Дневник неофита: исповедь новичка

Мария Свешникова

Дневник неофита: исповедь новичка

Мария (Манюшес) Свешникова

Посвящается Саше Кинчевой

за умение увидеть и показать красоту,

а также Татьяне Геннадиевне Поспеловой

и нашей маме за веру в меня

От автора

Когда мой папа стал священником, его назначили служить в глухую деревню на погост. То есть на кладбище. Интернета не было, а сарафанное радио работало хорошо, поэтому люди, искавшие ответы на вопросы о Боге, о вере и о самих себе, стали приезжать к нему, кто поодиночке, а кто и небольшими группками.

Папа принимал всех и с каждым подолгу обсуждал его проблемы и вопросы. А это значит, что все эти люди оставались у нас пожить со всем своим внутренним багажом.

Сейчас не вспомню наверняка, но, насмотревшись на это, кажется, лет в четырнадцать я впервые сказала, что могу написать книгу об ищущих Бога и о том, что они переживают. Тогда мои слова никто не принял всерьез, да и я сама скорее шутила, чем говорила серьезно.

К идее книги о новичках, приходящих в церковь, то есть о неофитах, я возвращалась несколько следующих десятилетий, пока кто-то не ответил ― напиши.

Поднатужившись, я сочинила первую страницу. Потом еще половину и примерный план. Главные герои пришли в голову мгновенно. Дальше дело застопорилось, хотя я даже показала написанное приятелю-издателю. Реакция его была вялой, хотя и одобрительной, и я бросила писать.

Прошло еще десять лет и две книги ― «Поповичи» и «Соусы Манюшес». Я уже начала сочинять третью ― роман. А однажды подошла к столу, открыла комп и начала набирать текст.

Я не изменила название и форму, оставила главных героев и основную мысль первой страницы. Все остальное пришлось «дописать».

Так что можно сказать, «Дневник неофита» ― книга всей моей жизни. Как бы пафосно это ни звучало.

1. Знакомство

15 марта

Едва слышно щелкнул замок на двери.

– Коля, есть будешь?

– Ты ведь даже не посмотрела!

Значит, Коля. И вечно его чуть смущенный, будто сморщенный в уголках губ под усами голос.

Мне совсем нетрудно определить входящего. Олег всегда врывается в комнату, будто пытается догнать последний вагон ушедшего поезда: дверь бухает о стенку, порывом ветра меня едва не выносит из кресла. Его появление неизменно доводит до яростного изнеможения. Колина врожденная интуитивная тактичность проявляется даже в его отношениях с дверью: легкое колыхание ветра, ни единого скрипа, но я отчетливо ощущаю, как он с усилием протискивает себя сквозь узкую щель. И каждый раз хочется обойти и подтолкнуть сзади: смилуйся, зайди. Как тут перепутать, если мои мальчики такие разные.

Я привыкла их называть моими. Мы познакомились на первом курсе, оказавшись в одной группе университета, и все последующие годы практически не расставались.

*****

Единственная и любимейшая дочь, я приехала в столицу с южных окраин Родины. Папа был готов ради меня на все. Даже выращивать персики: «Зачем ты их ешь, они же похожи на мыло», ― сокрушался он. «Зато это мой любимый сорт мыла», ― неизменно парировала я. Всю жизнь мы держались нашей маленькой семьей, и мой отъезд в университет оказался непосильным испытанием для всех нас. И хотя все кругом постоянно советовали перерезать пуповину, родители, не выдержав разлуки, перебрались в среднюю полосу. Решение переехать далось им непросто, зато у нас появилась возможность приезжать друг к другу в гости.

Всегда старающийся казаться неприметным, Коля родился на Урале в маленькой деревушке, название которой я постоянно забываю. Школы там не было, только в соседнем селе, а расписание рейсовых автобусов не совпадало со школьным распорядком, поэтому в любую погоду он ходил туда и обратно около трех километров в одну сторону, что, конечно, сказывалось на качестве образования. Но в старших классах Коля неожиданно для всех и в первую очередь для самого себя «рванул»: закончил школу с красным дипломом и поступил в московский вуз безо всякой подготовки с репетиторами. Вид Коля имел кроткий и смирный, но в его глазах читались мудрость и хитрость, веками копившиеся в семье.

Москвич Олег парил над жизнью, а проблемы, казалось, обходили за версту этого удачливого, вежливого и неизменно веселого человека. По складу, по типажу Олег казался типичным ученым, какими их показывают в кино: ему было совершенно наплевать, что есть, где спать и как одеваться. Тем не менее жить он предпочитал отдельно от своей многочисленной и многогранно одаренной семьи. Старшая сестра закончила школу за восемь лет. В девять лет Аня решила пропустить третий класс, чтобы учиться вместе с мальчиком, в которого была влюблена. Она с легкостью сдала самостоятельно пройденный материал и первого сентября пришла к четвероклашкам. Потом пропустила десятый класс ― не хотела сидеть лишний год в школе. Брату было все равно, поступать на филфак или физтех МГУ, куда он в итоге подал документы только оттого, что там учились родители и сестра. Еще брат играл на оргàне ― для самого себя. На их фоне Олег мгновенно терялся, поэтому любить семью он предпочитал, держа родственников на расстоянии. Тем более что им нравилось подшучивать над его чрезмерными на их вкус легкостью и оптимизмом.

С Колей мы подружились в общаге. Настолько, что, начав подрабатывать, сняли квартиру. Тут-то к нам и присоединился Олег. Мы и на работу устроились в одну лабораторию, поскольку занимались разработками медицинского оборудования. К этому моменту я вышла замуж за Олега: что скрывать, для работы мне была нужна регистрация в Москве, и он предложил это незабываемое решение.

Узнав о моих проблемах, Олег внезапно спросил, что я больше всего люблю из еды. Чуть запнувшись, я ответила, что по десятибалльной шкале на семь мне нравятся соленые огурцы, а на оставшиеся три пункта сладкое. Через пару дней Олег пришел в гости с двумя пакетами. Молча протянул первый. В нем стояла банка с рассолом и семью солеными огурцами, во втором ― коробка с тремя огромными кусками торта. Только Олежка умеет решить проблемы так, будто жизнь состоит из сказок, приключений и праздника.

На нашей дружбе совместная жизнь никак не сказалась, зато отразилась на материальном благополучии: денег стало хватать на четырехкомнатную квартиру в центре Москвы со странной, нелепой планировкой. Из прихожей небольшой коридорчик вел в странное помещение без углов, откуда расходились двери комнат. Трех, как нам и требовалось. Круглая центральная комната удивляла своей архитектурной несуразностью, однако в ее центре под огромным старинным круглым абажуром стоял такой же круглый стол, накрытый круглой скатертью. Это нас подкупило, и мы сразу стали называть комнату гостиной. Или ― шутливо ― залой.

В гостиной мы встречались каждый вечер за ужином до последних месяцев, когда я заметила, что с Колей происходит что-то необычное, и он начал без предупреждения пропускать наши ежевечерние встречи в зале. Обычное и раньше происходило с ним только в качестве исключений. Коля мог исчезнуть на несколько часов, но потом обязательно рассказывал о своих приключениях. Как встретил в метро потерявшего записную книжку дедушку с разрядившимся стареньким мобильником и они ходили-искали нужный дом по смутным приметам. Или как он заметил, что рабочие скидывают технический мусор в траншею и закапывают его, тогда он нашел телефон прораба, дозвонился ему и ждал, пока тот приедет.

Именно ему звонили друзья, если нужно было встретить поезд с посылкой от бабушки. Но пока Коля шел по вагонам, поезд отправляли в тупик, откуда он долго выбирался, а веревка на коробке порвалась… Только Коля мог поставить центрифугу на несколько часов и прилечь в соседнем кабинете на раскладушке. И пока он спал, центрифуга отключалась, потому что вырубило пробки, и дверь заклинило, а мобильник он забыл.

Последняя история случилоась на его день рождения, так что полная комната гостей безрезультатно ждала именинника.

Если бы кто-то другой сказал, что не смог прийти на посвященный ему праздничный ужин из-за запертой двери, я бы ни за что не поверила. Не верить Коле было невозможно ― он никогда никого не обманывал.

Поэтому теперь, возвращаясь после таинственных отсутствий, чтобы не врать, он отмалчивался или переводил разговор на работу, прекрасно зная, насколько легко нас отвлечь, задав вопрос о продвижении диссертации, о новом дизайне сайта или невинно уточнив, как скоро мы закончим проверять термолабильность эндоскопа. Мы с Олегом неизменно попадались на этот крючок и принимались увлеченно делиться своими новостями, упуская из виду, что наш дружок своих секретов не раскрыл.

*****

Пару недель назад перемены в Коле заметил даже Олег, внимательно относящийся только к себе и обладающий нулевой интуицией и эмпатией носорога. И именно Олег первым обнаружил, что Коля стал находить черный хлеб по запаху.

Мы проверили: «случайно» оставляли хлеб на полочке в прихожей или клали буханку в неположенном месте рядом с приборами в лаборатории, а сверху прикрывали газетой. Коля отыскивал добычу моментально, безошибочно двигаясь на запах хлеба. Чувствуя его, как зомби из всеми любимого сериала «Ходячие мертвецы» ощущают присутствие людей.

Затем неизменно повторялось одно и то же: механически делая несколько шагов в нужном направлении, он будто приходил в себя и, не спуская глаз с добычи, чуть смущенно спрашивал, можно ли ему кусочек.

Получив разрешение, странно ел: не делал бутербродов, не наливал в блюдечко подсолнечного масла с солью (этому его научила бабушка), но откусывал жадно, нервно. Почти не жуя, заглатывал буханку. И жутковато содрогался всем телом, когда я ехидно спрашивала, оставит ли он друзьям хоть корочку, или придется снова идти в магазин.

Тогда, с неимоверным усилием отрывая себя от еды, он бросал на стол последние крохи и, не оборачиваясь, выходил, оставляя меня наедине с чувством стыда.

Я приехала в Москву из маленького небогатого городка, оставив жалость к себе и к людям на малой родине, но от сцены под названием «как Коля давится черным хлебом» мне каждый раз хотелось плакать.

Замечая мое перекошенное лицо, Олежка обычно с легкостью разряжал ситуацию дурацкими шуточками, которых у него имелся неограниченный запас. Обычно, но не теперь: полчаса назад его вызвали к начальству, и я поняла, что мне одной придется наблюдать, как Коля глотает хлеб. С маниакальной точностью он по кратчайшей траектории направлялся к забытому на столике с микроволновкой пакету с едой.

И тут я взорвалась:

– Поговорим?

– Давай. ― Сконцентрировавшись на добыче, он даже не обернулся. ― Можно кусочек?

Интересно, что будет, если я откажу.

– Можно. И ― поговорим.

– О чем? Может, расскажешь о новом проекте, который вам с Олегом…

Резким движением отломив почти половину буханки, он с нежной грустью примерялся откусить побольше.

– Конкретного еще ничего не обещали, но перспективы отличные…

Осеклась, поняв, что меня снова дурят. Расправила плечи, подняла голову и, сбавив голос до медленного вежливого шепота, что в моем случае означало приступ самой страшной ярости, подражая кобре Нагайне из советского мультфильма «Рикки-Тикки-Тави», едва слышно прошипела:

– Тааааак, о работе поговорили. А теперь ответь, пожалуйста, что происходит? Сколько можно жрать пустой хлеб тоннами? Чем тебе мой суп не угодил? А котлеты? Вон, на контейнере лежат. Картошку, жаренную на сливочном масле, принесла ― еще теплая. И как ты любишь, без лука.

Коля бросил прощальный взгляд на «пайку», и я почувствовала себя гитлеровцем, пытающим маленького ребенка. Но остановиться было выше моих сил, «Остапа несло». Была не была, не выдержав собственного ритма, я рванула в бой и заголосила:

– Коленька, ты болен? Или снова проигрался в покер? Может, у тебя появились враги, которые запрещают тебе есть что-то, кроме хлеба (что за бред я несу ― какой покер, какие враги)? Ты можешь ничего не скрывать от нас. Ты же знаешь, что вместе мы всегда находили выход. Даже когда Ленка пыталась тебя захомутать, спасли тебя. Кончились деньги? Возьмем в долг, но я больше не могу смотреть, как ты превращаешься в нового героя Вселенной Марвела под именем Пожиратель хлеба.

Знакомым жестом Коля стал растирать левой ладонью затылок, разминать невидимые мышцы и позвонки, что означало смущение, нежелание врать и, одновременно, обреченную невозможность уйти от неприятного разговора:

– Люд, все хорошо, я просто пощусь.

– Зачем тебе диета? Ты и так тощий. Я устала отбиваться от твоих взволнованных почитателей, ругающихся, что тебя перестала кормить. Ты болен?

– У меня пост. Сейчас весна, весной у православных пост. Его называют Великий. У католиков такой же пост. Но так как я – православный, у меня Великий православный пост.

И тут я заплакала, буквально взвыла от отчаяния:

– И зачем ты скрывал? Думал, не узнаю, не замечу? Что Олегу не скажу?

– Люд, ты о чем сейчас?

– Да все понятно. ― Испытывая облегчение от сошедшего на меня озарения, я полезла в сумку в поисках салфеток. Вытащила ключи, помаду, очки и забыла, что ищу. ― Сейчас весна. А ты болен такой болезнью, когда весной и осенью случаются обострения. Не знаю, как тебе раньше удавалось скрывать. Ты на колесах, что ли, сидел и они кончились? Так купим еще, я рецепт у маминого знакомого психиатра АлександрСергеича попрошу…

– Люд, я серьезно про пост.

В мгновение стало понятно, что салфеток я не найду и все теперь изменится от этой пропажи. Может, если оторвать от рулона туалетной бумаги лепесток, хотя бы что-то удастся спасти? Дошла до туалета. Вернулась с пустыми руками ― бумагу я купить забыла.

– Серьезно? Серьезно ― это значит, что я должна теперь тебе кашки на воде варить и капусту квасить? Так ты знаешь, что я этого не люблю и не буду.

– Люд, во-первых, я никогда не просил ничего квасить.

Кажется, мне удалось-таки вывести его из себя.

– А во-вторых, пост совсем не в том, чтобы жевать мокрый и соленый капустный лист. Ты просто еще не знаешь, но если хочешь ― расскажу.

Заслушавшись, машинально поставила левую ногу на стул, локтем правой облокотилась на согнутое колено. Любимая поза почти успокоила, и, взяв себя в руки, я снова перешла на свистящий шепот. Процедила:

– Как жить будем?

Коля неприятно дернул головой, выражая недоумение:

– А что изменилось? Как жили, так и продолжим. И по мне, так неплохо жили. Вы с Олегом те же, я все тот же.

Тут он, конечно, малость, загнул.

– Так ты же теперь, этот, как правильно ― адепт?

Коля улыбнулся, на секунду превратившись в прежнего.

– Христианин. Православный.

– Да хоть черт лысый.

Коленька затвердел телом:

– Люд, при мне не чертыхайся больше, пожалуйста. Не вспоминай сатану, не призывай нечистую силу, она может появиться и начать строить козни.

– Коль, это ж чистой воды обскурантизм.

– Как скажешь, а чертыхаться при мне не надо.

24 марта

Как же холодно ― сил никаких нет. Каждый день смотрю прогноз погоды, а он никуда от минус десяти не уходит. Друзья шлют фотографии из разных стран. У них все цветет, фрукты появились, а я каждый день думаю купить «кошки» на ботинки, чтобы не скользить по противному ледяному снегу. Останавливает лень и нежелание ходить в уродской обуви. Обувь должна быть красивой. Всегда.

Сделала открытие местного масштаба: Олег моей новости не удивился и поразительно спокойно ее воспринял. Пока я истерила, он с мягкого дивана терпеливо выслушивал мои выкрикивания, всхлипывания. Будто давно догадался, что с Колей произошло. Будто знал, что теперь все будет иначе.

Когда я выдохлась и замолчала, в очередной раз пересказав произошедшее, прошел к Коле и плотно закрыл перед моим носом дверь, чтобы я не услышала ни полслова. Прошла неделя. Ни тот ни другой не рассказали, что там между ними случилось, а мне ужасно интересно.

Я обиделась (скорее, сделала вид, что обиделась), но в квартире стало мрачно, холодно и душно одновременно. В нормальной семье от конфликта можно сбежать на работу, мне бежать было некуда: в лаборатории меня ждали те же Коля и Олег.

Долго гулять по мартовской Москве тоже непросто: вроде и понятно, что весна неотвратимо приближается, но последние три дня дул пронизывающий до остова сильный ветер, а с неба сыпалась грязь. Мелкая, колючая. Не дождь или мокрый снег, а именно грязь. И воздух пах не весной, а грязью.

Вчера, поняв, что больше не в состоянии находиться на пятачке лаборатории с Колей и Олегом, вернулась домой рано. Села боком к окну. Так, чтобы и видеть, и не замечать улицу, а ноги уместить на табуретку. Почти не разжимая сведенных раздражением челюстей, приказала Алисе включить «любую аудиокнигу». Замявшись на мгновение, компьютерная союзница неизменно добродушно произнесла: «Любая аудиокнига. Николай Лесков. «Смех и горе». Читает Иван Литвинов. Включаю».

На самом деле мне было все равно, что зазвучит, лишь бы голос был нормальный, человеческий, а интонации живые: тягостное молчание да скрипучие односложные реплики парней убивали все живое вокруг, включая меня.

Опершись о подоконник, задумалась – что дальше.

Понятия не имею, сколько я так просидела. Возможно, несколько часов. «Включилась» неожиданно – в голову начал проникать теплый бархатный баритон чтеца: «Так помаленьку устраиваясь и поучаясь, сижу я однажды пред вечером у себя дома и вижу, что ко мне на двор въехала пара лошадей в небольшом тарантасике, и из него выходит очень небольшой человечек, совсем похожий с виду на художника: матовый, бледный брюнетик, с длинными, черными, прямыми волосами, с бородкой и с подвязанными черною косынкой ушами. Походка легкая и осторожная: совсем петербургская золотуха и мозоли, а глаза серые, большие, очень добрые и располагающие…»

Смеясь, заметалась по комнате ― настолько образ, созданный Лесковым, походил на моего полностью отощавшего Коленьку. И походка его описана, и глаза. Не хватало только косынки.

Насмеявшись и слегка успокоившись, вдруг подумала вести дневник, чего не делала с подросткового возраста, когда у каждой девочки была особая тетрадочка, исписанная потаенными мыслями. Сразу постановила писать не каждый день, но регулярно: вон Лесков целую книгу от руки записал, не лень было. Попробую и я. Обещать ничего не буду даже самой себе, но интересно, что из этой затеи выйдет.

С талантом Николая Семеновича конкурировать бессмысленно, но и задачи такой нет. Твердо решив не подражать писателю, достала из ящика блокнот из экобумаги и ручку с лого нашей конторы, подаренные отделом рекламы на Новый год, перешла за стол и стала думать, что бы такого знаменательного написать.

«Такого» на ум ничего не приходило, поэтому я начала с хлеба. Тем более что Коля продолжал безошибочно распознавать его.

26 марта

Не думала, что так быстро сделаю новую запись. Но вчера поздно вечером произошло событие, которым я должна с кем-то поделиться, хотя бы с блокнотиком, иначе меня разорвет на тысячу мелких хомячков.

Ко мне постучался Олег. Это было само по себе удивительно, поскольку Олег такой привычки не имея, просто входил. Постучав, попросил разрешения зайти, спросил, не отвлекает ли. Украдкой осмотрела себя ― вдруг я превратилась в Королеву, или в Чеширского Кота, или, на худой конец, в Белого кролика с перчатками и веером. Увы, на мне были тапочки, джинсы и старый свитер ― костюм явно не из кэрролловской «Алисы в Стране чудес».

Я уже собралась обидеться: видимо, муж призвал в союзники британский этикет, лишь бы не извиняться, что держит меня в безвестности, и тут он спросил, свободна ли я в воскресенье. Пришлось проглотить язвительный ответ, что это мой законный выходной, ― иначе не узнать, что он задумал.

– У тебя ведь есть юбка? – не дождавшись ответа, спросил он.

Хороший вопрос. Просто отличный после недельного молчания. Олежка всегда умел привлечь к себе внимание. Что ж, буду держать паузу, посмотрим, кто кого переиграет.

– Завтра будь готова к семи тридцати. Надень юбку и платок не забудь. На службу пойдем.

– Куда?

– На службу.

Повторив, быстро пошел к выходу, надеясь убежать от моих воплей.

– Завтра? Утра? Семь тридцать утра – в воскресенье такого времени нет! Воскресенье начинается с четырнадцати часов утра. В крайнем случае с двенадцати, а до того воскресенья не существует, и ты это прекрасно знаешь. И какой платок тебе нужен? У меня есть упаковка бумажных ― подойдет?

Ехидничала я в пустоту. Олег исчез. И тут, прокрутив мысленно наш диалог, я поняла, что он произнес слово «служба». В моей системе координат служба была в армии. В крайнем случае так можно было назвать работу. Ни то ни другое не складывалось с юбкой и выходным. Но Олег работу так никогда не называл. И зачем бы ему туда тащиться в такую рань?

Воскресенье наступит через несколько часов, а я так и не решила, хочу «быть готова в семь тридцать» или продолжить спать. На одной чаше весов лежало любопытство, на другой ― потерянный выходной.

28 марта

По-хорошему, эту запись надо было сделать еще вчера. Но события воскресенья измотали меня вконец, поэтому пишу только сейчас.

Спала я плохо. С метаниями и пробуждениями. Но странный, хоть и прерывистый сон продолжался, переходя из серии в серию. Снилось, будто я еду к друзьям за борщом, чтобы накормить сына (у меня нет сына). К ним добралась на троллейбусе, они опрокинули в тарелку половник. Рванула обратно, а на улице пробка, поэтому беру такси, понимая, что ребенок голодный. Еду кругами, но добираюсь… к маме, у которой мы, оказывается, и живем с этим ребенком, но без папы. Несу тарелку, боясь расплескать, а сын уже ест борщ ― соседка поделилась. Смотрю: в моей тарелке немного жижи, в которой плавает кусок мяса и штук пять мелких луковичек севка. Мне и обидно, что я зря таскалась, и радостно, что ребенок сыт.

В таком внутреннем раздрае и проснулась, не понимая, чего от меня хочет будильник, тренькающий в шесть тридцать. Полежала немного и начала осваивать действительность, первым делом вспомнив, что выход в семь тридцать предполагал подъем на час раньше.

Ванная была свободна: опасаясь моей утренней активности, мальчики затаились в своих комнатах, выжидая, пока я приведу себя в порядок. Мысленно проговаривая монолог-приговор, я выдавливала зубную пасту на щетку, машинально отмечая, что она вдруг приобрела зеленоватый оттенок и почему-то вместо того, чтобы остаться сверху плотным кусочком с задранным вверх хвостиком, неожиданно стала впитываться вглубь щетки. А потом над ней взмыл вверх и поплыл к носу мыльный пузырь новомодного геля для душа.

Вытеревшись наспех, поскольку время поджимало, я, скрежеща зубами, втайне продумывала план мести за необходимость натягивать колготки на чуть влажные конечности. Меня поймет любая женщина, работающая в офисе с жестким графиком и обязательным дресс-кодом: тонкий материал ожидаемо перекрутился вокруг ноги и, несмотря на все попытки исправить положение, сжал ее в плотное удушливое кольцо. Мне показалось, что на шее затягивается удавка. Сняла, а колготки остались в той же позе свернувшейся кольцами Нагайны. Достала новые.

Через пятнадцать минут вышла в залу. Сонные парни яростно что-то обсуждали, но, увидев меня, стихли.

– О, Господи! ― простонал Коля и, издав звук сдувшегося шарика, бросился к себе в комнату.

Олег ехидно прищурился:

– Людк, а Людк! Глянь, че делается, – произнес он голосом актрисы Нины Дорошиной любимую фразу из фильма «Любовь и голуби». И продолжил: ― Людк, а ты в церкви-то бывала?

Ничего не подозревая, честно призналась, что «эта ваша религия меня никогда не интересовала». Мне в церкви было не по себе, неуютно что ли. Пару раз заходила в музеи в бывших церквях, но прикола ― зачем смотреть на иконы как на картины – не поняла и быстро ушла. Хотя одна выставка старинных украшений и вышивок мне понравилась. Я бы даже пару украшений там купила, но стоили они как крыло самолета.

– А почему ты об этом спрашиваешь в семь утра? Другого времени не нашлось?

– Так мы вроде как туда и собирались, о чем я тебя предупредил накануне.

– Ты сказал «пойдем на службу», я точно помню. О церкви речи не было.

– Так служба в церкви и бывает. А где еще?

– Я решила, что ты ополоумел и начал так называть нашу лабораторию.

– Ясно.

Олег затих, и тут, судя по выражению лица, его осенило:

– Ты хочешь сказать, что не видела, в чем женщины ходят в церковь?

– Милый! Ты, конечно, очень умный и талантливый. А местами даже гениальный. Что нисколько не мешает мне сегодня злиться на тебя, – сквозь зубы прошипела я и напомнила, что в двадцать первом веке никто не имеет права мне указывать, как одеваться. И что, надев юбку, я и без того пошла ему навстречу.