-то найдёт.

Зверев нащупывает наручники:

– Владислав Викторович Капралов, вы задержаны…

– За что? За то, что вы сделали двадцать лет назад? Где вы были тогда, а?

Он бросается к кнопке. Но не успевает – Лика перехватывает руку, Синицына сзади вводит транквилизатор.

Через два часа Капралов в изоляторе. Он спокоен.

– Вы никогда не поймёте, что значит смотреть, как детей хоронят в закрытых гробах. Как чиновники улыбаются на заседаниях. Как эти пять подонков снимают с меня ответственность, чтобы не терять лицензию. Вы не судьи.

– Нет, – говорит Лика. – Мы ЦКР. А теперь – судьи есть.

Глава 4: Спички и страх

ЦКР не публиковал информацию о задержании Капралова. Для общественности он оставался призраком, мёртвым с 2005 года. Но в изоляторе на подземном уровне Центра он оживал всё больше – в деталях, датах, именах. Не требовал адвоката. Не выказывал раскаяния. Только говорил. Будто ждал, чтобы кто-то, наконец, услышал.

– У меня был список, – сказал он. – Они проголосовали единогласно: «оставить». Без расследования, без огласки. Просто забыть. А мальчик – он просто перестал быть. Как цифра, как расходник. Я не прощу.

– Почему именно сейчас? – спросила Лика Назарова. – Прошло двадцать лет. У вас было время.

– Потому что только сейчас я смог встать на ноги. После взрыва я был овощем. Два года в частной клинике. Потом – чужое имя, чужое лицо. Я ждал, пока смогу ходить. Пока снова смогу держать в руке канистру. И спички.

Он наклонился вперёд:

– Вы не знаете, что такое спички, когда в них – страх. Когда каждый щелчок – приговор. Они сгорали – и я сжигал их. По одному.

Синицына пришла в допросную с новым результатом:

– Владислав, в доме Грошева вы забыли кое-что. Стеклянный флакон. Он не относится к бензину. Это… ароматизатор.

– Да. Для ощущения уюта. Так уютнее горит. Пахнет, как в детстве. Как перед Новым годом.

Синицына не ответила. В её голосе впервые прорезалась дрожь:

– Вы подбирали запах к каждому пожару?

– К каждому человеку. Зотов – чай с малиной. Белов – влажная трава. А Грошев… он пах боязнью. Потому – хвоя. Сырая, гнилая хвоя.

Кайгородов в это время допрашивал племянницу Сергея Антонова – Марину. Она жила в Москве, работала медиком. Она вспомнила, что Сергей за год до гибели писал письма. Странные. Полные страха. Он жаловался на шумы в ночи, на людей, которые приходили в корпус и ставили «уколы без объяснений».

– Тогда я думала – фантазии. Дети часто преувеличивают. А потом… он сгорел. Один. В кладовой.

ЦКР запросил копии писем. Марина переслала фотографии рукописей.

Одна строка повторялась в каждом письме:

«Я боюсь того, кто приходит со спичками. Он говорит, что так быстрее забывается».

В лаборатории Синицына и Зверев сопоставляют образцы веществ из каждого места пожара. Всё подтверждается: почерк один. Смеси – одинаковые, разница лишь в «подписи» – запах, который выбирался индивидуально.

Но внезапно Синицына замечает странность:

– Вот здесь, в деле Мартынова, есть нечто новое. Волокна. Синтетические, тонкие. От формы одежды. Не похоже на комбинезон Капралова.

– Кто-то ещё был на месте?

– Возможно. Или он не работал один.

Следующей ночью в районной больнице города Перлово случается возгорание. Горит только одна палата – судебная психиатрия. Там находился пациент по фамилии Лоскутов. Выживший после пожара 2004 года в лагере. Был признан недееспособным.

ЦКР срочно выезжает.

Пациент мёртв. Тело обгоревшее. Рядом – сгоревший клочок бумаги. Удалось восстановить только край фразы:

«Я не должен был говорить. Он придёт. Он… со спичками».

– Это уже не Капралов, – уверенно сказала Лика. – Он у нас под замком.

– Подражатель? – предположил Зверев. – Или соучастник?

– Или тот, кого он вырастил.

Кайгородов провёл повторный анализ видеозаписей с флешки, найденной у Грошева. Замедленный фрейм на 32-й секунде показал отражение – силуэт у окна. Капюшон. Чётко прослеживаемая маска.

– Это не Капралов. Рост – ниже. Шея – тонкая. И… женские черты. Судя по строению.

– Женщина? – удивилась Синицына. – У него были связи?

– Он упоминал сиделку. По имени Клара. Мы думали – вымышленное. Но я нашёл запись в частной клинике: Клара Миловская. 33 года. Официально – нигде не работает. Уход за «пациентом без имени».

Вскоре их находят. Квартира Клары – на окраине. Сама – сожжена внутри. Судя по остаткам на теле – самоубийство. Письмо:

«Я лишь зажигала, как он учил. Я – его руки. Он – мой свет. Прости, Владислав».

В соседней комнате – схрон. Копии досье жертв. Карты. Этикетки от ароматизаторов. И список. На последней строчке – Лика Назарова.

– Он знал, что мы идём за ним, – шепнула Лика, глядя на фотографию Клары.

– И подготовил замену, – добавила Синицына. – Страх продолжает жить, даже если спичек больше нет.

Глава 5: Доказательство в пепле

Центр Криминальных Расследований уже третий день работал в режиме полной изоляции. Ни один журналист, ни один протокол не покинул здания. Всё хранилось в цифровом хранилище с грифом «П-1». Даже дело Капралова не передали в прокуратуру.

– У нас остался последний пробел, – сказала Лика Назарова, стоя у карты. – Мы знаем, кто поджигал. Кто вдохновлял. Кто мстил. Но мы не знаем – что именно они пытались скрыть всё это время.

– Трупы, – бросил Зверев. – Они же говорили: мальчиков больше.

– Это только часть, – тихо ответила Синицына. – Иначе, зачем Капралову понадобился список жертв поимённо?

Кайгородов вбежал в комнату со свежим отчётом:

– Я пробил геодезию участка под лагерем. И вот, что нашёл. В 2001 году там был сейсмоотклик. Как будто в землю загнали что-то металлическое. Или бетонное.

Он развернул скан:

– Это… камера. Подземная. Примерно 4 на 6 метров. Без подключения к коммуникациям.

– Подземный бункер? – Лика прищурилась. – Который нигде не значится?

– Именно. Похоже, он построен ещё в советское время. Возможно, как склад. Или, если верить Капралову… как могила.

Через три часа, при участии МЧС и судебного эксперта, в лесу под фундаментом сгоревшего корпуса лагеря начали раскопки.

Первый залп лопат дал запах. Густой. Сладковатый. Приторный. Мгновенно – в нос. Потом – звон металла. Арматура. Затем – бетонная крышка.

Когда вскрыли… Внизу оказалась комната на 5 коек, гниющих, проржавевших. Два скелета на кроватях. Один – у двери. И еще два – в дальнем углу, в обнимку.

Всего – пять тел. Детских.

– Мальчики. Возраст – 10–15 лет, – коротко сказала Синицына, поправляя перчатки. – Состояние костей говорит: погибли от удушья. Огонь сюда не добрался. Их оставили здесь… сознательно.

На стене под слоем плесени нашли выцарапанную надпись:

«Мы здесь. Нас закрыли. Мы не спим».

На базе ЦКР началась вторая волна расследования. Оказалось, что список Капралова действительно указывал всех, кто тогда принял решение замуровать детей и скрыть происшествие. В нём было 12 фамилий.

Из них на момент начала расследования:

5 – убиты (Зотов, Белов, Лоськов, Грошев, Мартынов)

1 – мёртв (Клара)

1 – задержан (Капралов)

2 – умерли ранее (инфаркт, ДТП)

3 – остались

И один из них – Валерий Осипов, ныне – замглавы региональной Думы, курирующий программы «Ретро-клубов» и… реконструкции лагерей.

– Мы знаем, кто вы, – сказал Зверев, сидя напротив Осипова в особой переговорной. – Ваша подпись стоит в протоколе от 15 августа 2003 года.

– Подпись? Это не доказательство. Я тогда не знал, что речь идёт о настоящем замуровывании. Дети могли быть эвакуированы. Это Капралов… он…

– Мы нашли тела, – перебила Лика. – С ручными бирками. Все по списку. У вас была возможность остановить это. Почему вы молчали?

Осипов смотрел в стену:

– Потому что иначе замолчали бы нас. Тогда была другая система. Лагерь – был испытательной площадкой. Медико-социальные практики. Эксперименты. Неофициальные. Все всё знали. Но боялись. А потом пошло одно за другим: пожар, смерть. Скандал.

Нам сказали: «Замять». И дали список. Капралов… он сначала протестовал. Потом исчез. А мы… остались.

Он опустил голову.

– А теперь, выходит, никто не остался.

ЦКР передала материалы в Следственный комитет. Подземная камера была задокументирована. Все пять тел были идентифицированы. Личности родителей – найдены. Им сообщили.

Капралов, находящийся под охраной, молчал. Он ни разу не попросил снижения срока. Ни разу не попросил воды. Только одно – ежедневно зажигал спичку, смотрел на огонёк и говорил: