Когда господствует серость

 Когда кольцо замкнулось, то всю еду, которая была в городе, было приказано централизовать. И все жители подчинились приказу. Все, кроме Барет Кугнер. Она отказалась отдавать многочисленные запасы, как и пускать раненых в дом. На закономерные возмущения она показала бумагу, которую ей прислали из правительства. Дом был объявлен неприкосновенным. Бумагу эту Барет сумела получить чуть ли не на флажке, чуть ли не в последний момент, когда можно было проехать в город.

 Она была расстроена, что не получилось покинуть Красту. Когда ещё гражданских выпускали из города, она планировала эвакуировать приют. Но заболела сама, выехать не могла, так как слегла, чудом не умерла, а вывезти девочек без себя – потерять бизнес, ведь это скорее всего значило оказаться по разные стороны от линии фронта: в то, что Краста выстоит, Барет не верила совершенно. Эвакуация была отменена, хотя старших девочек она по дешёвке сбагрила разным чиновникам и певцам, в панике бегущим из города. В приюте самым старшим девочкам из оставшихся было лет четырнадцать.

 Двенадцатилетняя Урма Кюснам, устав после занятий, где ей рассказывали про философов, которые жили так давно, что не было ещё привычных стран, не желала читать благопристойные книги или играть в лото с другими девочками. Она хотела посидеть у окна, положив ногу на ногу.

Урма почему-то вспомнила уроки географии. В детстве (ну то есть в лет восемь-девять) ей казалось просто учить границы: по Йуннским горам и по одному водоразделу на востоке – граница с Гë, на севере историческая область Чибла – граница с Кини, где-то через океан, на западе – Лочан и Тэ, совсем на востоке – Уоро. Ещё южнее огромный океан. Урма помнила, что в детстве для неё одним из самых неочевидных фактов была фраза, что "Наша планета – Кевера". Как это, наша планета? Мы все коллективно кроме этой поверхности владеем ещё чем-то? Как это, на шаре живём? Урма долго не могла это осознать.

Если говорить о географии Квен, то Урма помнила, что столица Квен – её родной город – Зинри, город номер два – Бренс, главный порт на юго-западе – Лимесен, крупнейший город на севере Квен – Чибла, чуть южнее – Мевемоке.  На реке Круда крупнейшим городом был Меркон, на реке Краста не было больше населённых пунктов, чем Краста. Короче, такие простые факты, к которым привыкнет много кто.

Когда началась война с Кини, то официальное представление о границах менялось в связи с успехами и неуспехами квенской армии. Карты устаревали иногда в течение дня. Урма тогда ещё жила дома, её родители не заморачивались о смене карт, а вот Барет Кугнер, чтобы угодить правительству, покупала несколько раз карты с разными границами. Безусловно, справедливыми, историческими и никогда больше не подлежащими изменению. Их нашла Урма в одном из шкафов, как только приехала в Красту, уже после войны. Первой же мыслью Урмы было: какие же эти карты некрасивые по сравнению с той, к которой она привыкла. А пока всё шло, мама Урмы просто закатывала глаза, видя очередной захват чего-то, на что точно не претендовали, или сдачу чего-то, что объявлялось вечно квенским. Папа Урмы не понимал: зачем эта возня, сделали бы старые границы и флажками отмечали во всех публичных учреждениях линию фронта, как нормальные страны, после войны что-то, что получится аннексировать, нарисовать на карте, зачем зря бумагу переводить. Но нет, этого желал лично Хевиц, что это не просто какая-то оккупация, это очередное присоединение на века. До первого крупного поражения.

Наконец, подписали мир. Тот факт, что у Квен на несколько деревень больше, чем было до войны, муссировался. Тот же факт, что большую часть территории Кини, которую королевство Квен задекларировало своей, пришлось вернуть, старательно забывался.

Когда началась революция, то Урма решила, что южный городок Теблен, в котором она никогда не была, но в котором зародилась республика, теперь её любимый и самый замечательный.

  Когда Урму только-только привезли в Красту, то она пыталась похулиганить. Она отметила на большой карте, висящей в классе, границы республики Квен и направления продвижения повстанцев. Но после уборки класса Урма заметила, что кто-то превратил это в бесформенное пятно. Карту заменили, никого не наказав.

Кстати, при приближении республиканцев к Красте, на уроках всë меньше было материалов про то, какие республиканцы мерзкие, как всем надо поддерживать короля. Хотя в простых школах в городе всё было наоборот. Урма это узнала из разговоров с детьми на улице.

 Урма глянула вниз. Вдоль дома шёл, видимо, выполняя какое-то важное поручение, её ровесник – защитник города по имени Гуниц Датта, ему папа Крун Датта предложил принять участие в обороне города уже после того, как кольцо захлопнулось, Гуницу казалось это игрой, поэтому он согласился. Урма знала, что симпатична Гуницу, поэтому он иногда говорит то, что не должен. Она спросила, есть ли ещё еда и боеприпасы у них. Гуниц сказал, что есть, хотя стреляют роялисты не так активно, как раньше. Он взглянул ещё раз на Урму, а потом побежал в район одного из построенных после начала гражданской войны бастионов вносить свой вклад в убийство большого количества людей за небольшой город.

 Оглядевшись, что никто не следит за ней, она шепнула: “Они стреляют менее активно, то есть скоро всё будет хорошо” и радостно попрыгала. А потом стала тихонько насвистывать гимн Республики Квен. Тут она почувствовала на своём рте чью-то руку. Это была горничная Ведле Кифде. “Заткнись, пожалуйста, если жить хочешь”, – услышала Урма. Урма обернулась, показала язык, но замолчала, про себя подумав: "Как же они меня достали! ".

 А Хермер Пеммер готовил своих (и не очень своих) людей к финальному штурму.

 За сутки до начала штурма Гле добилась личной встречи с Хермером Пеммером и попросила его дать согласие на переговоры по поводу Гуница Датты, к которому у Гле, несмотря на ненависть к его папе, были тёплые, почти материнские чувства. Она хотела попытаться вытащить мальчика из города на свободу, чтобы потом найти ему новых родителей. Но Хермер заявил, что не намерен давать согласие на такое, что все защитники Красты должны быть убиты или пленены. Да и почему он должен возиться по поводу одного ребёнка. Кантроне ушла ни с чем.

 Когда были захвачены (после сильнейшей бомбардировки) укрепления, построенные рядом с городом, точнее, то, что от них осталось, защитники стали отступать в сам город, занимая уже крупные жилые дома, особенно на перекрёстках.

 Довольно большая группа роялистов, правда, только с винтовками, без артиллерии, заняла позиции в приюте Кугнер.

 Когда тотальные демократы захватывали квартал, Гле могла лично не участвовать в штурме дома, но считала это бесчестным, а также хотела лично освободить символ своего рабства – приют Кугнер.

 Восемнадцатилетний Прар Клап – сын учителя древних языков – совершенно не мог держать расстояние 2 шага. Он это понял из локальных боестолкновений до переброски в Красту, а также из возмущений Иснера Кермера. Но оказалось, что он не самый неудачник в отряде.

 Из дома вели люди из винтовок, используя его стены как укрытия. Хотя они до начала осады были примерно, как Прар по уровню подготовки, армейская дисциплина и бои их сильно закалили.

 Повстанцы бежали на дом и тоже вели огонь из винтовок.

 Часть повстанцев, не участвовавшая ещё в боях, дрогнула, некоторые побежали от дома, хотя защитников было меньше, чем штурмующих, даже несмотря на то, что больше половины тотальных демократов не было задействовано в штурме.

 Но даже те, кто не дрогнул, создавали неприятности друг для друга. Друг Прара Терк Емфен очень сильно замешкался при перезарядке и был убит. Подруга Прара Лалу Ниун на ровном месте упала прямо под ноги кому-то из повстанцев (который вообще не должен был быть так близко к Лалу), эта куча увеличилась за счёт ещё нескольких людьми, также упавших. Все в этой куче погибли, кроме Лалу, которая отделалась царапиной.

 Но всё же численный перевес дал знать. Повстанцы ворвались в дом. Гле лично застрелила двоих обороняющихся. Роялисты были оттеснены на второй и выше этажи. Тут человек, подозрительно похожий на Эвера Кюнна, приказал прыгать из окон. Повстанцы, находящиеся во дворе, совершенно не ожидали и не реагировали, так что роялисты, выпрыгнувшие из окна, вообще без потерь отступили к центру города.

Вроде мечта Гле исполнилась: приют был освобождён. Конечно, большие потери сильно её шокировали, но всё же вроде как воспитанницы теперь не являлись фактически собственностью Кугнер. Вот только пафосным речам о том, что отныне девочки свободны, места не нашлось. Когда, убедившись, что в доме роялистов больше нет, Гле приказала гражданским: Кугнер, девочкам и персоналу покинуть подвал, в котором они прятались в момент боев за дом, она поняла, что республиканцев, а особенно их – тотальных демократов, здесь не считают освободителями. Для почти всех девочек Гле была предательницей и оккупанткой, о чём они ей и кричали. Лишь выстрелив в воздух, заставила она их замолчать. Барет пыталась убедить Гле приказать её людям покинуть разрушенный дом, заявляла о своём крайнем неприятии старых порядков и невыносимых страданиях при старом режиме, но Гле не верила Барет и  имела свои планы.

 Под конвоем нескольких тотальных демократов Гле загнала жителей дома в кабинет Барет Кугнер, а затем, наведя ствол на хозяйку, прошипела:

– Сейчас ты откроешь сейф, по одному будешь доставать каждый, каждый договор, зачитывать текст, а потом жрать его, причмокивая. Задание ясно?!

– Что ты себе позволяешь, Кантронович!

– Кантроне или Бродяга, прошу звать меня так, рабовладелица Кугнер.

 Вначале Барет трясущимся голосом зачитывала тексты и, преодолевая отвращение, ела бумагу. Некоторые девочки стали с одинаковой ненавистью смотреть на воспитательницу и на повстанцев, некоторые затыкали уши, самые маленькие просто плакали. С торжествующим видом стояла только Урма, но и ей казалось унижение чрезмерным.

 Вдруг Барет прорвало:

– Кантронович, ой, конечно, Кантроне! А ты хоть знаешь, сколько раз звучал отказ от предложенного мной жениха? Один раз, это была ты. Другие девушки даже не знали о договоре, так как соглашались сразу. Человек, который мог стать твоим мужем, сейчас командует обороной этого города. Представляешь, какой это был завидный жених?! Да, браки принудительные, но тогда преступники – почти все отцы семейства, почему страдаю только я? Да, я действовала во имя корыстного интереса! Так вся экономика работает. Всё благо образуется именно после сочетания корыстных интересов, и только такие идиоты как ты или твой нелюбимый Детла будут иное говорить. Ах да, ещё Дире Йорхем подобное заявлял про гнусность эгоизма, когда пытался у меня дом отжать под госпиталь, а я ему бумагу показала. Но почти никому, кроме тебя, мой приют не приносил страданий: родственники получали деньги вместо содержания ненужной сироты, девочки получали кров, неплохое образование и гарантированного обеспеченного мужа, который в свою очередь получал хорошо воспитанную и гармонично развитую жену с титулом. Ну а я получала деньги. И никто, кроме тебя не ныл. Более того, ты думаешь, что действуешь ради других, но любой наш поступок – это наша на самом деле выгода. Мы не умеем думать о ком-то, кроме себя.

– Возвращать ли тебе долг, при условии, что деньги те ты тоже сожрёшь, поскольку скоро не понадобятся?

– Ой, не надо. Гёл… Ой, извини, Бродяга, ты так великодушна и так гуманна. Прямо тотальная демократка. А деньги не понадобятся, поскольку скоро новые будут печатать? А, конечно, потому что тотальную демократию скоро установят? Ой, как же я счастлива, прямо как на балу у короля. Нет, я всё понимаю, но позволь мне напоследок с девочками поесть, я вчера вечером булочки сделала. Сама. Ты помнишь, наверное, еду, которую я иногда лично. Она повкуснее будет, чем то, что готовят несчастные, как ты считаешь, угнетённые, как ты убеждена, сотрудницы. Пусть девочки запомнят меня доброй.

 Вдруг голос подала Ведле Кифде:

– Там яд.

 Барет наигранно возмутилась:

– Аааа! Так это она положила, какая сволочь! Понимаете, Ведле же – детлистка, а они только на полумеры идут, не выступают за подлинное освобождение человека, отсюда и этатизм, и вот такая жестокость. А ведь я её спасла. Она участница митинга того самого, где лично Детла был. А Йорхем арестовал, потом убил всех подозрительных. Но я не выдала Ведле.

– Я бесплатно работала, точнее за еду и молчание.

– А как ты хотела? Союз эгоизмов – твоё желание жить и моё желание бесплатной работницы. И да, после того как город был окружён, деньги всё равно обесценились, так что…

 Ведле опять заговорила:

– Яд положила Барет Кугнер, может подтвердить остальной персонал. Барет надеялась договориться с пеммеристами или земмистами (хотя тут уже сложнее), а в случае прихода бешеных радикалов, с которыми договориться невозможно, во избежание издевательств над девочками она хотела лёгкой смерти для них и себя.

 Лицо Гле изменилось:

– Девочек я тебе не отдам, а вот тебе свою стряпню съесть сейчас желательно, потому что иначе за попытку убийства девочек тебя ждёт не самая приятная смерть.

  Со своим достоинством, насколько оно было у уже немолодой предпринимательницы, Барет достала булочки и начала есть. Яд сработал моментально.

  Гле, понимая, что не совсем время для такого выступления, всё же произнесла заготовленную речь:

– Вы теперь свободны, вы станете хозяйками своей судьбы, получите то образование, которое хотите, выберете сами себе спутника жизни или отсутствие такового, выберете свою судьбу и станете полноправными гражданками безгосударственного общества, основанного на тотальной демократии. Страдание под гнётом режима подошло к концу.  Вековое угнетение по признаку пола завершилось для вас. Вернее, завершится, когда мы разгромим всех этатистов.

 Девочки слушали эту речь с непониманием, воспринимая как голимую пропаганду, и Гле это видела. Вдруг одна из воспитанниц сделала шаг вперёд и заговорила:

– Меня зовут Урма Кюснам, мой папа и мой старший брат погибли за республику. Мама с маленьким братом была вынуждена бежать, потому что не хотела умирать или в тюрьму. Меня сюда сдали тётя и дядя, чтобы дурь из меня выбили всю, раз они не могут. Я хочу с вами пойти, чтобы мстить и найти маму и младшего брата.

– Ты дура? Тебя там убьют, и никого ты не найдёшь по этой причине, – поначалу сказала Гле, но подумав немного, согласилась, понимая головой, что поступает неправильно, но предчувствуя что-то нехорошее, – Ладно, научим тебя оказывать помощь. Но не больше.

 Про себя Гле подумала: "Такая мелкая девочка, скорее всего, не принесёт никакой пользы".

 Гле продолжила говорить:

– Иснер Кермер, просто спасибо, Вы настоящий профессионал, без тебя мы бы ничего не смогли взять, этот дом – Ваша заслуга. Зомре Векхе, организуй охрану девочек и захоронение трупов: наши – с пафосом, роялисты – без пафоса, а эту – как-нибудь поизголяйся, придумай, ты можешь, например, расчленить или что-то подобное. Лалу Ниун, позаботься о девочках, успокой их, у тебя же в детстве пять сестрёнок было младших, ты справишься. И если кто-нибудь из вас тронет какую-нибудь девочку, я лично, лично того расстреляю. Понятно?

 А Иснер, глядя на трупы тотальных демократов, про себя подумал: "Набрали непонятно кого, исходя из идеологии, несут слишком большие для одного дома потери, в том числе и от дружественного огня (да и как можно было не уничтожить роялистов, а дать им уйти при десятикратном превосходстве), что будет если что-то придётся захватывать самостоятельно? Ещё и маленькую девочку запихали. Зачем? ".

Глава 4

 Когда люди с разными знамёнами и нашивками, но все в серых куртках повстанцев занимали квартал за кварталом, роялисты были вынуждены отступать к центру города. В конце концов Дире Йорхем приказал отойти в старый замок, построенный много веков назад и без проблем уничтожаемый артиллерией. На фоне близлежащих кварталов, уже лежавших в руинах, покопавшись в которых можно найти неудачливых мирных жителей, замок был самым надёжным укреплением.

 Затем он приказал привести к нему Эвера Кюнна. Этот странный и почему-то верный молодой человек вдохновился патриотическими лозунгами в пору войны против Кини. Кроме того, он хотел доказать, что он настоящий квен, несмотря на акцент и детство на чужбине. Он пошёл на фронт добровольцем, но университетский диплом обеспечил ему привилегию – младшее офицерское звание. Эвер был единственным дипломированным юристом, не бежавшим из группировки в Красте. Дире Йорхем его повысил прежде всего для того, чтобы консультироваться по поводу репрессий (как их стоит проводить, чтобы сам Дире не нарушил законы королевства, Йорхем всегда обходился без чрезвычайных мер, но такого бардака он не видел никогда), а также помогать в их осуществлении. Вначале ускоренные трибуналы приговаривали людей, обвинённых в шпионаже и трусости, Эвер в таких судах охотно участвовал, но потом Йорхем захотел на всякий случай расстрелять подозрительных людей – симпатизантов республиканских идей. Эвер заявил, что это не просто ужасно, но и незаконно. "Можете их убить, но это убийство, а не казнь", – сказал Эвер, к слову, на арест подозрительных лиц он согласие всё же давал.

 Когда начались штурмы, Эвер заявил, что считает нужным участвовать непосредственно в их отражении, а не множить число людей, убитых за своё мнение или даже просто подвернувшихся под руку. Дире подумал, что, в принципе, не нуждается сейчас в юридической поддержке после расстрела подозрительных лиц (если для повышения шансов на удержание города надо ещё поубивать бессудно людей, то история его и так оправдает), так что Эверу должность поменяли.

 Когда Эвер шëл к Дире, ему было не вполне понятно, зачем юрист в такой рискованной ситуации, зачем кого-то расстреливать или сажать, когда они скоро все умрут. Но оказалось, что не для репрессий его позвали.

 Дире вначале приказал Эверу идти переговорщиком к повстанцам. Но Эвер заявил:

– Посмотрите в глаза тем, кого я привёл сюда, в центр. Мы потеряли нескольких своих в боях за дом, но убили мятежников больше, чем потеряли сами. С момента, как мы выпрыгнули из окон дома, мы не потеряли никого. Скажите им в глаза, что мы прорвались сюда, чтобы сдаться. Посмотрите на их реакцию. И да, по закону я имею право не подчиняться такому приказу. Во-первых, против нас банда, во-вторых, я готов умереть за короля, это лучше позора. И почему этим должен заниматься я, а не Вы?

– Ты хоть знаешь, что из себя представляет твой любимый король? Пялится тупыми глазами, рядом прошмандовки его стоят, он им периодически: "Балет" или "Ко мне", ну или всем: "Обманууули". Он и его дегенераты войну с Кини, положа руку на сердце, проиграли, да и эту проиграют, потому что на розовой планете живут. Они даже не пытались нам помочь, теперь наше положение безнадёжно. А ты должен идти, потому что ты юрист, единственный юрист. Если ты сможешь сторговаться на беспрепятственный выход со знамёнами, то прекрасно. Не сможешь, есть ещё одно дело. Как бы я не уважал Круна Датту, без него мы бы ни одного штурма не отбили, у него есть проблемы с оценкой обстановки. Он своего сына притащил, говоря, что его мальчик должен увидеть избиение черни, это уже когда нас окружили. Теперь непонятно, что с Гуницем Даттой делать. Потому что ребёнку сидеть как-то опасно будет. Так что его надо попытаться вытащить. Он сын человека, которому я обязан многим. Если бы у меня был сын, то Крун бы тоже сделал всё возможное, чтобы его вытащить. Я допускаю, что ты хочешь сорвать переговоры, но допустим, ты их сорвешь, допустим, я тебя расстреляю и ты избежишь позора. Они начнут равнять замок с землёй, им это удастся, потом руины начнут брать. Всё равно люди начнут сдаваться, но кто-то окажется в руках у прошмандовки Кантроне и её отморозков. Я не знаю, что с ними будет. Так что исполняй приказ.

 На дрожащих ногах шëл Эвер на переговоры, проклиная себя. В его голове бродила мысль: “Йорхем хочет свалить ответственность с себя, чтобы во всех смертных грехах обвиняли меня”. Ещё больше он стал бояться, когда его привели в один из занятых повстанцами домов и глаза Эвера увидели, что с другой стороны переговоры вёл Хермер Пеммер собственной персоной.

 Этого сторонника порядка Эвер ненавидел больше, чем даже шлюху Гле Кантроне. Эвер это аргументировал так: “Кантронович хотя бы аристократического происхождения, а этот – сын торгаша, пронизанный торгашеством, апеллирует к традициям, но сам является наследником традиций низменных, пошлых”.

 Эвер испуганно представился, Хермер даже не стал представляться, лишь ухмыльнулся и, Эверу показалось, что Пеммер подумал: "Зассал Йорхем, отправил юнца, а ведь когда с Кини резались, выглядел смелым и радикальным, почти как я". Но вслух этого не говорил, а то переговоры сорвутся, пока-что перспективы прекрасные. Взять город к выборам, при этом ещё гарнизон города организованно может сдаться – что может быть лучше для победы над конкурентами? Они пытались приехать в Красту попиариться, но Хермер смог не допустить их приезда – нечего рейтинги поднимать.

 Когда испуганный собеседник, говорящий с лёгким акцентом гë, начал пытаться убедить Хермера дать возможность свободного выхода для защитников города, Хермер сразу пресёк подобные идеи. Если бы он позволил выйти со знамёнами, Свул Земм без проблем раскатал бы Пеммера на выборах.

 В принципе, собеседник неплохо, даже очень хорошо, знал право. Хермеру это нравилось, он нуждался в лояльных юристах.

 Когда, видя саркастическое отношение к себе, Эвер вдруг бросил:

– Вы понимаете, что по всем законам вы не лучше банды?

Хермер спокойно ответил:

– По нашим – лучше. И вообще у нас есть это, как его, право на восстание, – а потом добавил. – Что Вы думаете про короля?

 Эвер отказался отвечать.

 Дальше Эвер, преодолевая отвращение и унижаясь, пытался выпросить выход из города для маленького Гуница Датты:

– Подумайте, а если бы это был Ваш сын? Ему всего двенадцать.

У Хермера Пеммера перед глазами встала Гле Кантроне, недавно просившая о том же самом, так что он резко ответил:

– Ребёнок, взявший оружие, не может получать поблажки. Чтобы не было подобных проблем, не раздавайте детям огнестрел. Но вообще, вы просите дать выйти со знамёнами, отпустить кагоньку маленького, сделать то, сделать сë, так много требований. В отличие от вас я человек простой и не наглый, у меня всего в принципе требование только одно – безоговорочная капитуляция. Я больше скажу, если документы сжечь хотите – ваше дело, я же не дикошарый какой-то. Ещё больше скажу – кто хочет застрелиться, целая ночь есть, ваше право, мозги кочкать не буду. Смотрите, как мало требований и как много возможностей. По рукам?

 Деваться Эверу было некуда.

 Хермер и Эвер согласовали время выхода из замка. Утро следующего дня.

 Также Хермер гарантировал дополнительную защиту Дире Йорхему, всему его штабу, всем командирам крупных подразделений, включая Круна Датту, Эверу Кюнну как переговорщику, а также маленькому Гуницу Датте (но он шёл тут как приложение к папе). Они должны были все выйти и сдать оружие раньше остальной части гарнизона. Почему Пеммер решил предоставить дополнительную защиту особо не значимому Эверу? Как-то больно человек походит на идеального пеммериста, вот такого, каким Пеммер желал видеть всех своих сторонников, так ещё и наличие юридического образования, столь дефицитного среди верных Пеммеру людей, добавляло желания хоть как-то задобрить Эвера.

 В старинный замок Эвер шёл, ощущая себя трусом и неудачником. Неудачником – потому что он не смог договориться на свободный выход даже для Гуница Датты. Трусом – потому что он вдруг понял, что ему страшно от мыслей о самоубийстве (которое всё же он планировал совершить), хотя суицид его после договорённостей не принесёт вреда тем, кто умирать не желает. А потом он понял, что он не может убить себя, что он слишком хочет жить.

 Сразу после окончания переговоров Зомре сообщил Гле, что был приказ передать охрану приюта. Он был не согласен, но что можно сделать. А утром стало известно, что куда-то делись девочки.

 Гле возмущённо орала "Какого рожна?! " и экстренно искала лично Хермера Пеммера. С перекошенным лицом она стучала кулаками – вредная привычка, пришедшая ещё с детства. Когда-то давно она придумала движения для примитивного танца, который, конечно, стыдно в приличном обществе показывать. Одним из движений был удар кулаком о кулак. Постепенно танец забылся, а движение осталось. Теперь оно визуально усиливало гнев Гле. Но она старалась сдерживать себя, не стучать кулаками на публике. Иногда не выходило.

 Зомре пытался её успокоить, говоря, что приют сильно пострадал в ходе боёв, девочек перевезли в более удобное для жизни место, но Гле ответила:

– Не неси чушь! Пусть Пеммер мне лично объяснит, что случилось, я обязательно узнаю!