скачать книгу бесплатно
– Что же вы молчите? Вы желаете лечь со мной в постель?
– Я желаю обладать вами всегда, – пролепетал сбитый столку этим странным тоном Ла Тремуй.
– Но я замужем, сударь.
– Я тоже женат…
– Тогда вам лучше отправиться к жене и постараться полюбить её.
– Зная вас, это уже невозможно.
Мадам Катрин пожала плечами.
– Как хотите. Но пока я замужем, ничто не заставит меня осквернить священное таинство брака.
Это пренебрежение и откровенная насмешка пробили, наконец, брешь в смятенной душе. Ла Тремуй понял, что оскорблен.
– Герцогу Бургундскому вы это тоже говорили? – вскинулся он, не думая о последствиях.
Глаза мадам Катрин холодно сверкнули.
– Станьте герцогом Бургундским и узнаете.
После таких слов кому-то определенно следовало уйти, но оба продолжали молчать и ждать.
«Если этот господин готов ради меня на все, – думала мадам Катрин, – он должен прямо сейчас догадаться, что мне нужно. А если он, ко всему прочему, еще и глуп – пусть убирается ко всем чертям!».
– Значит, пока вы замужем…, – медленно начал Ла Тремуй.
– Нет, разумеется.
– А если…
– Что?
– Вы ведь можете овдоветь?
– Надеюсь, что могу.
Глаза Ла Тремуя и мадам Катрин, не мигая, смотрели друг в друга.
– Значит, если вы овдовеете…
– Разумеется – да.
Ла Тремуй протер вспотевший лоб кончиками пальцев. Так вот в чем дело!
– Полагаю, мне следует вернуться ко двору дофина, – забормотал он. – Но я не могу сейчас… Иоланда Анжуйская меня не жалует и может добиться изгнания…
Лицо мадам Катрин презрительно скривилось, как будто она съела что-то несвежее.
– Но я что-нибудь придумаю! – быстро воскликнул Ла Тремуй.
– Надеюсь.
Катрин с безразличным видом хлопнула в ладоши, призывая служанок, удаленных по просьбе Ла Тремуя.
– Надеюсь также, – добавила она, – что ваши раздумья не затянутся еще на год.
Несколько последующих дней отношения между хозяйкой замка и её гостем были откровенно натянутыми. Ла Тремуй лихорадочно соображал, как ему вернуться в Пуатье на прежних правах доброго советника, и даже кое-что придумал. Но мысль о разлуке с мадам Катрин заставляла его тут же находить изъяны во всем придуманном. И, даже прекрасно понимая, что только уехав сможет он приблизиться к желанной цели, бедный влюбленный продолжал затягивать отъезд, несмотря на открытое недовольство своей госпожи.
О том, как он заставит де Жиака сделать супругу вдовой, Ла Тремуй не думал вообще. На фоне всего остального это представлялось такой мелочью, что придавать ей значение именно сейчас не стоило. Уж если сходит с рук открытое убийство такого человека, как герцог Бургундский, то случайная смерть какого-то де Жиака не вызовет вообще никаких вопросов. Не говоря уж о том, что она не заставит плакать даже его жену. Гораздо более важным представлялось другое: каким все-таки образом можно вернуться ко двору дофина, и каким образом заставить себя это сделать?!
Наконец, пришло известие о победе французских войск под Боже. И мадам Катрин сменила гнев на милость.
– Чем не повод? – спрашивала она. – Поезжайте поздравить!
– Но герцогиня Анжуйская может не дать мне даже рта раскрыть.
– А кто вас просит идти с поздравлениями к герцогине? Идите сразу к дофину! Или его вы тоже боитесь?
– Мадам, я никого не боюсь! Я бы пошел хоть к черту в пекло, но не в силах уйти от вас! За весь этот год вы не протянули мне даже пальца! И это жестоко, учитывая на какой грех обрекается моя душа.
– Так вы торговец, сударь? – вскинула брови мадам Катрин. – Вам надо потрогать товар, прежде чем платить за него?
– Я рыцарь, – вздохнул Ла Тремуй. – Но я и человек. Человек, готовый ради вас на всё. Однако…
Катрин не дала ему договорить. Она до смерти устала и от бесконечных признаний, и от собственного беспокойства: дофин уже пообещал её мужу должность министра, если станет королем. А учитывая воодушевление в стране после первой военной победы, ему это того и гляди удастся, несмотря на все договоры…
Подавив в себе брезгливость, мадам Катрин подошла к Ла Тремую и, обхватив руками за плечи, прижалась губами к его губам.
В первое мгновение он даже не понял, что произошло. А когда осознал, крепко стиснул вожделенное тело, стараясь не упустить ни единого мига этого поцелуя. Движения его рук становились все более страстными, сам поцелуй более глубоким, и всё это грозило затянуться и завершиться откровенным насилием. Но мадам Катрин не была неопытной девушкой. Точно рассчитав момент, после которого Ла Тремуй окончательно утратит контроль над собой, она отстранилась и целомудренно опустила глаза.
– Теперь мой рыцарь доволен?
О, да! Теперь Ла Тремуй готов был свернуть горы!
– Я завтра же возвращаюсь в Пуатье, – сказал он, не слыша себя за бьющимся сердцем. – И очень надеюсь узнать там, что ваш муж смертельно заболел.
ФРАНЦИЯ
(1421-1422 годы)
Праздники, особенно неожиданные, вспыхивают, как фейерверк и ослепляют яркими огнями, даря восторг и безумную уверенность, что это только начало, а дальше будет еще ярче и лучше. Но всё когда-то заканчивается. И после ослепительного веселья особенно заметно, как полны забот и серы будни, и как призрачна была та безумно-радостная надежда…
Победа при Боже не только воодушевила сторонников дофина, но и многих его противников заставила крепко задуматься.
– Если всего за год, после лишения трона и всех поношений, он сумел настолько собраться с силами, что же будет дальше? – прикидывали они.
Выкуп, очень быстро полученный от разъяренного Бэдфорда за английских рыцарей, плененных в этом сражении, позволил щедро расплатиться с шотландцами, оторванными от своих домов. А это, в свою очередь, воодушевило не только самих шотландцев, но и итальянских наемников, едва не заскучавших от неопределенности.
Окрыленный успехом дофин готов был немедленно идти на Париж под благородным знаменем спасения отца из рук узурпаторов. И его еле удержали, объяснив, что в глазах всей Европы отец официально является не несчастным безумцем, который не ведает, что творит, а полноправным королем. И этот король во всеуслышание объявил своим наследником Генри Монмута, так что спасение его из рук этого самого Монмута будет выглядеть по меньшей мере глупо.
Но отказ от открытого военного выступления уже не был похож на бессильное выжидание. Франция закипала, как огромный котел, заполненный до отказа всем необходимым и подвешенный над огнем. От удара под Боже во всей стране покачнулась уверенность в несокрушимости англичан. Юго-западные провинции, многие города в центре и на севере завозились, активно укрепляясь и созывая ополчения из горожан. А местности, где английское господство вроде бы уже установилось, начали открыто проявлять недовольство.
Между тем армия дофина разрасталась.
Десятитысячное войско, оснащенное даже артиллерией, словно просыпаясь и осматриваясь, медленно, но верно, начало движение по стране, не столько пока отвоёвывая, сколько присоединяя. В обиход вошло новое слово «дофинист», что тоже говорило о многом.
В Пуатье на радостях организовали масштабные празднества. Очень довольная течением дел мадам Иоланда на них не поскупилась, говоря, что победитель должен уметь праздновать победу.
Орлеанскому Бастарду за особенную храбрость его отряда было даровано пока лишь только прозвище – Дюнуа. Но это прозвище подкреплялось производством в рыцари, причём ранее положенного срока, поскольку Бастарду ещё не исполнился двадцать один год.
– Его храбрость возраста не имела, – сказал дофин, назначая восприемниками господ де Сен-Мар и де Савёз.
Командира шотландцев Бошана дофин почтил званием коннетабля, а другому шотландцу по имени Дарнли была оказана особая честь – ему был жалован личный астролог, что являлось привилегией только особо родовитых господ! Астролог тут же сделал туманное предсказание о скорой смерти "неких двух королей", что сочли за обычное проявление верноподданнической лести.
Герцогиня не скрывала довольства и была, по её же собственным словам, вознаграждена за свою щедрость в превосходной степени, имея в виду тот день, когда на рыцарском турнире, где собралась в полном составе вся преданная дофину знать, к подножию именно её трибуны был брошен захваченный штандарт герцога Кларенса. А сам дофин появился верхом на подаренном ею жеребце, взяв на седло впереди себя её малолетнего Шарля. И, склоняя копье перед трибуной герцогини, громко крикнул:
– Ваши сыновья приветствуют вас, матушка!
Но увы, даже праздники, знаменующие удачное начало, когда-то кончаются.
Кровь убитого Кларенса взывала к отмщению, и его брату Монмуту было уже не до мирной величавости. Оставив в Лондоне беременную «французскую» жену, английский король посчитал крестовый поход преждевременным и вернулся во Францию со свежей, тридцатитысячной армией, настроенный решительней, чем когда-либо.
– Вот теперь я зол, – сказал он герцогу Бэдфордскому и Филиппу Бургундскому, которые выехали ему навстречу.
Пышный прием в Бове, на котором настоял секретарь Монмута и Бовесский епископ Пьер Кошон, прошел довольно мрачно, если не сказать – траурно, под угрюмым взглядом английского короля. Ни танцы, ни угощения не могли отвлечь Монмута от тяжелых раздумий.
Он так желал оставаться в глазах Европы непобедимым монархом-праведником, которого направляет сам Господь! Так надеялся, что, покончив с войной юридически, очень скоро докажет всем абсолютную незыблемость своих прав фактическим её прекращением. Так мечтал, что короны Франции и Англии упокоятся с вечным миром на одной его голове…
Но глупый дофин не захотел благоразумно признать поражение и сбежать куда-нибудь в Испанию, или в Арагон, к родственникам этой своей так называемой «матушки». Он бунтовал, заставляя бросать против себя силы, набранные по гарнизонам Нормандии и Фландрии, а ведь те тоже не так давно завоеваны, и сами требуют повышенного внимания…
Ах, как было бы хорошо, если б этот жалкий безумец Шарль Шестой уже умер!
– Нашего брата убили на границе Анжу, – промолвил Монмут, слегка качнув рукой в сторону Бэдфорда, – это дает нам все основания требовать у бунтовщиков против законной власти возвращения короне исконно английских земель. Оповестите герцогиню Анжуйскую, что все её земли ей больше не принадлежат.
– Разумно ли делать это сейчас, Гарри? – еле слышно спросил Бэдфорд. – Я тоже зол за Томаса, но на юго-западе у нас слишком мало сторонников. Алансон, который ты мне пожаловал, уже осадили, а Анжу – это не Алансон. Тут у дофина интересы личные…
– Значит, я возьму всё свое силой, – процедил Монмут, с ненавистью глядя на танцующих гостей. – «Зол за Томаса»… Скажи лучше, зол НА Томаса, да упокоится его душа в мире! Мы оба знаем, что поражение под Боже всего лишь его просчет, но никак не заслуга этих французских бунтовщиков. И, если бы об умерших не принято было говорить только доброе, я бы высказался определенней. Но я лучше сделаю… И для начала вышибу всех этих «дофинистов» из окрестностей Парижа. Много времени не займет.
Однако, горделивое заявление уверенного в себе Монмута мало сочеталось с изменившейся реальностью. «Сделать» было уже не так просто.
* * *
Расположенный к югу от Парижа городок Мелен не был стратегически важным портом или крепостью. Это был всего лишь городок парижского округа с крошечным гарнизоном и недавно собранным ополчением из числа горожан. Для английской армии даже не препятствие, а так – мелкое неудобство по дороге, которое можно было удалить одним щелчком, как пылинку с рукава. Да и удалять-то не так уж и важно – вреда от них тоже… на комариный укус. Но было одно обстоятельство, проигнорировать которое не позволяло страстное желание Монмута «утереть нос сопляку дофину» и показать, наконец, что его хваленые военачальники ничего не стоят. Крошечным гарнизоном Мелена командовал «рыцарь без упрека» и преданный сторонник «дофинистов» Гийом де Барбазан
Бывший лангедокский маршал как раз закончил формирование городского ополчения, когда вся гигантская английская армия, свежая и бодрая, оснащенная новейшей артиллерией, подошла к Сене и встала под стенами города.
Монмут, все еще пытавшийся сохранить христиански-милосердное лицо, для начала предложил добровольную сдачу, но в ответ получил решительный отказ. Тогда с недоброй усмешкой он приказал начать штурм, и был страшно удивлен, когда штурм провалился. Накатывая словно волны, английские атаки захлёбывались одна за другой, встречая сопротивление настолько яростное, что приходилось отступать. Несколько последующих дней попытки прорвать оборону предпринимались так часто и упорно, что могли бы устрашить любой гарнизон. Но только не гарнизон Мелена. Его защитники вдруг напомнили Монмуту драконов из старинных легенд, которые могли отращивать себе две головы, вместо одной, отрубленной…
В ярости топнув ногой, английский король заявил, что не тронется с места, пока не получит ключи от города. Однако видя, что осада затягивается, и его люди гибнут безо всякого толка, снова снизошел до уговоров и даже не поленился привезти из Парижа безумного французского короля, как доказательство того, что действует от имени законного монарха, а вовсе не как иноземный захватчик.
Парламентеров его величества короля Шарля в город пропустили, но среди разрухи, нанесенной артиллерией, они увидели людей, не желающих сдавать не только эти обгорелые стены, но и свои позиции в отношении того, кто тут действительно «законен».
– Английский король – давний и смертельный враг Франции, – заявил де Барбазан, устало утирая покрытое копотью лицо. – Как рыцарь, истинно преданный своему королю, я никогда не открою перед ним ворота. Так и передайте.
– Но вы обрекаете себя на верную смерть, если не от оружия, так от голода, а город – на верное уничтожение, – увещевал, явно сочувствуя осажденным, парижский епископ Куртекуис, которого привезли вместе с королем. – Пообещайте сдаться, и мы сделаем всё возможное, чтобы условия сдачи были как можно мягче, а ваш гарнизон и вы сами, разумеется, отпущены под честное слово.
Де Барбазан в ответ только усмехнулся.
– Моему слову можно верить. Поэтому я им дорожу и не даю кому попало.
– Английский король тоже дал слово чести, что рассмотрит любые ваши предложения…
– Слово чести Монмута?! До Азенкура я бы поверил… Но тот, кто сейчас стоит под стенами этого города, давно не рыцарь. Его слову я не поверю, даже если он поклянется на Библии… Ступайте обратно, епископ, и передайте, что сдадимся мы только в одном случае – когда в самих наших пальцах не останется сил сомкнуться на оружии. А до тех пор пускай стоит и ждет…
Больше трех месяцев английская армия топталась под Меленом.
За это время в городе не осталось ни одной лошади, собаки или кошки – всё было съедено его защитниками. Однако, еле переставляя ноги от голода, на предложения о сдаче они неизменно отвечали:
– Его величеству английскому королю не угодно признавать нас за людей, а нам не угодно признавать его за короля французского. Пускай ждет пока мы, как животные, не подъедим всю траву. Её на улицах еще достаточно…
Только после восемнадцати недель осады, когда голод все-таки сделал своё дело, Мелен был взят без особого усилия и без особой чести.
Представители французского короля, которые остались в лагере Монмута после того, как безумного Шарля увезли обратно в Париж, взывали к милосердию, упирая на то, что защитники города его заслужили своим героизмом. Но английский король был слишком разозлен и позорной неудачей, и еще более позорной победой, чтобы слушать о рыцарских традициях, про которые так нудно твердил епископ Куртекуис.
– Я здесь не войну веду! – рявкнул он, оборвав миротворца на полуслове. – Я караю бунтовщиков, восставших против законной власти, а вы мне талдычите про какие-то турнирные правила!
– Я взываю к христианскому милосердию, – собравшись с духом, возразил епископ. – И всего лишь хотел напомнить вашему величеству, что командир Меленского гарнизона – рыцарь, до сих пор не запятнавший себя никаким бесчестьем. Его заблуждения, разумеется преступные, были все-таки заблуждениями, за которые вам, христианнейшему из королей, не пристало карать слишком сурово.
Глаза английского короля недобро сверкнули.
– Я оставлю жизнь господину де Барбазан исключительно ради того, чтобы не слышать больше про заблуждения и милосердие. Мне передали, что он готов был есть траву как животное, лишь бы не признавать меня законным наследником. Вот пусть и сидит как животное в железной клетке. А остальных – повесить!
Однако совершённая жестокость желаемого результата не принесла.
Следующим неприятным открытием для Монмута стало осознание того, что расправа над Меленом произвела впечатление совершенно противоположное тому, на которое он рассчитывал.
Теперь английская армия спотыкалась о каждый город, который намеревалась захватить, несмотря на то, что французский король повсюду разослал призывы не противиться его «возлюбленному сыну и наследнику», а сам Монмут нисколько не сомневался, что «меленской» акции устрашения вполне достаточно, чтобы заставить другие гарнизоны сдаваться без боя. Несчастный безумец больше не воспринимался собственной страной как монарх, зато английский король только утвердился в правах смертельного врага, и любое его требование открыть ворота того или иного города вызывало сопротивление самое ожесточенное.
Иное дело дофин…
Дофин становился средоточием всех надежд, и уже одно это делало его «законным».
Затаив в душе радость, чтобы не обмануться, мадам Иоланда зорко наблюдала за тем, как бледнеет и растворяется в общественном мнении грязное пятно убийства в Монтеро. Из Парижа ко всем европейским дворам летели донесения о том, что королевский суд снова осудил Шарля как мятежника и убийцу, но даже там на это перестали обращать внимание. Европа с большим интересом наблюдала за тем, как против амбициозного, а потому очень опасного Монмута, поднимается новая, крепнущая день ото дня сила. И чем уверенней эта сила делалась, тем злее и дерганее становился Монмут, превращаясь из непобедимого, но милосердного Божьего помазанника в еще непобедимого, но уже кровавого захватчика.
Даже объединившись с Филиппом Бургундским, он продолжал испытывать неудобства, двигаясь по стране как будто рывками, вместо того, чтобы пройти по ней пусть и кровавым, но очистительным маршем!
