скачать книгу бесплатно
– В моем мире нет времени. Всё сжато в одну точку: и что было, и что есть, и что будет.
Я усмехнулась:
– А если войдёшь в моё сознание – я тоже так буду чувствовать?
– Нет. Ты смертная, такое тебе даже со мной не откроется. У всего есть грань. Я не дам твоему сознанию перетечь в моё.
Я хотела ответить что-то резкое, но не успела. Она метнулась под кровать, в комнату вошла Глаша – тоже вся чёрная, траурная. Со скромным букетиком лютиков в нетвёрдых пальцах.
– А можно я не пойду, барыня? – дрожащим голосом спросила она. – Страх такой – на Страстной неделе хоронить.
Я спустила на лицо вуаль.
– А когда ещё? Лучше, чтобы тело где-то лежало? Ты о душе её подумай, глупенькая! Но если хочешь, не иди.
Она громко хлюпнула носом и махнула рукой:
– Пойду-у. Кто ж там ещё кроме нас-то будет?
Кроме нас было трое: две каких-то бледных служанки (подруги, вероятно) и Фёдор Матвеевич. Вглядываясь в туман за его левым плечом, я вдруг поняла, что не вижу ничего. Глаша ушла здороваться с товарками покойной, а я замерла поодаль. Ни подходить, ни говорить не хотелось. На кладбищах у меня обыкновенно болела голова.
Взглядом зацепилась за огромный, пышный букет белых роз на могиле. Меня от их вида передернуло.
– Это Розовский прислал, – вчерашний знакомец неслышно подошёл и приподнял цилиндр.
Я посмотрела на него сквозь вуаль, и невыносимо легкий ветерок прошёлся по спине. Иные люди с туманом за спиной пугали, иных хотелось пожалеть и приласкать. С Фёдором Матвеевичем всё было иначе. Холод не пугал, но и не пускал близко.
– Решили заглянуть в моё будущее? – спросил он, потому что я молчала дольше всех приличий. Я улыбнулась и покачала головой:
– Я не провидец, я медиум. Иголку в стоге сена найду, только если она нужна кому-то из духов.
– Духов, значит.
Ах, эта ироническая улыбочка! Ну ничего, господин незнакомец, когда-нибудь и вы в них поверите!
– Можете сомневаться сколько хотите, только не издевайтесь. Мне хватает соседей, которые думают, что я ведьма. С чего бы Розовскому присылать такой роскошный букет, Маша ведь всего служанкой была?
Фёдор Матвеевич кивнул:
– Служанкам такие букеты и не присылают.
Я нахмурилась, вглядываясь в цветы. Воздух вокруг них стал ходить ходуном, мир сжался до клочка кладбищенской земли… На меня дохнуло чёрным смрадом.
– Он был там, – просипела я, отгоняя запах. Со стороны могло показаться, что ко мне оса пристала.
– Где?
– В доме, – я закашлялась и отступила от могилы ещё дальше, сняла перчатку и коснулась подвернувшейся под руку берёзы.
Впечатление духоты медленно отступало. Кончики пальцев царапала кора.
– Он был в доме, от цветов тот же дух.
– Дух? – переспросил Фёдор Матвеевич. – И что он вам сказал, дух?
– Ах, да не тот дух, что с изнанки, а запах! Не смотрите так, вы не почувствуете. Он был в доме в день убийства. От всей комнаты разило, как сейчас от роз.
Он смотрел на меня, решая, достойна ли моя болтовня доверия, и я вдруг вспомнила кофейную гущу, вновь попыталась заглянуть под туман, но меня лишь окатило сизой росой.
Он интересовал меня, этот господин. Не полицейский, но аристократ. Что заставило его вечно бороться со злом? Я наконец сформулировала для себя то, что просилось со вчерашнего дня.
Он был как вечный странник. Вечно бежал – очевидно, что за кем-то, но возможно, что и от кого-то.
Пока Фёдор Матвеевич перебирал в голове поводы для веры и недоверия, рядом со мной вырос безликий, как молочный суп, господин и протянул мне конверт и одну белую розу.
– Госпожа Ванда, это вам, – поклонился и всё держал конверт с цветком на вытянутой руке.
Я приняла их и сквозь перчатку почувствовала тепло. Возьмись голыми руками – обожглась бы. Чёрный смрад заливался в легкие и начинал клокотать в горле. Едва вручив мне послание, человечек ушёл.
Я бросила розу на снег без всякой жалости. Раскрыла конверт, от которого уже не метафорически запахло душным одеколоном.
Любезнейшая Ванда!
Наслышан о ваших способностях. Хотел бы сам узреть их – завтра, в Великую Среду, в доме на Пречистенке в десять вечера.
Платон Розовский.
Меня подхватила под руку Глаша. Зачастила, как птица: фью-фью-фью.
– Барышня, Ванда Иванна, что это с вами? Опять обморок?
Я качнула головой. Сказала самой себе:
– Нет-нет. Он нашёл себе новую игрушку.
– Игрушку? – переспросил Фёдор Матвеевич.
Усмешка вышла слабенькая, кривенькая:
– Меня.
***
Она сидела на окне, в пышном белом платье (странно, она давно его не надевала, уже много лет, а тут с самого утра в нем) и листала книжку.
– Хватит читать своих сентименталистов, – едва переступив порог, я обрушила шубу на кресло и встала перед ней. – Я согласна на слияние.
Она появилась у меня тринадцать лет назад. Я однажды проснулась, а она просто сидела на окне – сноп света в волосах, словно в пуху, белое платье… Долго плакала. Девочка ещё совсем, чистая, как ландыш белый.
Я и называла её сначала – моя маленькая.
Моей она, конечно не была. Маленькой тоже скоро быть перестала, потому что знала больше меня – о том, другом мире, которого она успела хлебнуть и которого я едва касалась. Ничего так и не добилась я об её прошлом: ни кем была, ни как звали, ни как была убита.
Весь вечер, готовясь к обряду, я никак не могла понять: зачем? Почему она именно на тринадцатый год решила предложить это слияние? Что-то явно её надоумило.
Дёргала алую ленту памяти, выискивая узелок – точку, с которой эта мысль пролезла ей в голову. Маша, потом я ушла, потом уборка, этот красивый Фёдор, гадание… Лента дернулась и завязалась. Когда он пришёл, всё стихло. Совершенно никаких звуков. Потом тоже была задумчивая, решила просто побыть.
– Ты чего?
Я обернулась.
Она замерла у окна, и лучи персикового солнца прошли мимо неё, как сквозь туман.
– Ничего, задумалась.
– Решила передумать?
– А что? Боишься?
Я прищурилась, ища в этих чертах что-то скрытое – но она вся была чиста передо мной. У неё было откровенное лицо: как у больного под бледной тонкой кожей проступает карта вен и артерий, так и у неё было видно течение мыслей, их приливы. Только думала она не о причинах своего предложения – боялась моего отказа.
Я встала и подошла к ней. Огладила то место в пространстве, где были её плечи – узенькие, с острыми ключицами. В галочку под горлом замечательно бы лёг мой медальон – золотая капелька. Я вдруг подумала, какими сёстрами мы могли бы стать: инь и ян. Чёрное и белое. Она делилась бы со мной светом, а я бы училась не бросать на неё тень.
– Я не передумаю. Завтра спиритический сеанс устраивает Розовский, я обязана там быть. Мне нужны твои силы.
– Розовский – это тот, которому соседка наша служила?
– Да. Прислал на могилу букет роз, а от них смердит, что дышать невозможно. Мне нужно его впечатлить.
Она протянула руку и коснулась воздуха рядом с моей щекой.
– Зачем? – перекатила голову, пух волос вспыхнул рыжим. Какие красивые у неё волосы, кудрявые, пышные. Мои всегда были непослушными и начинали вставать дыбом, стоило разозлиться.
– От Маши тоже им смердело. От комнаты всей. Кому ещё оставить эту пентаграмму, как не главному любителю спиритизма и покровителю всех ясновидящих?
– Ты очень умная, но очень-очень поспешная.
Я пожала плечами.
– Ничего, скоро сможешь держать меня в узде.
Она погрустнела глазами:
– Я не буду держать тебя в узде, Ванда.
Протянув к ней руки, я развернула их ладонями вверх, а она – ладонями вниз. Не прикосновение, но его призрак.
Злость на это создание схлынула, и меня разобрала жалость к этой девочке, которая не может уйти за грань. Её руки наверняка были бы горячими, будь она жива – не как у меня, лягушки.
– У меня столько вопросов, – вздохнула я. – Кто тебя здесь держит?
Она отвела взгляд и погрустнела.
– Твоё предложение – это ведь просьба о помощи. Но я должна знать, чем помогаю. Нельзя провести кого-то через лес, если сама дороги не знаешь.
Кто кого через лес вести собрался? Она молчала.
– Как ты умерла? – допытывалась я. – Кого так любишь, что не можешь уже тринадцать лет отпустить?
Мне показалось, или слеза блеснула на бледном лице?
– Пожалуйста, – взмолилась она, – ты узнаешь всё вовремя. Доверься мне.
Я отошла. Тронула волосы, заглянула в зеркало, которое отразило лишь меня и пустую комнату.
– У меня нет выбора.
По глади зеркал мелькнул последний луч зари. Прокатился по гладкому льду, поскользнулся и пополз вверх, по потолку. Исчез, бухнулся в темноту.
Так и она утонет во мне. Или наоборот
Я медленно стала зажигать свечи. Просила помочь и каялась. Собирала в душе всё, что было. Молилась.
– Как я в тебе, так ты во мне будь. Тень к тени, душа к душе.
Мы протянули друг другу руки, и на мгновение меня опалил могильный озноб, когда её бледные пальцы коснулись моих. А потом она вошла сквозь меня, и всё тело окатил холодом другой мир.
Великая среда
Почему мне почти не больно?
Я отобрала твою боль.
Зачем? Тебе больно за двоих.
Это не та боль, которой я боюсь.
А какой боишься?
Чувство возвращения в мир было похоже на тяжелый подъём по лестнице. Шаг – осознание границ тела. Я не весь мир, я точка. Кости, мышцы, кожа. Мой флакончик для души. Шаг – звуки. Собственного дыхания, скрипа потолка, шипения свечи. Шаг – чувства. Голова расколота болью, тело ломит, в висках возится что-то, внутри ощущение какого-то переизбытка. В руках пузырится воздух.
Шаг – воспоминание. Я открыла глаза.
Подумала, что потолок давно не белила. А если белить потолки, то и полы надо перекрашивать. Это ещё мебель выносить, вечно держать окна открытыми, чтобы побелкой и запахом краски не задохнуться. Может, тогда отделаться веником – вскарабкаться на стол, да и пройтись им по углам?
Интересные у тебя мысли.
Я дернулась. Её голос теперь звучал внутри, словно я мычала мотив песни, только не я и не мычала. Получилось?
