Орудие Судьбы

– Не знаю, он не говорил.

– Надо же, семь лет как уехала, и с тех пор о ней не слышно ничего. Как в Бурное море канула.

– Больше семи, – уточнил я.

Я хорошо ее помнил, несмотря на мои малые года. Она была красивой, дерзкой и уверенной в себе. И еще она была медикусом.

«Культи Кенрика – это я заживила после ампутации, – сказала она мне перед отъездом. – Получилось идеально».

Жаль, что она не вернулась, мы бы с нею подружились. Она была магичная. Когда я был совсем маленький, она мне книги читала. А еще Механический Мастер сделал деревянных кукол, и она с помощью магии устраивала представления, заставляя кукол бегать, прыгать и говорить на разные голоса.

В королевском доме Ниена никто на нее не похож.

* * *

Дорога из Ниена на Элизеру особая. Бывало, гонцам удавалось проскакать ее за один день. А случалось, путник застревал здесь дней на пять или шесть. Мы с Куном добрались до ворот столицы к вечеру второго дня без особых приключений.

В замке у меня были комнаты рядом с покоями отца. Гостиная, совмещенная со спальней и закуток для прислуги. В спальне имелся камин. Так что даже зимой здесь было всегда тепло. Кун разжег огонь, принес с кухни холодное мясо и хлеб. Расстелил белую скатерть на столе, поставил кувшин вина.

– Садись, – я указал ему на стул напротив. – Будем ужинать вместе. Тебе на кухне вряд ли что-то перепадет сегодня.

– Вы серьезно, мессир?

– Садись, пока я не передумал. И завтра не буди, пока не позову, я выспаться хочу. Понял?

– Само собой, мессир.

– Скажи мне вот что: среди слуг обо мне говорят, так ведь?

Кун замялся, потом кивнул:

– Ясное дело, мессир. Слуги обо всех судачат.

– Ну и что тебе наболтали?

– Да в основном то, что вы больше на свою матушку мистрессу Лару похожи, а не на отца. Хотя и за Кенриком в молодости много разных проказ числилось. Но за него в Элизере каждое утро комендант молится Светлой Судьбе, потому как именно Кенрик спас замок от гибели во время осады, – Кун запнулся. – А еще говорят, что Лара пыталась Кенрика убить, еще до того, как его в Гарме в тюрьму посадили. Но я в такое не верю.

– Это слуги сегодня наговорили? – удивился я.

– Нет, мессир, что вы! Это я, как бы это сказать правильнее, суммировал, – он помолчал, потом зевнул во весь рот. – Пойду спать, ладно?

– Иди!

– Короля Ниена Эдгара Первого, основателя королевской династии, прозвали Добрым, – сообщил Кун напоследок, на миг притормозив в дверях, – за то, что он не позволял казнить более трех приговоренных в базарный день.

Мне вдруг сделалось весело. Добрый! Я расхохотался… Надо же, добрый! Вот, гляньте, какова их доброта.

Помнится, в детстве, когда отец был в беспамятстве, матушка надавала мне пощечин, да так, что щеки горели до самой ночи. За что, не помню, а вот тот жар на коже, обиду, боль запомнил навсегда. Я тогда спрятался в кладовой и стал просить Светлую Судьбу, чтобы отец проснулся, чтобы он меня защитил от всяких несправедливостей. Там, в кладовой и заснул среди зимних палантинов и плащей, обсыпанных лавандой, – до самого ужина.

* * *

Однако мой приказ Кун нарушил, и разбудил меня в третьем часу после рассвета.

– Мессир, тут к вам вот…

Кун посторонился, и в спальню вошел отец.

Я спешно вскочил:

– Что случилось?

– Нового – ничего. Я завтра с утра в Элизеру – на Солнечной горке строят новую ферму, хочу съездить посмотреть, как идут дела. К тому же Лара с Мэнди должны вскоре прибыть из Гармы. Но здесь, в столице, есть одно место, куда я хочу отвести тебя. Кстати, в малой столовой накрыли завтрак. Вставай!

Мэнди, ну конечно, малышка Мэнди, ради нее отец куда угодно помчится, хоть к лурсам за вал короля Бруно, хоть в Дивные земли.

К Мэнди я ревновал и Лару, и отца. Ревновал постоянно.

* * *

Король Эдуард ввел обычай по утрам завтракать плотно – мясной или куриный горячий пирог, скворчащие, только что со сковородки, колбаски, яичница с беконом, ну еще и холодные блюда – язык в желе, ветчина, сыры, апельсиновый мармелад, хлеб белый и серый, непременно теплый, с румяной корочкой. Ничего этого я обычно не ел – разве что кусок мясного пирога и мармелад. Сегодня принесли нам также крепко заваренный дивноземельный кофе и густые желтоватые сливки. Завтракали мы молча. Я любил наблюдать, как отец берет стальными пальцами чашку за хрупкую фарфоровую ручку и всякий раз ожидал, что ручка отколется. Но такого не случилось ни разу.

Я вдруг подумал, как мало времени пробыл с отцом – то есть совсем ничего. До шести моих лет, помнится, он лежал в полусне в своей комнате, потом долгие месяцы разрабатывал руки, приспосабливая протезы. Так что я его почти не видел, разве что вечерами он раскрывал мне премудрости магических обрядов. В остальное время я его избегал – он был мне чужаком, или почти чужаком. Потом он ухал в Дивные земли, и его не было полгода – он искал Диану, да так и не нашел. Вернулся в мрачном расположении духа, все время о чем-то совещался с Кроном – я уже давно к тому времени начал обучение в Доме Хранителей, и мы иногда там виделись. Ученики шептались, что Дар у Кенрика таков, что может уничтожить целое войско. Но для этого ему надо кого-нибудь убить, забрать его жизнь и превратить в свою магическую силу. Потом… Потом он умчался посреди ночи сломя голову. Как я понял из намеков много позже – он оправился во Флореллу, опасаясь, что Лара опять забеременела, а он с помощью своего проклятого Дара может убить ребенка. То есть он сбежал буквально наутро после того как решил, что опять станет отцом. В этот раз он придумал более щадящий способ, нежели протыкать свои руки Перстами Судьбы и лишать себя Дара – ни одна магия не преодолеет расстояние в сотни миль. Вернулся он уже после рождения Мэнди. Матушке моей было уже за сорок и она более не беременела, так что спасаться бегством из Лариной спальни Кенрику в другой раз не пришлось. Младшенькую Мэнди он обожал до безумия, и если Лара собиралась в Гарму, где у нее были дом и торговля шерстяными шалями, или она отправлялась в гости к нашему деду Ранулду Толстобокому, то отец почти всегда тащился следом.

В этот раз они разминулись – Лара обещала прибыть на Зимнее веселье, но запаздывала. Она любила опаздывать. В этом как говорится, была ее фишка.

– Так куда мы идем? – спросил я наконец. – В Дом Хранителей? Будешь лично учить меня искусству магии?

– Нет. В другое место.

– Приказать Куну седлать лошадей?

– Не нужно. Ехать никуда не придется.

Не сразу я понял, что он ведет меня в подвал. В прошлом году мы с Эдгаром здесь были, тайком забрались в винный погреб, нацедили вина и напились – опростали целый кувшин крепкого черного Гора Виена. После чего нам сделалось так худо, что мы облевали весь мусорник возле кухонных корзин, а в комнату на плече меня нес здоровяк Винс из королевской гвардии. Но в этот раз отец повел меня не к винным бочкам, а в другую сторону по темному коридору, который он освещал лурсским фонарем. Потом мы спустились еще на один уровень и оказались перед старой дубовой дверью. Отец приложил стальную ладонь к замку, вокруг его пальцев заметались синие змейки, дверь отворилась. Мы вошли. Пахнуло каким-то тяжелым земляным духом, хотя и пол, и все стены, насколько я смог рассмотреть в свете фонаря, были облицованы мраморными плитами. Отец щелкнул пальцами, и в большом серебряном подсвечнике на подставке вспыхнули огни – свечей не было, огни горели сами по себе, без воска – магические свечи.

Только тут я понял, что нахожусь в склепе. В склепе Ниенских королей.

– Это твой дед. – Отец повел фонарем в сторону мраморного надгробия.

Дед был изображен в короне и доспехах. Латные перчатки держали рукоять двуручного меча. Глаза его были закрыты, пряди волос и бороды спускались на мраморные доспехи. Отец коснулся надгробия, на мгновение застыл, будто к чему-то прислушивался, и прошел дальше.

– Магикам не стоит здесь часто бывать – ушедшие могут позвать его к себе.

– Думаешь, на той стороне что-то есть?

– Не для всех. Мне порой кажется, что та сторона настолько ужасна, что о ней невозможно рассказать человеческим языком. Нет таких слов. Только художникам на своих полотнах иногда удается запечатлеть эреб за гранью миров.

– Или обалдеть как чудесна. Хитрецы боятся ее показать, чтобы люди не удирали туда до отпущенного им Судьбой срока.

– Или пустота и покой.

Никогда прежде он так со мной не разговаривал.

Он остановился перед следующим надгробием – совсем молодой человек, мраморные доспехи сделаны так искусно, что видна каждая пластина, каждое кольцо кольчуги в проемах лат, пальцы сплетены на рукояти меча. На волосах венец нашего дома – но не королевский, а тонкий, ажурный, с одним камнем.

– Здесь похоронен твой дядя Лиам, первый муж Лары и отец Дианы.

Кенрик положил металлическую ладонь на мраморные пальцы брата.

– Я должен рассказать тебе, как он погиб. Нам приготовили сложную ловушку в империи Игера, и мы в нее попали, как глупые кролики. Император предложил выдать своего единственного сына Гиера за дочь короля Ниена принцессу Тану, мою сестру. Предложение столь соблазнительное, что и король, и магистр Крон отмахнулись от обоснованных подозрений и всех сомнений. Они твердили, что от этого брака наконец-то воцарится долгожданный мир с империей, расцветет торговля, богатства потекут рекой в Ниен, и Счастливая Судьба каждого осенит своим крылом. Тана была очарована женихом. Он был обаятелен и легко покорял женские сердца. Отец дал согласие. Мы, трое Ниенских принцев, были пригашены в Златоград на свадьбу. Эдуард, Первый наследник, наделенный правом представлять короля, скрепил подписями каждую страницу договора.

Он замолчал и с минуту всматривался в мраморное лицо Лиама. Было только слышно, как тикают механические часы, висевшие у меня под одеждой на цепочке. Потом отец как будто очнулся и продолжил:

– Но предательство шло по пятам. Император приказал перебить всех ниенцев, прибывших на свадьбу – всех, кроме Таны, ее фрейлин и служанок. Но благодаря Счастливой Судьбе многим удалось бежать. Я шел впереди и разрывал магические преграды на нашем пути.

– Шел? А ваши лошади? Вы чего, оставили их в подарок Гиеру? Или явились в Златоград пешком?

– Было слишком много гостей, в дворцовых конюшнях для них не нашлось места, мы поместили коней и мулов под присмотром слуг в городе. Мы быстро добрались до них. Эдуард, Лиам и наша свита, из тех, кто уцелел, помчались вон города. И тут я только понял, что кто-то вскочил на моего скакуна. А в конюшне больше не осталось ни одной животины.

– Странная история, не находишь? Сам посуди: кто-то погиб во дворце во время нападения. Лошадей должно было оказаться больше, чем людей. Так ведь?

Отец покачал головой.

– У тебя острый ум. Я сам никогда не задавался этим вопросом. Мне казалось это незначительным…

– При разоблачении убийцы незначительных деталей не бывает.

– Возможно, они разбежались, когда беглецы в панике выводили своих неоседланных скакунов. Не знаю. Крон выведывал у всех, кто уцелел, что и как там случилось, но я не заглядывал в его отчеты. В тот миг я знал одно: меня бросили. Все. Все, кроме Лиама. Заметив, что меня нет рядом, он повернул коня и помчался назад. На мою и свою беду, он не сумел мне помочь – его убили, прежде чем он до меня добрался. А меня захватили в плен и лишили Дара. Через несколько дней я очнулся на земле за воротами Златограда, а тело Лиама было привязано к какой-то кляче. Я двинулся в Ниен. Я шел несколько дней – магик, лишенный Дара, везущий своему отцу и своей матери тело их любимого сына.

– Почему ты думаешь, что он вернулся за тобой? Может быть, он был не так проворен, как остальные, и его схватили, как тебя, когда он удирал.

– Эдуард рассказал, что Лиам повернул назад. И я слышал его крик, когда бежал вслед за остальными. Он звал меня по имени и был совсем рядом.

– Или тебе послышалось.

– У магиков особый слух.

– Ладно, верю.

Я смотрел на надгробие, и мне казалось, что мрамор светится в отблесках магических огней. Я вдруг подумал, что если бы Лиам не погиб и спас Кенрика, то я бы не появился на свет. И Мэнди тоже. Лиам жил бы с Ларой дружно-недружно, наплодил бы своих детишек. И войны бы не было – Кенрик Магик (уже не мой отец) разметал бы войско Игера еще на подходе к Гадючьему перевалу. Игер откупился бы за убитую свиту, и Колесо Судьбы покатилось бы дальше. Весь вопрос – куда.

– Кто его убил? – спросил я. – Кто нанес смертельный удар?

Я положил свою руку поверх стальных пальцев Кенрика.

– В Ниене об этом никому не известно. Знаю только, его убил сильный магик. Лиам был магиком-эмпатом, обычный человек в схватке не мог его одолеть. Скорее всего, удар нанес сам магистр Брин – он возглавлял тогда Дом Хранителей Златограда, он придумал лживый договор с ничего не значащими подписями, и ему по силам было справиться с Лиамом. Но вот что я тебе скажу: когда меня пытали, когда мне в руки забивали Персты Судьбы, магистр Брин присутствовал при этом, но ничего не сказал про смерть Лиама.

– Он бы похвастался, если бы убил Лиама лично? Ты так считаешь?

– Думаю, что да. Он буквально наслаждался моей болью, будто пожирал ее. Почему бы не усилить эффект? Тем более что он был тогда уверен в своей безнаказанности и моем грядущем бессилии.

Отец говорил со мной как с взрослым, и мне это льстило. Как будто мы с ним – два магика из Дома Хранителей и ведем розыск убийцы, которому много лет назад удалось ускользнуть от возмездия.

– У меня такой вопрос. Магистр Крон был с вами на свадьбе? Почему он вас не защитил? Ведь он – очень сильный магик.

– Да и еще раз да-а, – протянул Кенрик. – Роль Крона в этом деле вызывает вопросы. Он уехал из Златограда во время свадебного пира. Посему не мог нас защитить. Уже в Ниене Крон пытался узнать ответ в Доме Хранителей, но золотая нить Лиама сгорела после его смерти. Так что получается, что перед смертью его тоже лишили Дара. А потом я сжег все нити Судьбы, дабы лживые байки Хранителей больше никого не смущали.

– Но кто-то ведь знает ответ?

– Да, кто-то… Но Брин уже не ответит.

– Говорят, магики умеют возвращать умерших.

– Это правда. Но если с момента смерти прошло совсем немного времени. Примерно столько, сколько требуется, чтобы сосчитать до двухсот. Иногда – до трехсот, но не более. И то, если сразу окружить мертвеца холодом. На часах Механического Мастера это будет три малые доли или три минуты. Если возвратить не получается, можно вселить миракля в тело раненого, он будет поддерживать в теле жизнь, пока раны не заживут, тогда душа может вернуться. Но возвращенный потеряет память. Три малые доли как для магика, так и для медикуса. А тут прошли дни…

«Странно, – подумал я, – эти стальные руки, они всегда теплые, будто живые…»

Я медленно снял свою ладонь с металлических пальцев Кенрика и обошел надгробие. Теперь я видел мраморные волосы Лиама, затылок, мраморную подушечку под волосами. Возле самой подушечки лежали золотые часы. Но они не тикали, как мои, а молчали.

– Механический Мастер сюда приходит? Или его помощник Фай?

– Старик Мастер приходит сюда каждый год в День рождения Лиама. Но эти часы никто не заводит. Они здесь просто лежат.

– Значит, тот, кто убил Лиама, оказался сильнее всех магиков Ниена? Всего Дома Хранителей, и тебя, и Крона?

– Магия лжи иногда бывает неодолимой.

Я разозлился.

– Но истина где-то существует! Она не может сгинуть!

От моей ярости внезапно вспыхнули огни в подсвечниках и канделябрах, расставленных на карнизах и поставцах. Склеп ярко осветился. Отблески огней заиграли на мраморных недвижных лицах надгробий, и стало казаться, будто усопшие ядовито усмехаются. Только сейчас я увидел, сколько надгробий, установленных в три ряда, заполняют склеп. Десятки, сотни лежащих мраморных фигур. Женщины, мужчины, дети. Короли, королевы, принцы и принцессы. При жизни они думали, что оставят историю доблестных деяний, а теперь никто не помнит, что они совершили. В летописях о них можно отыскать несколько строк, на ратушной площади в праздник покажут спектакль, где будут дурачиться лицедеи, и на подмостках изображать придуманных героев, носящих их имена.

– Ложь почему-то нравится людям больше истины. Как будто ложь сама по себе содержит некую сладость, а истина неизбежно горька.

– Мед лжи – это выдумки, – возразил отец. – Лжецы говорят людям то, что они хотят услышать, вот в чем дело.

– Меня тоже зовут Лиам, – сказал я. – И это что-нибудь да значит. Хочешь, чтобы я походил на него?

– Нет, это невозможно. Ты – другой. Но одну черту ты бы мог перенять у моего ушедшего брата и твоего дяди: никогда не лелеять свои недостатки.

Отец обвел рукой склеп, и огни в подсвечниках погасли. Остался только лурсский огонек в фонаре.

Пора было уходить.

Уже когда мы вышли во двор, я спросил:

– А ты помнишь время, хотя бы примерно, когда погиб Лиам.

– Могу сказать почти точно. Часы на ратушной башне пробили два раза. Два часа после полуночи – так считают время в Златограде.

Мелькнула одна задумка – пока только задумка. И, конечно, третьего уровня магии мне для этого никак не могло хватить. Однако рассказывать о задуманном я никому не собирался. Это одно из правил Дома Хранителей – молчать о своих планах. А то придумает магик третьего уровня интересную затею, а магик пятого ее воплотит и припишет себе.

Я не дурак, чтобы на такой крючок попасться.

– На празднике оружейников будут соревнования в боевой магии. Может, ты задержишься в Ниене и посмотришь, как я сражаюсь? – предложил я.

– Ну, раз так, конечно, задержусь.

– И покажешь мне пару приемов?

– Это дозволено?.. – Он засмеялся. – Разумеется, покажу. Ведь главное – усвоить приемы, а не подсмотреть.

– А знаешь, когда ты спал, я часто просил Светлую Судьбу, чтобы ты проснулся. Даже когда бабушка говорила, что ты будешь валяться в койке еще несколько месяцев, я все равно приходил в спальню и смотрел на тебя в надежде, что ты откроешь глаза.

Он улыбнулся смущенно и, кажется, виновато, похлопал меня по плечу и ушел.

Я нащупал в кармане часы Лиама, взятые из склепа. Поднявшись к себе, я открыл золотую крышку. Часы, скорее всего, были сломаны, они показывали 2 часа 12 минут.

Время смерти Лиама.

* * *

Итак, поединки магов. Это не совсем то, что показывают мечники на турнирах. Хотя мечи присутствуют. Клинки тупые, из свинца. Кожаные лорики и кожаные шапочки покрыты магической защитой. В деснице – меч, левая рука свободна – можно забирать энергию и разить магическими ударами. Первый и второй круг не дерутся. Только третий, четвертый и пятый меж собой. Арена, как в эпоху Домирья, засыпана песком с примесью шафрана. Временные деревянные скамьи заполнены зрителями. Отец в первом ряду, слегка кивает.

В первом поединке магиков третьего круга против меня выходит Вард, он на два года меня старше и на полголовы выше. Ростом – не по мастерству. Его кожаная шапочка закрывает не только темя и затылок, но и лоб, переносицу и скулы. В прорези глаза глядят зло, по-волчьи. В Доме Хранителей мы с ним даже дружим. Но сейчас он – враг.

Звучит гонг.

– Ad proelium! – выкрикивает судья.

Всё! С этого момента можно забирать энергию из всего, что вокруг тебя – до границ арены. Вард делает это так быстро, что влажный песок под его ногами леденеет, покрывается блестящей обманчивой коркой. Я отступаю, поднимаю руку, тяну энергию из воздуха. Сжимаю пальцы, ощущаю, что в руке у меня зажат солидный такой шар. Мы обмениваемся ударами почти одновременно. Каждый бьет в грудь противнику, и ни один не успевает поставить блок. Удар такой силы, что я делаю несколько шагов назад, но остаюсь на ногах. Вард падает, затем вскакивает одним прыжком, добавляя магической энергии, чтобы быстро подняться. Забирает из себя – собрать новую не успевает – и тем себя ослабляет. Мы кидаемся навстречу друг другу. Мечи скрещиваются. Вновь расходимся. Я держу меч свободно, едва удерживая за рукоять, как учил меня отец. Сейчас клинок должен повернуться и, совершив в воздухе полный оборот, нанести удар. Но… он попросту вылетает у меня из руки. Свинец – я забыл, что клинок свинцовый, и слишком тяжел для такого приема. Я безоружен – остается только магия. Я спешно забираю энергию двумя руками из воздуха. Но недостаточно, чтобы слепить шары для магических ударов. Тогда я представляю, что мои руки, как у отца – из заговоренной стали. И кидаюсь на врага. Правой блокирую удар, а левой наношу Варду открытой ладонью удар в грудь. Его отбрасывает – прямо на созданный им ледяной каточек на песке. Ноги скользят, он падает навзничь, меч вылетает из десницы. В следующий миг я рядом. Сажусь на него верхом, пока он не встал, и наношу ему удар кулаком в грудь – вполсилы, чтобы не повредить что-нибудь внутри, а только оглушить. Вард тонко кричит от боли и сучит ногами, напрасно пытаясь меня скинуть.

– Desine! Intermissione pugna! – останавливает поединок судья.

Я вскакиваю. Вард с трудом поднимается, стягивает с головы кожаный колпак, который съехал набок и не позволяет ему видеть. Его шатает. Судья поднимает мою правую руку и выкрикивает:

– Victoriae!

Я покидаю арену. Сажусь на свободное место рядом с отцом. Он ободряюще хлопает меня по плечу. Кун приносит нам бокалы с горячим шоколадом и бисквиты.

Две девушки-магички из медицинской школы ведут Варда в свою палатку. Он хлюпает носом и делает вид, что у него подгибаются ноги. Не знаю, сведут ли девчонки ему синяки, но пара поцелуев хитрецу обеспечена.

Теперь на арене выступают магики четвертого, а затем пятого уровня. Там больше боевой магии, нежели фехтования – при каждом соприкосновении мечи рассыпают снопы белых искр, а бойцы блокируют удары мгновенно созданными магическими щитами – призрачные синие овалы и круги возникают и исчезают так быстро, что глазом не уследить.

– Может, и мне закачивать энергию в меч, а не создавать шар для удара? – спрашиваю я, наблюдая за очередной схваткой на песке.

Искры долетают до защитного барьера, вспыхивают с новой силой и гаснут. Девушки на скамьях для зрителей притворно ахают.

– У тебя вряд ли получится: для этого нужно тренироваться месяцами: одновременно закачивать энергию и наносить удары. Но на один удар может хватить.

Я смотрю на свои руки: ведь я смог вообразить там, на арене, что мои предплечья покрыты сталью. Значит, могу создать щит или второй мнимый меч.

Во втором поединке против меня опять выходит парень выше ростом и явно сильнее. Это Карей, в Доме Хранителей мы все время с ним соперничаем. В фехтовании он куда искуснее меня. А вот в магии – проигрывает.

Выкрик судьи – снова можно магичить. В этот раз я забираю, как Вард, энергию из земли. Но не вокруг себя, а из-под ног переростка. Он, сосредоточенный на создании магического шара, делает шаг и скользит. Не падает, но теряет несколько мгновений. Мне хватает на задуманное. Я перекидываю свой тяжелый меч в левую руку, покрываю его магической защитой, а для правой создаю мнимый меч, точь-в-точь как мой настоящий. И кидаюсь в атаку на противника. Карей швыряет в меня магический шар – слабый удар, шар летит медленно, я отбиваю удар настоящим мечом и атакую мнимым. Карей парирует, его клинок, не встречая сопротивления, проносится мимо, я бью левой – клинком плашмя сверху вниз по голове.

Карей растягивается на песке.

– Нечестно! – кричит кто-то на трибуне.

– Любая магия, кроме черной, разрешается, – поясняет судья зрителям.

И мне опять присуждают победу. А кроме того я получаю приз – серебряный кубок тончайшей работы. Зачем мне этот кубок? Не знаю. Подарю бабушке – пусть разводит в нем свои микстуры.

Барьер падает, я подбегаю к отцу. И слышу за спиной:

– Такой же жулик, как его отец, одна порода…

Я оборачиваюсь. На меня из пены белых кружев таращится огромная крысиная морда с мерзкими длинными усами. Синий бархатный берет лихо сдвинут на одно ухо. Крысоголовый хочет еще что-то добавить, но губы бессильно дергаются: не способны произносить слова. Женщины вокруг визжат. Мираж исчезает. На месте крысиной морды – красное от натуги лицо незнакомого парня, он стаскивает с головы берет, отирает лоб…

Кенрик в задумчивости снимает с левой руки кожаную перчатку. Шевелит стальными пальцами, на суставах возникают острые, как иглы, шипы.

Наш хулитель мгновенно исчезает среди зрителей.

– Кто он?

Я слышу визг в толпе – то ли парень вновь обрел крысиную голову, то ли сбил кого-то с ног.

– Сплетник, из Гармы. Они часто заглядывают к нам на праздники в поисках новостей.

* * *

На другое утро после отъезда отца в Элизеру я отправился к Механическому Мастеру. Старик, как всегда что-то ладил в своей Парящей башне.

– Давненько ты не был у меня, Маркус, – сказал Мастер, склоняясь над своим еще недвижным механизмом.