Ведьмины круги. Сказания и легенды народов Европы о витязях, великанах, феях, гномах и эльфах

Когда сердце Барбароссы жаждало известий об отчизне, Гела в полночь выходила через дверь в скале, спускалась вниз по «Золотому лугу», прислушивалась у дверей и заглядывала в окна. Обо всем, что видела и слышала, о причитаниях и радостях, она честно рассказывала императору по возвращении. А то, что не сумела увидеть и услышать Гела, видели и слышали другие глаза и уши. Как когда-то, вороны Одина слетали из жилищ богов в жилища людей, чтобы поведать небесному правителю обо всем, что случилось на земле, так и те вороны, которые вили свои гнезда в расселинах Кифхойзера, летали над равнинами, слушая слова радости и горя, и приносили их в свои жилища.

В тихий полуночный час, гора разверзалась, и маленькие гномы, тайно обитавшие в сводчатых залах, выскальзывали в лунном свете и, подобно Соломону, знавшему язык птиц, слушали, о чем переговариваются вороны. Затем они несли эти вести старому императору, перед которым являлись время от времени, чтобы наполнить его сокровищницу золотом.

Щедрой рукой Барбаросса отдавал часть этих сокровищ благочестивым и честным смертным, которых Гела приводила в волшебное королевство Кифхойзера, чтобы ее возлюбленный мог радоваться, видя новое поколение, хоть и отличавшееся от того, которое было в его дни, но все еще хранившее с любовью память о благородном Барбароссе и лелеявшее надежду на его возвращение на землю.

Крепость на холме пришла в упадок. Там, где когда-то слышались шаги воинов, паслись стада, но раз в столетие, в полночь, замок представал во всем своем древнем великолепии; гремел подъемный мост, сторожа подавали громкие и ясные сигналы, трубя в рога, а по замковому двору, через двери с вырезанными над ними гербами, в ярко освещенные залы, проходила блестящая процессия. Барбаросса вел за руку прелестную Гелу, а за ними следовали его рыцари и вассалы, жаждавшие вдохнуть воздуха верхнего мира.

Но в то время, как рыцари проводили несколько коротких часов за пиршественными столами, среди удовольствий прошлого, император и Гела поднимались на самую высокую стену замка и с тоской смотрели вниз, на равнины любимой Германии.

Все вокруг было окутано сном. Ночь и спокойствие смиряли заботы, терзавшие днем человеческие сердца, и наполняли их надеждой.

– Они спят и видят сны, – говорил старый император, – но придет день, мой народ проснется и увидит: то, что разделяет сейчас их сердца, ушло навеки. Храбрецы извлекут из ножен мечи и покроют их славой. Менестрели разнесут ее в своих песнях, и в нашей великой единой Германии наступит мир и благоденствие, от Северного моря до прекрасных равнин Италии. Тогда и мы обретем вечный покой.

Так говорил престарелый император, глядя поверх зубчатой стены, простирая руки и благословляя свое бывшее королевство. Но едва на востоке занимался первый проблеск зари, Барбаросса и его Гела спускались вниз, веселье прекращалось, процессия возвращалась через замковый двор и мост обратно в гору, а позади них волшебный замок таял в утреннем тумане.

* * *

Настало желанное утро, народ проснулся, прекратились междоусобицы. «Единство и сила», как было завещано ему его императором, сплотили людей отныне и до века.

Теперь Барбаросса может упокоиться, ибо от Северного моря до равнин Италии гремит слава великого объединенного отечества.

Так исполнилось пророчество престарелого императора, бывшее мечтой его народа.

Король Лаурин

В Тироле, где проживает великое множество добрых маленьких гномов, есть прекрасная долина, в которой в давние времена стоял большой фермерский дом, владелец которого переселился сюда с другой стороны гор, соблазненный красотой и плодородием этого замечательного места.

В те дни еще можно было найти хороших слуг, преданных своему хозяину и его семейству. Но фермер считал, что старые слуги – лучше новых, поэтому привез с собой слуг с другой стороны высокого горного хребта.

Наступила весна; зазеленели горные пастбища, пора было выгонять стада из долины; но старая пастушка, в течение многих лет делавшая это, добросовестности и умению которой фермер полностью доверял, заболела и умерла.

Это вызвало у него некоторое беспокойство, поскольку для выпаса скота на горных лугах все было готово.

– Ступай в нашу родную долину, Тони, – сказал старый фермер своему единственному сыну и наследнику. – Там живет моя пожилая кузина; говорят, ее дочь – славная девушка; может быть, тебе удастся уговорить ее стать нашей пастушкой.

На следующий день, рано утром, молодой человек отправился выполнять поручение.

Ночные тени все еще прятались между скал, словно сказочные великаны, но вершины ледника уже сияли утренним светом. Юноша, привыкший к красотам родных гор, едва замечал великолепие Альп, но спешил вперед, беспокоясь за скот. Вскоре он добрался до узкого горного перевала между двумя высокими ледниками, от которого дорога спускалась вниз, в его родную долину.

Здесь стоял высокий крест, с перекладиной, простершейся к ледникам, подобно огромным рукам; если бы он мог говорить, то мог бы поведать об опасностях, подстерегающих путешественников, один из которых, в благодарность за свое спасение, воздвиг его в этом пустынном месте.

Тони опустился на колени, чтобы помолиться, как это было принято в те времена в той стране. Голова его была низко опущена, так что он не видел мрачного лица, смотревшего на него с одного из ледников.

Несомненно, его вознесли туда орлиные крылья, ибо на эту высоту, казавшуюся расположенной ближе к небу, чем к земле, не мог подняться ни один человек. И все же фигура стояла спокойно, прямо, твердо. Длинные серебристые волосы струились по плечам, вокруг головы вспыхивало нечто вроде солнечных лучей или таинственной диадемы из карбункулов, а темные глаза пронзали даль и останавливались на коленопреклоненном, проникая в глубину его сердца.

Молодой человек поднялся и начал спускаться по извилистой тропе в долину. Призрак на высоком леднике долго глядел вслед удаляющейся фигуре, а затем пошел, уверенным шагом, не оскальзываясь, по сверкающему ледяному полю.

* * *

Ближе к вечеру Тони снова сидел у подножия креста, а рядом с ним – прелестная девушка. Она положила узелок на землю у своих ног, сложила руки на коленях и со смешанным выражением горя и пробудившейся надежды смотрела в лицо своего спутника.

Ее мать умерла несколько дней назад, а бедность даже в те добрые старые времена была горькой, что бедная сирота познала на собственном опыте. Потому что староста деревни прямо сказал ей: дом, в котором она жила со своей матерью, теперь принадлежит другой вдове, и Вренели должна сама искать свою дорогу в этом мире.

Многие жены фермеров были бы рады нанять добрую Вренели в прислуги, но грубые слова старосты так напугали ее, что она решила не оставаться в негостеприимной долине; она едва связала свои вещи в узелок, когда пришел Тони, предложить ей приют в доме своего богатого отца.

Она с радостью согласилась, потому что фермер был ее родственником, пусть и дальним, а она боялась оказаться среди чужих людей. Итак, они вдвоем с Тони отправились по горной тропинке, и сейчас присели отдохнуть под старым крестом, болтая о пустяках.

Красота и невинность Вренели поразили сердце Тони, и он вдруг сказал ей, что любит ее, и что она, и только она, должна стать его женой. Вренели стиснула руки и всей душой прислушалась к этим его словам. Ах! как сладко звучали они после той грубости, которая сделала ее такой несчастной несколько часов назад! Ее сердце преисполнилось благодарности и любви к мужественному юноше, который так великодушно отдавал свое сердце и свой дом бедной сироте.

– Но я бедна, Тони, и сегодня в полной мере почувствовала, какое это зло, – бедность, – сказала она, наконец.

– Это не имеет никакого значения, Вренели! – весело ответил Тони. – У меня хватит всего на нас двоих. И мне не нравится богатая невеста, которую выбрал для меня мой отец, она глупа и уродлива. Когда мои родители увидят тебя, они непременно тебя полюбят, ты такая хорошая и красивая! А когда ты станешь пасти скот в горах в течение лета, и пригонишь потучневшее стадо осенью, ты станешь моей женой, – полагаю, я сумею уговорить моих родителей.

– Ах, это было бы чудесно! – сказала Вренели, улыбаясь. – Я бы очень любила тебя, и заботилась о твоих старых родителях! Но ты ведь не смеешься надо мной, Тони?

Молодой человек обнял ее.

– Как ты можешь говорить так, Вренели? Разве я не люблю тебя больше всех на свете? Если это заставит тебя поверить, я готов поклясться тебе в любви и верности под этим крестом, – поклясться, что никто, кроме тебя, не будет моей женой.

Он взял ее руку и произнес клятву. Вокруг них царила полная тишина, и только духи гор слышали их; лучи вечернего солнца озаряли крест и заплетенные волосы Вренели, словно благословляя ее; в то же время, высоко на вершине ледника, стояла темная фигура, наблюдавшая за Тони, когда он утром молился в этом месте. Бедная сирота и ее возлюбленный не видели мрачного выражения лица, взиравшего на них с ледника, но слова торжественной клятвы Тони были донесены вечерним ветерком до ушей одинокого старика.

Он бросил испытующий взгляд на коленопреклоненного юношу, но когда глаза его остановились на милой девушке, слушавшей слова клятвы, суровое выражение исчезло с его лица, и в его морщинистых чертах проступили следы каких-то печальных воспоминаний, казалось, пробудившихся при виде ее грации и красоты. Он слегка наклонился вперед, так что его блестящие локоны заструились серебряным потоком, и глаза его с тоской следили за двумя молодыми людьми, когда те весело отправились дальше. Но вскоре холмы и долины тусклой пеленой окутали сумерки, и удаляющиеся фигурки исчезли из виду.

Богатый фермер владел обширным пастбищем на горе, и Вренели должна была единолично присматривать за пасущимися на нем стадами, в то время как на другой горе бродили стада, принадлежавшие другим жителям деревни, под присмотром нескольких пастухов.

– А теперь, Вренели, – сказал поутру старый фермер, когда коров выгнали из стойл и они начали подниматься по хорошо знакомой им горной тропе под музыку колокольчиков, звеневших у них на шеях, – теперь, Вренели, следует тебе исполнять свой долг добросовестно и заботиться о моих стадах; и если результаты твоего труда будут лучше, чем у прежних моих пастушек, за вознаграждением дело не станет.

Вренели покраснела и украдкой взглянула на Тони, стоявшего позади отца; она не могла не подумать о награде, которую тот обещал. Она заверила фермера, что исполнит свой долг, попрощалась с домочадцами, а затем повернулась и отправилась вслед за стадом.

Тони пошел с ней; он хотел показать ей пастушеский домик и самые хорошие пастбища, на которых должны были пастись стада, переходя каждый день на новое, пока, наконец, снова не вернутся на первое, к тому времени снова покрывшееся свежей травой.

Было прекрасное весеннее утро. Далекий ледник сиял солнечным светом; колокольчики на шеях коров мягко звенели; на краю потока, пенившегося у поросших мхом скал, цвели дикие цветы. Но что значила эта внешняя красота по сравнению с цветущим миром в их сердцах?

Они обменивались взглядами, словами и счастливыми улыбками. Только когда коров подоили и поместили на ночь в загон, Тони попрощался. Вренели стояла в дверях хижины, сложив руки и глядя ему вслед глазами, полными слез счастья, пока он не скрылся за поворотом дороги.

Внутри уютного домика, пока она наполняла молоком сосуды и наводила порядок, ей все время казалось, будто она слышит его ласковые слова; его карие глаза смотрели на нее из каждого угла. Любовь и надежда придавали ей силы, так что работа казалась детской забавой. Затем, когда работа была закончена, и огонь в камине погас, она снова вышла за порог.

Поначалу она посмотрела на ночное пастбище, где мирно отдыхали стада. Время от времени какое-нибудь замечательное животное поднимало голову, и тогда колокольчик на его шее тихо звенел; ночной ветер мягко шелестел листвой высоких деревьев. Затем взгляд ее обратился к долине и лунным лучам, спускавшимся в своих серебристых одеждах вниз по каменистой тропинке к деревне; она доверила им передать туда свое нежное любовное послание. А когда она вернулась в хижину, то опустилась на колени у замшелого ложа возле очага и помолилась, вплетя в слова молитвы слова благодарения. Ее последней мыслью перед тем, как она заснула, было: она – самая счастливая пастушка, а ее Тони – самый красивый и верный друг во всем Тироле.

Солнечные дни сменялись ночами, наполненными мечтами о счастье. Когда первые солнечные лучи сверкали на вершине ледника, внизу, в долине, начинали звенеть колокольчики коз, и пастух вел стадо на сочные высокогорные луга, недоступные прочим животным.

Вренели радостно бежала ему навстречу, потому что он всегда приносил какое-нибудь послание от Тони или иной знак его любви. После чего, с радостным возбуждением, приступала к исполнению своих ежедневных обязанностей. Коровы покидали свое ночное пристанище и подходили к Вренели на дойку, после чего она отгоняла их на новое пастбище.

И пока скот пасся там, она, прислонившись к скале, внимательно следила за вверенными ее попечению животными, чтобы какое-нибудь случайно не оказалось слишком близко у обрыва или, соблазнившись особо сочной травой, росшей в изобилии у потока, не было унесено его стремительными водами. А когда на гору опускался вечер, окрашивая ледник в великолепие красных и пурпурных красок, козий пастух гнал свое стадо обратно в долину, и получал из рук Вренели букет горных фиалок для ее возлюбленного.

Она же снова гнала коров к дому, на дойку. Но ее работа на этом не заканчивалась. Она продолжала возиться в хижине, и луна и звезды долго смотрели вниз, на дремлющую гору, прежде чем Вренели заканчивала расставлять сосуды с молоком в погребе, или раскладывала сушиться свежий сыр, или раскатывала лепешки золотистого масла.

После чего, прочитав молитву, она ложилась на свое скромное ложе, и даже если ночную тишину нарушил далекий грохот сходящих лавин, а горный поток ревел совсем неподалеку от крошечной хижины, Вренели спала сладко, словно ребенок, а над ее головой на золотых крыльях парили мечты о любви и доме.

* * *

Так пролетали недели, пока не настал день, когда масло и сыр, накапливавшиеся в хижине, должны были быть перенесены на ферму. Старый фермер и Тони должны были прийти за ними, как сказал накануне Вренели козий пастух, и она дрожала от радостного возбуждения, поскольку собиралась доказать: стада доверены умелым рукам.

Наконец, – как часто она с нетерпением смотрела на дорогу, – старый фермер с трудом поднялся наверх, но за ним шли двое слуг с высокими корзинами на спинах, а вовсе не Тони, как она ожидала.

Вренели испытала горькое разочарование, но сдержалась и спокойно вышла навстречу своему хозяину. Несмотря на солнечное утро, лицо ее хмурилось, и не прояснилось даже тогда, когда она провела фермера в кладовую и показала ласкающие взгляд ряды жирного сыра и золотистого масла. Их молча сложили в корзины, и слуги отправились домой с тяжелой ношей.

Затем Вренели провела фермера на луг, где паслись стада, и его острый глаз подсказал ему, что животные накормлены и ухожены. Он не ошибся, доверив ей свое имущество, и должен был признать это, пусть и с неохотой. «Ты хорошо постаралась, Вренели; продолжай так же, как начала», – сказал он ей. Как неприветливо прозвучали эти слова по сравнению с теми, с которыми он отправлял ее в горы! Затем, когда он повернулся, собираясь вернуться домой, она вежливо пригласила его отведать оладьи, которые приготовила по обычаю тех мест; он отказался, все время выглядя таким мрачным, что Вренели не осмелилась спросить о Тони, хотя сердце ее трепетало от тревоги и тоски. Он ушел, а Вренели стояла и смотрела ему вслед, печальная и разочарованная.

Наступил вечер, огонь в очаге так же ярко, как прежде, освещал прекрасное лицо Вренели, но сегодня оно не было радостным. Движения ее были вялыми, время от времени по щекам скатывались слезы.

Почему Тони не пришел, как обещал? Почему так мрачен старый фермер? Почему козий пастух отказался взять обычный букет фиалок, в обмен на который она рассчитывала получить весточку от Тони? Это были вопросы, от ответа на которые зависело счастье ее жизни, и не было никого, кто мог бы ответить на них.

Она печально вздохнула. Послышался тихий стук в дверь, которого Вренели, погруженная в свои невеселые мысли, не услышала; но дверь отворилась сама, и на пороге появилась таинственная фигура. Длинные серебристые волосы струились по плечам, а в добрых глазах читалось величие, которое не придается ни диадемой, ни пурпурным одеянием. От изумления, Вренели выронила чашку с молоком и низко поклонилась, как какому-нибудь королю; затем вытерла низкую скамью перед камином, – единственное место, которое могла предложить гостю, – и пригласила своего странного посетителя сесть.

Старик приветливо кивнул, сел к огню, подпер голову обеими руками, так что его серебристые волосы почти касались земли, и устремил на Вренели такой пытливый взгляд, что ей показалось, – он заглянул ей в самую душу.

– Почему ты сегодня такая грустная, Вренели? – спросил он наконец мягким голосом.

Вренели вздрогнула. Откуда этот незнакомец, казалось, пришедший из далекой страны, мог знать ее имя? Она посмотрела на него с благоговейным страхом.

– Ты ничего не скажешь мне? – проговорил старик, сопровождая свой вопрос ласковым взглядом.

– Я сирота, – ответила она, наконец, – и иногда меня охватывает мучительное чувство одиночества.

– И это все, Вренели? – спросил старик. – Разве не можешь ты довериться тому, кто желает тебе добра, у кого есть и сила, и желание помочь тебе? Ты думаешь, я ничего не знаю о тебе? Разве не видел я вас на перевале под крестом? Разве не слышал я клятвы юноши и не видел, как любовь и надежда изгнали печаль из твоего сердца? С той самой минуты я стал твоим другом. Неужели ты думаешь, что твоя забота и бдительность смогли бы уберечь твои стада и крышу твоей хижины от опасностей? Когда ты спала на своем ложе из мха, и прекрасные сны возносили твою душу на золотые луга, я сторожил там, на скале, и предупреждал стихии, чтобы они не смели тревожить тебя; я направлял лавины и снежные бури в сторону, и только самые нежные ветры и ласковый свет звезд касались твоего лица. Ты все еще не доверяешь мне, Вренели?

Вренели сложила руки и поближе придвинулась к старику.

– Благодарю вас за покровительство, – сказала она, еще раз низко поклонившись. – Кто бы вы ни были, вы стали для меня благодетелем, и имеете право на мое полное доверие. Но скажите мне, как прочли вы мое сердце и узнали о моей любви к Тони? Ибо вы уже знаете причину моей печали. Меня беспокоит то, что произошло сегодня; я не могу понять, что случилось. Но больше всего меня огорчает то, что я так ждала встречи с Тони, а он не пришел.

Старик бросил испытующий взгляд на ее прекрасное лицо; она стояла, освещенная ярким светом камина, и ее голубые глаза смотрели на него с печалью и трогательным доверием.

– Не хочешь ли ты увидеть его сейчас? – спросил он.

Глаза Вренели вспыхнули восторгом.

– Но, Вренели, исполнение наших желаний часто приносит нам нечто совершенно отличное от наших ожиданий. Мы ищем верность, а находим предательство.

– Ах! – ответила она с простодушной самоуверенностью. – Со мной такого не случится. Тони добр и честен; к тому же, разве он не дал клятву под крестом?

– Ах, милое дитя! – ответил старик, и болезненные воспоминания омрачили его лицо. – Если бы каждая нарушенная клятва хоть на шаг приближала нас к луне, мы уже давно ступили бы на нее поверхность.

– Незнакомец, – уверенно произнесла Вренели. – Может быть, за свою долгую жизнь ты и повстречал достаточно клятвопреступников, чтобы потерять веру в природу человека, но ты не знаешь моего Тони!

– Будь по-твоему, Вренели, раз уж ты этого хочешь, – сказал старик, вставая, – хоть мне и хотелось избавить тебя от боли.

И они вместе вышли в ночь.

Ведомая стариком, Вренели поднялась на вершину скалы, с которой он по ночам наблюдал за ней и ее стадами. Они подошли к краю пропасти. Далеко внизу, под покровом темноты, стоял дом Тони. Высокие каменные стены и обширные пастбища отделяли ферму от них; ни один человеческий глаз не был способен проникнуть на такое расстояние.

Но старик сорвал ветку с высокой сосны над ними и велел Вренели заглянуть в крошечное узловатое отверстие. Она так и сделала; ее тревожный взгляд устремился к ферме. Она смотрела сквозь освещенные окна в хорошо обставленные комнаты. Дорогие сосуды и украшения, обычно бережно хранившиеся в шкафах и сундуках, сегодня были расставлены на праздничном столе, вокруг которого весело болтали и смеялись самые знатные жители деревни. Рядом с родителями сидел Тони, а рядом с ним – богато одетая девушка. Его глаза сияли, губы улыбались и шептали, совсем как в тот вечер, когда он поклялся в любви и верности Вренели под крестом на горе. Угрозы отца и богатство невесты, избранной для него, быстро изменили намерения Тони, и пока кроткая Вренели, тревожась, искала причину, почему он не пришел, ветреный юноша нарушил свою торжественную клятву и обручился с нелюбимой, но богатой невестой.

Вренели молча смотрела на эту сцену, а затем, когда уже не могла сомневаться в неверности возлюбленного, опустила ветку и отвела глаза, чтобы ночь и расстояние скрыли от нее сцену, разрушившую ее надежды. Так же молча, она спустилась со скалы, но не стала искать укрытия в своем домике. Она прошла мимо него и бесцельно побрела дальше в горы. Казалось, она поставила своей целью добраться до самой высокой точки ледника.

– Вренели, – раздался голос рядом с ней. – Вренели, куда ты идешь?

Она повернула голову, точно во сне. Безграничная печаль отразилась в ее нежных чертах, а некогда яркие глаза были холодны и неподвижны.

– Куда? – тихо повторила она. – Я хотела бы снизойти в могилу, но так как это невозможно, я уйду так далеко, как только смогу.

– Пойдешь ли ты со мной, Вренели? – спросил старик. – Мой дом станет твоим, а любовь и верность, утраченные здесь, ты отыщешь в нем в тысячекратной мере.

Вренели посмотрела ему в глаза.

– Кто вы, добрый старик? – спросила она дрожащим голосом.

– Я – король Лаурин, повелитель могущественного народа гномов, на протяжении веков связанный с людьми верной любовью. Отпечаток божественности, который мы, духи, распознали в вас, и перед которым смиренно склоняемся, привлек нас к вам. Но с каждым поколением нам становилось все труднее жить с вами бок о бок, пока, в конце концов, презираемые и обманутые, в ответ на нашу доброту и помощь, мы не удалились в глубины гор. Там, в сердце скалы, чье чело венчает сверкающий ледник, стоит мой дворец, украшенный моим народом всем великолепием драгоценных камней, которые, скрытые от глаз смертных, сияют глубоко в недрах земли.

Там я живу, но вот уже несколько лет я живу одиноко, ибо моя единственная дочь, последний цветок пышной гирлянды, умерла давным-давно. Ее сад с розами, ухаживать за которым было для нее величайшим наслаждением, все еще цветет неувядаемой красотой, но всякий раз, как мой взгляд падает на его чудесные цветы, я с грустью думаю о моем давно потерянном ребенке. Ты, Вренели, такая же чистая девушка, как и она, и с того момента, как я впервые увидел тебя и заглянул в твои глаза, мне казалось, я вновь обрел свое дитя. Я присматривал за тобой с отеческой заботой и теперь готов любить тебя, как свою дочь.

– Бедный одинокий король! – с нежной жалостью произнесла Вренели, и по ее щекам потекли слезы. – Я пойду с тобой в твой горный дворец. Я буду любить и почитать тебя, как когда-то любила и почитала тебя твоя дочь, и буду ухаживать за розовым садом, который она так любила, потому что у меня нет ни дома, ни сердца, которое любило бы меня. Но исполни одну мою просьбу, прежде чем я покину солнечный свет.

– Только попроси, и все будет исполнено!

– Ах, король Лаурин! – сказала Вренели, и слезы чаще побежали по ее щекам. – Я еще молода; я впервые испытала разочарование, и хотя сердце мое почти разбито, у меня еще осталась слабая надежда. Я не могу полностью поверить в то, что Тони забыл меня.

Король Лаурин еще серьезнее, чем прежде, посмотрел на плачущую девушку.

– Нет, нет, не сердись! – воскликнула она, простирая к нему руки умоляющим жестом. – Не считай это глупой слабостью; вспомни, что понадобились сотни лет, прежде чем твое благородное сердце ожесточилось против людей. Я знаю, что друзья уговорили Тони пойти на этот шаг, но он все еще любит меня, и ему будет горько, если я покину его, не попрощавшись. Когда он завтра окажется на перевале, ведя свою невесту на свадьбу в соседнюю долину, позволь мне выйти ему навстречу, когда он будет проходить мимо моего дома, позволь мне проститься с ним, прежде чем навеки расстаться с миром.