Утёс забвения

– А ничего! – храбрился Серёженька. Иванка Сержем величать его наотрез отказалась, имя, с лёгкой руки выписанной из Франции учительницы, прилипшее к нему, трансформировалось в привычное русскому уху. – Всё у нас с тобой будет хорошо! – обещал он. – Ты только потерпи чуток, Иванка, потерпи, милая, всё наладится.

Она и верила, и не верила, сердечко так и заходилось – и от радости исполненной мечты, и от страха перед неизвестностью. Вдвоём! Это ли не счастье? Руки, ноги есть – не дадут пропасть. Вот только как Серёженька? Не затоскует ли по прежней, устроенной жизни? Не захочет ли вернуться, сбежать от трудностей? И верила избраннику своему, и не верила.

Остановились беглецы в глухой деревеньке, старая одинокая бабушка приютила путников, выделила им угол в своей избе.

Трудно было, особенно в первое время, Серёжа, не приученный к труду, уставал от любой физической нагрузки, но тянул лямку охотно, не жаловался. В положенный срок появились на свет двойнята Савелий и Софья, ладно жила семья, дружно. Бабушка, приютившая беглецов, нарадоваться не могла обретённому внезапно счастью, в охотку возилась с внучатами, Иванку дочкой звала. Десять лет прожили они большой семьёй в ладу и понимании, да только беда пришла, не спросясь. Вот только-только на свет появилась ещё одна дочка – Ариша, как подкосила Серёжу болезнь лютая. Захворал, да не обращал внимания, всё травками Иванка мужа отпаивала, ему отлежаться бы, авось и отступила бы хворь, а он на поле ходил, наравне с сельчанами косил траву, сено в стога ворочал. Не отступала болезнь, скоро понятно стало Иванке, не выдюжит, а Серёжа к тому времени с лежанки подняться не мог, кашлял тяжело и натужно, выхаркивая из лёгких кровь.

Вот и ушёл он, следом, ушла и бабушка, осталась Иванка одна с детьми малыми. Старшие помощниками росли, да только где ж им десятилетним с тяжёлой работой справляться… Год мыкались кое-как, устала Иванка. Так устала, что на тень походить начала, таяла на глазах. Соседи сторонились, ведьмой кликали, а ведь совсем недавно за помощью к ней обращались, с бедой непременно к ней шли, она не отказывала никому. Да только веру потеряли. Кому она сможет помочь, когда собственного мужика от хвори не излечила?

Новая беда пришла в деревню, лихоманка неизвестная скот косить начала. Люди, те самые, кого спасала Иванка не однажды, быстро виновника нашли. Её. Иванку. Пришлая, мол, чужая. Не задалась жизнь, обозлилась, через скотину людям мстить начала. Встречая на улице, обходили её десятой дорогой, в глаза не смотрели, крестились истово, а она понять никак не могла, что случилось.

Дети надоумили, рассказали. Вот и послала их Иванка за травкой болотной, способной живность излечить, сама не дошла бы, три дня ходу, да ничего, привычные они…

Сердце заходилось в дурном предчувствии, но откуда беды ждать, Иванка не знала, чувствовала лишь нависшую над собой тень угрозы, и тень эта разрасталась с каждой минутой, застилала взор, набирая силу, груз обречённости давил на плечи неотвратимостью беды.

Они ввалились в избу всей толпой. От мала до велика – все жители села, даже младенцев притащили, не пожалели сна детского.

– Что нужно? – не очень-то учтиво спросила Иванка, резко поднявшись со скамьи. Закружилась голова, подкосились ноги, и упала бы, удержалась неимоверным усилием воли.

– Судить тебя будем, ведьма! – ядовито зашипел кто-то в толпе.

– Судить? – Иванка недобро усмехнулась. – А не поздновато ли для суда? Ночь на дворе.

– -В самый раз! – заголосила толпа.

– Где отпрыски твои? – обвёл суровым взглядом избу сельский староста, углядел на печи вихрастую макушку Аринки. – Доставай.

– Дети причём? – глухо спросила Иванка. – Не троньте!

Кто-то стащил малышку с печи, она спросонья дико вращала глазами, озиралась, но не плакала.

– Оставьте! – властно приказала Иванка. – Меня судите, коли виновата пред вами! Детей не троньте, прокляну…

Малышку выпустили, поставили на пол, она со всех своих неуклюжих ножек, едва освоивших премудрость ходьбы, бросилась к матери, прижалась, обхватила ручонками её колени. Ладонь привычно опустилась на детскую макушку. Иванка в последний раз погладила дочку по волосам, растрепав вихры, отцепила ручонки, вышла, осторожно прикрыв дверь за собой. Вот и всё. Скоро встретится она с Серёженькой. А и не долго ждать ему пришлось… вот она, спешит во след, торопится. Одного жаль, детей вырастить не успела, сиротинками пташек своих оставляет.

Что не тронут сельчане деток, она поняла сразу, выгнать, может и выгонят, но не тронут, побоятся проклятья ведьмовского, но вот как детки жить будут без неё? Кто приютит их, кто куска хлеба сироткам не пожалеет? Видно судьба такая у них… сиротская…

Она шла сама, сельчане вели её толпой, но приближаться боялись, держались с боков и позади, а она шла и улыбалась, и глаза её в лунном сиянии горели нездешним огнём. Отступали тени, дорога пыльной лентой ложилась под ноги, шептались деревья, будто обсуждая между собой людское вероломство. Суда не будет. Это Иванка поняла сразу, как только переступила порог её дома разъярённая толпа. Это читалось в затравленных взглядах, в мимике, в скованности жестов. Будет казнь. Её просто убьют, в надежде, что со смертью ведьмы окаянной наладится жизнь в селе, и сами собой рассосутся скотьи хвори.

Сказать бы им, что мор никуда не уйдёт сам по себе, сказать бы, что убийством они не решат собственные проблемы, напротив, навлекут на себя немилость божью. Не только Иванке они в эту ночь смертный приговор вынесли, себе заодно, деткам своим, на чьи головы непременно падёт проклятье. Не её проклятье, нет, она сроду никому зла не чинила, проклятье, имя которому – вина. Как жить с ней будут? Смирятся? Забудут? Не забывается подобное. Ярмом над людьми повиснет тягостное чувство вины, выжигать души будет, разрастаться, зло в себе нести с ненавистью вкупе. Всё селение изведёт их ненависть, их нечаянный грех – убийство. Нет ему оправдания, нет и прощения.

Проснутся завтра сельчане, в глаза друг дружке смотреть не смогут. Да что там другим, каждый эту ночь забыть постарается, вытравить из памяти навек. Да только не получится, схлынут эмоции, уйдёт ярость безумная, задумаются люди, не вдруг поймут, что совершили. А только поздно будет. Послушались навета, пошли как стадо за одним, властью обладающим, теперь их провидение судить станет, за тот грех, что под чьим-то влиянием на душу возьмут.

Ничего она им не скажет. Коли сами думать не умеют, слова чужого слушают, разве достучишься до них? Пусть. Она готова, и так… недолго осталось. Зовёт её Серёженька, не оставляет. А детки… они проживут, им воздастся за сиротство вынужденное, снизойдёт на них божья благодать, обязательно.

Скорей бы уж… Так долго идут они, совсем сил нет, вот чуть-чуть ещё и упадёт, подняться не сможет. К реке ведут, к утёсу… Зачем? Могли бы и в лесу дело своё чёрное совершить… Скорей бы…

Место есть на реке странное, утёс будто зуб зверя невиданного в реку вгрызается. Под ним бурлит и стонет буйная река, камни в ней с дом размерами, острые края их из чёрной воды торчат частоколом, а вокруг омуты крутят. В ясную погоду, если лечь на самом краю утёса, да вниз посмотреть, видно их, воронки те… Да и не бывает в этом месте река спокойной, бурлит, пенится, злится будто на препятствие, мешающее спокойно течь. А посреди утёса трещина в скальной породе, узкая да глубокая, отшлифованная чьими-то руками до блеска. Для чего шлифовали? Непонятно… Сережа говорил, наверное, искали что-то в породе, камни самоцветные или ещё что, в своё время он и сам спускался вниз на верёвках, любопытство часто толкало его на приключения. Ничего он там не нашёл. Каменный карман закончился таким же каменным дном, и ни сколов на гладких стенах, ни зарубок от инструмента. Разочарованный, Серёжа поднялся обратно, водрузил на место сплетённую из крепких, высохших прутьев решётку, на невысказанный вопрос жены недоумённо пожал плечами. Что за пролом, зачем на нём решётка? Он так и не смог разобраться…

Иванка остановилась возле пролома. Видать сюда её и вели, поскольку сельчане остановились тоже. Застыли толпой, глядели насторожено, будто они, а не Иванка вовсе, шли сюда на смерть.

– Что, люди добрые, нашли причину бед своих?! – понёсся над обрывом насмешливый звонкий голос Иванки. Она стояла, распрямив плечи, вскинув вверх заострившийся подбородок. Глаза её горели торжествующим огнём, на губах играла улыбка. Для неё смерть – избавление, для них… тяжкий камень на душе. – Ну? Как жизни лишать меня будете? Огнём праведным, али водой студёною? А может, каменьями закидаете, люди? Ну? Кто первый?! – Она засмеялась. Страшно и зло. Толпа схлынула, отступила на шаг, люди растеряно зашептались. Кто-то ушёл совсем, кто-то за деревья спрятался, но большинство осталось, стояли стеной, смотрели на ведьму.

Иванка и впрямь сейчас походила на ведьму. Чёрные одежды, бледное до синевы лицо, круги под глазами, растрескавшиеся, бескровные губы, только глаза горели лихорадочным огнём, да развевались на поднявшемся ветру чёрные волосы, отливающие серебром в лунном свете. И смотрела она с превосходством, каждому в душу умудрялась заглянуть, люди в смятении глаза отводить стали.

– Да что с ней разговаривать?! – раздался возмущённый голос в толпе. – В яму её и вся недолга!

– Потап! – по голосу опознала говорившего она. – А не тебя ли я давеча от дурной болезни лечила? Помогли травки? А ты, Настасья? Тебе ли на меня обиду держать? Сынок ничего? Поправляется?

Отступила вглубь толпы смущённая женщина. Иванка подбоченилась, обвела толпу тяжёлым взглядом, улыбнулась.

– Давайте уже! – поторопила она. – Ну! Кто смелый? Кто непотребство совершит?!

Смельчаки нашлись. Завозилась толпа, вытолкнула вперёд двоих дюжих парней, они подошли несмело, обвязали женщину верёвками, спустили в пролом. Так вот какую смерть они для неё избрали! Долгую и мучительную… А и вам счастья не будет! Не сможете с этим жить, люди добрые!

Скользнули верёвки, размотались, втянулись наверх, Иванка зябко поёжилась, здесь, в каменной пасти было не по-летнему холодно. Что ж, ничего. Ей всяко недолго осталось, вытерпит и это. Но как коварны оказались сельчане! Могли же убить быстро, так нет, избрали для ведьмы смерть долгую и мучительную…

Но сжалилась над Иванкой сама природа. Люди не пожалели, а камень бездушный человечнее оказался. Вздрогнула земля, заходила ходуном под ногами сельчан, потонули в скрежете каменных плит испуганные людские крики, и стихло всё, лишь сомкнулись, стены каменного кармана, избавив от долгих страданий несчастную Иванку. В считанные мгновения заволокли небо чёрные тучи, скрыли от глаз людских всевидящую луну, упала на лес страшная гроза.

В панике бежали люди к деревне, к теплу, оставленным без присмотра домам. Издалека увидели они, как полыхает ярким пламенем один из домов, самый богатый, как выяснилось позже, дом Потапа. Увидев, упал он замертво, не в силах пережить потери, да подняться уже не смог, а вдова его, единственная, кто не принимал участия в казни ведьмы, поселилась в избушке на отшибе, как родных растила осиротевших Иванкиных детей. И своих, и её – не разделяя. Да повадилась цветы носить к последнему пристанищу Иванки, на утёс, и разговаривать с ней, рассказывая, какими хорошими растут её ребята.

3

Ночью Лиза проснулась от настойчивого стука в дверь. Звук был негромкий, но раздражающий, он мешал спать, и отмахнуться от него никак не удавалось. Лиза открыла глаза, села на кровати, обвела взглядом тёмную комнату.

Возле двери стоял Ваня и стучал о дверь зажатым в руке кубиком. Настойчиво стучал, будто специально будил. Постучит – замрёт, посмотрит на неё, потом снова стучит. Увидел, что проснулась, обрадовался, улыбнулся робко и неуверенно.

– Ты чего буянишь? – тихо спросила Лиза. Сейчас она не испугалась, готова была к появлению настойчивого призрака, но его бесцеремонное вторжение в сон её разозлило.

Мальчик дёрнул плечом, поманил её за собой ладошкой.

– Мне идти с тобой? – шепотом спросила Лиза, откидывая одеяло.

Он кивнул, нетерпеливо повторил свой жест. Он будто торопил её и злился, что она теряет время на лишние и никому не нужные вопросы.

Лиза сунула ноги в тапочки, оглянулась на мужа и вышла вслед за мальчиком, плотно прикрыв дверь за собой.

Ваня замер возле комнаты Полины, пальчиком указал Лизе на дверь.

– Туда?

Он раздражённо отбросил в сторону кубик.

– Хорошо, хорошо…

Лиза приоткрыла дверь и охнула. Из комнаты дочери доносились странные звуки. Полина задыхалась, хрипела, приложив к горлу ладони, смотрела растерянно и испуганно в потолок. На секунду Лиза замешкалась, застыла, задержав руку на выключателе, потом метнулась к девочке.

– Полинка, что с тобой, дочка?

Поля ответить не могла, судорожно хваталась за горло, пытаясь протолкнуть воздух в лёгкие. Лизу осенило.

– Ты потерпи, дочка, я сейчас… Кир! – закричала она, вылетая из комнаты. Распахнула дверь в свою комнату, снова закричала, – Кирилл!

Дожидаться ответа не стала, медлить было нельзя. Лиза рванулась в ванную, заткнула слив, открыла горячую воду в душе, высыпала в ванную коробку соды, побежала в комнату Полинки, рывком подняла девочку на ноги, потащила в ванную.

По дороге они столкнулись с Кириллом.

– Что случилось? – спросил он, спросонья ничего не понимая.

– Ложный круп, – буркнула Лиза, заводя Полину в ванную. – Дыши, дочка, давай, сейчас легче станет. Кирилл, «скорую» вызывай!

Он вылетел из ванной, хлопнув дверью, Лиза, усадив Полину на унитаз, схватила стаканчик для полоскания, вытряхнув оттуда забытую Полиной зубную щётку, налила воды прямо из-под крана, протянула Полине.

– Пей, Поля.

Девочка не сразу поняла, что от неё требуется, напуганная, она смотрела в стену и хрипела. Лиза обняла её, поднесла стакан к губам, силой влила воду в рот дочери, та машинально проглотила.

– Давай же! Пей ещё!

Полина выпила. Лиза подхватила её, наклонила к раковине, преодолевая слабое сопротивление, сунула ей в рот пальцы. Девочку вырвало и сразу стало легче, она шумно втянула воздух, обвела ванную, наполненную паром, мутными глазами, задышала часто и хрипло.

– Мама, мама… – сквозь слёзы шептала она. – Что это было?

– Всё хорошо, доченька, теперь всё хорошо… Папа «скорую» вызвал, сейчас подъедут, укольчик сделают, – обнимая Полину, гладя её по голове и целуя белобрысые вихры, шептала Лиза. Только теперь пришло понимание, а вместе с ним и страх. Она вдруг поняла, что случилось бы, не разбуди её Ваня. – Ты главное дыши, дочь, дыши, родная, садись поближе к ванной и дыши паром, – просила она, а слёзы текли и текли по щекам безудержным потоком.

В ванную заглянул Кирилл. Он был одет, в руках держал телефон.

– «Скорая» вот-вот подъедет, – сказал он. – Как вы? Что случилось?

– Всё. Уже всё… – Лиза устало опустилась на унитаз, увлекая за собой девочку. – Это был приступ. Ложный круп.

– Что это такое?

– Сама толком не знаю. Отёк гортани, кажется. Мне в роддоме соседка по палате рассказывала, что её старший ребёнок страдает этим. Рассказывала, как приступ снимает. Я и не слушала вроде, а вот вспомнилось… Полин, тебе легче?

Девочка кивнула.

– Я в кровать хочу… – шёпотом сообщила она.

– Кир, отнеси её, думаю, уже можно. Приступ мы сняли.

Он подхватил дочь на руки, Лиза пошла к себе в комнату, встречать врачей в ночной сорочке, еле прикрывающей попу, не хотелось. Надо одеться.

Ваня стоял у детской кроватки, прижавшись лицом к прутьям, а из кроватки на него смотрел Максимка. Не плакал, не кричал, смотрел серьёзно, а потом вдруг улыбнулся ему. Улыбнулся и Ваня. Со стороны выглядело, что ведут эти двое молчаливый диалог и, как ни странно, понимают друг друга.

– Спасибо тебе, Ванюша, – шепнула Лиза. – Если бы не ты…

Ваня, улыбнувшись, махнул рукой, пустяки, мол. Лиза накинула халат, взяла трубку радионяни.

– Вань, ты побудешь с Максом? Я могу на тебя рассчитывать?

Ваня серьёзно кивнул.

– Спасибо, – улыбнулась Лиза, выскальзывая из комнаты.

«Скорая» приехала быстро. Хоть приступ и купировали до приезда бригады, врачи настаивали на госпитализации. Переглянувшись с мужем, Лиза кивнула. Всё-таки в больнице девочка под присмотром врачей будет, так, наверное, надёжнее, ведь если бы Ваня её не разбудил… Ох, страшно подумать, что было бы.

– Лиз, я поеду с ними, оформлю Польку в больницу, а ты дома с Максом оставайся, – решил Кирилл.

– Да. Надо вещи собрать, документы… Я быстро.

Десять минут ушло на сборы, ещё пять, и Лиза осталась в доме одна. Уехала машина скорой помощи, следом за ней Кирилл, Лиза вернулась в комнату, заглянула в кроватку. Максимка спал, чему-то улыбаясь во сне, Ваня сидел на подоконнике и лениво качал ногой. Кубики горкой высились рядом.

– Спасибо тебе, Ванюша, – подошла к мальчику Лиза. – Если бы не ты…

Он улыбнулся и исчез.

В приёмном покое Кирилл провёл полтора часа, он даже предположить не мог, что оформление ребёнка в больницу такая муторная процедура. Анализы, осмотры, снова анализы. Поля сидела на жёсткой банкетке, измученная и поникшая, дремала, привалившись плечом к отцу. Он обнимал её, гладил по голове, пытался подбодрить, растормошить хоть чуть-чуть, она кивала, зевала, прикрыв рот ладошкой, дышала тяжело.

– Пап, это ведь ненадолго? – в который раз спрашивала она.

– Нет, доча. Врачи говорят, понаблюдают недельку и отпустят.

– Вы с мамой будете ко мне приходить?

– Нельзя, Полин. Мы бы с радостью, но в инфекционное отделение не пускают посетителей. Ничего, маленькая моя, ты даже соскучиться не успеешь.

– Успею, – ворчливо отвечала девочка. – Я уже скучаю…

– Мы будем приносить тебе разные вкусности и писать письма. И потом… есть же телефон и интернет, мы всегда сможем созвониться или поговорить по скайпу.

– Обещаешь приехать завтра?

– Обещаю.

– А мои любимые мармеладки привезёшь?

– Ну конечно привезу. И не только их.

– Хорошо. Тогда ладно, полежу недельку в больнице, – вздохнула девочка. – Па… я так люблю вас. Тебя, маму, Максимку, бабушку… – в полудрёме принялась перечислять она.

– Мы тебя тоже очень любим.

Кирилл посадил дочь на колени, она заснула, свернувшись уютным калачиком на руках отца, а он сидел и думал, с чего это Лиза решила ночью заглянуть в комнату к Полине. Девочка уже большая, спит крепко, проверять её ночью нет необходимости. Он хотел позвонить жене, но на его руках спала дочь, доставать телефон, значит, потревожить её. Ладно. Лизе он позвонит позже, когда Полину уведут в палату.

4

Кирилл ехал по пустынным ночным улицам. Жизнь в их шумном, многолюдном городе будто замерла, вымороженная небывалыми холодами. Но сегодня ночью, вопреки пессимистичным прогнозам синоптиков, всё изменилось. Мороз отступил, заметно потеплело, и пошёл снег. Тихо было на улицах, безветренно, снежно. Кирилл смотрел на снежные хлопья сквозь лобовое стекло и вспоминал, как расстраивалась до слёз маленькая Полина, когда видела снег, падающий вот такими же как сейчас крупными хлопьями. Она утверждала, что это ангелы теряют перья из крыльев, и от того ей делается грустно… Сколько ей тогда было? Три? Сейчас и не вспомнишь… Но каждый раз Кириллу приходилось одевать дочку и выводить на улицу, где они вместе ловили руками снежинки, смотрели, как тают они на горячей ладони, и девочка переставала грустить, снежинки уже не казались перьями…

Мерно урчал мотор, шуршали щётки, сметая снег с лобового стекла, мигали светофоры. Город спал, укутанный снежным покрывалом. Сегодня даже светофоры были благосклонны к Кириллу, ни разу не попался ему в пути красный свет…

До дома оставалось совсем чуть-чуть. Снова перекрёсток, снова зелёный свет…

Откуда ни возьмись, на дорогу прямо перед автомобилем выскочил ребёнок. Выскочил, повернулся к машине, вскинув вперёд ладони. Кирилл ударил по тормозам.

Истошный визг тормозов разорвал тишину ночи, машину занесло на скользкой дороге, закрутило, но Кирилл справился, вывернул руль, автомобиль юзом прополз ещё несколько метров и остановился, налетев колёсами на бордюр. Кирилла кинуло на руль, но от сильного удара уберёг ремень безопасности, а по перекрёстку, игнорируя красный сигнал светофора, пронеслась, виляя из стороны в сторону, огромная фура.

– Что за хрень?! – выругался Кир. Отстегнулся, выбрался из машины, не понимая, куда делся ребёнок. Неужели сбил?!

Под колёсами никого не было, более того, снежный покров тротуара оставался девственно чист и не тронут следами. Но ребёнок же был! Не галлюцинация же это! Он выскочил на дорогу и… приказал Киру остановиться? Отказываясь понимать что-либо, Кирилл заглянул под машину, обошёл её кругом. Нет ребёнка нигде. И, кажется, не было… Что за ерунда?

Пожав плечами, Кирилл сел за руль, дождался зелёного сигнала, свернул. Фуру он обнаружил через улицу. Она нашла свою жертву, влетев в аптеку, расположенную на первом этаже жилого дома.

Кирилл остановился, бросил машину на обочине и помчался к фуре. Он скинул куртку, намотал её на руку, выбил остатки витринного стекла, подобрался к машине и только сейчас заметил, что уже не один. Рядом суетились ещё двое мужиков, разгребая завал, мешающий подобраться к водительской кабине.

– Скорую вызовите. И гайцов! – крикнул Кирилл в темноту, услышал, как кто-то закричал в трубку, рванул на себя дверь кабины.

Вышло не сразу. Водительская дверь не поддалась, пришлось пробираться с другой стороны.

– Мужик, ты живой там?

Никакого ответа.

Забравшись в кабину, Кирилл приложил пальцы к шее водителя. Пульс прощупывался, хоть и с трудом. Удовлетворённо кивнув, Кирилл попытался привести водителя в чувство, но довольно ощутимые шлепки по щекам ничего не дали. Кирилл выругался. Пошарил в потёмках за водительским местом, наткнулся на одеяло, скинул его на руки помощников.

– Сейчас водителя вытаскивать буду, принимайте.

– Он пьяный что ли? – спросили снизу.

– Не похоже… Запаха нет.

– Может… это… «Скорую» дождаться? Не навредить бы… – неуверенно продолжил тот же голос.

– Нет времени, – нехотя буркнул Кирилл. – Принимайте осторожно…

Ему казалось, он возился с водителем фуры практически до утра, тот был невероятно тяжёлым, и чего стоило Киру протащить его до раскрытой двери, кто бы знал…

– Эй, вы там ещё?

– Да. Ждём…

– Принимайте, только аккуратно, он тяжеленный, и сразу на одеяло кладите.

Спустив вниз водителя, Кирилл выбрался сам. Подхватил край одеяла, следом за остальными спасителями двинулся к пролому. И как раз вовремя. Подъехала «Скорая». Оказалось, что спасение водителя заняло всего-то пятнадцать минут. А город ожил. На улице гудела, обсуждая аварию, многолюдная толпа. И откуда столько народу набежало? Ночь же глубокая… мысли уплывали, не давая сосредоточиться ни на чём, взгляд выхватывал из толпы незнакомые лица, но не различал их, они казались пятнами, одинаковыми и безликими…

Кто-то подскочил к Кириллу.

– Вам плохо?

– Да не…, – отмахнулся он и, не в силах удерживаться на ногах, опустился на снег. Едкий запах ударил в нос, Кирилл замотал головой, вяло отбиваясь от чьей-то руки, поднёсшей к его лицу вату, пропитанную нашатырём. Наклонился, зачерпнул ладонями снег, погрузил в него лицо, почувствовал, как возвращаются мысли… – Я в порядке! – огрызнулся он на очередной вопрос. – Водителю фуры помощь требуется.

– Его увезли уже. С инфарктом.

– Живой?

– Да. Состояние тяжёлое, но живой.

– Отлично. – Кирилл снова зачерпнул снег ладонями, потёр снегом лицо, снова отмахнулся от чьих-то рук. – Всё, всё!

Он поднялся, дошёл до своей машины, сел за руль, посидел немного, окончательно восстанавливаясь, достал телефон.

– Ох… Лизка восемь раз звонила! – он набрал ей. – Лизунь, ты только не волнуйся. Тут авария была… Да нет, нет же! Не со мной… я просто мимо проезжал, помог. Не волнуйся, скоро дома буду.

Они сидели на кухне за столом. В кружках стыл кофе, а они смотрели друг на друга и молчали.

– Кирюш, может, расскажешь, что произошло? – наконец нарушила молчание Лиза.

Он отрицательно покачал головой.

– Сначала ты. Как узнала, что Польке плохо?

– Это Ваня меня разбудил. Буквально заставил за собой следовать…

– Я так и подумал. Напомни мне, во что он одет?

Лиза посмотрела на мужа в недоумении.

– Зачем тебе?

Он не ответил, смотрел выжидающе.

– В футболку с покемоном. Линялая футболка, голубая, кажется, или бирюзовая, не разобрать, и на груди покемон жёлтый. Шортики короткие, синие.