скачать книгу бесплатно
Я вспомнила, какой тяжелый воздух стоял в комнате – заболоченный, недвижный. И как сверкало на столике что-то золотое – не то браслет, не то цепочка. На самом простом блюдце лежало, с отколотым краем.
Может, стоило взять в руки?
– У Розовского, – повторила я. – Это же тот, чудной предприниматель, кажется?
– Он самый, – закивала Глаша. – У него медиумов больше, чем прислуги. Блаженных всегда одаряет, гадалок… Щедрый, говорят, барин для тех, кто истинно ведает.
Я скривилась.
– Такая щедрость плохо кончает. Ладно, иди, ещё убираться везде…
Стоило Глаше скрыться, как за спиной кто-то сладко потянулся.
– А почему щедрость плохо кончает?
Иногда меня поражало, каким ребёнком она могла быть. Я обернулась.
– Потому что это не подачка, это рабство. Тех медиумов он не отпустит от себя, пока не станут бесполезными – а там уже и на улицу выкинуть их, как щенков, можно. Блаженные другой разговор, с ними он спасителя играет.
– Про Спасителя не надо, может, в Страстной-то понедельник?
Я пожала плечами и принялась разбирать камни. Сферу розового кварца бросила на постель – пусть любуется. Через несколько часов порядок воцарился среди склянок, камней, колод, благовоний и всего прочего. Я заставила постель ширмой, подожгла ладан.
Глаша постучала, тихонько доложила:
– Посетитель к вам.
За моей спиной стихло само по себе. Неожиданная покладистость. Я кивнула служанке, разрешая пустить, и поймала своё отражение взглядом. Недосып начинал медленно проступать под глазами, а ещё на утренних службах стоять. На Страстной я всегда носила темные, скромные платья, почти траурные, но вчера – одурев от близости Пасхи – зачем-то решила подготовить темно-фиолетовое, и теперь казалось, что я белая, как снег.
– Доброго дня.
Я вздрогнула, вернула взгляд посетителю – знакомое по утреннему разговору лицо, невозмутимое и красивое. Что-то неуловимо маячило за его плечом, но я не могла ухватить туман, заставить проступить черты чужой жизни. Моих сил на это не хватало. Я только почувствовала лёгкий ветерок. От него пахло снегом и зимой. Даже виски инеем прихватило.
– Не думала, что вы придёте. Прошу, – я широким жестом охватила комнату. Он снял цилиндр и, кивнув, присел за стол.
– Что, не разглядели в грядущем мой визит?
Он мне не верил, но пришёл. Не интерес, но допрос. Замечательно.
За спиной напряжённо притаилась. Странно, она ему не доверяет? Боится?
– Я в грядущее за посетителями не заглядываю, много чести. Будете кофе?
Он держал меня на мушке внимательного взгляда, но всё-таки иногда совершал перебежки и осматривал комнату. Я попыталась стереть со зрачков привычку и взглянуть на окружающее так же, как и он. О чём он думал? О колоде карт, лежащей на столе? О связках полыни, которые я повесила высушиваться? Нет, он видел комнату целиком: совсем не тёмную, без теней, с большими окнами, с камином, десятком зеркал разного размера и формы, книжными полками, где вместо гримуаров стояли французские философы и русские классики.
– Как вас зовут, господин Чадов?
– Федор Матвеевич.
– Называйте меня Ванда, без отчества.
Федор Матвеевич, мысленно повторила я имя. Оно могло многое рассказать, о ещё большем умолчать – если, в отличие от моего, было настоящим.
Турка на всю комнату разразилась крепким ароматом кофе. Я разлила его в маленькие чашки и протянула одну ему. Вблизи рассмотрела глаза: похожие на первый лёд, прозрачные, не голубые, но небесные. Господи, какой красивый. Глубоко вдохнула, своровав у него воздуху с запахом крепкой снежной зимы.
– Я не похожа на гадалку? – спросила я, сев напротив.
– Нет.
– Но вы, тем не менее, пришли. Зачем?
Тонкие изящные брови приподнялись:
– А вы не знаете?
Я отодвинула чашку.
– У вас искаженное впечатление о медиумах, Федор Матвеевич. Я не умею читать мысли, не вижу будущее ежесекундно, я не умею колдовать и наводить порчу. Мой удел – видеть тех, кто остался на грани или подошёл к ней слишком близко. Пришли вы явно не за гаданием и не для встречи с чьим-то духом, значит, дело в Маше – это, конечно, напрашивается само собой, но всегда лучше уточнить. Вам что-то ещё нужно узнать?
Он усмехнулся уголком губ. Холодный взгляд (не ледяной, не морозивший, холодный сам по себе без причины) защекотал мне ресницы.
– Зачем она приходила к вам?
Я пожала плечами и, допив кофе, опрокинула чашку на блюдце.
– Один раз зуб болел, второй— хотела узнать, стоит ли ей в служанки идти.
– И как, стоило?
Веером разложив перед ним карты, я с первого раза достала шестёрку пентаклей.
– Я ей говорила, что окажется в зависимом положении. Не послушала. Вы знаете, у кого она работала?
Фёдор Матвеевич кивнул:
– Да, у Розовского.
– Видимо, я права. У него не работают, у него служат.
Перевернула чашечку обратно, заглянула на дно. Тяжелая цепь лязгнула перед глазами, а над ней, в сиянии ночи взорвались звезды. Я проморгалась.
– Пентаграмму нарисовали после убийства. Для чего, как думаете?
– Не знаю. Грешить на такое легче. Может, хотели, чтобы полиция заподозрила кого-то вроде меня. Вы меня подозреваете?
– Нет. Вам бы не было смысла говорить, что пентаграмма нарисована после.
В нем было слишком много снега. Я дёрнула плечами, ёжась. Под манжеты залезал холодок.
– Расскажите, что вы знаете о пентаграммах, – попросил Чадов.
– Это сильный знак, могущественный, его просто так не рисуют. Вы читали сочинение господина Гёте?
– Имеете в виду «Фауста»? – тут же отозвался он. – Там, ежели не ошибаюсь, Мефистофель явился именно благодаря пентаграмме.
– Криво начерченной, да.
Свет чистого понедельника – небывало ясный, белый, яркий – запрыгнул в окна и юркнул в зеркала, и комната тут же вспыхнула и побледнела. На полке рядом с одним из зеркал стояла лампадка, и я мельком глянула на неё: огонёк горел ровно, точно оловянный солдатик. Поднявшись, я зарылась в полку с книгами: там, скрываясь за спинами французских философов и плечами Толстого с Достоевским, ждали своего часа книги о ересях и религиях.
– Этот знак придумали для защиты. Он уберегал от краж и зла, отводил порчу. – Достав нужную книгу, быстро пролистала – память живо подсказала место – и раскрыла. Принесла Чадову: на развороте несколько пентаграмм и стала указывать пальцем. – А потом люди извратили его, перевернули в самом буквальном смысле. Воображение дорисовало этой перевёрнутой звезде рога, а страх заставил креститься при виде пентаклей.
С раскрытого талмуда на нас взглянула козлиная морда, вписанная в звезду. Чадов больше ничего не спрашивал – ему и не было ничего от меня нужно. Я улыбнулась. Что-то дёрнуло спросить:
– Гадать вам не надо, грядущее вас явно не интересует. Хотите, карту вам вытащу?
Он поморщился.
– Я не за магией к вам пришёл. Вы знаете Розовского?
– Лично, слава Богу, нет. Он коллекционирует таких, как я. Собрал себе армию медиумов и астрологов да радуется.
Он дёрнул уголком губы на моем «слава Богу». Я мысленно улыбнулась, представив себе его лицо, если бы он узнал, что я и в церковь хожу часто. Когда дверь за ним закрылась, я опрокинула его чашку на блюдце и заглянула в кофейную гущу. Та сложилась в упавшую ничком свадебную фату. Интересно.
Тишина стояла такая, что хотелось пощелкать пальцами – не оглохла ли? Я юркнула за ширму.
– Чего молчим?
Она сидела в изголовье, подтянув ноги к груди, и смотрела в пространство. Никогда такой не видела её. Я потянулась было поправить сбившийся край платья, но тут же опомнилась. Она сама, слабо очнувшись, отдёрнула подол.
– Что с тобой?
– Ничего. – Качнула головой, повторила, как правду: – Ничего.
– Что, и посетителя обсудить не хочешь? Такой красивый.
Она страшно посмотрела на меня и повторила:
– Красивый.
Я знала, что она видела больше меня, поэтому спросила:
– Что, он что-то плохое прячет? Я ничего такого не почувствовала, только снегом веет…
Она выпрямила ноги, а потом и вовсе встала.
– Ничего плохого. Только слишком много боли. Я… можно мне просто побыть?
Я кивнула и вышла за ширму. «Просто побыть» – значит, испариться на время. Исчезнуть. Раствориться в воздухе. В зеркале мелькнула пустая, идеально заправленная кровать без единой складки на покрывале.
Ещё раз глянув на силуэт свадебной фаты, я унесла чашки на кухню. Что-то здесь было не так.
Великий вторник
– Нет, нет и нет!
Я с остервенением взбила подушку. Волосы трещали от злости.
Она подсела на край кровати.
– Пойми, так ты станешь сильнее! Сможешь видеть то, что вижу я.
– Я не должна такое видеть, я живая!
Сон чесался в глазах. Сначала едва не уснула на Вечерни, а потом всю ночь спорила с этой. Деревья за окнами запальчиво внимали ссоре.
– Я не дам тебе войти в моё тело! Знаешь, это тебе не спиритический сеанс. Это на всю жизнь!
– Не на всю, – тихо возразила она. Как будто опавшие в траву листья шелестели. – Со временем я уйду совсем. Испарюсь, когда придёт время. Уже скоро.
Я замерла и осела.
– Ты о чём?
– Изнанка зовёт. Но пока я вот такая, – она взмахнула руками, и те прошли сквозь ширму, – бесплотная, неприкаянная, меня не заберут. Я прикована к тебе, понимаешь?
– Поэтому лучший способ уйти – это стать мной? Ты недоговариваешь.
– Я не стану тобой. Это не похоже на вселение во время спиритического сеанса. Это слияние.
Она мне врала. Милая, светлая девочка в белом платье – она уже научилась не плакать и не стонать ночами, не пугать птиц на крыше, притихла совсем, остепенилась. Была спокойным духом, беззлобным. Но всё никак не уходила. Что-то – впрочем, я прекрасно понимала, что или кто, – держало её на этом свете.
– Послушай. – Я потёрла лоб. – Разрешить слияние – это значит добровольно раскроить сознание. Ты будешь в моей голове. Сможешь управлять моим телом. Я буду слышать тебя ежесекундно.
Она разозлилась:
– Ах, да какая разница! Ты получишь силу! Сможешь ей управлять! Ты ведь видела тот туман за плечом вчерашнего посетителя? Если бы я была в тебе, ты смогла бы заглянуть за туман.
Воздух дрожал, как от огня. Подними руки – будет видно кости сквозь розовую, прозрачную кожу.
– У способности видеть сквозь туман слишком высокая цена, – процедила я, отбросила подушку и встала. Со мной она сегодня была как дракон – дышала огнём.
Глаша уже суетилась на кухне. Я не стала завтракать – кусок в горло не лез, тем более, жидкий выбор блюд на Страстной неделе аппетиту не прибавлял. Отделалась чашкой кофе, потом стала собираться. Чёрное платье, чёрная шляпа с чёрной вуалью.
Она появилась за моим плечом, мелькнув в зеркале дуновением ветра.
– Я больше не буду спорить, – тихо сказала она. – Но предложение остаётся. Тебе понадобится скоро больше силы, чем у тебя есть.
– Откуда ты знаешь наверняка?
