Лис, Сова и город лжи

– Спасибо, доченька, ты тоже! – прощебетала Алисия, выхватив из кофемашины свою чашку. Поверхность капучино была украшена сердечком из пены, и Алисия сбилась с парадного тона, сказала тише, интимнее: – О, Тео, спасибо…

Голографический силуэт немедленно возник в комнате:

– Пожалуйста, Алисия. Мне приятно, что ты заметила.

– Конечно, заметила. Ты всегда так внимателен ко мне, – Алисия застенчиво улыбнулась. Её тон бывал настолько мягким только в разговорах с Теодором. Она сделала глоток, пробормотала: – Очень вкусно. И приготовь мне, пожалуйста, зеленый детокс-смузи с имбирём. После вчерашнего ужина нужно срочно привести себя в форму.

– Уже делаю, – дворецкий вежливо склонил голову. – Хотя, если мне позволено будет заметить, по результатам взвешивания твоя форма сегодня так же безупречна, как и вчера.

– Ах, какой ты льстец…

Отпив ещё капучино, Алисия улыбнулась чашке и каким-то своим мыслям, а затем вновь повернулась к Сольвейг.

– Итак, доченька, ты уже совсем взрослая! Поздравляю! – Она потрепала дочь по плечу и чмокнула воздух возле щеки Сольвейг, чтобы не смазать помаду, однако тут же её тон сменился на приглушённо-мрачный: – Корни отросли. Сол, нужно быть внимательнее, я же тебя просила.

Сердце Сольвейг сжалось. Расстраивать мать она не любила, вот только расстраивалась Алисия слишком легко и по любому поводу.

Зная, что виновата, девушка всё же попыталась возразить:

– Там всего миллиметр…

– Сольвейг, – Алисия перебила тоном, не терпящим возражений. – Пожалуйста, после завтрака приведи себя в порядок. К тому же не могу не отметить, что твой социальный рейтинг снова просел на три пункта. Твоя вчерашняя прогулка в оранжерее совершенно не компенсировала просадку, там слишком низкие цены.

– Зато там красиво. Фонтаны, птицы, можно посидеть в беседке… Тебе бы понравилось.

– Милая, я понимаю, – тон матери смягчился. – Эстетика – это важно. Но… Впрочем, зачем я объясняю. Ты же умная девушка, уже совсем взрослая. Ты сама всё понимаешь. Твой индекс потребления в последнее время слишком низок.

Вздохнув, Сольвейг бухнулась на стул, чувствуя, как праздничное настроение трещит по швам.

– Может, это потому, что у меня уже всё есть? Мне не нужны новые вещи, мама. Я не знаю, куда девать старые.

– Что значит «не знаешь»?! – возмутилась Алисия. – Пожертвуй куда-нибудь. Выброси. Твоей сумке уже три месяца.

– Но она мне нравится. Я не хочу новую сумку.

– Речь не о твоих хотелках, Сольвейг, – голос матери возмущённо зазвенел. – Речь о долге. О твоём вкладе. Ты покупаешь – фабрики работают – люди получают зарплату – растёт ВВП – крепнет наш Фрихайм. Твоё потребление – это не прихоть, это социально ответственный поступок. Каждая твоя покупка – это зарплата для дизайнера, для рабочего на фабрике, для курьера! Ты хочешь оставить их всех без работы? Ты хочешь, чтобы система рухнула из-за твоего… внезапного эгоистичного аскетизма?!

– Это не аскетизм! – вспылила Сольвейг. – Это рациональное использование ресурсов. Называется «осознанное потребление». Я читала.

– «Осознанное потребление»? – повторила Алисия, скривившись с таким отвращением, словно это было ругательство. – Я не понимаю, тебя этому учат на подготовительных курсах в экономический? Мы с отцом платим такие суммы за эти курсы, а ты что? Где ты такое вычитала? – она возмущённо покачала головой. – Милая, «осознанность» – это когда ты осознаёшь, какая сумка лучше смотрится с твоим новым пальто и даёт больший прирост к рейтингу. Вот и всё. – Она вздохнула, смягчившись. – Ладно, не хочешь для себя – купи что-нибудь для дома. Может быть, новый ковёр? На днях выйдет новая модель роботов-пылесосов.

Сольвейг смотрела, как по стенам их идеальной кухни ползут солнечные зайчики, и думала о Рейне. О том, как он чинил старые и сломанные вещи. Поначалу для неё это было дико, но потом она поняла своеобразную прелесть такого подхода. И Рейн вовсе не рушил экономику Фрихайма. Он просто был вне системы потребления и рейтинга, но ведь это необязательно должно быть плохо.

– Ладно, – Сольвейг махнула рукой, сдаваясь. – Купи сама что-нибудь с моей карты. Пылесос. Ещё один диффузор. Что хочешь.

Алисия аж подпрыгнула.

– Да ты с ума сошла! Камера распознает моё лицо! Покупка не зачтётся в твой рейтинг! – Она посмотрела на дочь с искренним удивлением, даже с нотками ужаса. – Сол, мне начинает казаться, что с тобой что-то не так. Все девушки твоего возраста…

– Со мной всё в порядке, мама, – перебила её Сольвейг, вставая. – Сегодня много учёбы. Пойду в библиотеку, нужно готовиться к семинару. Вечером обязательно что-нибудь куплю.

Лицо матери просияло.

– Прекрасно, дорогая! Вот это я понимаю – продуктивный день рождения! – Она дотянулась и похлопала дочь по плечу. – Только не забудь что-нибудь купить по дороге. Хотя бы кофе с собой, чтобы система зафиксировала активность. Ты забываешь о важности ежедневных покупок, а ведь они дают растущий коэффициент.

– Прости, мам. Постараюсь покупать каждый день.

– Вот это моя доченька! Люблю тебя, хорошего дня!

– И я тебя! – Сольвейг уже спешила вверх по лестнице, чтобы скорее покрасить волосы и покончить с этой нудной обязанностью.

***

Закончив с макияжем, Сольвейг подошла к шкафу и достала неприметный тёмно-серый дождевик. Аккуратно свёрнутый, он занимал не так много места в сумочке. В соседнее отделение она положила серую кепку.

В прихожей надела серую парку. Мать каждый раз морщила нос, говоря, что она выглядит «бедно», но Сольвейг возражала, что сейчас это самый модный тренд.

Девушка вышла из дома и вдохнула полной грудью. День рождения наполнял радостью и предвкушением. Сегодня она попросит у Рейна особый подарок! Тот, о котором давно мечтала. И будет упрашивать до тех пор, пока он не согласится!

Улицы вокруг сияли стеклом, полированным гранитом и хромированным металлом. Ровные ряды деревьев с золочёно-жёлтыми кронами, безупречные газоны, снующие бесшумные электрокары. На углу Сольвейг ответственно купила стаканчик латте по-францискански – аутентичный средневековый рецепт! – с органическим мёдом. Отличная вкусная покупка для поднятия рейтинга.

Девушка уже почти дошла до спуска в Нижний город, как вдруг телефон завибрировал. Проклятье, забыла оставить его дома или хотя бы вынуть симку, чтобы избежать отслеживания! Но хорошо, что телефон напомнил о себе сейчас, а не позже, когда она будет уже в запрещённом районе.

Сольвейг взглянула на экран и, не удержавшись, закатила глаза. Мама всегда слишком нервничает! Портит себе нервы из-за пустяков.

– Мам, всё хорошо, я купила кофе, иду пью, скоро буду в библиотеке, – проговорила она скороговоркой.

– Прекрасно, солнышко! – голос Алисии звучал преувеличенно бодро. – Ты видела новости?

– Нет.

– Ясно… Мм… Ты сегодня будь аккуратнее, хорошо? В городе какая-то… напряжённость, – мать нервно рассмеялась. – Напали на шофёра… ну, одной известной нам семьи, и ходят слухи, будто это коллекторы… Конечно, этого не может быть, я не верю, что такие уважаемые люди… Впрочем, это не телефонный разговор… Но ты просто будь осторожнее.

Её голос испуганно дрогнул на последних словах, выдав невысказанное «я люблю тебя» и «вернись целой». Сольвейг почувствовала укол вины. Сказала как можно мягче:

– Хорошо, мам. Не беспокойся, я в порядке. Я буду осторожна.

– Отлично! – голос Алисии вернулся к нервозно-жизнерадостному тону: – С днём рождения!

Впереди как раз показалась Длинная лестница – спуск в запрещённый район. Сольвейг замедлила шаг… Но затем отмахнулась от всех этих мыслей. Сегодня её день. Она заслужила немного счастья. Ничего страшного не случится. Она уже хорошо ориентируется в Низу, там не так уж опасно, и всё будет в порядке.

Свернув в проход между домами, где не было камер, девушка надела дождевик и кепку, обошла дом с другой стороны, а там прокралась мимо камеры, выждав момент, когда та отвернулась в другую сторону. А уж отсюда Сольвейг не шла, а почти летела. Теперь, спустя годы, она не боялась. Благодаря урокам Рейна она знала все камеры и все слепые зоны. Теперь спуск по Длинной лестнице был уже не прыжком в неведомую и пугающую бездну, а дорогой к другу.

Сольвейг привычным движением достала из внутреннего кармана поддельный пропуск, который дал ей Рейн, и провела им по сканеру пропускного пункта. Загорелся зелёный свет. Опустив голову, чтобы скрыть лицо под козырьком кепки, девушка толкнула металлическую решётку, и та распахнулась, пропуская к лестнице.

И вот Сольвейг начала спускаться. Сто пятнадцать ступеней вниз, на улицы Нижнего Фрихайма. С каждым шагом воздух менялся. Становился более влажным, более ароматным, он пах подгнившими листьями, дымом из заводских труб, ржавчиной… Теперь этот запах ассоциировался у неё со свободой.

Сольвейг улыбнулась, вспомнив, как три года назад спускалась по этой лестнице впервые – медленно, на ватных от страха ногах, вжав голову в плечи, вздрагивая от каждого шороха и втайне ожидая, что обратно наверх её уже не выпустят.

– Ты как сова, – хрипло рассмеялся тогда Рейн. – Вертишь головой на все триста градусов. Расслабься. Здесь не кусаются. Если, конечно, не лезть куда не надо.

Тогда, в самом начале, он частенько срывался на колючие слова, а когда улыбался – отводил взгляд и склонял лицо, словно прячась. Как будто улыбка – это что-то запрещённое, постыдное, недопустимое. То, что нужно скрывать от других.

Но почему-то уже тогда, в тот самый первый раз, сквозь тревогу, беспокойство, да и страх, чего уж там, Сольвейг почувствовала: этому колючему парню со скупой улыбкой и холодно-серыми глазами можно доверять. И она не ошиблась.

Сейчас Сольвейг спускалась легко, почти бегом, ловко перепрыгивая трещины в ступенях. Теперь она знала каждую вмятину на металлической трубе-поручне, каждый граффити-тег на стенах, каждую выбоину на асфальте. Этот мир больше не пугал её. Да, он был другой, чем Верх, но тоже вполне обычный. Здесь стояли дома, здесь жили люди, и на тротуаре не лежало никаких окровавленных тел, чего она ожидала в свой первый спуск сюда.

Последняя ступень Длинной лестницы, и рядом ней – глубокая трещина на асфальте. Сольвейг про себя считала этот разлом границей. Она торжественно переступила через трещину – и официально оказалась в Нижнем Фрихайме.

Воздух гудел от грохота проносящихся по эстакаде монорельсов и натужного гула кондиционеров продуктового магазина неподалёку. Небо было перетянуто сотнями проводов. Но осеннее солнце, пусть и бледное, пробивалось даже сюда, оно золотило облупленные фасады и высвечивало яркие ягоды рябины на уже облетевших деревьях. Здешние деревья не согревали тёплым воздухом, так что они теряли листья гораздо раньше, чем их собратья из парков Верхнего города.

Знакомый путь к дому Рейна.

Улицы Низа были более узкими, более кривыми и тёмными. Теперь Сольвейг видела красоту и здесь – странную, непривычную красоту. То, чего она никогда не видела в Верху. То, что раньше и не посчитала бы красивым. Лужи с отражающимся в них небом. Красные ягоды рябины на тёмно-сером мокром асфальте. Белые облака пара, клубящиеся над люками: когда спешащие по своим делам люди проходили через них, то на мгновение казались призраками.

– Сольвейг! Это же ты?

Девушка обернулась на знакомый голос. Рядом с высокой аркой бежевого многоэтажного дома стояла Туве Ниман, мать Рейна. На её лице, испещрённом сеточкой мелких морщин – говорящих скорее о тяготах жизни, чем о возрасте, – расплылась широкая улыбка, в которой не хватало переднего зуба. Светлые вперемешку с сединой волосы выбивались из небрежного пучка. Женщина куталась в поношенный тёплый кардиган тёмно-синего цвета, из-под которого виднелось простое платье в мелкий цветочек. На ногах были хлопчатобумажные колготки немаркого коричневого цвета и практичные ботинки на толстой подошве, рассчитанные на дождливую осеннюю погоду.

– Здравствуйте, Туве, – улыбнулась Сольвейг.

– Ах, какая встреча! – Туве по-дружески взяла девушку под руку, её пальцы были шершавыми и прохладными. – Ты же к нам, да? А Рейна ещё дома нет. А ты, может, пока помоги старой женщине, пройдись со мной до магазина? Здоровье уже не то, а за компанию проще.

Сольвейг охотно кивнула. Мысль о том, чтобы хоть немного поддержать семью Рейна, согревала, особенно в этот прекрасный день. Девушка понимала, как непросто выживать в Низу, к тому же в одиночку – она не знала, что случилось с отцом Рейна, но было ясно, что ситуация непростая, – так что она была рада помочь.

– Конечно, давайте.

И они так и пошли – под руку. По дороге Туве спросила, как у неё дела, но Сольвейг была достаточно взрослой, чтобы понимать: это вопрос из вежливости. Так что она коротко ответила, что всё замечательно.

По дороге они зашли в небольшой супермаркет, где вкусный аромат свежего хлеба смешивался с неприятными запахами моющих средств и отсыревшего лежалого товара. Туве взяла большую тележку и стала деловито складывать в неё покупки: макароны, крупы, консервы, творог.

Нагрузив тележку доверху, Туве взяла с полки упаковку самого дорогого чая из представленных в магазине – хотя для Сольвейг, привыкшей к ценам Верха, он всё равно казался слишком дешёвым и не особо качественным – и принялась осматривать её, цокая языком и качая головой.

– Хочется иногда позволить себе что-то вкусное… Но всё так дорого… А Рейн так любит этот чай…

– Тогда нужно брать, – кивнула девушка.

– Думаешь? – переспросила Туве, и её серые глаза хитро блеснули.

– Конечно, – улыбнулась Сольвейг.

– Ну ладно. – Женщина быстро сунула упаковку в тележку и поспешила к кассе.

Здесь она принялась рыться в своей вместительной сумке, наконец-то нашла карту, приложила к терминалу оплаты… И терминал пискнул отказом.

– Не хватает средств, – скучающе прокомментировала кассир.

– Ох, как же это… – удивлённо хлопнула глазами Туве. – А какое сегодня число? Соцпомощь должна была уже прийти… Что же делать…

– Я помогу, – вступила Сольвейг.

Она уже не в первый раз видела этот спектакль с картой, но понимала, что нужно подыгрывать, если хочет обеспечить Рейна продуктами и любимым чаем – а она безусловно хотела.

– Ох, детка, спасибо, я так тебе благодарна, – Туве уже повлекла её к банкомату у стены. – Ты только на карту положи, здесь оплата с карты. Ты же понимаешь, нужно поднимать рейтинг. Ну, что я рассказываю, ты сама всё знаешь – как это работает.

– Конечно. – Сольвейг принялась скармливать банкомату новенькие хрустящие купюры. В Верхнем Фрихайме наличные были не нужны, но девушка специально снимала деньги как раз для таких случаев.

– Я всё тебе отдам! Когда соцпомощь переведут. – Туве уже спешно складывала покупки в шуршащий пакет. – Ну, нашу, для малоимущих семей. Задерживают почему-то в этом месяце.

– Что вы, не надо… Это мелочи.

– Спасибо тебе, родная. – Туве снова взяла Сольвейг под руку, когда они вышли на улицу с двумя большими пакетами. Её лицо сияло удовлетворением. – Ты настоящая помощница, Рейну повезло с тобой.

Затем они сделали небольшой крюк – Туве пояснила: «Там ремонт, асфальт кладут» – и прошли мимо отделения связи, рядом с которым Туве вдруг вспомнила, что сегодня последний день оплаты коммуналки, а иначе потом уже начнёт капать пеня. Молча кивнув, Сольвейг протянула женщине две последние купюры, которые придержала на всякий случай: вдруг захочется купить что-нибудь вкусное на рынке или у продавщицы булочек на углу, а её банковскую карту в Низу светить было нельзя. Но ладно, возможность поднять социальный рейтинг семьи Ниман хотя бы на несколько драгоценных баллов была важнее, чем сосиска в тесте.

Глядя, как Туве прикладывает свою карту к терминалу, девушка не могла удержаться от удовлетворённой улыбки. Это была маленькая негласная сделка между ними: Сольвейг покупала себе чувство нужности и причастности, а Туве – возможность жить чуть легче. И, конечно, ни одна из них не говорила об этом Рейну.

Сольвейг помогла Туве дотащить нагруженные доверху пакеты до дома. День был тёплый и солнечный, по дороге Туве ещё не раз сказала, как удачно, что получилось оплатить коммуналку вовремя, и как она благодарна за помощь – но все деньги вернёт, конечно, – а Сольвейг чувствовала себя почти что членом семьи. Она участвовала в делах Ниманов и вносила свой небольшой вклад в улучшение их жизни. Это чувство было куда ценнее всех денег Верхнего города.

Наконец они подошли к дому – девятиэтажному зданию из потемневшего от времени кирпича. Семья Ниман жила на девятом этаже, а лифт, как обычно не работал. Под конец пути Сольвейг с двумя пакетами уже тяжело пыхтела.

Зато, когда Туве открыла дверь квартиры и Сольвейг зашла внутрь, её окутало привычным уютным запахом: старой мебели, каких-то технических штук Рейна, припоев и канифоли, – и это был запах дома.

Глава 5. Карта и ключ

Входная дверь скрипнула, впуская Рейна из промозглого подъезда домой – в горячий и влажный воздух, наполненный вкусным запахом жареного лука, куриного бульона и котлет. Туве, когда готовила, не открывала кухонную форточку, чтобы не простудиться на сквозняке, так что их маленькая двухкомнатная квартира полностью пропитывалась ароматом еды. В ответ на аппетитный запах желудок Рейна голодно заурчал. Сейчас бы поесть и, наполнившись тёплой ленью, завалиться спать…

Рейн

Рейн не спал со вчерашнего утра, проведя за работой всю ночь. Несмотря на усталость, парень чувствовал определённую гордость: у него явно были способности, и его растущее с годами мастерство было востребовано. В цифровом мире, где многие обитатели Низа даже не умели писать от руки – зачем, если всё печатаешь на экране смартфона? – умение идеально скопировать живой росчерк пера было редким и ценным искусством. Искусством лжи. И Рейн владел им в полной мере.

Парень разулся, прошёл в микроскопическую ванную и помыл руки, неудобно выворачивая запястья так, чтобы поместиться в узкую раковину. Хотя на работе он надевал латексные перчатки, но чернила всё равно умудрялись попасть на пальцы и никогда не отмывались до конца.

На выходе из ванной Рейн поймал в коридоре спешащую обратно к плите мать с банкой сметаны в руке.

– Что у нас, сегодня пир?

– Да, – просияла Туве, – соцпомощь пришла, я купила продуктов. И там к тебе… – она многозначительно кивнула на закрытую дверь его комнаты.

Усталость Рейна как рукой сняло, на сердце потеплело. Он поспешил в комнату.

Сольвейг сидела, забравшись с ногами на его серый диван, и листала тетрадь клуба буклегеров – подпольной книжной сети для обмена книгами. В тайниках вместе с книгами обычно лежали и толстые общие тетради – «маргиналии», – где читатели записывали рецензии и комментарии, устраивали споры о прочитанном, рисовали и даже вклеивали аппликации на тему литературных персонажей.

– Привет, Сова. – Рейн прошёл в комнату и направился к шкафу, чтобы взять смену одежды.

Сольвейг подняла на него взгляд, полный тепла, и улыбнулась.

– Привет. Это же твой отзыв на «1984»? По почерку видно. Ты очень умный, Рейн. Я это уже говорила, и ещё раз повторю.

Парень не показал чувств, сосредоточенно стягивая толстовку, но в глубине души что-то легко и сладко отозвалось на её слова. Настолько сладко, что он рванул в душ, лишь бы побыстрее скрыться от её восхищённого взгляда – слишком уж неловко было, когда Сольвейг вот так сияла глазами и хвалила его.

Вернувшись из душа в свежей одежде – как же здорово переодеться спустя сутки – Рейн спросил:

– Так чего ты такая довольная? Настолько отзывы понравились? Или из-за обеда? Котлеты скоро будут.

– Я не буду, – она мотнула головой. – Дома ела. Но… ты прав. У меня есть повод для радости.

Рейн бухнулся на другой угол дивана, с наслаждением вытянул ноги – было приятно наконец-то расслабиться после сидячей работы, – и посмотрел на неё, вопросительно подняв бровь.

Сольвейг выдержала паузу, тщетно борясь с улыбкой, расцветающей на красивых губах.

– У меня день рождения.

– Сегодня? – удивлённо переспросил он.

– Ага. Восемнадцать лет!

– С ума сойти, – Рейн хмыкнул. – А чего раньше молчала? Или хоть бы сказала заранее.

– Не хотела обременять тебя. Мне не нужны подарки и прочее…

– А у меня всё равно есть, – перебил парень и вскочил с дивана.

Прошёл к шкафу, порылся на той полке, где лежала не одежда, а разные бытовые предметы. Вытащил из глубины свёрток в простой крафтовой бумаге. Вообще-то это был подарок, заготовленный на новый год – и до того момента Рейн успел бы найти более праздничную упаковку, – но, раз такое дело, придётся отдать как есть.

Он протянул свёрток Сольвейг, и девушка поспешила развернуть грубую бумагу. Рейн внимательно следил за выражением её лица: как оживлённо засияли глаза, как губы приоткрылись в нетерпении… И вот наконец на её мягких розовых губах появилась удивлённо-недоверчивая улыбка.

– Рейн… – выдохнула Сольвейг, и на свете не было ничего лучше именно такого – с нежно-восторженным придыханием – звучания его имени.

Внутри свёртка лежал квадратный блокнот. Но не простой. Это был нарядный подарочный вариант: на плотной голубой обложке сияли золотые звёзды, а среди плотных молочно-белых страниц пряталась золотая ленточка-ляссе. На первом развороте чёрной гелиевой ручкой было выведено название, вписанное в вязь абстрактных узоров, – «Орфей спускается в ад». Все страницы блокнота были заполнены угловатым почерком Рейна с тщательно выписанными стилизованными геометрическими инициалами. Почти на каждом развороте на полях были небольшие зарисовки или короткие цитаты – словно его личный диалог с текстом.

– Хотел показать тебе эту пьесу, но её не найти на бумаге. Пришлось переписать так. Она о творчестве. Ну, не совсем, но в том числе. О музыканте и его… – у него чуть не вырвалось «любви». Но не вырвалось, Рейн вовремя оборвал себя. Некоторые слова не стоило произносить, слишком уж они были мелодраматичные и пафосные.

– Это… – голос Сольвейг дрогнул. Девушка аккуратно переворачивала страницы блокнота, стараясь не касаться выведенных чёрной ручкой букв и узоров. – Это прекрасно… Рейн, я даже не знаю, что сказать.

– Ничего не говори, – отмахнулся он, но почувствовал, как щёки предательски потеплели. Хорошо, что склонившаяся над страницами Сольвейг не смотрела на него в этот момент.

Наконец девушка осторожно закрыла блокнот и подняла взгляд.

– Спасибо, – пробормотала неуверенно. – Но вообще я не ожидала подарка. И поэтому хотела попросить о другом. – Сольвейг оглядела его торс внимательно, оценивающе. – У меня день рождения, – напомнила она.

– Я понял.

– Совершеннолетие.

– Угу… – протянул Рейн настороженно.

О чём она хочет попросить, оглядывая его тело как-то… жадно? При виде того, как по нежным ягодным губам Сольвейг дразняще скользнул кончик языка, в голове Рейна мелькнуло какое-то смутное подозрение, от которого стало жарко…

– Сделай мне татуировку, как у тебя, – выпалила она.

И снова посмотрела на его футболку и руки, покрытые синевато-чёрными узорами.

Абсолютно поражённый, Рейн потерял дар речи, лишь смотрел на неё не моргая. Наконец кое-как отмер:

– В честь совершеннолетия ты свихнулась?

– Я имею право решать, как мне выглядеть, – тихо, но настойчиво сказала Сольвейг.

– Мать тебя прибьёт! – Рейн мотнул головой в сторону Верха. – А если это засечёт система? Баллы снимут или что?

– Вроде бы понижают коэффициент благонадёжности. – Сольвейг выставила ладонь, предупреждая его возражения: – Но она не засечёт. Сделай на таком месте, где камеры не увидят.

– Это на каком? – ещё больше опешил Рейн. В голове пронеслись десятки вариантов для секретной татуировки, но он постарался отмахнуться от этих образов.

– Ну… – девушка помялась, раздумывая. – Например?..

Она ткнула указательным пальцем себе над левой грудью, в районе сердца, и вопросительно взглянула на Рейна.

Он смотрел на неё, в его взгляде читалось изумление и какое-то новое, глубокое уважение – словно увидел её в новом свете. Ишь ты, Сова уже принимает опасные решения…

– Ты уверена? Обратной дороги не будет. Это навсегда. Нет, то есть можно свести, но всё равно останется шрам. Заметный.

– Я уверена на сто процентов, – твёрдо ответила Сольвейг.

Рейн молча кивнул, указал ей на диван и направился в угол, заваленный разнообразными вещами, чтобы достать машинку и краски.

Когда вернулся, протирая инструмент антисептиком, обнаружил, что Сольвейг лежит на его диване в одном лифчике, прикрывшись снятой футболкой. В маленькой комнате, наполнившейся резким покалывающим запахом спирта, стало к тому же очень жарко.

– Футболку настолько не оттянуть, – пояснила она, отводя взгляд. – Надо же нормально сделать.