Безумные рубиновые очерки

Он непонимающе насупился.

– Кто-то слил информацию ещё до того, как ты успел её получить. Как там было сказано про этот камушек? «Сложно идентифицировать, поскольку подобные элементы отсутствуют в перечне известных современной науке наименований»?

Дастин замер. Я пожал плечами.

– Этого ещё не хватало, – процедил он и, закрыв глаза, потёр виски. – Мало мне трупа, теперь придётся выяснять, кто сливает информацию. Опять.

– Что, не в первый раз?

Хоук скривился.

– Нет. Последние пару месяцев. Те дела были не мои, и не шибко громкие. Мы списали это на совпадение – мало ли откуда это могло вытечь? Но сейчас…

– А в чём проблема?

Дастин посмотрел на меня, как на человека, решившего лечить открытый перелом подорожником.

– Подарить тебе мозги, Ник? Пока не закончено следствие, делать какие-то выводы – само по себе преступление. Не говоря уже о том, что слив информации – это серьёзное нарушение.

– Кстати, о преступлениях. У вас пока нет никаких вариантов, что случилось с девушкой?

– Решил-таки заняться этим делом? – кисло спросил Дастин.

– Это моя работа.

– Которая мешает моей.

– Постараюсь быть тише воды, – я примирительно поднял руки. – Так как успехи? Что слышно? Расскажешь, что там с девочкой?

– Расскажу. Через пару годиков, когда ей стукнет двадцать один.

– Чёрт.

Он усмехнулся.

За исполнением законов, касающихся людей младше двадцати, в Уэйстбридже соответствующие органы следили особенно пристально.  Без согласия прямого представителя девочки Дастин не имел права распространять никакой информации о погибшей.

– А что её родители?

Хоук пожал плечами.

– Даже если я свяжу тебя с папашей, толку не будет. Пятнадцать минут назад отпустил его. С тем же успехом я мог допросить свой ботинок.

– Почему?

Хоук окинул меня таким взглядом, после которого стараешься поскорее прикрыть голову – неровен час запустит чем-нибудь потяжелее, но ответил:

– Такое ощущение, что они вообще не родственники. То есть о детстве-то её он рассказал более-менее сносно, но чем дальше, тем меньше информации. Не знает, ни чем она занималась, ни куда и с кем ходила. Сказал только, что была студенткой и, цитирую: «чересчур увлекалась наукой». Ни факультета, ни оценок, ни увлечений – ничего.

Я нахмурился.

– Пример отеческой любви и заботы. Почему ты не арестовал этого родителя года?

– За что? – развел руками Дастин. – За то, что оказался никудышным отцом? Всё твердил: «Я её плохо знал». Но за это, как правило, срок не дают. А надо бы. Он не смог сказать, где его дочь была вечером накануне убийства. Сказал только, что ушла из дома в районе шести.

Я поднял бровь.

– И тебя это не смутило?

Дастин вздохнул.

– Ник, ты удивишься, но это проблема многих родителей. Не он первый, не он последний. Я вёл дела и о пропажах, и об убийствах, и сложнее всего было докопаться до истины именно потому, что ни мамаши, ни папаши не могли толком сказать, чем заняты их дети. Работа, дом, Сеть – вот и вся история. А потом они рыдают, узнав, что их чадо по вечерам занималось не музыкой, а проституцией.

Я нахмурился. Да уж, не самая приятная реалия. Конечно, можно сказать, так было всегда – конфликты отцов и детей воспевались в искусстве ещё до Коллапса, но после конца света надеешься, что хоть что-то изменится. Впрочем, надежда – из тех, кому порой нужно давать по рукам, стоит ей забраться тебе под рубашку. Облапает душу и сбежит, хохоча над твоей доверчивостью. Сам я плохо ладил с детьми. Для меня это была неизведанная территория со своими правилами, которых я, увы или к счастью, уже не помнил, но то, о чём говорил Дастин, нет-нет да замечал. Когда речь идёт о выживании, трудно думать о каких-то психологиях. Моя мать на вопросы, где я таскаюсь по вечерам, чем увлекаюсь, и кто мои друзья, тоже бы вряд ли ответила. Она была слишком занята, пытаясь не дать мне умереть с голоду.

– В любом случае он тоже в поле зрения. Сейчас с ним работают ребята, подписывает бумаги, потом поедем на обыск. Конфискую технику. Надо же понять, какого чёрта девчонка оказалась в этом болоте…

– А если он причастен к этому делу? Что тогда?

Дастин задумчиво посмотрел на меня.

– Тогда я поступлю с ним так, как с любым убийцей, Мерри.

– Не боишься потерять его?

Дастин прищурился.

– Далеко не убежит, будь уверен.

– Поделишься контактами? – спросил я. – Не помешала бы пара комментариев.

– Ага. Может, тебе ещё и домашний адрес дать?

– Было бы неплохо.

Хоук закатил глаза.

– Столько лет, Мерри, и ты всё равно делаешь это.

– Делаю что?

– Мы о чём договаривались?

Я наигранно вздохнул и кивнул. Хоук прав: когда я стал репортёром, мы с Дастином заключили негласный договор.  Дружба не должна заставлять нас идти на сделки с совестью. Я не выдаю ему свои источники, он не разглашает мне тайны следствия. Во всяком случае, все. Одна из немногих моих привилегий в том, что я получаю официальную информацию раньше остальных (ну, до сегодняшнего дня). Случалось, что мы прикрывали друг другу спину, но это была, скорее, подстраховка, чем прямое нарушение нашего принципа «дружба – дружбой, а служба – службой». Стоит ли говорить, что балансировать между ними было так же легко, как идти по леске, натянутой между двумя небоскрёбами? Но мы справлялись.

– А что с камнем? Ну, с той побрякушкой, которая была на теле? Что значит «сложно идентифицировать»?

Дастин возвёл очи к небу.

– Купи себе, наконец, словарь. Это значит, что материал, из которого… Стой, ты опять пишешь?

Опять этот его фирменный взгляд – с укором, исподлобья.

– Всё уже написано и без меня, но держи и проверь.

Я встал, положил ему на стол коммуникатор и вернулся в исходную позицию. Дастин бросил на технику равнодушный взгляд и не шелохнулся.

– Материал, из которого сплавлен камень, создан из непонятных элементов. Геммологи не смогли его сертифицировать. А ещё он тихо фонит – с трудом засечёшь.

Я задумался. О том, что кулон – или что у неё там было? – имеет магическое происхождение, я даже не сомневался. Артефактов после Коллапса по миру разбросано – пруд пруди. За Стеной полно всяких древностей – от пластиковых крышек до целых сооружений, впитавших в себя лошадиную дозу дикой магии, подобно радиации проникающей в структуры материалов. Хранение артефактов без законного основания вроде предметного изучения в лабораториях было запрещено, но вещи, сохранившие эффект, так или иначе попадались всюду. Интересно, где девочка нашла эту штуку?

– Погоди, сплавлен?

– Угу. Искусственное происхождение. По составу напоминает турмалин, но с большим содержанием железа и ещё какой-то неизвестной примесью. Из неё же процентов на девяносто состоит кристаллизовавшаяся кровь.

Я тупо уставился на Дастина.

– И что это значит?

– Я понятия не имею, – раздражённо сказал он. – Одно знаю точно: кто-то в городе помышляет магией крови. И этого «кого-то» нет в системе обнаружения Купола. Дальше сам, или подсказать?

Возникла пауза.

– Ты думаешь, это мулдаси? – наконец спросил я, сам не веря, что это говорю.

Он шумно вздохнул.

– Рядом со Стеной найдено тело со следами, которые оставляет только магия крови – согласись, не то, чему можно научиться по книжкам. Врождённый эффект такого характера встречается в городе… Никогда. А единственные, кто ей пользуются с рождения, живут на пустоши недалеко от Уэйстбриджа и просто обожают людей, которые их туда выгнали. Добавь к этому неизвестный науке артефакт. Нет, Ник, я думаю, что это самоубийство.

Это было настолько неожиданно, что я даже не захотел язвить – мне в голову не пришло ни одной пристойной шутки.

Если бы Дастин сказал, что убил девчонку лично, я бы удивился меньше. Сама мысль о том, что цыгане-отщепенцы пробрались за Стену, казалась невероятной, но…

Воспоминания снова поскреблись где-то в районе солнечного сплетения – противно и неприятно, как кошка, которой срочно нужно выйти во двор глубокой ночью, когда ты только-только начал засыпать. Следующий вопрос я задал, понимая, что подбираюсь слишком близко к красной линии.

– Должна же быть какая-то причина? Может, их спровоцировали?

Не то чтобы мне хотелось защитить цыган, просто мой друг имел привычку делать поспешные выводы. Особенно когда чувства брали верх над разумом. Чаще всего это проявлялось в наших с ним отношениях, но никак не в работе. Он классный следователь, профессионал, читающий людей похлеще любого детектора лжи, но чем совершеннее система, тем серьёзнее сбой. Я вдруг подумал, что на этот раз его объективный взгляд может затуманить тень прошлого.

Дастин состроил презрительную гримасу и точно выплюнул слова:

– Ненависть считается за причину?

«Ещё как», – подумал я, глядя на его лицо, но промолчал, стараясь не сделать ещё крепче ледяную стену, которую Дастин планомерно начинал выстраивать между нами. Как всегда, когда мы хоть на шаг подходили к теме смерти его родителей.

– Что им девчонка-то сделала?

– Ты думаешь, я не сомневаюсь? – вздохнул Дастин, уставившись в стол. – Но если я прав? Мы снова возвращаемся к событиям двадцатилетней давности? Опять гора нераскрытых преступлений и преступники, которых невозможно поймать?

– Будешь трубить тревогу?

Дастин покусал губу.

– Пока нет. Нечем подкрепить, кроме этого кулона, магии крови и…

– Воспоминаний и закрытого дела, – ляпнул я.

– Именно, – устало ответил Дастин. – И если я прав, это будет отличным поводом, наконец, навсегда убрать от стен города этих выродков.

Чертовски грубо. Ужасно бесчеловечно. Но если мой друг прав, дело – дрянь. В прошлый раз цыгане залили город кровью, было страшно выходить на улицу. А если нет? Он будет искать не убийцу, а гнаться за призраками.

– Ты ведь понимаешь, что если вы это напишете, будет суд, а я лично отверну тебе башку? – спросил Дастин, глядя на меня исподлобья.

Я сменил тему.

– Можно посмотреть на украшение?

– Сходи в ювелирку, – бросил Дастин. – Может, наконец купишь Хейзерфилд кольцо.

Я поморщился. Хоук противно усмехнулся.

– Зачем тебе этот камень?

– Сделаю пару фото. Или это тоже запрещено?

– Тебе, Мерри, даже находиться здесь запрещено, – укоряющее сказал Дастин. – А ты развалился в кресле в кабинете главного следователя и требуешь, чтобы тебе показали вещдоки… И не смотри на меня так, ясно? Я сказал «нет».

9

– Потрясающая вещь.

Я склонился над сверкающим розоватым камнем карат эдак в сто на тонкой золотой цепочке. Трудно представить, сколько стоит такое чудо. Точнее, стоило бы, если бы его признали драгоценным. Украшение покоилось в прозрачном контейнере с этикеткой, пластик немного размывал картинку, да и освещение в этой комнатушке было далеко не студийным, но даже так можно было разглядеть, насколько искусно постарался ювелир. В центре – большая гладкая грань, почти круглая, если бы не одно «но»: от неё расходились другие, настолько крошечные, что их трудно было сосчитать. Основание камня – такой же многоугольник, только шире.

В комнатушке, где хранились вещдоки, мы с Хоуком торчали уже минут двадцать. Я устроил камню настоящую фотосессию – любая модель бы обзавидовалась. Рядом в таких же коробочках лежало ещё несколько кулончиков – дешёвки, которые подростки любят скупать в оккультных лавках.

– Ну? Насмотрелся? – сварливо спросил Дастин.

Я просил, я умолял, давил на жалость и взывал к нашей вечной дружбе. В итоге Хоук сдался на обещании подарить ему ящик пива. «Не принесёшь, прикончу», – пообещал он, но что-то мне подсказывало, что моё представление доставило ему куда больше удовольствия. Нет, мой друг не играл высокомерную сволочь. Он ею был. Но в то же время я знал, как он ко мне относится, поэтому спектакль для единственного зрителя я ставил без чувства, что меня унижают. Работало безотказно. Кроме того случая, когда я просил его уступить свидание с одной малышкой – я тогда ещё не встречался с Хитер. В очередной раз. Но жизнь продолжалась, и мне хотелось приятных эмоций. Дастину тоже. К счастью, мы оба часто оказались достаточно умны, чтобы не поссориться из-за призрачного шанса, что эта девушка – и есть наша судьба. Поэтому мы оба решили послать её куда подальше и отправились в бар.

– И как такая вещица попала к простой уэйстбриджской девчонке?

– Чёрт её знает. Вполне возможно, что это пустышка. Так, полумагическая игрушка, выращенная в какой-нибудь подпольной лаборатории.

– А может, эта штука стоит целое состояние, – задумчиво сказал я. – Тогда можно понять, почему девчонку решили убрать. И не факт, что цыгане. А что говорит её отец?

Дастин вздохнул.

– Сказал, что никогда не обращал внимания, что она там надевает. Мол, у неё таких побрякушек было пруд пруди.

– По мне, так он врёт, – сказал я. – Или недоговаривает. Ощущение, что он не особо хочет, чтобы преступника поймали.

Я ждал очередного испытания ядерного сарказма, но Дастин пожал плечами и, невидящим взглядом уставившись на украшение, ответил:

– Может, и не хочет.

– Прости?

Дастин даже не посмотрел на меня.

– Иногда проще забыть и жить дальше. Не хочется ни мести, ни правды, просто покоя, потому что сил больше нет. Я с такими не раз общался. Уставшие, посеревшие и поседевшие. А ты вынужден задавать им вопросы, снова и снова, заставляя переживать этот ужас раз за разом.

Я кивнул, но сейчас не совсем понимал, говорит Дастин об отце девочки или просто рефлексирует. Впрочем, я его мысли разделял. В этом плане наши с ним должностные обязанности совпадали в полной мере. Я терпеть не могу общаться с семьями погибших. Сейчас, когда я научился не пропускать через себя (во всяком случае, целиком), всё, о чём мне рассказывают, и отделять чужую боль от своей, работать стало намного легче, но от этого ты не перестаёшь чувствовать себя последней сволочью. Пусть и той, которая преследует высокие цели.

– Пожалуй, – ответил я.

– Всё, пошёл отсюда, – резко сказал Дастин, точно очнувшись. – Увидит кто, будут вопросы. А я не люблю, когда мне задают вопросы, потому что это моя работа.

Я хмыкнул.

– Я загляну завтра?

– Надо будет предупредить Файнс, чтобы не пропускала тебя даже за деньги.

– К часу управишься?

– Не знаю, всё зависит от того, как пойдёт наш разговор. Мне ещё надо составить запрос на распечатку звонков.

Осталось последнее, что я от него хотел. Я скрестил пальцы.

– Можно, мы напишем об этом сегодня? Ну, про камень и всё остальное? С официальными комментариями? Кроме домыслов о цыганах?

Дастин посмотрел на меня задумчиво, как родитель, решающий, отпустить ребёнка на вечернюю дискотеку или заставить делать уроки.

– Только не трогайте папашу, – сказал он, наконец. – Эти идиоты из «Хайварс» и так подняли лишний шум.

– Йес!

– А теперь убирайся, у меня кончился перерыв.

Мы попрощались. Правда, далеко я не ушёл: вспомнил, что оставил коммуникатор у него на столе. Мысленно прокрутив сцену, где Дастин даже не прикоснулся к нему, чтобы проверить, идёт ли запись, я улыбнулся.

– Плохая примета, – буркнул он мне напоследок.

Что ж, у меня на руках было не так много карт. Я скинул Хитер информацию, которую узнал от Дастина (то есть, практически ничего нового, зато теперь это официально наша информация, а не списанная с чужих страниц) и подумал, что делать дальше. Я определённо загорелся этой историей. Особенно меня заинтересовал папаша. Я дал себе слово, что непременно поговорю с ним. Осталось понять, как именно это сделать.

Мысль, как всегда, посетила неожиданно. Что может вдохновить сильнее, чем очаровательная мордашка? Древние об этом знали наверняка, потому и придумали всяких муз. Мою звали Ева.

– Цветочек мой…

– Отстань, я тебе ничего не скажу, – перебила она меня, не отрывая взгляд от компьютера.

Я фыркнул.

– Может, я просто хотел сделать комплимент?

– Мерри, – она окинула меня таким взглядом, каким меня окидывают девушки, считающие, что я оскорбил их приглашением на обед. – Ты никогда ничего не говоришь «просто». Чего тебе нужно?

Я склонился над стойкой – поближе к Еве.

– Всего ничего – контакты или адрес отца умершей девушки.

Ева посмотрела на меня, как на психа. Понимаю её недоумение. Я бы дал себе в челюсть.

– А ты не слишком обнаглел?

– Милая, – я, как советовал Гардо, подключил всё своё обаяние, – ты ведь меня сто лет знаешь. Никто ни за что и никогда не поймёт, что я услышал это от тебя. Можешь прошептать мне на ушко, а я сделаю вид, что нежно чмокнул тебя в щёчку.

Ева бросила на меня укоряющий взгляд.

– Прости, по-настоящему не могу. Я уже занят. Впрочем, спроси у моей девочки, как легко со мной живётся – порадуешься, что тебе не досталось такого счастья. Так что давай сделаем друг дружке одолжение – ты мне – информацию, а я пообещаю, что не буду претендовать на роль твоего парня.

Я подмигнул ей. У неё дрожали губы, и уже покраснели щёки. Как у человека, который едва сдерживает смех.

Когда она убрала руку от лица, я продолжал улыбаться.

– Мерри, ты…

– Знаю-знаю, невозможен.

На этот раз я улыбнулся без театральности. Ева вздохнула.

– Это конфиденциальная информация, Никки. Так что при всей моей к тебе любви, ничего сказать не могу. Потому что сама понятия не имею.

Я улыбнулся.

– Но если б знала?..

– Думаю, мы бы договорились, красавчик, – усмехнулась Ева.

Я подмигнул ей и уже собрался уходить, как она тихонько сказала:

– Один хмурый тип поедет на обыск на серой «Хамри». Минут через двадцать можно поймать его на крытой восточной стоянке. Дальше сам разбирайся.

Я крутанулся на месте, послал Еве воздушный поцелуй через полкоридора и ускорил шаг.

А через мгновение меня ужалила мысль, от которой стало почти физически больно. Еву ведь и вправду очень легко… провести. Может, я не единственный, кто умеет красиво улыбаться перед девушками? С другой стороны, она сто лет работает в этой богадельне и смотрит на Хоука с собачьей преданностью. Я не могу отделаться от мысли, что Ева в него влюблена (несчастное создание!). Мне она периодически делает скидку, потому что знает, что я его лучший друг. Но только ли мне? Я не раз обжигался на женской непредсказуемости. Мне бы очень не хотелось, чтобы Ева оказалась грызуном.

Когда я спустился в холл, мне показалось, здесь проходит собрание агрессивно настроенных экозащитников, которым сообщили, что остановлена программа по безопасной утилизации ядерных отходов, и теперь их будут сбрасывать в мировой океан.

Ругались двое: Гриш и незнакомый мне парень.

– Что тут у тебя, Гриш? – полюбопытствовал я. – Опять артачишься?

– Мерри, иди куда шёл!

– Мерри? – подал голос парень по ту сторону турникета. – Ник Мерри?

– Он самый, – ответил я. – Я вас знаю?

Мне показалось, что этой фразой я будто огрел его по голове, так исказилось лицо (которое и без этого бы точно не попало в рейтинг самых привлекательных лиц года). На одно мгновение, но я успел заметить. Любопытно, чем я так зацепил его самооценку.

– Вы пропустили его! – возмущённо бросил посетитель Гришу. – Так почему препятствуете работе других репортёров?

А, коллега. Немного нервный и, кажется, новичок. Я усмехнулся про себя: меня позабавило, что он пытался сослаться на закон. Да, «Закон о Слове», как его называют все, кто работает в медиасфере, действительно существует. Можете его прочитать, как выдастся свободный месяц – или два, если делать перерывы на обед и сон. Он, конечно, многое проясняет в мире средств массовой информации, но работает порой весьма выборочно. И, чаще всего, односторонне. Права тех, кто этот закон издал, защищают сильнее, чем тех, для кого он написан. Нам, журналистам, не дозволяется многое, поэтому на официальные запросы могут отвечать месяц вместо положенных трёх дней. Причём абсолютно безнаказанно. Само собой, толку от этих ответов, как от прошлогоднего прогноза погоды. Приходится вертеться, чтобы получить не ту информацию, что нам хотят дать, а ту, которую мы хотим получить. Поэтому я научился Знакомиться. Именно так, с большой буквы. Это открывает многие двери. В том числе в такие закрытые места, как полиция. Я остановился на верхней ступеньке перед турникетом – понаблюдать за представлением.

– Его ждали, а вас нет, – рявкнул Гриш. – Так что, не пущу.

Парень прищурился.

– Мне нужно поговорить со старшим следователем, – прошипел он. – Я звонил, но мне не ответили.

Я мысленно усмехнулся. И решил подлить масла в огонь.

– Он занят утренним преступлением. Позвоните часов через сто. Плюс-минус.

– Издеваетесь? – вкрадчиво спросил парень.

Нет, дружище, делаю тебе одолжение. Одно из тех, которое когда-то сделали мне. Уроки в нашем мире жестокие, но действенные. Полезно, к примеру, знать, что порой бежать на врага со знаменем и шашкой наголо не так действенно, как рыть подкоп.

– Нисколько, – я спустился по лестнице, чтобы не смотреть на парня сверху вниз. – Как вас зовут?

– Моутер. Генри Моутер.

Я просочился через закрытый турникет и протянул Моутеру руку. Он пожал её без особой охоты.

– Ник Мерри.

– Я знаю.

Сколько презрения было в этом взгляде! Боги, так смотрела на меня одна из моих давних пассий, когда я сообщил ей, что устал и покидаю наш маленький приватный чат.

– Приятно, когда тебя узнают. Что вы хотели от следователя?

Моутер натянуто улыбнулся.

– Полагаю, того же, что и вы. Я видел вас утром на Ша-авеню. Нас всех заинтересовала эта история.

– Да, я заметил. Неплохо бы ещё отмечать, кого именно она заинтересовала первым.

Моутер усмехнулся.

– А вы жуткий собственник, мистер Мерри. Боитесь, что кто-то украдёт вашу славу?

Я вернул ему усмешку.

– Знаете, Моутер, я не ассоциируюсь у людей тщеславием. Только с наглостью и хорошим чувством юмора, – я улыбнулся. – А ещё слыву человеком честным, так что поверьте: потеря популярности для меня стоит где-то между дыркой в носке и сгоревшим бифштексом. Во всяком случае, сейчас. Когда я был новичком, признаюсь, гнался за славой. Это пьянящее чувство быстро проходит. Лучше сходите в бар, получите куда больше удовольствия.

На лице Моутера дрогнули мускулы, точно он хотел скривиться, но сдержался.

– С чего вы взяли, что мне нужна слава?

– Старинная мудрость: в гранях чужой души блещут собственные пороки.

– Если их получается разглядеть, они там есть.

– Люди часто принимают желаемое за действительное, особенно когда им хочется доказать себе, что они лучше, чем есть на самом деле.

Моутер шумно вздохнул. И сдулся. Спасти ситуацию могла бы хорошая шутка в собственный адрес, но Моутер не из тех, кто видит все прелести самоиронии. В неловкой ситуации она крепче бронежилета из агрессии и обид, но до неё ещё надо добраться, не заблудившись в терниях собственных комплексов.

Этот словесный поединок я выиграл, но Моутер не сдался и взял реванш.

– Что ж, мистер Мерри, если вы уже закончили упражняться в красноречии, может, поговорим, как коллеги?

– А до этого мы говорили, как старые друзья?

Честное слово, я хотел промолчать, но это было выше моих сил. Моутер улыбнулся. Э, да так он выработает иммунитет к моим шуткам!

– Ладно, забудьте, – отмахнулся я. – Чего вы хотите? Только давайте-ка сначала выйдем. – Я краем глаза глянул на притихшего Гриша. Парень стоял у турникета и смотрел на нашу словесную перепалку с таким азартом, будто сделал ставку с высоким процентом. – Всё, Гриш, представление окончено, на этот раз можешь не платить.

Он послал меня куда подальше и вернулся в свою будку, а я пошёл к выходу под прицелом насмешливого взгляда Моутера. Он мне не нравился, но, признаться, что-то в нём меня зацепило. Я его понимал, потому что сам начинал дурачком, желающим известности, но эта привередливая мадам тщательно выбирает поклонников и приходит только к тем, кто ставит на первое место дело, а не мечты о его успешном завершении. Говорить об этом Моутеру бесполезно. До некоторых вещей лучше доходить самостоятельно. Если сможешь – получишь карты в руки. Нет – так и будешь всю жизнь гоняться за собственным хвостом.

Мы вышли из полицейского участка. От яркого белёсого уличного света заболели глаза. В лицо ударило свежестью. Это слово в Уэйстбридже имеет какой-то особенный оттенок: ещё немного, и его можно будет попробовать на вкус. Получится что-то вроде сэндвича из бетона, пыли и битума с ароматом кофе из уличных забегаловок.

После Коллапса ни о каких программах по улучшению экологии речи сначала не шло, но потом они хлынули в общество как цунами. Предприятия переоборудовали, свалки рекультивировали, во многих сферах отказались от топлива – местами его заменяла магия. Точнее, её побочный продукт. Однажды я видел, как его с аккумулирующих установок переправляют на распределительные станции. Устройство ловит частицы, остающиеся после сопряжения дикой магии с Куполом, передаёт их по специальным кабелям на участки, где затем преобразовывают в чистую энергию. Да, люди научились немного использовать крафт-частицы себе на благо, но по мне, так проблем от них по-прежнему было намного больше, чем пользы.