Трижды Александра. Серия «Трианон-мозаика»

Татьяна, похоже, пресытилась разглядыванием хозяйского интерьера и предложила Юлии:

– Пойдем в кухню, пусть мужики о своем поболтают.

Чуть удивившись, Юлия пошла за гостьей, которая безошибочно нашла кухню по запаху томившегося в духовке жаркого.

– Ты по какому поводу стряпаешь? Михаил, что ли, сообщил о нашем приезде?

Снова удивившись, Юлия покачала головой:

– Нет, просто ужин готовлю…

– А меня на кухню арканом не затянешь. Хорошо, что Юрка неприхотливый. Еще когда сын с нами жил, приходилось варить-жарить, и то, больше помощница по хозяйству готовила. А теперь сынуля наш в Можайку поступил, в военно-космическую, и только на каникулы приезжает. А что это у тебя с руками?

Юлия вздохнула. Она уже привыкла к взглядам посторонних людей, но старалась по возможности прикрывать руки, почти не снимая перчаток, хотя дома, конечно, их не носила.

– Не знаю точно. Врачи говорят разное – то ли экзема, то ли аллергический дерматит. Но это не заразно – поспешила она успокоить собеседницу. Та, похоже, и не беспокоилась.

– Псориаз, типичный псориаз – авторитетно изрекла Татьяна, устраиваясь на кухонном диване с ногами и разглядывая разноцветные подушки с аппликациями.

– Твоя работа?

– Да, я сама делала. В журнале нашла…

– Ты не работаешь? А вот я ни за что не смогла бы дома сидеть! Я люблю среди людей быть, даже в выходные обязательно на работу заскакиваю.

Ее рассказ прервал грохот отбойника.

– Это что? – прокричала Татьяна, зажимая уши.

– Ремонт у соседей! – переждав пару секунд, когда шум на мгновение стих, ответила Юлия.

– Ничего себе! И давно?

Вопрос остался без ответа, потому что грохот возобновился. В кухню, морщась и качая головой, вошел Юрий, за ним Михаил.

– Так и живем! – пожаловался Михаил. – Новые соседи то ли сэкономили на мастерах, то ли им не повезло – делают что-то уж очень долго. Мне-то легче, я на работу ухожу, а вот Юля дома сидит, совсем извелась.

Пользуясь временным затишьем, Юлия быстро накрыла на стол. Гости расселись по местам, но разговор не клеился – все прислушивались, ожидая новой волны нестерпимого шума.

– Минусы многоквартирных домов – подала голос Татьяна. Похоже, она не могла долго хранить молчание. – Мы к частному дому привыкли, а в Москве, наверное, таких домов и нет. Придется к соседям приноравливаться.

– Так это правда, что тебя в Москву перевели? – оживился Михаил. – Что ж ты молчишь? Твое повышение по службе надо отметить! Ты кем в Петрорецке был?

– Начальником ОВД – ответила за него Татьяна.

– А по званию?

– Полковник – улыбнулся Юрий. – Но в Петрорецке я был большой шишкой, а в Москве буду мелкой сошкой.

– Не прибедняйся! – засмеялся Михаил. – Тебя не могут не заметить.

– Вот и я то же самое говорю – подхватила Татьяна. – Ему ведь не раз уже предлагали и в Питер, и в Москву, а он ни какую.

– Нигде такой охоты и рыбалки нет, как у нас. И дом я люблю.

Его слова снова прервал оглушительный шум, на этот раз, похоже, грохотали молотки.

– Пойдем, зайдем к ним? – предложил Юрий хозяину дома. – Хоть спросим, много ли им еще работы осталось.

Они встали из-за стола и вышли из квартиры.

– А детей у вас чего нет? – поинтересовалась Татьяна – сколько лет вы уже женаты?

Юлия постаралась подавить в себе раздражение, пытаясь успокоить себя, что эту бесцеремонную особу она видит в первый, и даст бог, в последний раз в жизни.

– Больше двух лет. Детей мы хотим, и со здоровьем у обоих все нормально, но…

– Как же нормально, а пятна эти?

– Доктор говорит, что это не связано…

В кухню возвратились мужчины.

– Плохие новости! Они срывают и обдирают все, что раньше сделали. Хозяин недоволен и требует все начать снова – объявил Михаил.

– У меня есть предложение! – негромко сказал Юрий. – Наш дом в Петрорецке пустует, там есть все, что нужно, отопление не выключено. Поживите, сколько захочется.

– Вы разве дом продавать не собираетесь?

– Юрка и слышать про это не хочет – вступила в разговор неугомонная супруга. – Продать, и дело с концом, деньги на новом месте пригодились бы – потянулась она за новой порцией салата.

– Нет, дом я не продам – спокойно возразил Юрий. – Он у меня как пиджак, мне все впору, все по размеру. Все, что мне нравится, там есть.

– Слышали? Вот и поговори с таким. Не представляете, сколько трудов положено, чтобы выдернуть его из Петрорецка.

– Вот ключи, Михаил. Этот от входной двери, этот от гаражной, а вот этот длинный – от ворот. Если что будет непонятно – позвоните мне, а еще лучше, обратитесь к соседям. Рядом с нами живут Полянские, муж и жена, на пенсии. Они нам раньше по дому помогали, и теперь приглядеть согласились.

Татьяна пожала плечами, но против обыкновения промолчала.

– Понятно, кто у вас в семье решения принимает – засмеялся Михаил. – Ты как, Юля? Не против пожить в тишине и на свежем воздухе? А я, пожалуй, принял бы ваше предложение. У меня от отпуска неделька осталась неиспользованная, хоть выспаться удастся.

– Вот и договорились – подвел итог Юрий. – Только запаситесь походной одеждой, если намереваетесь на прогулки ходить. Наш дом почти на краю города, обогнете низину, там по осени сыро, и вы уже в лесу.

– Ладно, я все равно туда возвращаться не собираюсь. Ну, за ваше новоселье! – подняла бокал Татьяна. – Миш, мне твоя Юля понравилась. Нет, честно! Ты когда женился, я подумала – ну, седина в бороду и все такое. Вы ведь с Юркой ровесники? Тебе уже сорок четыре или будет? А тебе, Юль?

– Двадцать восемь. – Юлия постаралась произнести эти слова как можно суше, но Татьяну оттенки настроений не интересовали.

– Да? Девчонка совсем! У тебя, Миш, дочери от первого брака сколько лет? Она институт уже закончила? Или как это сейчас называется? Нет, тебе повезло, что на Юле женился! Только, Мишка, у нее на тебя аллергия, не иначе! Откуда у молодой девчонки такая жуткая сыпь?

– Нам пора, Татьяна. До поезда осталось меньше двух часов.

Юрий встал из-за стола и подошел к Юлии:

– Все было необыкновенно вкусно. А еще я очень рад нашей встрече.

Он взял ее руку и поцеловал тонкие пальцы, покрытые красноватыми пятнами с сухими, шелушащимися краями.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Густав Бирон резко поднялся, пламя свечей заметалось, по стене мелькнула тень. Он постоял, играя желваками на скулах.

– Ты вот что… Я на войну идти хочу. Тебя бы я з зобой для узлужения взял, да стар ты…

– Что ты, батюшка! Али жизнь не мила?

– Я зольдат. Мое дело – война. Хватит мне во дворцах жить. Ты вот что, старик… как тебя – Федотыч? Там парень есть молодой, Прошка, что ли? Ты его мне обучи. Его з зобой возьму. Зтупай.

Старик с поклоном засеменил к двери, что-то бормоча под нос. Густав остался один. Теперь он не мог заставить себя сесть, а ходил кругами вокруг обширного стола с подсвечниками и иконой. С тоской возвращался мыслью к прошлым своим дням, и чтобы не мучиться понапрасну, старался не думать о навсегда потерянной Александре. Вспоминал, как рос на родительской мызе,6 как ушел из дому совсем юным, почти подростком, на военную службу. Такова выпадала доля всем младшим сыновьям в их небогатом прибалтийском краю, зажатом между сильными государствами.

Братьев Биронов было трое – старший Карл, средний – Эрнст Иоганн и младший Густав. Старший брат тоже по военной части пошел, в польских войсках до подполковника дослужился. Карла учить не стали – не сметлив, тяжелодумен. Густава кой-чему, что в жизни пригодится, дома обучили – незачем деньги даром переводить, младшему в семье одна дорога – родителей в старости досматривать, когда пора придет. А вот Эрнста отослали в университет в славном городе Кенигсберге, и хоть не сразу, одолел он непростой университетский курс. Должно быть, и покуролесил он в те годы немало, студиозусам без этого неможно. Но и кое-что важное для себя уловить смог. После учебы попытался пристроиться при каком-нибудь дворе побогаче, приезжал в Петербург, просил места, но тогда не нашлось ваканции. Пришлось вернуться в скудную Курляндию. И тут Фортуна смилостивилась над ним. Русскую царевну, Анну Иоанновну, племянницу императора, выдали замуж за курляндского герцога. Прожили они с мужем всего ничего, овдовела она, не успев и познакомиться толком со своим супругом. И потянулись годы скучного вдовства. Вот тут и пригодились все качества Эрнста Иоганна – и ученость, и светское обхождение, и красота.

Густав подошел к настенному зеркалу в тяжелой раме, пригляделся в полутьме к своему отражению. Брат Эрнст признанный красавец, всем взял: лицо узкое, длинное, аристократическое, нос орлиный, породистый. А у Густава и лицо пошире, и нос короткий, простецкий. А губы и вовсе толстоватые, не то, что у Эрнста – тонкие, изогнутые, «лук Амура».

Что только в голову не лезет! Говорят, первая ночь после похорон самая страшная. Верно говорят. Когда возвратились из Лавры, попробовал он посидеть с приглашенными за поминальным столом. Соотечественники из свиты Эрнста и сослуживцы из полка быстро перепились, зашумели, загорланили. Со стороны не на поминки похоже было, а на веселую гвардейскую попойку. Даже прислуга взгляды укоризненные бросала, не таясь. Ушли с Александром, младшим братом покойной жены на половину Густава, посидели немного, помолчали. Говорить особо и не о чем было. Александр Меншиков вскоре домой уехал, а Густав остался один.

Он прикрыл глаза, в кресле устроившись, и поневоле в воспоминания ушел. Шесть лет с лишком минуло с того памятного утра, когда в окошко бедной мазанки постучался один из солдат, что служили под его командой:

– Кабатчик, гнилая его душонка, провизию отпускать в долг больше не желает. Говорит – отдайте за прежнее столование, тогда…

Густав, сквозь зубы понося всех, кто ему на язык попадался, поспешил в кабак. По дороге того хуже приключилось – сапог прохудился, жидкой холодной грязью на каждом шагу чавкая. Кабатчик при скрипе двери бросил пивные кружки развешивать на шесте с рогульками, и в бока короткие ручки упер. Не дожидаясь, пока он рот откроет, Густав выпалил, в лицо ему не глядя:

– Все, что положено, отдам. Сразу отдам, как только от властей содержание получу.

– Слыхали мы эти песни, господин капитан. Пока дымный да подушный налоги соберут, да мостовые, да прочие пошлины… А ваша голодная братия вчера у меня полный бочонок темного пива своровала, совсем страх потеряли! Ни корки хлеба никому из ваших панцирников впредь не отпущу, так и знайте…

Что там дальше хотел кабатчик выкрикнуть, Густав дослушивать не стал. Сгреб его за грудки, через стол перегнувшись, и зашептал громко, белыми от бешенства глазами в красную налитую физиономию своего заклятого врага впившись:

– Ну, тогда не жди, что я тебя прикрою от моей солдатни, когда они с голодухи громить твое заведение примутся.

Последние слова уже едва слышно произнес, но кабатчик перепугано закивал, побледнев заметно.

– Что тут у вас, господа? – раздался негромкий, но сразу ясно – начальственный голос.

– Вот, извольте видеть, ясновельможный пан, капитан Бирон самоуправствует.

Кабатчик, вошедших увидя, сразу приободрился. Густав хватку ослабил, и тоже повернулся к дверям. Прибывших оказалось не то трое, не то четверо, но с первого взгляда куда больше глянулось. Уж больно разодеты были с роскошеством, в этом захолустье вовсе невиданном. Золоченые галуны, перья на шляпах, плащи дорогого тонкого сукна.

– Вот вас-то нам и надобно, господин Бирон… – начальствующий на Густава уставился, непонятно только, с угрозой он смотрит или просто пристально разглядывает. – Сколько вы ему задолжали, господин капитан?

– Семьдесят пять злотых – буркнул Густав, глаза опуская.

– Восемьдесят! Восемьдесят, ясновельможный пан! – с жаром кабатчик в разговор вклинился, на вошедших с надеждой глядя. – Бочонок пива, самого лучшего, умыкнули ввечеру – они, больше некому…

Один из вошедших, самый молодой, с завитыми золотистыми, как у панны на выданье, волосами до самых плеч, не выдержав, засмеялся отчего-то, да что там засмеялся – заржал, как жеребец стоялый.

Густав, окончательно взбеленясь, потянул зазубренный палаш из потерханных ножен, не в силах более сего унижения сносить. Но, к великому его изумлению, светловолосый тут же смех оборвал, и мало того – в тот же миг в поклоне изогнулся – одна нога согнута, рука к сердцу прижата, а волосьями холеными чуть ли не ботфорт свой метет.

– Скудно Речь Посполитая войска свои содержать стала… – проронил господин вельможного вида. – Сержант гвардии Щербинин, потрудитесь разочтись с сим почтенным владельцем заведения.

Светловолосый распрямился стремительно, как ивовый прут, из-под плаща объемистый кошель вынимая. На глазах у всех принялся монеты отсчитывать, да, видать, поленился продолжать – пальцами в перчатках оно несподручно выходило. Так и швырнул кошель в кабатчика, не глядя. Тот, не иначе с радости, деньги с такой ловкостью подхватил, каковая и обезьяне на ярмарке не снилась.

– Мы к вам по поручению вашего брата, Эрнста Иоганна. Велено нам доставить вас, господин Бирон, ко двору императрицы Анны Иоанновны. Желаете следовать за нами?

– В Митаву?7 – поразился Густав.

– Как? Вы разве ничего не слыхали? – за спиной у начальствующего снова смешки послышались, на этот раз негромкие и словно бы почтительные. – В Москву, господин капитан. Ее императорское величество Анна Иоанновна к коронации готовится, не отлагая, сразу после похорон его императорского величества Петра II Алексеевича. А братец ваш, ныне обер-камергер при ее высочайшей особе, сей же час братьев своих уведомить пожелал и ко двору пригласить – и вас, и старшего, Карла. Ну так как, господин Бирон, последуете за нами?

Густав замер, поверить не в силах, а прибывшие, со старшим во главе, перед ним дружно в поклоне склонились. Так и замерли все, покуда новоявленный баловень судьбы от растерянности в себя приходил. А тот молодой, смешливый, в три погибели изогнувшись, еще и подмигнул лазоревым глазом, но не насмешливо, а дружелюбно.

Тридцать лет уже исполнилось Густаву, когда предстал он перед императрицей Анной. Случилось это в тот первый раз в ее личных покоях, почти по-семейному. Милостиво и приветливо она младшего из братьев встретила, и на службу в новообразованный Измайловский полк определила, на командный пост, премьер – майором.

Перед прощаньем протянула руку для поцелуя, улыбнулась, губы растянув меж толстых щек. Взяла с золоченого столика тяжелую табакерку, бриллиантами осыпанную, подала Густаву. Сказала, что на преданность и честную службу его надеется. Он тогда подумал, что иначе и не умеет. С тем и простились.

Жизнь потекла, как полноводная река. Двор назад в Петербург вернулся, старую столицу оставив. Время быстро летело. По службе дел хватало, приходилось новый полк обустраивать. Прежде в России было два гвардейских полка – Преображенский и Семеновский. Лично государи ими всегда занимались и даже на командных постах значились. Но и сами гвардейцы свою силу чувствовали, ни одно воцарение без них не обходилось. Вот для того, чтобы свою опору в войсках иметь, и повелел Эрнст Иоганн фон Бирон свой полк образовать, из наемников иностранных и российских. Назвали новый полк Измайловским, по русской традиции, но офицерами больше иностранцы служили, а рядовых из украинской ландмилиции набрали.

Для проживания Густаву роскошный дом определили, говорят, самый красивый в Петербурге, кроме царского дворца, конечно. Люди нарочно приезжали взглянуть на знаменитые колонны серого и черного мрамора над входом. К новому дому младший Бирон стал привыкать, хоть и ни к чему ему одному такие хоромы. Днем усердно полком занимался, по вечерам частенько во дворце бывать приходилось. Новая императрица полюбила пышные праздненства – должно быть, соскучилась во время скудного Митавского житья. Однажды на одном из таких вечеров подозвала его Анна Иоанновна, пальчиком поманила к себе поближе, и проговорила негромко:

– Скоро кончится твое холостое житье! Я тебе невесту сыскала! – и захохотала, по рукаву веером его хлопнув.

Про женитьбу Густаву думать уж пора было, года у него самые подходящие. А тут еще слухи по дворцу пошли, что брат Эрнст недоволен – Елизавета Петровна, двоюродная сестра государыни,8 на Густава заглядывается, и он слишком много в ее слободе времени проводит. Но здесь слухи вперед бежали, нежели участвующие даже помыслить могли.

Ну, невесту, так невесту. Какова невеста, Густав даже не спрашивал. Привык же Эрнст к самой Анне Иоанновне – уж куда как не хороша! Толста, рябовата, в обхождении резка и неловка. Про жену Эрнста, Бенигну Готлибу, и вовсе речи нет. И Густав как-нибудь устроится, в огромном доме можно и не часто с супругой встречаться. Зато возьмет она на себя хлопоты с гостями – ему по чину положено дом открытый держать, а заниматься этим все недосуг.

Петербург, июнь 201… года

На следующий день Лика снова приехала на Невский. Она вошла в магазин, прошлась по залам. Веры нигде не было видно. Повесив на руку несколько вешалок с платьями и блузками, Лика направилась к примерочным кабинам. И тут ей повезло: она увидела Веру в открытой двери подсобки.

– Привет! Ты что здесь делаешь? – радость у Лики получилась вполне достоверной.

– Работаю … – несколько озадаченно протянула Вера. – Извини, нам с покупателями нельзя разговаривать на личные темы.

– Да ладно! У тебя перерыв бывает?

– Конечно. Скоро моя очередь идти обедать.

– Классно! Давай вместе посидим где-нибудь. Я тебя приглашаю. Знаешь, я так скучаю по нашим девчонкам!

Разговор прервался – подошла еще одна покупательница. Но цель была достигнута.

Через полчаса они сидели за столиком в кафе на Малой Конюшенной улице. Теплый ветер колыхал вишневую маркизу над окном, возле которого устроились девушки. Разговор вначале не клеился. Вера отвечала односложно, скованно, похоже, жалея, что согласилась потратить свой перерыв на общение с сокурсницей, которая во время учебы ее вовсе не замечала. Но Лике удалось сломать лед. А после того, как она со слезами в голосе пожаловалась на свой скоропалительный развод, Вера слушала уже с совсем другим выражением лица. Когда Лика стала жаловаться на свои неудачи с работой, Вера и сама включилась в разговор:

– Правда, дизайнеров масса. Говорят, на бирже это едва ли не самая невостребованная профессия. Я почти все годы в университете подрабатывала, но пока смогла устроиться только простым продавцом. Но мне уже доверяют помогать оформлять витрины. А так хочется самостоятельной работы!

– Да, с этим проблема! – подыграла Лика. – И я еще хочу пробиться при такой конкуренции! Но жить надо, ты же понимаешь…

– А у тебя родители есть? – сочувственно поинтересовалась Вера.

– Мама есть, но у нее своя жизнь. Да на ее помощь я и не рассчитываю.

– Правильно, надежнее самой всего добиваться. Только иногда так хочется, чтобы близкие люди были!

– Подожди, у тебя, кажется, мать умерла, на третьем курсе? Я помню, тебя во время сессии на похороны отпускали.

– На четвертом, да не важно. Она давно болела, по инвалидности на пенсию вышла. Кроме нее, у меня ни единой души на свете нет…

Вера помолчала, потом грустно улыбнулась:

– Спасибо тебе, хорошо посидели. Мне идти пора.

– Да что ж у вас за перерывы такие? – негодующе воскликнула Лика. – Мы ни о чем поболтать не успели!

– Я обещала одной девушке заменить ее на полчаса. Тогда я смогу уйти с работы раньше, а то мне на проспект Ветеранов ехать.

– Ты там живешь?

– Да, с подружкой комнату снимаем. И от метро еще порядочно добираться…

– А я еще скулю, что живу сейчас в Полюстрово! Слушай, давай ты у меня переночуешь? Я за тобой заеду. Не представляешь, как одной тоскливо.

Вера сочувственно покивала:

– Очень даже представляю. Но неловко как-то…

– Да брось ты, я уже сама с собой скоро разговаривать начну! Вечером в сквере погуляем, поболтаем, ужин на балконе накроем – в этой квартире только и хорошего, что вид из окна. И Смольный собор виден, и Исаакий, и Петропавловка. Ну, решайся! Переодеться я тебе что-нибудь дам, зубную щетку по дороге купим, а больше ничего и не нужно, верно?

Все, что было задумано на вечер, исполнилось как нельзя лучше. Поговорили обо всем: и сокурсников вспомнили, и о себе друг другу побольше рассказали. Вера дала Лике несколько ценных советов, куда можно еще отправить резюме. И тогда Лика решила: пора. Пора приступать к главному.

– Представляешь, а ведь я знаю, где сейчас нужен дизайнер. Но как раз туда я обратиться не могу!

Она откинулась на спинку складного стула, поставила на маленький круглый стол чайную чашку.

– Мой бывший, Демин, открывает новое кафе. Ресторан у него для уровня, закусочные – для денег, а это кафе… Он еще давно говорил – для души. И название заранее придумал – «Треуголка». Должно быть все такое, питерское, но не в традиционном духе, понимаешь, не в том стиле, которым туристов обычно приманивают. Теперь я понимаю, он хотел, чтобы я руку к этому проекту приложила, но тогда я еще совсем дурочка была. Знаешь, я ему даже благодарна, что так получилось, и он со мной развелся. Я теперь на все другими глазами смотрю.

– Ты правда изменилась, и прости, к лучшему… Ты мне раньше казалась такой…

– Давай не будем уточнять! – засмеялась Лика. – Ничего хорошего я о себе сказать не могу.

– А это точно, что идет работа над дизайном нового кафе? – чуть помедлив, спросила Вера.

– Конечно. Я случайно пересеклась с одним из знакомых мужа, как раз пожаловалась, что не могу работу найти. Он посмеялся – к своему бывшему, говорит, обратись, может, примет.

– А если и вправду попытаться?

– Что ты, он меня и на порог не пустит! Хотя, я, наверное, знаю, что нужно. Ему все проекты подсовывают такие… псевдоисторические, вот, а ему хочется что-то вполне современное. Мы с ним однажды были в Амстердаме, и там ему очень понравился ресторанчик, и не только кухня, но и помещение. Он тогда сказал что-то вроде: не надо лепить искусственные балки под старину, загромождать пространство лишними деталями, нужен запах старины, и все. Треуголка должна быть не пыльным реквизитом, а…

– Она должна быть такой, чтобы ее можно было носить и сейчас – помогла закончить Вера.

– Откуда ты знаешь? – поразилась Лика.

– Я не знаю, но догадываться могу. Треуголку можно представить как символ перемен, странствий, приключений… Свежего ветра! А еще это обязательно напомнит о какой-нибудь необыкновенной любовной истории.

– Удивительно… Тебе обязательно надо заняться этой работой.

– Да что ты! Вот я приду в агентство, которое занимается подбором кандидатур для проекта, и что я скажу? Здравствуйте, я в прошлом году получила диплом, но работаю продавцом, а хотела бы…

– Зачем тебе идти в агентство? Давай я тебе дам служебный телефон Демина. Только о том, что именно я тебе его дала – ни слова, иначе он с тобой и говорить не будет.

– А как я объясню, откуда у меня его номер?

– Скажи, что тебе дал его Сергей Трошин, что ты подруга его жены. Он работал администратором в «Обломоff», а недавно они уехали куда-то далеко, на ее родину… Ну, придумай что-нибудь, ведь тебе же хочется заняться «Треуголкой»! О такой работе можно только мечтать!

– Не то слово… Ладно, я подумаю, постараюсь сделать наброски, чтобы можно было показать… Какое там помещение?

– Разузнаю через знакомых и подскажу, когда Демину лучше всего звонить.

Санкт-Петербург, январь 1732 года

Густав вскорости узнал, какую невесту ему императрица сватает, и призадумался. С одной стороны поглядеть – не невеста, а мечта, греза волшебная. Молода, на тринадцать годов младше него самого. Принцесса самая что ни на есть настоящая, дочь светлейшего князя Священной Римской империи. Только подумать – он, Густав, младший из Биронов, которых и на родине низким происхождением попрекали, и дочь всесильного при прошлых царствованиях Меншикова! Попрекали зря, среди немцев в Курляндии особой разницы и не было – почти все они вместе с ливонским орденом на прибалтийские земли пришли, только потом кому как в жизни повезло. Занимаешь должность повыше – значит, знатнее, и наоборот. Вон, брата Эрнста даже пытались дворянского звания лишить, сыном конюха ославить. Фортуна куда как изменчива и к людям разными ликами своими поворачивается. И не всегда понять можно, к добру или худу сии повороты.

То, что невеста молода, это, понятно, к добру – детей родить сможет. А вот приданое огромное – это еще как посмотреть. Самому Густаву оно и вовсе ни к чему, своих доходов теперь на семью бы хватило. Но что поделать – еще прежде, чем невесту увидал, пришлось не раз с братом Эрнстом про приданое толковать. То есть говорил Эрнст, а Густав только слушал. И бумаги разные показывал, и увещевал, чтобы постарался Густав порадеть брату, дабы укрепить на троне императрицу, а с нею и всю фамилию Биронов. Густав противиться не мог, а все же не лежала у него душа к таким резонам.