Замуж за миллионера

– Как обычно? – подмигивает нам официант Фабрис.

– Pourquoi changer une equipe qui gagne ?[12] – смеется в ответ Ариша.

Наступает мой черед вытаскивать все бурлящее внутри безобразие и вываливать перед подругой беспорядочным ворохом. Проглотив бокал принесенного Фабрисом Лоран-Перрье, я начинаю повествование с подлого дезертирства Мосье Сешо и завершаю пятью порциями шипучки позже предложением о работе Франсуа.

– Так что буду теперь торговать трусами китайского производства? Хочешь скидку?

– Люлю, вот ты дурочка в самом деле! Радоваться надо! Мужик – миллонер, влюбился в тебя. Все идет по плану, а она видите ли трусами торговать не хочет! Ты счастлива должна быть, что он вообще тебя выбрал! Я, конечно, ничего такого не имею в виду. Выглядишь ты отлично. Но тебе, мать, 36!

– 35!

– Ну, где 35, так и 36. Неважно. Стоит ему купить Бугатти Вейрон и Вашерон Константин, один раз прокатиться по Круазетту, и он запросто наберет целый букет моделей, начинающих актрисулек и прочей молодой упругой плоти, незнакомой с уколами ботокса. А он предпочел тебя…

– Ага, пожилую увядающую тетку!

На сей раз Ариша игнорирует мое язвительное замечание, увлекшись своеим нравоучительным монологом.

– И относится к тебе более чем серьезно. Если бы он хотел просто пожить вместе какое-то время, он бы не стал скрывать от тебя свои миллионы. А он специально тестирует тебя, потому что хочет быть увереным, что тебе нужен он, а не деньжатки. Как пить дать, предложение руки и сердца не за горами!

– Мне бы твой оптимизм! Но ты меня представляешь в роли продавшицы в Этаме? Меня же все каннские девчонки засмеют!

– Пусть засмеивают! Выйдешь замуж, посмотрим, кто будет смеяться. Ты говоришь, он даже внешне ничего такой?

– Да, нормальный. Только одевается как лох. Так что выйти в люди с ним стыдно.

– Ну, переоденешь, какие проблемы. У меня был один страшно серьезный ПДЖ, ничего кроме майки Лакост и джинсов Левис не носил.

– Ну, с Лакостом я бы еще смирилась. А как тебе зеленая майка с надписью In Tartiflette We Trust с мешковатыми коричневыми штанцами?

– О, Боже! – Аришка расползается по столу, сотрясаясь от хохота, – Реально запущенный случай.

– А я о чем! Я сказала ему «не очень уместная надпись для Лазурки», а он мне в ответ «она напоминает мне родной Гренобль».

– Так он еще из Гренобля?

– Ага, откуда думаешь такой менталетет? Наверняка еще и за Олланда голосовал. Я боюсь спросить, чтобы не разочароваться окончательно.

– Мда. Ну ты любишь его?

– Ариш, ты что не слышала, что я до этого тебе говорила? Тартифлетт, Олланд, Этам… кака така любовь?

– Ну, иногда любят вопреки! Как я своего урода. Во мне одновременно и любовь и ненависть сожительствовали.

– Любовь и ненависть бывает, а вот любовь и презрение как-то, мне кажется, вместе ужиться не смогут. С другой стороны у него масса достоинств. Он добрый, заботливый, в меру ревнивый, с чувством юмора…

– … молодой симпатичный миллионер. Может, он в постели противный?

– Нет, наоборот! Секс у нас с ним просто космический!

– Ого! Ну тогда разве нельзя за все перечисленное простить ему эту зеленую майку с тартифлеттом?

– Ой, не знаю. Понимаешь, Ариш, я боюсь, что он и, объявив себя официально миллионером, останется таким же ограниченным обывателем, способным только ползать, но никак не летать. Скажет с кислой миной – это не мое, и отдаст все деньги голодающим африканским детишкам.

– Ну, а ты на что? Проконтролируешь! Отдадите детишками миллион-другой и хватит с них. А если тебе не удастся вылепить из этого пластилинового мальчика достойного мужа, разведешься в конце концов. Главное, брачный контракт не подписывай.

Чем больше убывает жидкости из второй бутылки шампанского, тем больше во мне прибывает уверенности в собственных силах и способности пройти уготовленное мне Франсуа испытатние до конца.

– Точно не любишь его? – настаивает захмелевшая подруга.

– Понятие «любовь» придумали бедняки, чтобы залатать материальную прореху дурацкими песенками и стишками, – не сдаюсь я.

– Ничего ты не понимаешь! – многозначительно вскидывает указательный палец в небо эмоциональная натура, – Любовь – это когда бабочки в животе величиной с корову! Когда засыпаешь и просыпаешься с мыслью о нем. Когда рисуешь палочкой на песке его имя. Когда готова все бросить и кинуться за ним хоть на Сан Барт, хоть в Маями.

– Хоть на Колыму.

– Нет, на Колыму это суицид.

– Бабочки вроде были. Но я их не измеряла, – мой голос начинает замедляться и растягиваться как на испорченной пленке. Похоже, с алкоголетерапией пора завязывать, – А имя на песке я точно не рисовала. Вот скажи мне, Ариш, почему они хотят, чтобы мы любили их голыми и босыми, а? По одному лишь факту, что он такой замечательный соизволил на свет появиться? Мы же не требуем обожать нас жирных, целлюлитных, со слоящимися ногтями и секущимися кончиками волос? Есть же какой-то мининум уважения к партнету, не?

Арина не успевает дать исчерпываюсь ответ на этот вечный вопрос, она замирает, уставившись широко распахнутыми глазами куда-то за мою спину.

– Что ты так странно смотришь? У меня кончики секутся?

– Добрый вечер, Лиза!

Я разворачиваюсь на 180 градусов, едва не потеряв равновесие и не приземлившись на полу.

– Добрый вечер, Тьерри!

С момента нашей последний встречи знакомый до боли облик мосье Сешо притерпел некоторые метаморфозы. Запомнившийся мне обрюзгшим и постаревшим, Тьерри помолодел лет на пять. Морщины на загорелом породистом лице заметно разгладились, погасший было внутренний огонь полыхает в полную силу.

– Схожу-ка я носик припудрить, – тактично заявляет Арина, выползая из-за стола и направлясь неуверенной походкой внутрь зала.

– Разрешишь присесть? – он как всегда вежлив.

Я слишком пьяна, чтобы разобраться, какие эмоции пробудило во мне это неожиданное столкновение. Радость? Вроде нет. Злость? Наверно тоже нет? Волнение? Пожалуй.

– Как твои дела, Лиза? – его глаза смотрят на меня с ласковой тоской.

– Неплохо, – бормочу я, – А твои?

Он неопределенно пожимает плечами.

– Я тебя искал. Ты больше не живешь на улице Антиб?

– Нет. Переехала. Квартплата оказалась высоковата, – не упускаю возможность ужалить его я.

– Извини. У меня были некоторые проблемы.

– Конечно, я понимаю.

– Моя жена умерла. Была большая нервотрепка с наследством.

– Сочувствую.

Эта новость не задевает ни одну струнку моей души. Шампанское завернуло меня в плотный пуховик усталого безразличия.

– Мне кажется, ты многовато выпила, – заботливо отмечает мой бывший «папочка».

– Это тебя не касается, – упрямлюсь я, опустошая очередной неведомо какой по счету бокал.

– Еще как касается. Пойдем, я отвезу тебя домой. А завтра поговорим.

– Нам не о чем разговаривать. Я никуда не поеду!

Разноцветные огоньки Монакского залива собираются в пеструю цепочку и принимаются водить хоровод, стремительно ускоряясь с каждым новым кругом. Я зажмуриваюсь, чувствуя, что моя опустевшая голова готова отправиться следом за ними. Вроде не так много выпила. По бутылке на нос для нас с Аришкой далеко не предел. «Надо было закусывать белым хлебом с маслом» вылезает из дебрей памяти бабушкин рецепт трезвости. Я собираюсь уже позвать Фабриса и потребовать буханку, но вернувшаяся подруга пресекает на корню эту справедливую просьбу.

– Представляешь, кого я встретила?

– Райяна Гослинга? – с трудом ворочаю языком я.

– Кого еще Рогожкина? Не, Ксюху! Помнишь ее? Из Сан Тропэ, у которой мужик бывший депутат. Ну как же ты не помнишь?! У них вилла в Памплоне. Мы там еще в бассейне с аквалангом ныряли! Там у нее мужички за столиком отпад. Пошли скорее.

– А отвезу Лизу домой, – не сдает позиции Сешо, ухватив меня за локоть.

– Какой домой?! Вечер только начинается!

Поднятся на ноги у меня выходит только с третьего раза. Увидав мои размашистые, плохо контролируемые раскачивания, Арина, видимо, решает добровольно отдать безвекторно телепающиеся остатки подруги в руки врага. Она кричит что-то на ухо Тьерри, а мне на прощание грозит кулаком. Если бы не крепкая хватка моего спутника, я, наверно позорно скатилась по ступенькам на глазах у всех присутствующих. Когда быстроходный Ягуар набирает скорость на трассе, я изо всех сил вжимаюсь в кресло, стараясь нечеловеческими усилиями удержать активно булькающее шампанское в пределах желудка.

– Куда тебя доставить? – интересуется мосье Сешо, поворачивая у указателя «Канны».

– На улицу 11 ноября, – бубню я.

– Ну, вот и приехали. Я помогу тебе добраться до квартиры.

– Не нужно. Я как-нибудь сама.

– Что с тобой происходит Лиза? – его бронзовое лицо растекается у меня перед глазами, разбившись на три одинаковых анфаса.

Пожалуй, мне больше всего по душе самый правый.

– Просто надо было съесть белого хлеба с маслом, – оправдываюсь я.

– Да, я не об этом. Ты всегда такая спокойная, рассудительная, сдержанная. Должно было случиться что-то очень серьезное, чтобы так выбить тебя из колеи.

Этот простачок надеется выудить правду у пьяной женщины. Вот ведь наивняк.

Выкопавшаяся откуда-то брюнетка советует мне разрыдаться и начать причитать, как мне не хватало моего любимого пенсионера. Но на подобный спектакль нужны силы, а у меня их не осталось ни граммулечки. Единственное тяготящее меня желание это любовный союз с подушкой и одеялом.

– Мне пора!

– Мне тебя не хватало, Лиза, – шепчет левая физиономия трехглавого дракоши, – Я часто вспоминал о тебе, – добавляет центральная, – Мне не хочется, чтобы ты думала, что я вот так просто уехал и бросил тебя, – выдает правая.

На мое голое колено ложится теплая рука. Кому из этих троих она пренадлежит? Только бы они не попытались меня поцеловать. Три языка у меня во рту не поместятся.

– Поговорим об этом в другой раз, Тьерри. Я очень устала, – мне удается распахнуть дверцу и выставить наружу одну неуверенную ногу.

– Да, конечно, ты права, – он выскакивает из машины и подает мне руку.

Сделав невероятное усилие, я принимаю вертикальное положение. Чтобы сохранить его, приходиться немного облокотиться на мужчину. Его троящиеся губы оказываются совсем рядом.

– Лиза!

– О, Франсуа!

Как это я запамятовала, что живу в этом HLM[13]’е не одна.

– Что тут происходит!? – грозно вопрошает этот новый персонаж примитивной сценки.

– Ты его знаешь, Лиза? – удивляется Тьерри, разглядывая полинявшую майку-алкоголичку Франсуа и его спортивные штаны с вытянутыми коленками (этакий костюм волка из «Ну, погоди!»

Думает наверно – «как низко она пала!»

– Что вы с ней сделали?! – петушится Франсуа, не дождавшись от меня вразумительного ответа.

– Этот вопрос стоит адресовать вам, молодой человек, – высокомерно ухмыляется Сешо, – Я ни разу не давал ей повода доводить себя до подобного состояния.

– О, а я, кажется, догадываюсь, кто вы. Этот великодушный пристарелый спонсор, который благополучно пропал без вести, – не отстает молодежь, – И что же заставило вас восстать из мертвых? В продажу вышла новая сильнодействующая «Виагра»?

– Лиза, я не собираюсь реагировать на глупые нападки твоего приятеля, которому, судя по внешнему виду, кроме секса и пары дырявых носков предложить женщине нечего, – поворачивается ко мне Тьерри, – Я позвоню тебе завтра. Пока.

С этими словами он упаковывается обратно в свой Ягуар, и тот резко срывается с места. Лишившись опоры, я медленно оседаю на землю. Франсуа усаживается рядом и зажигает сигарету.

– Не хочешь мне объяснить?

Я отрицательно мотаю головой. Всю эту кашу я буду расхлебывать завтра на завтрак с чашечкой крепкого кофе и круассаном.

Глава 12

Контрольный в голову

Я просыпаюсь, когда солнце, уже добравшись до зенита, отчаянно палит лучами всю округу. Франсуа, отправившись на работу не оставил мне ни письменной записки, ни смски, ни привычного кувшинчика свежевыжатого апельсиного сока. Из этого следует заключить, что он глубоко обижен. Ну, это вполне логично. Придется замаливать вину. «Или не придется» потягивается брюнетка, «Может быть, проще вернуться в объятия милого Тьерри? Он, кстати, тебе звонил». Точно. Два пропущенных звонка со знакомого до боли номера (который я давно удалила из телефонной книжки). Голосовое сообщение. «Дорогая Лиза, приглашаю тебя сегодня на обед в Луи 15 в час дня. Пожалуйста, дай знать, согласна ты или нет. Целую». Наконец-то нормальное место! Не МакДональдс, не пиццерия, не среднестатестическая брассери, а приличный трехзвездочный ресторан! Не успев подумать о последствиях своих действий, я выбираю опцию «перезвонить» и оставляю автоответчику свое краткое согласие. На данный момент мне плевать, как отреагирует на мой спорный поступок жадный крот Франсуа. Надоело Дюймовочке сидеть в темнице и питаться безвкусными зернышками. Пора вырываться на волю. Самой свежей и актуальной шмоткой признается купленное рыхлым канадцем платье Ланван, а тренд на лучшую обувь без труда выигрывают туфельки Золушки. Тушь, помада, вереница магических средств, призванных уничтожить следы вчерашнего пьянства, и часом позже барышня готова к возвращению в привычный мир денег. Я с удовольствием сажусь за руль своей Миньки, которая за время изгнания успела прилично покрыться пылью, и врубаю на полную громкость Happy Фарелла Вильямса. По правую сторону дороги струится яркая голубезна морской глади, мелькают пушистые верхушки пальм, солоноватый ветерок, ворвавшись в салон автомобиля, ласково треплет мои волосы. Меня пропитывает с ног до головы сладкое щекочущее блаженство, отдаленно напоминающее по вкусу мифическое счастье.

– Потрясающе выглядишь, – оценивает мой «прикид» мосье Сешо, галантно касаясь губами моего запястья.

Как же мне не хватало изысканной обходительности ученика «старой школы»! Франсуа ни разу не пришла в его кудлатую голову богатая идея распахнуть перед дамой дверцу в машине, подать верхнюю одежду, поцеловать руку. Он считает подобные проявления уважения позорными архаизмами.

Тьерри как всегда безупречен. Сшитый на заказ в Лондоне костюм, белая рубашка с широким воротом, расстегнутая ровно на две пуговицы (больше – вульгарность, меньше – зажатость), блестящие Берлути серо-буро-малинового цвета (эта итальянская обувь специально полируется разными средствами, чтобы в результате обрести столь своеобразный оттенок) и скромно выглядывающий из рукава Ричард Миллс RM025.

Официант отодвигает мне стул, мы усаживаемся друг напротив друга.

– Шампанское? – вопросительно вздергивает аккуратную брось Тьерри.

– Нет, Боже упаси! Только воду.

– Пожалуйста большую бутыльку Перрье и лайм отдельно.

Сешо хорошо знакомым мне жестом переворачивает тарелку, чтобы прочитать название фирмы и заодно убедиться, что в профессиональном коллективе обслуги не завелся нерадивый работник, которого угораздило неправильно расставить посуду.

Мы беседуем о лишенной налета важности обыденности вроде погоды на Лазурке и в Женеве. Только после второго mis-en-bouche мой экс содержатель аккуратно затрагивает более чувствительную тему.

– Ты живешь с этим мальчиком?

Я киваю, делая вид, что полностью поглощена непередаваемыми густативными сенсациями, творящимися в моей ротовой полости.

– Давно? Это у вас серьезно? Ты меня извини за навязчивость, просто это как-то совсем на тебя не похоже.

Я пытаюсь разглядеть за этой фразой-упреком бледную тень ревности, но мне это не удается. В медовых глазах Тьерри лениво перекатывается удивление.

– Может быть, ты просто не достаточно хорошо меня знаешь? Расскажи лучше о себе, – перевожу стрелки я.

Он разводит руками.

– Ты же знаешь, Валери сильно болела. Рак это страшная штука. Мне тяжело было смотреть, как ей с каждым днем становится все хуже и хуже. Мы испробовали все возможные лекарства, всех лекарей-шарлатанов, которые только нашлись в Женеве… все напрасно. А потом я понял, что она просто не хочет жить. И от осознания этой чудовищной истины мне сделалось как-то особенно тошно. Тогда я встретил Алис, такую живую, такую pétillante[14]… невероятный контраст с угасающей Валери. Только благодаря ее беззаботному до циничности жизнелюбию я и смог пережить смерть моей дражайшей супруги.

Какое миленькое оправдание собственной трусости и измене умирающей жене! На мои плечи колючей шерстяной шалью опускается отвращение. Оказывается, обе мои догадки оказались точными.

– С Алис я чувствовал себя заново родившимся. Я смотрел на мир ее светлыми восторженными глазами…

– А сколько лет, если не секрет, этой волшебной избавительнице?

Похоже, я попала в точку. Тьерри болезненно морщится.

– Двадцать два.

Почти сорок лет разницы, есть от чего переродиться из дряхлеющего старца в прыткого жеребца. Вот вам и магическое средство от морщин покруче любого ботокса.

– Мы расстались месяц назад. Мне трудно было поспевать за ней. Все эти молодежные тусовки, танцы до 8 утра, дурацкие теле-шоу… Мы все-таки были слишком разные. И потом она закатывала мне сцены ревности на ровном месте. Это было нестерпимо!

– Понимаю, – ограничиваюсь я короткой ложью.

– Мне гораздо больше подходит такая женщина как ты, Лиза, – неожиданно меняет русло ручей его красноречия.

– Что ж желаю тебе встретить такую женщину.

– Я уже встретил. Я понимаю, что ты на меня обижена. Вот я привез тебе маленький презент из Женевы. Здесь такую модель не найти. Их всего выпустили двадцать экземпляров.

На салатовой шелковой подушечке переливается россыпью брильянтов божественной красоты Ролекс Космограф Дэйтона.

– Позволь я помогу тебе надеть.

Приличная женщина, гордо вскинув подбородок, отказалась бы от подобной взятки. Мои же загребущие ручонки уже так и тянуться к этому блестящему сокровищу. Левая поспешно расстеривает браслет Картье, правая, стряхнув с себя изжиток старины жадно бросается навстречу изысканному украшению.

– Спасибо, – мои губы сами собой растягиваются в довольную улыбку.

И только мозг противно скрежещет как пожилая брюзга «А Ролекс-то небось для Алис был куплен. Или для какой-нибудь местной вертихвостки. Не случись вчера вашей встречи в Будда Баре, фиг бы он вообще тебе позвонил». Раньше подобные зигзагообразные тонкости меня никогда не смущали. Важна была не мотивация дарителя, а сам факт подарка. Почему сейчас я вглядываюсь в знакомое лицо, тщетно ища теплую нежность с маленьким огоньком страсти. Наверно заразилась у Франсуа этой глупой сублимацией материяльного эмоциональным.

– Я подумал, что раз уж так вышло, что ты сдала свою квартиру, можешь пока пожить на вилле.

Просто аттракцион невероятной щедрости какой-то!

– В качестве кого? – слова вылетают сами собой, мое рациональное начало не успевает поймать их в сачок.

Темные брови Тьерри взлетают вверх. Этот вопрос неуместен примерно так как волос шеф-повара в 90-евровом устричном супе. Наших легких, праздничных отношений ни разу не касались примитивные мелодрамматические дрязги. Намек на подобную заявку вводит мосье Сешо в глубокий ступор.

– В качестве моей женщины. Я постараюсь теперь чаще бывать в Каннах.

– А я ни разу не была в Женеве…, – никак не угомонится новая, незнакомая мне Лиза.

Эта жадина раскатала губу на нечто большее, чем часики за 80 000 евро. Ей хочется, чтобы к зеленой коробочке прилагались еще жилистая ручонка и пожилое сердце. Однако Тьерри Сешо явно дорожит независимостью всех своих органов.

– Подумай над моим предложением, – проигнорировав мое замечание, закрывает дискуссию он.

Мы спускаемся по ступенькам Отеля де Пари. Мой галатный спутник, сухо чмокнув меня в щеку, помогает усесться за руль услужливо подогнанного вуатюрье автомобиля.

– Позвони мне, – машет он на прощание, – Я еще неделю буду здесь.

Когда я, припарковав Миньку, поднимаюсь по ступенькам в квартиру Франсуа, на моих новых часиках полпятого. Обычно мой сожитель приходит с работы двумя часами позже, что оставляет мне более чем достаточно времени смыть гримм и сменить боевой наряд на домашний.

– Привет!

Франсуа сидит на кухне в компании пустой кофейной чашки и переполненной пепельницы. Его взгляд исподлобья не сулит ничего хорошего. Я не успела подготовить стопку аргументов, рюкзачок отмазок и ведерышко слезных признаний. Мне было даже некогда обдумать сложившийся треугольник и определиться, к какому углу лучше прибиться.

– Ты сделала выбор? – Франсуа кивает на говорящую ювелирную улику и затягивается очередной сигаретой, – Уходишь?

У него при этом такой несчастный обреченный вид, что во мне пробуждается жалость. Я опускаюсь на табуретку напротив и тоже закуриваю.

– Наверно он подходит тебе больше. Весь такой отполированный до блеска. Важна ведь красивая оболочка, а что внутри какая уже разница!? Ведь так? Как ты говорила? С ним удобно и комфортно? Как с хорошим диваном, да? А из меня не очень диван получился, да? Со скрипом?

– Франсуа, что ты несешь? Какие диваны?

– Ну, он наверно весь такой шикарный кожаный с подогревом, а я – клик-клак из Икеа. Так получается? Я же говорил тебе, мы – не пара. Я с самого начала был уверен, что вот так вот все и закончится. Стоит появиться очередному денежному мешку, и ты, не задумываясь бросишься в его объятия. Скажи мне правду, ты уже спала с ним? Надо ведь наверно было отработать часики?

Я размахиваюсь и одариваю зарвавшегося неудачника звонкой пощечиной. Он вскакивает со стула, крепко вцепившись в мое предплечье, заставляет подняться следом. Его разгоряченное лицо с горящими злобой глазами оказывается в нескольких сантиметрах от моего.

– Зачем вообще ты водила меня за нос все это время? Объясни мне хоть это! Зачем?

«Чтобы завладеть твоими миллионами, олух!» шипят блондинка с брюнеткой.

– Потому что я люблю тебя, дурачок! – отвечаю я, выдерживая его тяжелый, перекатывающийся надеждой и недоверием взгляд.

– А это что тогда? Почему? – Франсуа хватает мое отяжеленное платиной запястье.

– Потому что я не хочу и не могу работать в Этаме! Не в Заре, не в Манго, ни в придорожной закусочной, ни в табачном киоске! Это унизительно, понимаешь? Я от многого отказалась ради тебя, но есть какой-то предел! Мне неудобно перед подругами, и наконец перед самой собой в 35 лет пойти работать продавщицей или официанткой! Я знаю, вы, французы, по-другому к этому относитесь. Работа есть работа, ничего тут нет постыдного на старости лет кому-то ботинки драить. А мы другие, у нас есть гордость!

Франсуа ослабляет хватку.

– Гордость? Спасть с первым попавшимся мужиком за шмотки и сережки – это гордость?

– Я не спала с Тьерри, – устало вздыхаю я, чувствуя, что проиграла, – Я просто хотела понять, чувствую ли еще что-то к нему или нет.

– И что ты поняла?

– Какая разница? Ты все равно меня не слышишь. Ты уже все решил за меня, – я аккуратно освобождаю руку и отправляюсь в спальню собирать свои вещи.

Франсуа стоит в дверях, наблюдая за моими манипуляциями. Если он сейчас позволит мне уйти, то на этой трагичной нотке наша история и завершится. «Делай что-нибудь» орет мне в ухо брюнетка. «Разденься, бросься в рыданиях на кровать!» «Не могу» мысленно отвечаю ей я «Почему-то именно сейчас я не в состоянии разыгрывать комедию. В глубине моей зачерствевшей души пробудился маленький колючий комочек чего-то болезненно настоящего. И эта чужеродная заноза не позволяет мне разлиться по постели водопадом фальшивых эмоций. Будь что будет!»

Я останавливаюсь напротив Франсуа, сжимая ручку собранного наспех чемодана. Он не отодвигается в сторону, чтобы пропустить меня. Мы стоим так бесконечно долго, впившись друг в друга глазами. Потом он мягко освобождает мои закоченевшие пальцы от тяжелой ноши. Его губы вонзаются в мои жестким мстительным поцелуем-пощечиной. В его прикосновениях нет привычной нежной нерасторопности, они наполнены страстным, грубым стремлением подчинить меня своей воле, доказать мне, что я целиком и полностью принадлежу ему одному. Подобный неуважительный напор вместо того чтобы вызвать отторжение, порождает во мне стремительно растущее возбуждение. Я нетерпеливо дергаю ворот его рубашки, заставив пуговицы разлететься в разные стороны (одним текстильным чудовищем меньше!), он бросает на пол мое платье. Окотившая нас с головой жаркая пульсирующая волна, поднимается все выше, выше… Я кричу, будучи не в состоянии выдержать пронзившее мое тело насквозь резкое, сокрушительное, острое до боли блаженство.

– Я люблю тебя, Лиза, – шепчет мне Франсуа, когда мы немного приходим в себя и находим в себе силы перебраться с пола на кровать, – Я никому тебя не отдам.

– Не отдавай, – бормочу я, уткнувшись носом в его загорелое плечо, – Пожалуйста.

В это переполненное до краев пастэльных оттенков нежностью мгновение, убаюканная сладкой негой, я проникаюсь сладкой верой в реальность этого эффемерного счастья. Мне кажется, что вот такой первозданный, одержимый искренними чувствами, мужчина мне сейчас ближе и важнее всех вместе взятых Ролексов в мире. Мимо плывут минуты и часы, за окном каннские старички упражняются в петанк, пожилые миллионеры катают продажных девушек по Круазетт на своих мощных Бугатти и Ламборгини, рыбообразные вдовы с лоснящейся от крема бронзовой кожей и выбеленными волосами кокетничают с прыщавыми студентами, тощие официанты снуют меж столов, разнося свежих омаров… Мы не замечаем всей этой обыденной дребедени, уместившись в крошечную дырочку в блестящей и переливающейся стразами обертке города-праздника.