скачать книгу бесплатно
4 Щербинский Данила Валерьевич – доктор геолого-минералогических наук, кандидат исторических наук, профессор кафедры древней историиВсероссийского научно-исследовательского геологического института им. А. П. Карпинского, в Санкт-Петербурге, спелеолог, археолог
5 Мэтью Фрэнк Каргиль – доктор технических наук, профессор кафедры радиоэлектроникиКалифорнийского технологического института, заведующий лабораторией радиотехники, спелеолог, специалист по эхолокации
6 Джереми Джон Барт – доктор геолого-минералогических наук, профессор кафедры минералогииМассачусетского технологического института, петрограф, спелеолог
7 Говард Грэм Хоакли – доктор исторических наук, профессор кафедры историиМассачусетского технологического института, археолог, спелеолог
8 Уолтон Мартин Голдберг – кандидат геолого-минералогических наук, доцент кафедры минералогии и геолитических исследованийКалифорнийского технологического института, петрограф, спелеолог
И пока что никакой дополнительной информации ни по кому из учёных не было.
Игорь устало вздохнул. Придётся организовывать взаимодействие с американской стороной. Конечно, если в случае со Степновым это не банальная шизофрения. Но профессор МГУ с высокими рейтингами как среди студентов, так и преподавателей, что фиксировалось на сайте университета, многократный участник международных экспедиций, конференций и прочих подобных мероприятий, автор курса лекций по истории Алтая никак в его понимании не тянул на шизофреника. Хотя, конечно, делать окончательные выводы было рано.
Игорь открыл записную книжку и наметил несколько задач, с которых предстояло начать расследование:
– Связаться с остальными родственниками Степнова. Проверить, состоял ли на учёте.
– Связаться с остальными участниками
– Узнать о месте, связаться с проводником
– Передвижение Степнова
Игорь открыл дневник профессора, исписанный аккуратным ровным почерком с постоянным нажимом, явно свидетельствовавшим об уравновешенности, уверенности и твёрдости характера владельца. Игорь невольно усмехнулся, вспомнив свои курсантские годы. На одном из семинаров они сдали преподавателю записки с образцами своего почерка, после чего выслушали свои психологические блиц-характеристики. Всеволод Алексеевич, как помнил имя преподавателя Игорь, довольно точно смог охарактеризовать каждого из них.
– Этот старался обмануть, сделать вид, что у него всё под контролем, а сам не уверен в себе, – говорил Всеволод Алексеевич. – Этот, кажется, давно в увольнение хочет, но что-то не досдал, и он у нас в печали. Да, Мамлеев?
Тимур рассмеялся, закинув голову.
– А вот тут вижу целеустремлённость, – Всеволод Алексеевич, поправив тяжёлые роговые очки, рассматривал записку Ерошенко. – Но, кажется, Саша у нас задумался о том, правильно ли поступил в Академию. Может, переведёшься, куда хотел?
Ерошенко тогда только поулыбался и помотал головой. Знал бы Всеволод Алексеевич, насколько был прав.
– А тут у нас кто? – Всеволод Алексеевич взял следующую записку. – С шизотипическим расстройством? И неуравновешенным характером? Ммм, товарищ художник? – он показал Игорю его записку. – Как Вас в Академию-то взяли?
– Это мой почерк? – Игорь не узнал своей записки.
– О, – протянул Всеволод Алексеевич, не скрывая под серьёзным тоном дружеской усмешки. – Так мы ещё и свой почерк не узнаём, товарищ курсант. Первый признак шизофрении. Или диссоциотивного расстройства?
Они тогда хорошо посмеялись всем взводом. Затем, конечно, последовало более серьёзное и тщательное изучение предмета. И не менее неожиданным и странным для них оказалось заявление Всеволода Алексеевича, сделанное в конце семинара:
– Имейте в виду, не все признают графологию полноценной наукой. И не надо делать на неё упор. И вы по почерку никогда не поймёте, как человек относится к своей бабушке и станет ли он вам лучшим другом. Но темперамент, отклонения или норму, или психическое состояние человека на момент написания вы сможете определить.
И эти знания не раз помогали Игорю в расследованиях.
Теперь же, как он и предполагал, перед ним была вполне уравновешенная, адекватная, целеустремлённая личность. Может, не совсем уверенная в знаниях иностранного языка, но полностью уверенная в своём профессионализме. Нет, это был не почерк шизофреника. И даже не шизоида. Вообще, Степнов, по всей видимости, был очень практичным человеком, совершенно не склонным к творчеству, хоть и увлечённым своим делом. И ещё он очень плохо знал английский. Тогда, почему вёл на этом языке дневник?
Игорь пересел за соединённый с интернетом компьютер и зашёл на сайт МГУ. Степнов мог вести записи на английском, чтобы из русскоязычных коллег никто их не прочитал? Это можно было бы рассмотреть как вариант, если бы он владел языком. Игорь сам во время учёбы вёл записи по-английски, объясняя это тем, что так информацию получалось проще и быстрее структурировать. Но он хорошо владел английским ещё до школы. А Степнов – согласно информации с сайта – знал китайский, изучал тюркские языки и языки народов Севера и, судя по ошибкам в дневнике, не знал английский от слова «совсем». Может, он делал это для того, чтобы американские коллеги могли в любой момент прочитать его записи? Соответственно, возникал вопрос: что столь важного было для американцев на алтайском озере, что даже глава экспедиции пытался вести записи на понятном для них языке?
21.07.2021. Went in the side of Altai.
Это была первая запись. Игорь сдвинул брови. Структура предложения была похожа на перевод из древнего приложения Гугл переводчика.
«Выехали в сторону Алтая» должно было выглядеть хотя бы как: «Started towards the Altai».
Далее всё на таком же ломаном языке следовали описания местности, краткие ремарки о расположении лагеря и упоминание о погоде на период первой ночёвки. Пока что в этом не было ничего особенного.
Вооружившись терпением и стараясь сосредоточиться на том, что, а не как сказано, Игорь вернулся за свой компьютер. Записей было немного – не более семи страниц обычной тетради. При этом примитивность языка существенно облегчала перевод. Единственную сложность могли доставить термины. По крайней мере, так Игорь думал изначально.
Первые три страницы, действительно, дались легко. Это была общая информация о местности и типах горных пород.
«Lake of glacier origin, depth 7—9 meters, maximum depth – 11,5 meters, stony bottom. Situated near foot of Chikhachyov ridge, on banks have deserted mines and caves.
22 July planned first watch».
«Озеро ледникового происхождения, глубина 7 – 9 метров, максимальная глубина – 11,5 метров, дно каменистое. Расположено у подножия хребта Чихачёва, по побережью имеются заброшенные рудники и пещеры.
22 июля запланирован первый осмотр».
Пояснения сопровождались зарисовками местности – самого озера, нависавшей над ним скалы и входа в пещеру.
Пока что всё было вполне логично. Игорь продолжал перевод:
«22.07.2021. In morning was fog. Conductor say, spirit can angry. We start.
«22.07.2021. Утром был туман. Проводник говорит, что дух может разозлиться. Мы начинаем.
Игорь невольно усмехнулся над выбором слова для понятия «проводник». Для обозначения человека вернее было бы взять слово «guide», а не преимущественно технический термин «conductor». Что ж, по крайней мере с технической лексикой Степнов дружил.
«Camp place near foot of mountain.
Cave with smooth walls. Inside heard water. Have cavities with water from lake. In massive material veinlets of marble. Took samples of marble.
Made measures. Cave good for life».
«Лагерь расположили у подножия горы.
Пещера с гладкими стенами. В глубине слышали воду. Есть полости с водой из озера.
В породе прожилки мрамора. Взяли образцы мрамора.
Провели замеры. Пещера пригодна для жизни»
От грамматических ошибок начинало рябить в глазах. Игорь на всякий случай ещё раз вчитался в последнюю строчку. «Cave good for life». Кроме пропуска определённого артикля «the» и глагола «to be» здесь не к чему было придраться.
– Ладно, а какие замеры? Замеры чего?
Он проглядел разложенные на столе документы, однако ничего похожего на расчёты, диаграммы или формулы не увидел. Может, данные остались в памяти оборудования? Тогда, какого именно? Перед ним на столе лежали все документы и все технические средства, которые они нашли в номере Степнова. Но ни спутниковый телефон, ни GPS-навигатор, ни измеритель уровня кислорода в крови не могли претендовать на средство получения метрических данных о пещере. Единственное…. Игорь обратил внимание на последний прибор. Если «пещера пригодна для жизни», значит ли это, что Степнов проводил замеры биологических параметров организма?
Может, Степнов, пользуясь словами проводника, говорил о том, что в пещере нет ничего плохого? Что духи не злятся? Может, пещера считается гиблым местом? Решив не зацикливаться на внезапно возникшей версии, но и не отбрасывая её, Игорь продолжил работу с дневником.
«23.07.2021. Morning sunny, weather clear. Saw many unusual birds.
10:00. Rose in cave. Heard dripping water.
Made second measures. Cave deeper than thought yesterday. Went to first cavity with water. Plan submerge. Suppose what is cavity with air.
14:00. Start submerge with Mathew Cargill and Jeremy Bart.
16:30. Submerge did. Cave divide on two corridors. One lead in granite cavity. Took samples. Second cavity smaller. Not enough for life. Returned in first cavity. Good for life. Tomorrow start work».
«23.07.2021. Утро солнечное, погода ясная. Видели много необычных (?) птиц.
10:00.
Поднялись в пещеру. Слышен звук капающей воды.
Провели повторные замеры. Пещера глубже, чем думали вчера. Прошли до первой полости с водой. Планируем погружение. Предполагаем, что есть полость с воздухом.
14:00. Начинаем погружение с Мэтью Каргилем и Джереми Бартом.
16:30. Погружение совершили. Пещера разделяется на два коридора. Один выводит в гранитную полость. Взяли образцы. Вторая полость меньше. Недостаточно для жизни. Вернулись в первую полость. Провели замеры. Подходит для жизни. Завтра начнём работу».
Работу по исследованию пещеры? Игорь потёр пальцами виски. Опять замеры. Тогда для чего брать образцы каменных пород?
Игорь откинулся на спинку кресла. Что-то здесь не договаривалось. Либо из-за скудности языка, либо из-за секретности.
Под записью следовало несколько нечётких карандашных рисунков, представлявших собой схему пещеры. Несколько овалов, соединённых линиями, скорее всего, обозначали полости и подводные пути к ним. Некоторые овалы были закрашены, другие – пустые, были отмечены цифрами. При этом никаких объяснений не прилагалось. Можно было лишь предположить, что закрашенные овалы обозначали полости, заполненные водой. А цифры в пустых овалах – какие-то проведённые замеры. И, судя по значениям, это был не процент кислорода в крови.
В следующее мгновение он понял назначение данного прибора. Погружения под воду в горной местности – неслабая встряска для организма. И даже если Степнов не жаловался на здоровье, данный прибор был не лишним.
Но, если это не связано с показателями прибора, что там могло подходить для жизни?
Игорь перелистнул страницу и невольно отпрянул. Со следующего листа на него смотрело плохо нарисованное женское, искажённое злобой лицо, больше напоминавшее крик с картины Мунка.
А далее нестабильным расшатанным почерком растекалась по строке следующая запись:
«She went out in night. She want kill us. She take Walton».
«25.07.2021. Она вышла ночью. Она хочет убить нас. Она забрала Уолтона».
Следующая страница была залита кровью, а размытые строчки сообщали какой-то полный ужаса бред.
«26.07.2021. We woke her. She came take us. Mathew and Danila want return. But we must finish started. Not possible turn and go. For this is life.
I know we all die. She not let go».
26.07.2021. Мы разбудили её. Она пришла забрать нас. Мэтью и Данила хотят возвращаться. Но нам нужно закончить начатое. Нельзя просто развернуться и уйти. Потому что это жизнь.
Я знаю, что мы все умрём. Она не отпустит».
Далее записи обрывались, расплываясь строчками, больше похожими на кардиограмму, чем на почерк, и понять можно было только одно слово: «Уезжаем».
Последняя заполненная страница вместо записей состояла из волнистых линий.
Игорь замер. Так, это что? Шизофрения? Или нечто более ужасное?
Глава четвёртая
Рита проснулась не раньше семи часов утра, смутно припомнив, что Игоря вызвали в два часа ночи. Это была последняя неделя, когда она могла проводить неспешные утра за чашкой кофе, наблюдая за рассветом из окна кухни. У Игоря отпуск закончился как раз сегодня. Вернее, две недели отпуска, которые он взял летом, чтобы ещё две недели взять в октябре, когда она только пойдёт в декрет.
И, видимо, его так ждали на работе, что не дождались утра и вызвали среди ночи. Рита усмехнулась своим мыслям. Нет, она всё прекрасно понимала. Срочный вызов, дело особой важности, ненормированный рабочий график. Но Игорь стоял на службе Родины, а это налагало особые обязательства.
Рита позаботилась о троих питомцах и едва успела налить себе кофе, как на её смартфоне раздался звонок.
– Я тебя не разбудила? – прозвучал извиняющийся голос Анастасии Яковлевны Волчиковой, юной коллеги Риты, по всей видимости, оставшейся в эту ночь в клинике на дежурстве.
– Всё нормально, – Рита улыбнулась. – Что случилось?
– Сухомлинский, из двадцать третьей палаты, – сообщила Анастасия. – Сегодня утром умер.
Рита мгновение помолчала. Она помнила Сухомлинского Артемия Андреевича —безобидного сумасшедшего, в прошлом – петрографа, попавшего в психиатрическую клинику около года назад при довольно странных обстоятельствах. Супруга Сухомлинского сообщала, что он вернулся из очередной экспедиции сам не свой – слишком загадочный и увлечённый. И ещё он не переставал повторять, что скоро они сильно разбогатеют, и в этом им поможет гранит. Раиса Павловна Сухомлинская изначально решила, что муж собирается открыть производство по обработке камня. Но когда Сухомлинский начал рассматривать каждый лежащий на дороге камень, стучать по нему, улыбаясь и напевать одну и ту же мелодию, стало понятно, что это был обычный бред. И не смотря на профессорское звание, Сухомлинский был помещён в психиатрическую клинику.
Уже находясь в месте лечения, он любил прогуливаться по двору, собирая камни с тропинки и с загадочной улыбкой рассказывая о них любому, кто попадал в его поле зрения. При этом физически он был здоров.
– Как это произошло? – спросила Рита.
– Сегодня ночью, где-то в час, у него случился приступ бреда, – ответила Анастасия. – Вчера у него внезапно развился кататонический синдром. Часов в десять. Такого никогда не было. Я думала, может, побочный эффект…
– Что он у нас принимает? – перебила Рита.
– Сонапакс.
– С него такого не может быть.
– Вот и я не ожидала, – продолжала Анастасия. – А тут такое. Пока мы с Евгением Фёдоровичем думали, он впал в агрессивное состояние. Начал набрасываться на санитаров. Я предложила дать ему орфирил, чтобы приступ агрессии снять. Но Евгений Фёдорович сказал, что нормотимики тут не помогут и распорядился дать феназепам.
– Я бы тоже так сказала, – согласилась Рита.
– Ну, я дала. И думала, успокоится. А тут – час ночи – он просыпается. После феназепама. Понимаешь?! И начинает что-то на каком-то языке непонятном говорить, типа казахского. А потом начал бросаться на стену. Вернее, знаешь, такое чувство, что он бросался на кого-то, как будто сталкивал кого-то откуда-то, или что-то в этом роде.
– И сколько это продолжалось?
– Минут пять, не больше. Затем постоял, что-то кому-то сказал, как будто отчитался. Потом резко успокоился, порисовал у себя в тетради и лёг спать. И всё. А сейчас утром мы нашли его мёртвым.
– И ты боишься, что вы неверно подобрали лекарство? – предположила Рита.
– Да, – призналась Анастасия. – Не знаю, что теперь будет.
