Утёс забвения

– Ну а лечить мальчика вы не пытались? – покосившись на друга, взявшего самоотвод, спросил Глеб.

– Что толку? Врачи сказали, что он безнадёжен, а мы смирились. – Он уронил на стол тяжёлые ладони, подтянул к себе фотографию, мельком посмотрел на детскую мордашку. Поникли плечи, подёрнулся туманом взгляд… – Здесь Ванька болен уже. Видите, какой он? Как зверёк… Он и вёл себя так же, всё время куда-то прятался, убегал. Анжелка с ног сбилась, его разыскивая. А потом вот… несчастный случай.

– И вы вот так сразу поверили, что это именно несчастный случай? – не отрываясь от блокнота, подал голос Кирилл.

– Это действительно кажется странным, – подхватил Глеб. – Обычно родители сомневаются до последнего. До тех пор, пока доподлинно причина смерти установлена не будет, верить отказываются.

– А мы поверили! – с вызовом усмехнулся мужчина. – Сразу. Я даже дело уголовное свернул. Почему? Да просто сына своего хорошо знали. Его эта чёртова река как магнит к себе манила, сколько раз сбегал туда. И потом… – он обхватил руками голову… – Может, лучше так, чем идиотом жить, а? Уходите! – вдруг поднялся из-за стола Владимир. – Не рвите мне душу! Уходите!

Он опрокинул рамку с фотографией изображением вниз, впечатал её в стол ладонью, побагровел.

– Да… не получилось у нас с вами разговора, Владимир Васильевич, – констатировал Глеб, – А жаль. Я надеялся, вы рады будете, что хоть так, через статью газетную, о Ване вспомнят. Прощайте и… берегите детей.

Кирилл даже прощаться не стал, вышел молча, лишь подмигнул во дворе девчонке, бросившейся закрывать калитку, вручил бумажный пакет с шоколадными конфетами, она, прижав к себе нежданный подарок, в неверии распахнула глаза.

– Это мне?!

– Тебе.

Быстро обернувшись на крыльцо, девчонка, позабыв сказать спасибо, принялась запихивать пакет под курточку.

– Что скажешь, друг? – усмехнулся Глеб, когда девочка захлопнула за ними калитку.

– Глеб, давай так… сначала по соседям, а после впечатлениями делиться. Мне надо их как-то рассортировать.

– И не говори… у меня тоже картинка не складывается, присутствует ощущение размытости и недосказанности. Может, соседи прояснят ситуацию?

Калитка соседнего двора была закрыта на амбарный замок, а вот во дворе напротив, огороженном опять же, зелёным металлоштакетником, кто-то ходил. Звенел цепью дворовый пёс, поскуливал радостно, заливисто тявкал щенок, беззлобно осаживал его мужской голос. Глеб постучал. Калитка распахнулась сразу же, перед визитёрами возник молодой мужчина.

– Здравствуйте! – приветливо улыбнулся Глеб. – Мы являемся представителями скромной профессии слова и пера, меня зовут Глеб, это Кирилл…

– Журналисты, короче… – невежливо перебил мужчина. – К соседям приезжали?

– Да. К Сенцовым.

– И? Я чем могу вам помочь? – хмуро осведомился он, отпихнул ногой льнущего щенка, сунул в карманы руки. – Сплетен я не собираю, и уж тем более не распространяю, жизнью соседской не интересуюсь, живу себе, никого не трогаю…

– Примус починяю… – едва слышно пробормотал Кирилл.

Мужчина коротко глянул на него, но переспрашивать не стал, ответил сухо, по-армейски:

– Вряд ли я могу быть вам чем-то полезен.

– Мы о Ване хотели поговорить. Вы его знали? – поинтересовался Глеб.

– Видел, конечно, но у Сенцовых детей столько, что в глазах рябит, а я не приглядываюсь. Вроде бегал один мальчишка… – он равнодушно пожал плечами.

– Надо же, вы на редкость ненаблюдательны, – хмыкнул Кирилл. Он легко перетянул разговор на себя. – Не слышали, что соседский мальчик погиб прошлым летом?

– Слышал что-то такое, жаль, конечно, мальчонка занятный был…

– То есть всё-таки знаете его?

– Видел, – настаивал на своём мужчина. – И только лишь.

– Через забор, вероятно? – уточнил Кирилл.

– Через забор тоже. Мы всё-таки соседи, бывало, что и на улице встречались.

– И при своём поразительном равнодушии к окружающим, вы как-то успели понять, что мальчик занятным был, так получается?

– Выходит, что так… – говорил он ровно и спокойно, не выказывая каких-либо эмоций, но в глаза не смотрел, взгляд его будто приклеился к какой-то одной, выбранной заранее точке. Кирилл проследил его взгляд, увидел царапину на калитке, кивнул собственным мыслям. Врёт мужик. Определённо врёт. Так не бывает, чтобы уж совсем без эмоций, тем более, когда речь о беде заходит. Пусть не своей, чужой, случившейся с соседским мальчишкой… Человек не умеет общаться совсем без эмоций, тут скорее самообладание непробиваемое, о чём и говорит отсутствующий взгляд на калитку. Но к чему оно? Ведь не с обвинениями они пришли, просто поговорить. Версия напрашивается сама собой. Единственная. Сосед любопытен сверх меры и знает куда больше, чем хочет показать.

– Вы чего-то боитесь? – в лоб спросил Кирилл.

Собеседник дёрнулся, моргнул, быстро глянул на Кирилла и снова отвёл глаза. Удалось-таки выбить его из колеи, пусть на миг, но маска сброшена, за личиной безразличия проступило что-то живое. Неужели действительно страх?

– А мне-то чего бояться? – после непродолжительной паузы поинтересовался он, схватившись за собачку молнии на куртке. – С мальчиком несчастный случай произошёл. Не здесь, на реке, вернее, на утёсе, я туда не хожу, так чего мне бояться? – а рука непроизвольно гоняла собачку молнии вверх-вниз.

– Сломаете, – заметил Кирилл.

– Что? – мужчина растерялся, глянул на молнию, застегнул куртку и сунул руку в карман.

– Нет, ничего… – Кир дежурно улыбнулся, пожал плечами. – Ладно, раз вы ничего не знаете, говорить нам больше не о чем. Извините за беспокойство, мы пойдём…

Калитка мигом захлопнулась, мужчина даже попрощаться не соизволил.

– Хам трамвайный, – прокомментировал Глеб.

– Не хам, – возразил Кирилл. – Думаю, у него есть веские основания так себя вести. Ну что, Глеб, идём дальше? Мне всё интереснее и интереснее это расследование.

– Вот кому надо было в журналистику идти! – рассмеялся Глеб. – Или в полицию. Такие способности пропадают всуе…

– Нет уж. Мне моё дело нравится. А это так… хобби… – он уже стучал в следующую калитку.

Открыла им молодая и очень привлекательная женщина. Заулыбалась, захлопала ресничками.

– Мы из газеты, – хмуро бросил Глеб. – Можете уделить нам несколько минут?

– Конечно! – женщина ослепительно улыбнулась ему, снова застенчиво хлопнула длиннющими ресницами. – В дом проходите… – спохватилась она. – За чаем сподручнее разговаривать.

Они прошли в дом на тёплую застеклённую веранду, уселись на широкую скамью за столом, на яркие смешные подушечки. Разительно отличалось это жилище от того, где довелось побывать пятнадцать минут назад. Здесь царил простой деревенский уют, заботливо созданный умелыми женскими руками.

– О чём вы хотели поговорить? – небрежно бросила хозяйка, заставляя стол чайными чашками, вазочками с вареньем, плетёнками, доверху набитыми крохотными на два укуса пирожками. – Вероятно, о Сенцовых? – сама ответила на свой вопрос она. – Тогда по адресу. Я с Анжелкой и Вовкой в одном классе училась.

– Да, именно… – подтвердил её догадку Глеб, а Кирилл снова с отсутствующим видом уткнулся в блокнот.

– Вот за чаем и поговорим, – зарделась под Глебовым взглядом хозяйка. – Меня Алёной зовут.

– Я Глеб, это Кирилл.

Кир не удосужился даже кивнуть, увлечённо что-то записывая карандашом в блокнот. Алёна разлила чай. Только теперь Кирилл оторвался от записей, поднял голову, улыбнулся Алёне.

– Извините меня за временное отсутствие, боялся мысль потерять.

– Ничего. – Алёна равнодушно кивнула, стрельнула глазами в сторону Глеба, присела на лавку, пододвинула к себе чашку. – Что именно вы хотели узнать? – пряча смущение, спросила она.

– Наверное всё. Что за семья? Что не так с Ваней было? Почему он погиб? – засыпал её вопросами Глеб.

Алёна нахмурилась.

– Да семья как семья, – пожала плечами она. – Обычная. В деревнях многие так живут.

– Как?

– Да не очень… но у Сенцовых всё как-то издалека складывалось. Я начну оттуда, со школы. Можно?

– Конечно! – Глеб обрадовался. Неужели им повезло, и они нашли человека, знающего всю подноготную семьи?

– Они дружили класса с четвёртого. Ну как дружили… Дружил Вовка, а Анжела уже тогда непростой девочкой была. Вовку при себе как пажа держала. По принципу «поди, подай». Смотрела свысока, насмехалась. Ещё бы! Первая красавица в школе! Она очень рано осознала своё преимущество перед другими, вовсю пользовалась им. А мы все, одноклассники, при королеве холопами были. Она казнила, она миловала, она подарки дарила с королевского плеча, она же их и отбирала. Сейчас это всё невероятным кажется, а тогда… всё было правильным, мы даже не задумывались о том, что дружба другой бывает, и от прислуживания ох как отличается. Вовка служил преданнее всех. Он обожал Анжелу, разве что не молился на неё. И в старших классах она вроде как отвечать ему начала взаимностью, а потом, никого не предупредив, уехала в Москву, поступать в театральный.

Алёна задумчиво болтала ложечкой в вазочке с вареньем и всё поглядывала на Глеба. Она будто забыла, о чём минуту назад рассказывала. Не занимал её разговор, куда больше интересовал видный мужчина, зашедший в гости. Только вот незадача, не один он зашёл с приятелем, и этот приятель Алёне ох как не нравился!

– А что было дальше? – поторопил её Глеб, устав от ожидания. – И кстати, пирожки у вас – объеденье!

– Понравились? – щёки Алены зарделись, на губах снова заиграла застенчивая улыбка. – Это с левашом. Вы знаете, что такое леваш? Это сушёные и спрессованные ягоды, для пирогов самое то!

– Бесподобные пироги! – снова похвалил Глеб. – Но может быть, вернёмся к повествованию? Вы безумно интересно рассказываете, – нагло польстил он. – Заслушаться можно!

– Да… – Алёна на миг задумалась. – Потом Анжела вернулась. Через полтора года. В институт, конечно же, не поступила, там таких как она… бесталанных, пруд пруди.

– Вы считаете, нет у Анжелы таланта?

– Однозначно! Кроме красоты и самомнения у неё вообще ничего нет. Вернее, так раньше было. Сейчас нет ни того, ни другого. Всё, что имела, растеряла.

– Однако! Не слишком ли вы категоричны?

– Она того заслуживает! – уверенно заявила Алёна. Поднялась из-за стола, подлила Глебу чая, снова присела на лавку. – Она вернулась немножко беременной. Месяцев этак на семь. Родила вскоре. Девчонку. И спесь-то с неё как копоть слетела. Человечнее стала что ли… А может, сломалась просто. Не могу односложно сказать. Я как раз замуж собиралась. За Вовку. А она… Увела его.

– Вот так человечность! – ухмыльнулся Кирилл.

– Хорошо, что так вышло, – тихо проговорила Алёна. – Мне через год человек встретился. Хороший. А ей… а и вся жизнь у неё наперекосяк пошла. Видели её?

– Это вы о синяке в пол-лица? – без особого интереса уточнил Кирилл.

– Это я о детях её. И о муже. Про синяк ничего не знаю. Беременность – это её естественное состояние. Ну подумайте, восьмые роды!

– Стоп! – насторожился Глеб, – Как восьмые? По моим данным детей вместе с Ваней у неё было шестеро. Ну ладно, сейчас седьмым беременная, вы не путаете, Алёна?

– Вовсе нет. Это, наверное, по Вовке данные. А у Анжелы восемь детей. В смысле, беременная восьмым. Я же говорила, что с Москвы она беременной приехала. Вскоре дочку родила. На себя записала, под своей фамилией. А за Вовку она уже после вышла, через год примерно. Он всё определиться не мог, от меня к ней бегал и обратно.

– Отчего же? – снова влез Кирилл, не поднимая глаз от блокнота. – Вы же только что говорили, что любил он её сильно? Что ж за выбор перед ним стоял?

– Любил… – Алёна кивнула, с грустью посмотрела в окно, положила руку на стол, ненароком коснувшись руки Глеба, бросила стремительный взгляд на него, смутилась напоказ, спрятала руки под столом. – Вот только простить не мог. Да, похоже, до сих пор не простил. Женился, добился своего в своё время, а как жить с её нелюбовью понять не сумел.

– Плохо они живут, да?

– Как все, – поспешно ответила Алёна. Слишком поспешно для того, чтобы принять её слова за чистую монету. Дозирует информацию, выдаёт строгими порциями, каждое слово через фильтр пропуская.

– Вот моя жена с синяками не ходит, – ядовито усмехнулся Кирилл. К угощению он даже не притронулся, только чай выпил. – А вы говорите, как все…

– Да мало ли… может, сама ударилась, всякое случается.

– Ну да, ну да… – он снова застрочил что-то в блокноте.

– Выходит, живут они хорошо, – Глеб подхватил эстафету, принялся развивать тему отношений, не забывая при этом наблюдать за Алёной. – Но, когда погибает ребёнок, предпочитают забыть о нём, будто его и не было. Так?

– Ваня… – лицо Алёны осветилось искренней улыбкой, – Он очень светлым мальчиком был. Особенным.

– До болезни или после? – Кирилл ставил её в тупик вот такими короткими, неожиданными вопросами. А теперь ещё и от блокнота оторвался, смотрит пытливо, будто в самую душу заглянуть норовит.

– До болезни? – переспросила она, нахмурившись. Кирилл определённо ей не нравился, не позволял контролировать беседу, задавая неудобные вопросы. – Ах, ну да, – спохватилась Алёна, – я поняла… Это, когда мальчик разговаривать перестал?

– Да. Так до или после? – настаивал на ответе Кирилл.

– Всегда, – неуверенно пожала плечами женщина. Лоб её расчертили глубокие вертикальные складки, она не понимала, правильно ли ответила. – Ещё чаю? – попыталась скрыть замешательство она.

– Если вас не затруднит… – широко улыбнулся Глеб, пододвигая к ней свою опустевшую чашку.

Алёна с неприязнью глянула на Кирилла, но налила чая и ему. Он кивнул небрежно, покрутил пальцами карандаш, снова принялся писать что-то в блокноте.

– А вот скажите мне, Алёна, – продолжил прерванный разговор Глеб, – В чём выражалось… хм… слабоумие мальчика? Его отец утверждает, что после перенесённой болезни мальчику поставили диагноз – задержка психического развития. Причём, насколько я понял, лечить мальчика даже и не пытались. Так в чём заключалась задержка развития?

– Ваня говорить перестал.

– И только?

Алёна совсем растерялась. Поднялась из-за стола, взяла чайник, зачем-то переставила его с одного места на другое, смахнула с яркой скатерти несуществующие крошки.

– Это не ко мне вопрос, – наконец нашла правильное решение она. – Вы меня извините, но я не так близко общалась с Ванюшей, не знаю точно, в чем выражалась его болезнь. Бегает и бегает мальчишка по улице, улыбается всем… У него всегда куча разноцветных стёклышек в кармане была, он через них на людей смотрел, а потом… с кем-то шёл на контакт, с кем-то нет, что уж видел через стекляшки?…

– Вы тоже боитесь? – поднял на неё глаза Кирилл.

– Тоже? – удивилась она.

– То есть, в моём вопросе вас смутило именно это слово?

– Не понимаю. Нет. Ничего я не боюсь, – зачастила Алёна. И хоть вела разговор с Кириллом, смотрела только на Глеба. – Мне-то чего бояться?

– Одноклассника Вовку, например.

– Так он… он сотрудник полиции, да и потом… с Ваней несчастный случай произошёл… все знают.

– Вы в это верите?

На этот вопрос женщина, устав от недосказанности, собственной лжи и подвохов в репликах странного журналиста, ответила искренне:

– Верю ли я – дело десятое. А родители верят, с этой верой живут. Как им живётся, то не моё дело, и не ваше. И вообще… – она с сожалением посмотрела на Глеба, – вам, кажется, пора.

– Это точно, – Глеб бросил взгляд на ходики – простенькую, вырезанную из дерева сову с цепями, гирями и маятником, с двигающимися в такт маятнику глазами, усмехнулся, – Надо же, такой раритет… Неужто работают?

– У меня муж мастер на все руки… был, – с гордостью ответила Алёна, при этом посмотрела на Глеба откровенно призывным взглядом. – Вы бы не ходили больше по деревне, Глеб, не расспрашивали людей.

– Почему?

– Не расскажет вам никто о Ване. Не знают люди Сенцовых, сторонятся их. Они хоть и местные, но чужие здесь. Вон, за глухим забором прячутся…

– И людей стращают, – с усмешкой закончил её фразу Кирилл.

– Я этого не говорила, – медленно покачала головой Алёна. – Закрытые, это да, остальное вы сами додумали.

– Пусть так, – легко согласился Кирилл. – Ну что, дальше пойдём? – спросил он у Глеба, когда калитка, скрипнув на прощанье, захлопнулась. – Или хватит уже на сегодня? У меня, если честно, голова кругом.

– Согласен. Давай уже к дому двигать. Ещё один визит, и я сам умом тронусь…

– Особенно, если в следующем доме такая же красотка живёт, – не удержался от колкости Кирилл. – Как она вокруг тебя круги нарезала… загляденье! Видела бы Ирка, волосёнки бы ей повыдирала.

– Да тьфу на тебя! – рассмеялся Глеб. – Завидно?

– Вот уж нисколечко! Но эти реснички, этот голос, взгляд… Глебка, может, вернёшься? Не разочаровывай барышню, – заговорщицки подмигнул Кир. – А я тебя в машине подожду.

– Иди ты… лесом!

– Предпочитаю ехать, – ныряя за руль, ответил Кирилл.

Когда тронулись, Кирилл всё ещё улыбался, вспоминая и смакуя визит к соседке Сенцовых, но улыбка померкла, стоило отъехать от посёлка. Глеб насторожился, когда на довольно крутом повороте Кирилл не сбросил скорость.

– Полихачить решил? – спросил он.

Кирилл в ответ медленно покачал головой.

– Пристегнись, Глеб.

– Что? Что случилось?! Что ты творишь, Кирюха?!

Кир не ответил, он сосредоточенно смотрел на дорогу, автомобиль, всё набирая скорость, летел с горы. Воздержавшись от дальнейших вопросов, Глеб послушно накинул на себя ремень безопасности.

– Чёрт! Чёрт! – сквозь зубы бормотал Кирилл, судорожно вдавливая в пол педаль тормоза. – Что за хрень такая?!

А Глеб смотрел на дорогу, летящую серой лентой под колёса, и с ужасом осознавал, что этот путь, скорее всего, окажется для них последним. Гора, запредельная скорость, отказавшие тормоза, овраг с правой стороны, за ним лес. С левой, там, под горой далеко внизу виднеется поле… Пока дорога ровная, прямая – они живут, но первый же поворот наверняка окажется для них смертельным.

Впереди замаячил рейсовый автобус. Он плетётся с черепашьей скоростью. В нём люди. Наверное, много людей, они едут по своим делам, и все хотят жить. И невдомёк им, что смерть уже в нескольких метрах, не подозревают они о беде…

Нет, Глеб определённо не хочет досматривать эту историю, лучше зажмуриться, не видеть ничего, из темноты в темноту, наверное, не так страшно… Он зажмурился. Сильно, до боли в глазах… Вот. Вот сейчас. Скорей бы уж…

61880 год

«Меня зовут Ярослав. Я являюсь прямым потомком тех, кто, не имея на то морального права, без суда и следствия вынес и привёл в исполнение смертный приговор. Мои родичи совершили казнь. Жуткую и неоправданную. Несоизмеримую ни с чем в своей жестокости. Была ли убиенная ведьмой? Сомневаюсь. Пересуды да оговор – вот из чего сложилось обвинение. А казнь состоялась»…

От зажжённой лучины света было чуть, по бревенчатым стенам метались причудливые тени, за печкой стрекотал сверчок. Хоть и бедная изба, роскоши не знает, зато в ней тепло и уютно, скрипят, будто переговариваясь, половицы под ногами, тянет из печи огнём, дровами, щекочет ноздри умопомрачительный запах похлёбки да свежего печева. Под потолком, источая дурманящий аромат, развешаны сухие пучки цветов и трав, на печи, устланной чистой тряпицей, подсыхает лесная малина.

Несмотря на преклонный возраст, быстро передвигается по избе хозяйка, движения её резкие, порывистые. Её тень на стене напоминает суетливую галку, вот взметнулись вверх руки-крылья, вот сама метнулась в сторону, того и гляди, по-птичьи заговорит. Вот поставила на стол три грубые деревянные миски, вот возле каждой ложку положила. Простенькие ложки, без росписи, из клёна не самым искусным мастером вырезанные. Следом полотенце домотканое на столе развернула, поплыл по горнице запах свежего печева, в полотенце оказался каравай, пышный, пахучий, с выбеленными мукой поджаристыми бочками.

Гости – мальчишки четырнадцати годков отроду, дружно повели носами, один здоровым, второй – разбитым в кровь, распухшим. Они являлись точной копией друг друга, разнились сейчас разве что носами, в остальном же… одинаковые лица, одежда, причёски, даже родинки на лице в одном и том же месте. Близнецы, не отличимые друг от друга и в то же время разные совсем. Те, кому должно являться самыми близкими, люто ненавидели друг дружку, непримиримыми врагами являлись. Сидели на лавке как можно дальше друг от друга, один, подтянув колени и примостив на лавке босые ноги, второй, то и дело шмыгающий расквашенным носом, чинно сложив на коленях руки, с прямой спиной и вздёрнутым вверх подбородком.

– А ну за стол! – ворчливо приказала хозяйка. Мальчишки повиновались. Один охотно, второй, будто одолжение делая. – Владислав, Ярослав! – одёрнула она, – Еда не любит хмурых лиц, не в прок пойдёт, ну-ка, посмотрите друг на друга и улыбнитесь. Имена у вас славные, великие, а вы ну как те волчата!

Мальчишки посмотрели друг на друга недобрыми взглядами, обменялись неискренними улыбками.

– Нянюшка, почему всё так? – с тоской во взгляде спросил мальчишка с разбитым носом. – Почему маменька поступила так? Почему батюшка запил? Почему мы с братом ненавидим друг дружку?

– Дурень ты, Ярослав! – рассмеялся второй брат. Веселье его вышло обидным, злым. – Батюшка запил оттого, что маменька померла, а с утёса она сиганула, оттого, что и раньше неживая была. Как рыба снулая… – с презрением бросил он. От обиды то презрение шло, от боли жгучей, что таить в себе мочи не было.

– Владюша, – прижав к себе русую голову мальчишки, вздохнула старая нянька. – Не ведаешь ничего, так молчи лучше, не бросай на ветер слов невозвратных, лихом они обернутся.

– А чего тут ведать – дёрнувшись и освобождаясь от объятий, огрызнулся мальчик, – Коли правда всё?!

– Неправда! – подскочил Ярослав. Упёрся сжатыми кулаками в стол, исподлобья, тяжело посмотрел на брата.

– Ударишь? – поднялся Владислав. – Ну давай! А я отвечу…

– Не ударю… – поникли плечи, вздохнув, опустился на лавку младший брат. Нет, он не боялся драки, стычки с братом по пять раз на дню происходят, его тяготила сама их непримиримая вражда. Хотелось всё-всё в жизни изменить. Не получалось. Не воротишь больше маменьку, оборвавшую собственную жизнь, да и прав в чём-то брат, не ласковой она была, холодной. Что дети родные, что челядь дворовая – всё ей едино. Голос её, ровный и тихий для всех звучал одинаково. Ни тепла в нём не было, ни радости, одна печаль, в душе навек поселившаяся.

– Охолони! – отвесила подзатыльник Владу нянька. – Сядь, малец неразумный, да старого человека послушай.

Только она позволяла себе подобные вольности по отношению к графским сыновьям, она, вырастившая их, выпеставшая. И недаром в поисках тепла мальчишки до сих пор в её крохотную избушку бегут, отогреваются здесь, оттаивают. Когда совсем невмоготу жизнь в отчем доме становится, то старший – Владислав прибегает, то младший – Ярик, то оба сразу наведываются. Такое после крупных стычек бывает. Как расквасят носы друг другу в кровавую юшку, так к ней, от батюшкиных расспросов скрываться. Не одобряет отец подобные посиделки, но перечить няньке не смеет, благодарен ей, за то, что сынков его без ласки не оставила, вместо бабушки им была.

Сейчас иначе всё. Весь год мальчики в городе живут, учатся, постигают премудрости в лицее, а летом, вырвавшись на волю, избавляются разом от надоевшей строгой одежды, от тесной обуви, становятся от простолюдинов неотличимыми, и только властные прямые взгляды выдают благородное происхождение. И этого не одобряет батюшка, негоже графским сыновьям босыми бегать, да не указ он им, противятся неслухи…

Не след был дочку мельникову в жёны брать, деток общих рожать, да любовь сердце захолонула, противиться ей мочи не было. Ну а помесь так помесью и останется, порода уже не та, чувствуется в мальчиках кровь простецкая, портит их.

Владислав покорно сел на лавку, поджав под себя ногу, приготовился слушать, а нянька не спешила, нарезала каравай крупными ломтями, протянула обоим мальчикам по ломтю, горбушку – лакомый кусочек, себе оставила. Иначе не выходило, снова подерутся мальчишки, ежели одного кого выделит. А с обоих краёв сразу отрезать не годится, ну как обидится доброе тесто, не поднимется в другой раз.

– А теперь ложки берите, кушайте, да слушайте меня, рассказывать буду. – Она тяжело опустилась на скамью, отщипнула от горбушки крохотный кусочек мякиша, положила в рот. – Тот год неурожайным вышел, – подперев голову сухонькими ладонями, наконец заговорила она. – Совсем бедовым, люди зиму ждали как погибели, старались хоть чем разжиться, да выходило плохо. Мельник наш по осени жену схоронил, детишек один тянул, а детворы – мал мала… пацаны одни, только старшенькая доченька – красавица. Пятнадцать годков то лето стукнуло Анфисе, и была она на много вёрст всех краше. У парней дыхание сбивалось, когда она с коромыслом от колодца шла.