скачать книгу бесплатно
Смотри, как я ухожу
Мария Косовская
Сборник рассказов и повестей «Смотри, как я ухожу» – это современная женская проза. Рассказы и повести объединены темой несвоевременной любви. У всех героев это чувство приходит не вовремя: оказывается безответным, как в рассказе «Салмыш и берёза»; слишком ранним, как в повести «Жуки, улитки и гекконы», или осознаётся героями тогда, когда уже ничего нельзя исправить, как в рассказах «Нити» и «Сундук». Эта книга – о тоске по любви, о сожалении от потери, о понимании того, как быстротечна человеческая связь.
Мария Косовская
Смотри, как я ухожу
Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей
© М. Косовская, текст, 2023
© А. Маркина, оформление, обложка, 2023
© Формаслов, макет, 2023
Барби
Рассказ
Летом Надя жила у бабушки на даче под Новомосковском и дружила с Алиной, которая была на год старше и закончила уже третий класс. Алина лучше одевалась, лучше знала таблицу умножения, говорила на двух иностранных языках – английском и немецком, и волосы её лежали белокурыми локонами. Алина считала себя королевой. Так отчасти и было, ведь папа её служил в ГДР, и всё, от внешности до поведения Алины, несло на себе отпечаток другого, неизвестного мира, из которого она приехала на лето к бабушке в Советский Союз.
Дачи находились в разных концах садового товарищества. Надин участок, вернее, бабушкин, располагался первым у входа, и Надя сразу после завтрака садилась у окна ждать, когда Алина и её бабушка пойдут от автобусной остановки. Они проходили часов около двенадцати, и Надя, едва высидев положенные полчаса, за которые, по её расчётам, Алина с бабушкой доберутся до своего участка, отправлялась к ним в гости.
Идя по грунтовой дороге, засыпанной породой из ближайшего терриконика, Надя обрывала с торчащих сквозь заборы веток крыжовник, малину, вишню, ябло-ки-«залепухи» и черноплодную рябину, от которой губы и язык синели. Надя шла и фантазировала, что идёт по сказочной дороге, как Элли из «Волшебника Изумрудного города», только дорога эта не из жёлтого кирпича, а из чёрной угольной пыли и мелких камней, отнесённых ногами дачников на обочины.
Дружить с Алиной было трудно. Она командовала, решала, во что играть, и, чуть что, сразу обижалась. Тогда Наде приходилось отправляться в обратный путь. Пополдничав клубникой с молоком, Надя бралась было помогать бабушке – рубить для кур траву или полоть луковую грядку, но это быстро надоедало, и она, наплевав на гордость, шла к Алине мириться.
Алина снисходительно принимала извинения Нади и вела играть под яблоню, где на покрывале были разложены вещи, какие даже представить себе не могла обычная советская девочка: блокнот на салатовой пружине; радужный пенал на молнии; карандаши, рисующие сразу пятью цветами; линейка с меняющимся изображением: то зебра, то гепард; чёрная сумка с крышкой-мышонком, которого, оказывается, зовут Микки-Маус, и об этом «у них» знает каждый дурак. Надя, конечно, хотела бы хоть что-то подобное иметь, но не слишком думала об этом. Надю завораживала, притягивала и гипнотизировала только одна игрушка – кукла Барби.
Барби!
Предмет обожания, запредельная мечта! Красивое личико, изящные руки, длинные ноги, которые кокетливо оставались сдвинутыми и чуть согнутыми в пластиковых коленях, когда куклу сажали. А какие у Барби были наряды! Воздушные платья, похожие на зефир, узкие брючки, разноцветные кофточки, сумочки, сапоги, даже туфли на каблуках! Всё это не шло ни в какое сравнение с топорными пупсами в трусах и пухлыми куклами в ситцевых сарафанах, сделанными в СССР.
Алина не давала Наде играть в Барби, разрешала только смотреть, как играет сама: переодевала, наряжая то на бал, то на прогулку, подолгу вертела ею у игрушечного зеркала, что-то рассказывая жеманным голосом, как если бы это говорила сама Барби, потом кукла шла по магазинам или пила в кафе чай из маленьких серебристых чашечек, встречалась с Кеном, они танцевали, ложились спать, а затем Алина укладывала Барби в пластиковую прозрачную коробку и убирала до следующей игры. Надя смотрела на куклу и мечтала о ней, мечтала так, что готова была на воровство: дождаться, когда Алина выйдет в туалет, схватить Барби, спрятаться с ней под кустом смородины и поиграть хотя бы десять минуток, а потом пусть придут и арестуют её. Но на это Надя так и не решилась.
Когда лето кончилось и Надя вернулась домой, она попросила маму купить куклу Барби.
– Где же я её тебе куплю? У нас не продают таких кукол.
После того лета Надя не виделась с Алиной. То ли Алина не приезжала из своей Германии в Новомосковск, то ли приезжала, но не совпадала с Надей, которая всё больше времени проводила в городе, со своими школьными друзьями.
Потом у Нади и всех остальных началась новая жизнь: старшие классы и перестройка, «Юпи» и ваучеры, приватизация и закрытие шахт, нищета родителей и поступление в институт в Москве. Воспоминания об Алине растаяли, как след самолёта в небе. Осталась память о кукле Барби – её несбывшейся мечте.
* * *
После первого семестра Надя не поехала домой к родителям, осталась в Москве и устроилась на работу. Продавцом дублёнок в «Лужники». На рынок нужно было приходить к семи, надевать вместо своего пуховика дублёнку и ходить в ней вдоль ряда, выкрикивая нехитрое рекламное объявление. Надя стеснялась. Несмелым голосом взывала она к покупателям:
– Дублёнки, посмотрите, дублёнки. Очень хорошие. Отличное качество. Пожалуйста, можно примерить.
– Что ты как раненая? – говорил Мусса, хозяин точки, кривоногий и коренастый азербайджанец со всклоченной бородой и большими залысинами на покатом лбу.
На дублёнки никто внимания не обращал, её отпихивали, едва скользнув взглядом по раскрасневшемуся от мороза лицу. В час пик, часов в одиннадцать, на рынке начиналась давка и стоял такой гвалт, что Надино неуверенное «очень хорошие» терялось в разнородных, но туго сотканных между собой звуках.
На второй день Мусса прямо с утра сообщил Наде, что работает она последнюю смену. Надя расплакалась. Её первый раз в жизни увольняли. Весь день она ходила молча, не могла, сколько ни пыталась, выжать из себя ни слова. Сын Муссы, пятнадцатилетний Алибек, весь день о чём-то спорил с отцом на азербайджанском. Юля, вторая продавщица, удивлялась:
– Смотри, какой наглый стал. Как с батьком говорит. Удивительно прямо.
Вечером Мусса, вручая Наде бумажку в сто тысяч – оплату за день, сказал:
– Завтра приходи. Даю тебе ещё шанс.
Юля, смешливая и лёгкая в отношении ко всему хохлушка, миловидная и темноглазая, чертила себе стрелки вокруг глаз, обводила губы красным карандашом, полностью выщипывала, а потом рисовала тонкие брови, как делали почему-то все женщины рынка. В сочетании с замёрзшим Юлиным лицом выглядело это комично. Зато Юля на рынке была своей. Она взяла над Надей шефство. У неё-то Надя и переняла интонацию и нужный – торговый – тембр, который заставлял людей оборачиваться и всматриваться в неё. Вскоре Надя уже без стеснения орала, чуть гнусавя и растягивая слова:
– Дублё-о-оночки, натуральные дублё-о-о-оночки! Не-до-о-орого! Разные ра-а-азмерчики, модельки, цвета-а-а!
Была в этом слащавом речитативе какая-то магия, которая помогала Наде мимикрировать, становиться как все. Она уже не казалась себе нелепой и уверенно врала покупателям про европейское качество и большой ассортимент, а потом вела в контейнер «примерить», где Алибек и Мусса закидывали растерянного человека «модными модельками» и «хорошими вариантиками». Покупатели Наде верили, и продажи она подняла. По окончанию седьмого дня работы Алибек вместе с зарплатой дал Наде премию – двести тысяч – и пошёл провожать её до метро.
Они шли молча. Надя, которая весь день была в новой приталенной дублёнке с меховой оторочкой на капюшоне («Як куколка», – говорила Юля), теперь стеснялась своего заношенного пуховика с тёмными, затёртыми рукавами. Алибек непроницаемо молчал, так как плохо говорил по-русски. Надя исподтишка за ним наблюдала, не понимая, зачем он с ней идёт. Юный, с нежной розоватой кожей, с пушком первых усов и густыми, сросшимися, как у отца, бровями, он был красив, но по-своему, по-азербайджански. У станции «Спортивная» Алибек посмотрел на неё большими глазами в обрамлении густых ресниц и протянул целлофановый пакет. Надя заглянула. Внутри лежали шоколадные батончики «Марс», «Сникерс» и «Нате», каждого по две штуки.
– Чё же тут непонятного? Влюбился Алибечек в тебя, – говорила на следующий день Юля, пока они ели дымящиеся на морозе хот-доги и пили из пластиковых стаканчиков кофе «три в одном».
– Да ну, брось! – Надя, задохнувшись от какого-то непонятного волнения, сделала большой глоток кофе, и ей обожгло горло.
– А шо брось-то? У него на лице написано.
– И что мне теперь делать?
– Радуйся! Це ангел-хранитель тебе. Или ты думаешь, у нас як на курорте?
Просыпаться в пять утра было мучительно. Надя чистила зубы, умывалась, одевалась и ела бутерброды, не открывая глаза. Её тело по-детски требовало сна, но сама Надя, приученная к слову «надо», умела эту слабость побеждать. Собираясь, она надевала всё самое тёплое: несколько кофт, шерстяные колготки, стёганые штаны, пуховик, шапку и обязательно шарф, которым можно будет замотаться до глаз, чтобы не отморозить щёки.
В семь утра рынок «Лужники» можно было даже назвать красивым. Белые ряды контейнеров тянулись в сумраке наступающего дня. Воздух был заполнен ещё не зловонием, а молочной дымкой инея, который искрился в свете непотушенных фонарей. Наде нравилось, что мало народу и видно, как уходит вдаль главная торговая аллея, как медленно и сонно копошатся, раскладывая товары, продавцы, как возвышается каменный Ленин и смотрит на весь этот зарождающийся капитализм со своей недосягаемой коммунистической высоты.
Надя доходила до своей палатки, где уже возился Алибек, который, кажется, ночевал здесь же. Он развешивал дублёнки и шубы вдоль ряда на специальные металлические стойки с грубо приваренными перекладинами. Надя заходила внутрь контейнера, переодевалась в новую, самую ладную модель дублёнки и шла на улицу, прохаживалась вдоль ряда, притопывая и припрыгивая, чтобы не так отмораживались пальцы в плохоньких сапогах.
– Донду?[1 - Замёрзла? (азерб.)] – смеялся Алибек.
– Замёрзла, – улыбалась Надя.
Тогда Алибек приносил свой термос и наливал им обоим крепкий чай: ей – в крышку, себе – в грязную металлическую кружку Муссы. Они пили, сидя на табуретках и стесняясь посмотреть друг другу в лицо. Алибек нарезал раскладным ножичком батончик «Нате» на кусочки.
– Фындык[2 - Фундук (азерб.).], – говорил он.
– Я «Баунти» люблю. Райское наслаждение, – пожимала плечами Надя.
Мусса притаскивал куртки-пилоты с другой точки, начинал командовать, ругаться: по-русски на Надю, по-азербайджански на Алибека. Прибегала вечно опаздывающая Юля. Наваждение утра рассеивалось, и начинался обычный суматошный день.
Побирающихся цыган Надя заметила с первого дня. Они проходили вдоль ряда раза четыре-пять за день. Шли рассеянным в толпе, растянутым косяком. Впереди обычно катил на деревянной самодельной тележке старый безногий цыган. В руках он держал специальные деревянные бруски, которыми отталкивался от асфальта. Грязный, оборванный, легко одетый, он вызывал у Нади жалостливый спазм в груди. Однажды она даже бросила в его коробку, зажатую между обрубками ног, небольшого номинала купюру. Цыган остановился, нагло посмотрел на неё и беззубо оскалился. У Нади побежала изморозь по рукам.
Юля, проходя мимо неё, подавилась от смеха песочным коржиком.
– Это тебе у него надо милостыню просить.
За безногим цыганом, мелькая в толпе, шли дети – десяток, а может, два, сосчитать было трудно. Они быстро проскакивали, как рыбки-гуппи, между людьми. Дальше шли цыганские женщины: ярко одетые, в юбках с воланами, в расписных шерстяных платках. Они несли на руках младенцев, завёрнутых в пуховые шали. Иногда цыганки приставали к людям, попрошайничали или предлагали погадать, но чаще просто молча шли. Надя думала, что, наверное, эта торговая аллея не основное место их работы, поэтому они не усердствуют. Но зачем они ходят, словно заведённые, по одному кругу и всегда почему-то в одном направлении: от центра к краю? Замыкала цыганскую кавалькаду мамка – полная и укутанная в несколько платков старуха с огромной клетчатой сумкой, как у челноков. Она не была так уж сильно похожа на цыганку: ни цветных воланов, ни длинных серёжек или ярких бус, – она больше походила на пожилую смуглую женщину-оптовика.
Надя прохаживалась вдоль ряда, больно притопывая (отмерзал на левой ноге большой палец) и зазывая покупателей, когда заметила мужчину в хорошей шапке. Он был выше всех и лицо имел хоть и одутловатое, но немного не здешнее, благородное, хорошо выбритое. Такие лица бывают у потомственных военных. Безногий цыган на своей тележке юркнул к военному и вытащил из его кармана кошелёк. Живо передав его в руки мальчишки, безногий свернул в боковой проход. Нечаянно Надя увидела всю цепочку, по которой стремительно перекинули украденный кошелёк: два пацана, девочка, женщина и старуха, которая спрятала его в свой баул и сразу же пошла в противоположную сторону.
– Украли! Бумажник украли! – Лицо мужчины вытянулось, приоткрылся рот. Он растерянно озирался. – Товарищи! Вы не видели? Вот только что! Весь оклад, товарищи!
– Какие тебе товарищи? – сострила торгашка с соседней точки, полная неопрятная баба, которая продавала джинсы. – Тут у нас одни господа.
– Милиция! Милиция! – кричал мужчина.
Надя увидела его в последний раз: обвисшие щёки его дрожали. И тут же вокруг него сгрудились люди и скрыли его от Надиных глаз. Несколько цыганят мелькнули в толпе, мимо Нади прошествовали милиционеры. Надя дёрнулась было за ними, но Юля ухватила её за рукав:
– Ты куды?
– Я видела всё. Я – свидетель.
Юля посмотрела на неё внимательно, и Надя удивилась, какими жёсткими вдруг стали черты её лица.
– Хошь – иди. Только сымай дублёнку. Меня Мусса убьёт, если я тебя в его дублёнке отпущу.
– Мы же можем помочь, – растерянно сказала Надя и даже дёрнулась идти в сторону толпы. Но Юля не отпускала рукав.
– Не поможут мусора этому херу моржовому. Цыгане им отстёгивают.
– Да ладно!
– Прохладно. Стуканёшь на них – за палаткой прирежут. Так шо молчи в тряпочку. Зрозумила?
Надя молчала до конца дня, даже не выкрикивала своё «дублёночки» – не получалось. Вечером она шла домой обессиленная. Алибек шёл рядом и, как всегда, молчал. Перед входом в метро он протянул ей пакет. В нём лежало пять шоколадок «Баунти».
– Алибек, я не могу столько сладкого есть. Не надо мне их больше дарить, – Надя спрятала за спину руки.
Густые брови Алибека печально изогнулись, уголки рта поползли вниз. И зачем она это сказала? Что, в общаге некому было шоколадки отдать? Соседки умерли бы от счастья, увидев столько «Баунти». «Прости, Алибек», – хотела сказать Надя, но он уже шёл в сторону рынка.
На следующий день Надя не вышла на работу. Не смогла. Неподъёмная усталость навалилась на неё. Пытаясь утром разлепить веки, она поняла вдруг, что каменным стало всё тело, что ноги и руки больше не слушаются её, что она лучше умрёт, чем пойдёт на работу. «Семь дней без отдыха, – подумала она. – Возьму выходной».
Но днём её несколько раз настигали угрызения совести за то, что она не вышла без предупреждения. Надя просто лежала весь день, дважды поднимаясь, чтобы сварить пельменей. Мысль о том, что она подводит Юлю и Муссу, мешала расслабиться до конца, и она несколько раз собиралась встать, одеться, поехать. Но тело не слушалось. Оно взбунтовалось. У Нади, кажется, даже температура поднялась, но не было градусника, чтобы померить.
Надя вышла на работу на следующий день, и всё было в порядке. Никто её не ругал. Юля и Алибек будто и не заметили её вчерашнего отсутствия. А Мусса только попросил в следующий раз предупреждать. И всё потекло дальше, день за днём, дублёнка за дублёнкой. Только Алибек больше не ходил её провожать и не дарил шоколадок, хмуро смотрел издалека. Надя чувствовала его взгляд, оборачивалась, и он сразу же делал вид, будто ему нет до неё дела.
Надя уставала смертельно и не замечала уже зимней сказки по утрам. Но она свыкалась с рынком. Она чувствовала себя роботом: просыпалась, ехала на работу, с работы, спала. На эмоции сил не хватало. Так было даже легче. Не особо трогали беззакония, которые она замечала на рынке. Воры, мошенники, разводилы.
Прямо напротив палатки открылся «лохотрон» – «беспроигрышная» лотерея, где играли подставные, разводя доверчивых простаков. Это был заезд компьютерных лошадей. Две лошади выигрывали, и нужно было делать ставки, продолжая игру за всё возрастающий приз. Как можно было попадаться на такое? Однако люди велись, сами отдавали мошенникам все деньги, а потом, уже поняв, что их обманули, стенали, звали милицию, лезли в драку или падали на землю и бились головой об асфальт, до крови раня лицо. Лохотронщики отпихивали проигравшего, потерявшего всякое достоинство человека, а если попадался из буйных, быстро утихомиривали его за палаткой. Когда появлялась милиция, мошенники незаметно растворялись в толпе. Пострадавшего куда-то уводили. Но милиция вряд ли помогала жертвам. Надя видела, как радушно каждое утро здоровались лохотронщики и милицейский патруль.
Одна покупательница, полная женщина лет пятидесяти, которая искала внучке дублёнку, уже собиралась пойти в контейнер посмотреть все модели и цвета, когда ей вручили билетик беспроигрышной лотереи.
– Ой, пойду сыграю, – обрадовалась женщина. – И сразу вернусь.
– Вы не вернётесь, – понизив голос, сказала Надя.
– Почему же это?
– У вас денег не будет. Это развод.
Рядом мелькнуло смуглое лицо: острый нос, нарисованные брови. Одна из лохотронщиц. Верхняя губа её задралась, и рот оскалился, как у лисы. Наде даже померещилось, что девка зарычала. Покупательница, ничего не понимая, приветливо улыбнулась лохотронщице и послушно засеменила за Надей сквозь толпу.
Когда женщина ушла, так ничего и не купив, самый рослый из лохотронщиков, мужик с нездоровой кожей и рыжей недельной щетиной на лице, подошёл, поднял Надю за шиворот дублёнки и поволок за палатку. Надя от неожиданности не издала ни звука, она как-то оцепенела в его руках. У помойки за торговым рядом он приблизил к ней своё лицо и, обдавая перегаром, сказал:
– Ты чё, шавка, делаешь?
Надя смотрела в разъярённое лицо лохотронщика, в красные, налитые розы прыщей – и ощущала жар его ярости. Он мог её ударить, мог швырнуть на бордюр, мог тряхнуть так, что голова до хруста мотнулась бы на тонкой шее. И никто не помешал бы ему. Он – хищник, она – жертва. Ей остаётся только обречённо ждать, пока он решит, что с ней делать.
Юля тем временем сбегала за Муссой, который тут же примчался вместе с Алибеком.
– Порвёшь – будешь за дублёнку платить! – пригрозил Мусса рослому мужику. – Отпусти мой продавщица и пошли как мущины говорить.
Лохотронщик окинул Муссу взглядом. Тот был вдвое ниже, пузатый, в нелепой кепке. Но Мусса уверенно стоял, широко расставив свои кривые ноги, будто чувствовал силу за собой. Это подействовало. Лохотронщик отпустил Надю, и они отошли от палатки в сторону, туда, где между торговыми рядами открывался изнаночный, только для работников рынка, проход.
– Надь, ну вот шо ты лезешь до тех скотов? Я сама их ненавижу, а шо делать.
Надя зарыдала. Её трясло.
– Нянчусь с тобой, як с маленькой, – Юля обняла Надю, прижала к себе и стала укачивать, как ребёнка. – Всё, спокойся, а то по морде дам.
Проходя после разговора мимо Нади, лохотронщик презрительно плюнул ей под ноги. Надя не смогла на него даже посмотреть.
– Я тебе так скажу, – отчитывал их Мусса, когда вечером Надя с Юлей ждали свою зарплату, – этот говнюк дал отбой, потому что они не правы, хотели нашего покупателя обуть. Если бы не это, я бы тебя не спас. Понял меня? – Мусса строго посмотрел на Надю. Она кивнула. – Договоримся так: мы не трогаем их клиентов, они не трогают наших.
– Мусса, а ты шо, нам денег не дашь? – испуганно спросила Юля.
– Тебе дам. А вот этой, – он кивнул на Надю, – сегодня нет денег. Чтобы запомнила.
Надя почувствовала, как задрожал подбородок и в глазах стало расплываться. Не хотелось плакать перед Муссой, но слеза уже катилась по щеке. Надя отёрла её.
– Ладно, давай только без этого!
Но Надя уже не могла остановиться, слёзы полились ручьём.
– Ну началось! – Мусса махнул на неё рукой и вышел. Юля выскочила за ним.
В дальнем углу контейнера молча смотрел на Надю Алибек. Надя заметила его, засобиралась. Алибек бросил палку, которой снимал дублёнки с высокой перекладины, подошёл к Наде, вынул из кармана купюру и протянул ей.
– Зачем? – спросила Надя.
– Твой.
