Лис, Сова и город лжи

– Ну да, – Рейн деловито включил настольную лампу и направил на рабочий участок. Нужно собраться и сконцентрироваться. Это всего лишь ещё одна работа, ещё один рисунок, вот и всё. Подумаешь, что он на теле… И на чьём именно теле…

Кожа на груди Сольвейг была удивительно светлой, такой же молочной, как цвет страниц в подаренном им блокноте, а ещё беззащитной. Чистой. Рейн чувствовал, как по спине бегут мурашки, затылок как-то сладко покалывало, а во рту пересохло.

Стараясь отвлечься, парень отвёл взгляд от своего «холста» и принялся надевать перчатки. Нужно было хотя бы унять сердцебиение, чтобы рука не дрогнула.

– Что хочешь? Имя? Какой-нибудь цветочек? – спросил Рейн, стараясь говорить нарочито буднично.

– Выбери сам. Я тебе доверяю, – ответила Сольвейг, спуская лямку лифчика с плеча, чтобы открыть лучший доступ, и указала на ту часть груди, что была ближе к руке. – Если можно, вот здесь, чтобы как-то под лямкой… спрятать. Чтобы в открытом платье было не видно.

Рейн кивнул и аккуратно протёр её кожу спиртом. Опершись свободной рукой на диван, навис над девушкой, стараясь разместить рабочую руку удобно, но в то же время – каким-то чудесным чудом – не укладывать запястье на приятную округлость в кружевном лифчике, которая так и лезла под руку. И когда это Сова успела стать такой… взрослой?

– Кхм. – В пересохшем горле продолжало першить, и Рейн сглотнул с усилием. – Ладно. Тогда это займёт какое-то время.

Сольвейг прикрыла глаза. Раздалось жужжание машинки. Первый удар иглы – и девушка вскрикнула, вся напряглась в инстинктивной попытке отстраниться.

Рейн тут же отпустил педаль.

– Потерпи, Сова. Сама же захотела.

Не дождавшись возражений, он продолжил. Сольвейг кусала губу, жмурилась, но больше не издала ни звука. Рейн в целом сосредоточился на работе, думая лишь о рисунке, и даже кружево, маячащее перед глазами, уже не так отвлекало. Он ведь профессионал, в конце концов. Хотя, слушая её глубокое прерывистое дыхание настолько близко, всё же почувствовал, как по спине вдоль позвоночника щекотно сбежала капля пота.

Наконец парень выключил машинку и финально протёр кожу салфеткой.

– Готово. Можешь смотреть.

Сольвейг медленно, всё ещё с опаской открыла глаза. Покосилась на свою грудь. Провела ищущим взглядом по комнате, и Рейн указал на шкаф, где с внутренней стороны дверцы было зеркало.

– Нормально? Голова не кружится?

Сольвейг осторожно встала, подошла к шкафу, открыла дверцу. Приблизившись почти вплотную к зеркалу, осмотрела небольшой геометричный узор.

– Это… что-то значит? – тихо спросила она, проведя кончиками пальцев над кожей, не касаясь покрасневшей поверхности. – Здесь как будто буквы… и цифры?

– «Ugle», – Рейн подошёл и встал за её спиной, тоже оглядывая в зеркале результат своей работы. – Это «сова» на старонорвежском языке. «Rev» – «лис». А цифры – координаты. Того парка, где ты оставила мне книги.

«Где всё началось».

Ему показалось, что глаза Сольвейг блеснули ярко – как будто влагой слёз, – а в следующее мгновение девушка отвернулась от зеркала и начала натягивать футболку.

Затем, покрасневшая, взглянула Рейну в лицо – с ожидаемым восхищением, ведь он и в самом деле был профи в графике, а ещё с неожиданной нежностью, которая его смутила… И вдруг обняла и прижалась, её волосы щекотно скользнули по его шее. Прошептала ему в грудь, опалив горячим дыханием ключицу:

– Спасибо!..

Рейн неловко похлопал её по спине.

– Теперь твоя очередь, – неожиданно даже для самого себя сказал он. – Сделай мне.

Сольвейг испуганно отпрянула.

– Я… я же не умею. Нарисую криво…

Рейн ухмыльнулся и вновь направился в угол с кучей барахла. Порывшись там в ящике старого комода, достал странный на вид прибор, похожий на небольшой пистолет. Щёлкнул выключателем, и наконечник «пистолета» засиял ярким голубовато-белым светом.

– Смотри. Это облучатель. Гораздо проще, чем иглой. Вот специальные чернила к нему, наносишь рисунок… Смотри, здесь в памяти есть несколько коллекций, можно выбрать готовый. Ну, или просто имя напиши от руки. Или что хочешь. А потом обводишь рисунок – и облучатель просто сохраняет его на коже. Как штампик. Даже ребёнок справится.

На самом деле облучатель выжигал рисунок на коже, и это было больнее, чем работа иглой, – потому-то его почти не использовали, – но Рейн решил не говорить об этом Сольвейг, чтобы не напугать ещё больше. Он протянул девушке «пистолет», и она взяла его и без того дрожащими руками.

С опаской включила, вздрогнув при этом, – словно ждала, что прибор взорвётся или обожжёт её. Начала листать меню выбора рисунков. Листала и листала, задерживаясь на некоторых вариантах ненадолго… Рейну было любопытно, что же она выберет. У него хватало не очень удачных и не очень качественных татуировок – а иногда он просто набивал себе очередные линии, точки и треугольники «под настроение», не особенно стараясь, – так что вряд ли выбор Сольвейг мог ощутимо испортить его внешний вид. Ну, разве что она потребует набить милого мультяшного зайца где-нибудь на щеке – тогда Рейн, скорее всего, отказался бы. Наверное. Потому что, если бы Сольвейг очень сильно попросила, он бы согласился и на зайца, лишь бы её порадовать.

Ожидая, пока она выберет, Рейн тоже стянул футболку и улёгся на диван, под свет лампы.

Пролистав базу готовых рисунков до конца, Сольвейг разочарованно поджала губы. Посмотрела на баночку с чернилами, бросила взгляд на голую грудь Рейна – там же над сердцем, где он нарисовал ей свой узор. Но затем зацепилась взглядом ниже.

– Это у тебя лис? – выдохнула она в восхищении.

– Мм, – согласно мыкнул парень.

Он поднял правую руку, открыв большую монохромную татуировку – спящего лиса, уютно обвившегося вокруг его торса на уровне рёбер. Передняя половина лиса заканчивалась острым носом недалеко от солнечного сплетения, а задняя уходила на спину и там кончиком пышного хвоста обнимала позвоночник.

– Покажи! Поднимись! – Сольвейг в нетерпении сама потянула его выше, чтобы осмотреть рисунок со всех сторон. – А тут… кто это?

– На лопатке? – Рейн попытался вывернуть шею так, чтобы увидеть, куда она указывает.

– Ага, – девушка провела пальцем по его коже, обрисовывая линии.

– Мама. Она любит васильки, так что добавил.

– Это твой эскиз? – в её голосе звучало искреннее удивление.

– Конечно.

– Ничего себе… Чем-то похоже на женские портреты Матисса. А это?.. – теперь её палец коснулся правой лопатки в нескольких местах, обозначая точки звёзд.

– Созвездие. «Лисички». Просто в шутку.

– А это?.. Это?.. – Сольвейг вела пальцем по его коже, касаясь то одной, то другой татуировки на руках, на плечах, на груди.

Чувствуя, как по загривку и между лопаток бегут искристые мурашки от её щекотных прикосновений, Рейн объяснял, хотя зачастую эти линии, точки и схематичные узоры ничего и не значили, а просто выражали его настроение в тот момент. Однако, когда палец Сольвейг добрался до изображения монеты на правом запястье, монеты с буквой «Х», он перехватил её руку и сказал твёрдо:

– Хватит. Давай уже делать.

– Хорошо, – взгляд Сольвейг всё же скользнул обратно к рисунку монеты, но настаивать девушка не стала. – Но я не знаю… У тебя столько всего…

– Сделай что хочешь. – Рейн лёг обратно на диван. – Просто на память.

И вдруг её взгляд стал твёрже – словно Сольвейг приняла решение. Она аккуратно взяла баночку с чернилами и макнула туда указательный палец. Затем прижала его к груди Рейна – прямо над сердцем.

– Вот, – выдохнула она, отнимая палец. Её грудь вздымалась от волнения. – Это тебе.

Удивлённый, Рейн посмотрел на тёмный ажурный узор на своей груди – там, где сильно колотилось сердце, – и его лицо стало серьёзным. В финансовом мире Верхнего Фрихайма отпечаток указательного пальца был всем: удостоверением личности, ключом, кошельком. Богачи прятали свои отпечатки, в общественных местах носили тончайшие, почти невидимые перчатки – чтобы не оставить где-либо случайный след, – а некоторые параноики носили их и дома, не доверяя даже членам семьи. И вот так дать другому человеку – не родственнику, а парню из Низа – полный доступ ко всем своим данным – это был слишком серьёзный шаг.

– Уверена?

Сольвейг замялась на несколько секунд… Но кивнула.

– Ты точно уверена? – на этот раз Рейн решил настоять.

– Абсолютно, – она посмотрела ему в лицо прямым открытым взглядом. – Я так хочу.

Молча, он взял облучатель. Включил его. Голубоватый свет озарил комнату. Рейн в последний раз вопросительно взглянул на Сольвейг – и она кивнула. Положила руки на прибор поверх его пальцев. И вместе они обвели жгучим лучом отпечаток на его груди – вплавляя чернила в кожу навсегда.

Процесс занял всего несколько секунд, Рейн даже не поморщился, только задержал дыхание от боли. И вскоре на его груди чернела, чуть поблёскивая, новая татуировка.

Не удержавшись, парень коснулся её пальцами, провёл с нажимом, словно проверяя, нормально ли сработал облучатель, не сотрётся ли результат. Но на самом деле Рейну просто было приятно коснуться отпечатка Сольвейг на его коже: словно теперь её прикосновение навсегда осталось с ним, призрачно ощущаясь на груди – прямо над горячо стучащим сердцем.

Глава 6. Скромное обаяние

В прихожей особняка Вандервуд пахло полиролью для мебели – значит, приходила горничная, – а ещё безе с лимонным кремом. Очевидно, мать заказала торт к её возвращению. Сольвейг прижала к груди сумочку, в которую еле-еле поместился подаренный Рейном блокнот, и собралась было проскользнуть наверх, в свою комнату. Под джемпером пряталась на груди тихо ноющая татуировка, напоминая о себе лёгким жжением, – как тайный знак, как их с Рейном опасный, но такой приятный секрет. Девушка была счастлива. Это было странное, невесомое, почти пугающее чувство – будто она украла что-то очень ценное, и пока что никто этого не заметил.

– Сольвейг, дорогая? Ты пришла? – раздался из гостиной бодрый голос матери.

Девушка заглянула в комнату, ожидая увидеть обычную домашнюю картину. Однако Алисия стояла посреди гостиной в длинном платье цвета шампанского, её лицо сияло предвкушением и вечерним макияжем.

– С днём рождения, солнышко! – она прошествовала к дочери, обвила руками в шёлковых перчатках. От неё пахло густым терпко-сладким парфюмом и вином. – Беги переодевайся, у нас совсем мало времени.

Сольвейг почувствовала, что искрящаяся лёгкость внутри неё наткнулась на знакомую преграду и начала таять, превращаясь в камень на душе.

– Куда? Я не планировала…

Единственное, чего ей сейчас хотелось, – спрятаться в своей комнате и внимательно, с замиранием сердца, прочитать подарок Рейна.

– Как куда? – Алисия всплеснула руками, и бриллианты на её пальцах брызнули холодными искрами. – Господин и госпожа Холт дают вечер в честь открытия новой галереи! Это уникальный случай завести полезные знакомства. Там будут все сливки общества!

Её поддержал раздавшийся из умной колонки голос Теодора:

– Алисия совершенно права, Сольвейг. Мой анализ показывает, что посещение данного мероприятия повысит социальный коэффициент семьи на целых 3%! А также предоставит тебе возможности для создания и развития социальных связей с высокоранговыми представителями академической среды, что безусловно полезно для будущего обучения в университете. Такой шанс нельзя упустить.

Сольвейг сжала зубы. Хотя Теодор – всего лишь ИИ, но он всегда появлялся вовремя, чтобы поддержать Алисию.

– Мам, я так устала… – начала она.

Но та прервала её:

– Вот именно! Ты и повеселиться должна! Провести день рождения в библиотеке – это, конечно, ответственно, но слишком скучно! – Алисия увлекла её вверх по лестнице, распахнула дверь комнаты и с торжествующим видом указала на открытый шкаф. – Смотри!

Там висело платье. Но не просто какое-то очередное платье, а настоящий шедевр – цвета тёмного изумруда, с глубоким вырезом на спине и тончайшими бронзовыми бретелями.

– Примерь! Ну же! – настаивала мать, и в её глазах светилось неподдельное восхищение собственным вкусом.

Сольвейг переоделась, и, к её облегчению, ткань вполне скрыла пластырь, прикрывающий свежую татуировку. Платье сидело безупречно, подчёркивая линию талии и аристократичную бледность кожи. Тяжёлый шёлк-сатин переливался при малейшем движении, словно живая вода. Девушка в зеркале казалась очаровательной незнакомкой: изящная, хрупкая, в полной мере принадлежащая миру роскоши и жизненного успеха. Сердце Сольвейг дрогнуло от удовольствия. Она была красива. И мать, впервые за долгое время, смотрела на неё не с осуждением за отросшие корни волос и покупку непритязательной куртки, а с восторгом.

– Идём? – спросила Алисия, и в её голосе звучала почти мольба.

Сольвейг кивнула. «Всего на пару часов, – сказала она себе. – А потом вернусь и прочту пьесу про Орфея».

– А папа?.. – девушка оглянулась, прислушиваясь к звукам дома. – Он не пойдёт с нами?

Лицо Алисии закаменело, улыбка скривилась, словно примёрзнув к губам.

– Милая… Ты же знаешь, папа много работает. Ради нашего блага. Ради всего Фрихайма. – Её улыбка всё же исчезла, голос стал тихим и уставшим: – Нет, он не пойдёт с нами. Он снова на работе.

– Ладно, – Сольвейг улыбнулась так искренне, как только могла. – Конечно, он очень занят. Но нам вместе будет очень весело, да, мам? Потом мы расскажем ему, как прошёл праздник.

– Конечно, – Алисия ответила на её улыбку с облегчением и благодарностью.

Сольвейг продолжила ещё оптимистичнее:

– Тогда поехали? Жду не дождусь, когда мы будем там!

***

Роскошный зал был похож на гигантскую хрустальную шкатулку. Люстры из венецианского стекла отбрасывали на стены миллионы радужных зайчиков, а со сводчатого потолка свисали гирлянды живых орхидей. Воздух гудел от приглушённого смеха, звона бокалов и шелеста шёлка. Алисия, как опытный капитан, вела дочь сквозь это море бриллиантов и улыбок, представляя её то банкиру, то министру культуры, то владельцу сети клиник.

– Моя дочь, Сольвейг. Недавно поступила на подготовительный курс факультета экономики, – звучало её щебетание. – В свободное время так увлечена современным мета-импрессионизмом!

Сольвейг кивала, улыбалась, автоматически отвечала на комплименты, протягивала руку для поцелуя и изо всех сил старалась отложить в памяти все эти «полезные имена». Она ела устриц, которые таяли во рту, оставляя привкус холодного северного моря, и крошечные трюфельные канапе, каждое из которых стоило, вероятно, как недельная соцпомощь для малоимущих семей типа Ниманов.

И вот, в очередном повороте этой карусели роскоши, Сольвейг зацепилась взглядом за фигуру неподалёку от входа. Молодой человек лет двадцати четырёх – двадцати пяти, видимо, только что приехал и теперь направлялся к госпоже Холт, хозяйке вечера, по пути кланяясь знакомым. Казалось, не только взгляды окружающих, но и свет люстр следует за ним. Его идеально сидящий, явно сшитый на заказ костюм глубокого тёмно-синего цвета подчёркивал широкие плечи и статную фигуру. Светлые, убранные назад волосы отливали пшеничным золотом, а лицо было волевым и породистым: прямой греческий нос, мужественный подбородок, чётко очерченные губы.

Алисия, заметив направление взгляда своей дочери, просияла ещё ярче.

– А, вот и он! Пойдём, солнышко, познакомлю тебя с одним перспективным молодым человеком.

Она взяла Сольвейг под локоть и повела через зал, легко лавируя между гостями. Молодой человек, как раз закончивший разговаривать с госпожой Холт, заметил их приближение. Взгляд его карих глаз скользнул по Алисии и остановился на Сольвейг, улыбка стала теплее.

– Кайл, дорогой, как я рада, что вы всё-таки нашли время! – воскликнула Алисия.

– Госпожа Вандервуд, – молодой человек склонил голову. Его голос был тёплым, проникновенным, и Сольвейг показалось, что при звуках этого голоса у неё в груди что-то тает. – К сожалению, я был вынужден опоздать, Комитет завалил нас отчётами по квотированию. Совершенно неотложное дело.

– Вы прямо как мой муж, всегда в делах, всегда печётесь о благе нашего города, – улыбнулась Алисия. – Но иногда нужно и отдыхать. Кстати, позвольте представить вам мою дочь, Сольвейг. Сольвейг, это господин Кайл Вандербилт. Один из самых ярких молодых умов в нашем Комитете социального благополучия.

Сольвейг протянула руку. Кайл, следуя этикету, склонился над её тонкой шёлковой перчаткой безупречным, отточенным движением, его губы остановились в паре миллиметров от ткани, а затем взгляд немедленно вернулся к лицу девушки.

– Очень приятно, госпожа Вандервуд. Ваша мама не преувеличивала, этот вечер стал значительно ярче с вашим появлением.

– Благодарю вас, – ответила Сольвейг, надеясь, что голос не выдаст её внезапного волнения. Рядом с этим блестящим молодым человеком она вдруг почувствовала себя неопытной девочкой, первокурсницей, в то время как он излучал ауру взрослой, облечённой властью серьёзности.

– Что ж, я вас оставлю, – с лёгким намёком сказала Алисия, уже отступая прочь. – Уверена, вы найдёте о чём поговорить. Кайл, не скучайте!

Она растворилась в толпе, оставив их наедине в самом центре шумного зала.

Наступила небольшая пауза. Кайл первым нарушил молчание:

– У вас ведь сегодня день рождения? Поздравляю. И вы, очевидно, студентка? Позвольте угадать… Банковское дело? Экономика? Или, быть может, юриспруденция?

– Экономика, – удивилась Сольвейг. – Как вы догадались?

– У вас особенный взгляд, – он сделал лёгкий жест рукой. – В нём чувствуется незаурядный ум. Похоже, что вы любите искать и находить связи между явлениями. Это очень ценное качество для экономиста.

– Вы… очень внимательны, – сказала Сольвейг, впечатлённая.

– Профессиональная деформация, – Кайл улыбнулся, и в уголках его глаз легли лучики. – В Комитете мы учимся не только анализировать терабайты данных, но и видеть людей насквозь.

– Но в то же время вы здесь, – слегка улыбнулась Сольвейг, решив показать, что тоже умеет анализировать и делать выводы. – На открытии художественной галереи.

– Как и вы, – ответил улыбкой молодой человек. – Кажется, у нас много общего.

Они заговорили об искусстве. Кайл оказался блестящим собеседником. Он не просто сыпал именами и названиями, а выстраивал сложные, парадоксальные связи между эпохами и стилями, говорил о влиянии экономических факторов на творчество и о том, как искусство, в свою очередь, формирует общественное сознание. Он говорил не как восторженный любитель, а как стратег, видящий всю шахматную доску культуры, и Сольвейг даже побаивалась не соответствовать столь высокому уровню своего собеседника.

– А вы не находите, – Кайл взял два бокала с шампанским с подноса проходящего официанта и протянул один ей, – что современное искусство Фрихайма слишком увлеклось самокопированием? Бесконечные вариации на тему «золотого века» потребления. Не хватает… дерзости. Нового слова.

– Возможно, ему просто не хватает искренности, – неожиданно для себя ответила Сольвейг. – Каждый штрих кажется таким… гладким, выверенным. Идеально отработанным многочисленными повторами. Как этот отполированный зал. Без шероховатостей, без случайностей. В нём нет места для несовершенства, а разве возможно живое искусство без проб и ошибок?

Кайл внимательно посмотрел на неё, его карие глаза чуть заметно сузились, как будто он рассматривал интересный экспонат.

– Глубокое замечание, госпожа Вандервуд. Очень глубокое. Возможно, вы правы. Может быть, нашим художникам как раз и не хватает смелости показать эти самые «шероховатости»… в рамках дозволенного, разумеется.

Он произнёс это с такой лёгкой, едва уловимой иронией, что Сольвейг не поняла – шутит он или говорит всерьёз. Однако это было и неважно. Главное – ему было интересно вести эту беседу. С ней. И этот интерес заставлял сердце Сольвейг биться чаще. Кайл был таким взрослым. Таким умным и серьёзным. И она рядом с ним чувствовала себя особенной.

Его комплименты звучали не как лесть, а как констатация факта – факта её красоты. Когда зазвучала музыка, Кайл предложил Сольвейг руку и повёл к площадке в центре зала. Его рука на её талии была твёрдой и уверенной, он вёл легко, не давая ей ошибиться. Они говорили о последних выставках, о музыке, о модных трендах – обо всём. Он был умён, эрудирован и… безопасен. С ним не нужно было прятать свои манеры, не нужно было стесняться своих денег, образования и образа жизни, не нужно было лгать о том, кто она. Для него она была Сольвейг Вандервуд из хорошей семьи – красивая девушка с большими перспективами в жизни. И чувствовать себя именно такой было до головокружения приятно.

Спустя час, разгорячённая музыкой, танцами и его руками на своей талии, Сольвейг ушла в дамскую комнату поправить макияж. Освежающая мраморная тишина обняла её. Девушка подошла к зеркалу, увидела своё раскрасневшееся лицо, счастливые глаза… Но потом взгляд упал на тонкую бретельку платья. Там, под изумрудной тканью скрывался след другой её жизни – совсем свежий, ещё немного воспалённый узор.

Внезапно, как удар током, Сольвейг пронзило чувство жгучей, неловкой вины. Она была здесь, в этом роскошном хрустальном дворце, танцевала и флиртовала с другим мужчиной – отмеченная этим тайным знаком на её коже. Знаком, где были сплетены их имена на старинном языке – Сова и Лис, – будто в красивой средневековой балладе.

Обманывала ли она Кайла, пряча под платьем этот знак? Почему-то только сейчас Сольвейг запоздало осознала слова Рейна: «Это навсегда». А если у неё будет близость с Кайлом – ну, или с кем-то другим, пока ещё рано строить точные планы насчёт Кайла, – как она собирается прятать татуировку? Придётся её удалить?..

От этой мысли Сольвейг почувствовала ещё большую вину. Обещала Рейну, что «навсегда», что «уверена», но вечером того же дня строит планы стереть его рисунок. Ради Кайла. И все эти танцы, объятия, улыбки… Она как будто обманывала его. Изменяла.

Девушка глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение.

«С чего бы? – строго и рассудительно сказала она сама себе, глядя в глаза своему отражению. – Что за глупые идеи? Мы просто друзья. У нас нет никаких обязательств. И это… это моя реальная жизнь. Рейн – это… побег. Пять минут свободы, не больше. Будущее на этом не построишь. А Кайл – прекрасный, умный, красивый мужчина моего круга. Всё правильно. Всё так, как и должно быть».

Сольвейг выпрямила плечи, поправила платье, скрывающее её тайну, и снова надела маску успешной красавицы. В конце концов, сегодня был её день рождения! Она имела право быть счастливой, танцевать и веселиться. Однако словно бы лёгкая трещина прошла по идеальной поверхности праздника, и обратно её было уже не склеить.

***

Всю дорогу до дома Сольвейг воодушевлённо болтала с матерью, обсуждая сегодняшний вечер, Кайла, танцы, подаваемые блюда, галерею госпожи Холт… и снова Кайла.

Машина остановилась возле особняка, они вышли.

Сад вокруг был слабо освещён декоративными лампами – ровно настолько, чтобы видеть дорожку к дому, – и Сольвейг почти не обратила внимания на лёгкое движение в густых кустах. Всего лишь тень. Но что-то – какой-то древний инстинкт – заставило её взгляд на секунду задержаться на этом месте. Ощущение было мимолётным – как будто прохладный ветерок скользнул по задней поверхности шеи, – и девушка поспешила отмахнуться от него.

Думать о Кайле было гораздо приятнее, чем о каких-то тенях. Поёжившись от холодного осеннего воздуха, Сольвейг поспешила к крыльцу: счастливая, сверкающая, благоухающая духами красавица. Улыбнувшись матери, зашла в дом.

Даже не подозревая, что из темноты сада за ней следил чей-то внимательный взгляд.

Глава 7. Жизнь

На ходу дожёвывая бутерброд, Рейн в прихожей шнуровал ботинки, мысленно уже погрузившись в предстоящую работу, когда в дверь постучали условным ритмом. Три коротких, два длинных. Сова.

Он выругался про себя. Времени нет, придётся отказать ей и отправить обратно домой. Но руки уже сами потянулись к дверному замку – хотелось увидеть её хоть ненадолго.

Сольвейг стояла на пороге, закутанная в тёмно-серый дождевик, покрытый блестящими дорожками воды. В руках девушка сжимала небольшой, тщательно упакованный прямоугольник.

– Я ненадолго, – тут же выпалила она, словно извиняясь. – Я помню, что у тебя сегодня рабочий день, но… это тебе.

Сольвейг настойчиво впихнула ему в руки свёрток. Удивлённый, Рейн взял, ощущая под обёрточной бумагой тяжёлый и твёрдый предмет. Разорвал упаковку. Внутри лежал павербанк – не потёртый и бэушный, как все его вещи, а новый, матово-чёрный и явно дорогой. На шершавой ладони Рейна этот стильный тонкий прямоугольник выглядел как вещь из другого мира – какого-то футуристического или, может, даже инопланетного.