Терпи и воздерживайся

Маддалена замолчала. Виллермо почувствовал на себе ее взгляд. Она смотрела прямо на него. Виллермо понимал, что поверни он голову, то они встретятся глазами.

От этой мысли он почувствовал, что мочки его ушей начали гореть. Виллермо опустил глаза и вспомнил про Библию в руках. Вытерев пот с ладони, открыл первую попавшуюся страницу:

– Если мы живем духом, то по духу и поступать должны, – наконец сказал Виллермо. – Мне понятны эти переживания. Понятна боль за обманутую жену. Господь простит прегрешения, если раскаяние в них искреннее. Читай молитву к Святому Духу, проси укрепить твой дух, наставить тебя. Силы найдутся.

Маддалена усмехнулась. На этот раз скептически, цинично. Виллермо показалось, что плюнь она ему в лицо, он бы почувствовал себя менее уязвленным.

– Против некоторых людей даже молитва не поможет. Им просто не отказывают. Откажусь от денег – он возьмет как-то иначе. Во всех смыслах. Без смазки и прелюдий. Раздвинет ноги, нагнет и войдет: сразу, резко, во всю длину. Ухватится за бедра и начнет монотонно вдалбливаться, получая удовольствие от того, что делает больно, от власти, от превосходства… Хватает тебя за сиськи, говорит какую-то похабщину, дергает за волосы, а потом просто кидает на пол, ставит на колени и засовывает свой прибор в рот… Уже представили картину, Отец?

Виллермо понял, что смотрит на Маддалену лишь тогда, когда до его сознания дошел вопрос. Увидев ее улыбку: победную, дерзкую, Виллермо осознал, что она уже знала ответ на свой вопрос.

Фантомная боль в руках не заставила себя ждать.

4.

Виллермо услышал стук каблуков и начал прислушиваться, чтобы убедиться в этом. Часы показывали глубокую ночь, что значило одно – раз в главном зале никого не было, когда он уходил – кто-то пришел и искал ночлег. Звук повторился, мысль, что ему это привиделось, исчезла, не успев даже закрепиться в сознании. Виллермо поднялся со стула и направился на шум.

Коридор к главному залу казался темнее и уже. Виллермо шел и не узнавал его: странные тени, похожие на силуэты танцующих людей, потерявших всякий контроль над своими действиями. Их движения казались резкими, хаотичными, быстрыми.

Виллермо успокоил себя, что это причудливые тени от огня. Что мартовский ночной ветер разбушевался сильнее обычного. Зайдя в молельный зал, Виллермо увидел, что кто-то быстро пробежал. Затем раздался смех. Девичий. Он отразился от каждой стены, казался где-то рядом и везде. Виллермо начал оглядываться, пытаясь понять источник звука, но вдруг услышал позади себя:

– Добрый вечер, падре.

Маддалена стояла без одежды, даже без обуви, и держалась руками за спинку скамейки, словно девица на пин-ап плакате сороковых годов.

Здравый смысл подсказывал Виллермо, что стоило отвернуться. Что стыдно смотреть на девушку, не являющуюся его женой, в таком виде. Пусть она сама призывно выгнулась в спине, пусть его взгляд так и цеплялся за небольшую грудь с отвердевшими сосками, изгиб в спине, поднятый зад.

– Тебе надо одеться.

– Или вам раздеться.

Найдя в себе силы на ответ в первый раз, Виллермо не нашел слов, чтобы парировать. Взгляд полностью сосредоточился на теле: оливковой коже, аккуратной груди, упругой попе, руке, которая потянулась ко рту.

Маддалена медленно, смакуя, облизнула указательный и средний палец, нагнулась раком, продолжая держаться другой рукой за спинку скамейки, и шире расставила ноги. Пальцы скользнули на лобок, раздвинули складки, коснулись клитора. Виллермо ощутил, что дыхание сбилось, что ноги сами подвели его ближе, что кровь прилила вниз, что его член затвердел и просился наружу.

Маддалена продолжала смотреть на Виллермо: дерзко, с вызовом, блеском в глазах. Виллермо увидел, что она вошла в себя, услышал стон.

Это было непристойно.

Мерзко.

Неправильно.

Виллермо запрещал себе смотреть, запрещал чувствовать возбуждение, запрещал желание подойти и овладеть, но не мог справиться. Он застыл и просто смотрел, получая постыдное удовольствие.

Маддалена начала двигаться быстрее, стонать громче, повторять, что ей очень нравится то, как он смотрел на нее.

Виллермо уже стоял совсем близко. Причудливые тени с танцами как будто окружили их. Виллермо стало казаться, что он слышит хохот, гоготание, что вокруг полыхает огонь, что танцы стали еще быстрее, а движения танцующих – резче. Тело Маддалены начало немного дрожать. Виллермо видел капли пота на груди, на висках. Видел, что она была готова кончить и… проснулся…

Он почти подпрыгнул на кровати и начал оглядываться, словно зверь, попавшийся в ловушку. Его спальня. На стенах не было никаких теней. Тишина. Виллермо прошелся рукой по взмокшим волосам, выдохнул и почувствовал кое-что неладное.

В трусах было сыро, липко, стоял легкий специфический запах, который Виллермо уже знал. Он встал с кровати и медленно направился в ванную. Желание оттянуть момент лишь еще больше давило на чувство стыда. Виллермо дошел, закрыл дверь, отвернулся от зеркала и снял с себя пижамные штаны, за ними трусы. Прозрачные пятна белесого оттенка подтвердили то, что Виллермо не хотел.

Он быстро разделся. Включил холодную воду и встал под душ. Прохлада отрезвляла, организм начинал ощущать холод, а мысли стали уходить на второй план. Виллермо чувствовал, что мышцы стало сводить судорогой. Терпеть холодную воду стоя, стало тяжело. Виллермо осел вниз, но о выключении воды так и не думал, в глубине души понимая, что заслужил это.

Кроме утреннего казуса, суббота не принесла никаких проблем, но ожидание воскресенья взволновало Виллермо. У него был назначен обед с матерью, которого он и ждал, и опасался. Еще с детства Виллермо усвоил одно – скрыть что-то от Марисы Клементе нельзя. Она все видит, все знает и терпеть не может, если ее пытаются убедить в обратном.

Подобный сон с Маддаленой был не в первый раз. Подобная реакция организма тоже. Виллермо приказывал себе больше думать о воскресной мессе, об обеде, но мысли возвращались к запретным.

Прочитав несколько строчек молитвы, чтобы найти в себе силы преодолеть постыдное желание, Виллермо направился к церкви.

Утро в Неаполе все еще было пасмурным. Ощущалась прохлада после ночного дождя. Виллермо вдохнул влажный воздух, надеясь, что это поможет ему отрезвить и мысли, но не понял, сработало ли.

Месса.

Разговоры с прихожанами.

Молитвы.

День шел по обычному сценарию, но Виллермо не покидало ощущение, что все знали о его позоре. О его снах. Что он не заслуживал своего места здесь. Мало того, что у него не получалось показать заблудшей душе правильный путь, так и сам позволял свернуть с пути. Пусть и только в голове.

– Очень воодушевляющая месса, падре.

Энзо Гуидо, член городского правления, ответственный за культуру и туризм, приветливо улыбался привычной Виллермо улыбкой. Виллермо привык узнавать его по идеальным костюмам и шляпе, которые каждый раз как будто были разные.

Энзо было уже около пятидесяти, но выглядел он гораздо моложе своих лет. Если бы не легкая седина, все-таки появившаяся на черных волосах, то и вовсе можно было бы не догадаться о подступающей старости.

Энзо всегда приходил в сопровождении супруги – Агаты и троих своих детей: подростка-сына, мальчишки, учившегося в начальных классах, и дочки, которая только собиралась пойти в школу.

Виллермо посмотрел на главную дверь, ведущую к выходу, и приветливо улыбнулся чете Гуидо.

– Рад, если месса помогла найти ответы на ваши вопросы, синьор Гуидо, – сдержанно произнес Виллермо.

– Все в этом храме помогает найти ответы. Не зря мы внесли его в список культурного наследия, – с воодушевлением проговорил Энзо, осматриваясь вокруг. Виллермо последовал его примеру, будучи полностью с этим согласным.

Они общались уже достаточно давно, познакомились, когда обсуждали возможность сделать церковь более привлекательной для туристов, наставить как можно больше народа на путь истинный, помочь найти ориентир. После каждого разговора Виллермо уходил очень воодушевленным.

– Все здесь искренне служат Господу. И это нельзя не заметить.

– Что есть, то есть, – согласился Энзо. – Как дела у вашей матушки? Я недавно рассказывал о том вечере, куда она приносила свои десерты. Думаю, стоит устроить какую-нибудь ярмарку с выпечкой только ради ее кростаты.

Виллермо негромко рассмеялся, согласно кивнул.

– Мы сегодня обедаем. Я передам ваши слова.

– И передайте, что без ее волшебных рук чахнет один желудок.

– Непременно.

После разговора с Энзо и с другими прихожанами Виллермо немного расслабился. Он сумел вернуться к обычным делам, даже отвлекся, но стоило взглянуть на часы и понять, что пора выходить, все внутри сжалось.

Встреча была назначена в небольшом семейном ресторанчике, чьих хозяев они с матерью очень хорошо знали. Виллермо помнил это место еще с детских лет, и это лишь усугубляло его иррациональный страх, что мать все знает.

Как только Виллермо открыл дверь, как только услышал колокольчик – воспоминания мутной волной нахлынули на него. Ему вдруг почувствовалось, что он вновь десятилетний мальчик, а не взрослый мужчина, нашедший свое место в жизни.

Мариса Клементе сидела за столиком, ожидая его. Виллермо сразу узнал ее среди других посетителей: идеальная осанка, тугой пучок волос, темно-синий прямой пиджак, строгие черты лица, трость рядом со столиком.

Один взгляд в его сторону – мысль, что она все знает, зажглась неоновым светом. Виллермо выдохнул и направился к столику, напоминая себе, что все это в его голове. Хотя тот факт, что мать знала его лучше всех, все еще давал о себе знать сильнее, чем ему бы хотелось.

Виллермо наклонился, снял пальто, поцеловал мать в щеку, сел рядом. Мариса продолжала холодно на него смотреть.

– Синьор Гуидо передавал, что скучает по твоей выпечке. Особенно его желудок.

Мариса скромно кивнула, давая знать, что ей приятны такие слова. Виллермо рассказал про свой день, расспросил мать про ее дела.

Мариса не рассказала ничего необычного. Повседневная рутина, воскресная месса в ее церкви, поездка сюда. Виллермо понимал, что никакой опасности нет, но тревожность не унималась. Как моль, медленно, но верно она проедала дырки, разрушая шаткую уверенность, построенную на самовнушении.

– Тебе надо одеться.

– Или вам раздеться.

Виллермо помнил сон слишком хорошо: детально, красочно. Чем больше он старался не думать о нем, тем навязчивее были мысли, вспоминались слова, возникали образы.

Маддалена в призывной позе.

Эротичный стон.

Ее быстрые движения пальцами.

Виллермо вспомнил ощущения от, как по-простому называли это его дворовые товарищи, дрочки, а потом снова подумал о руках Маддалены, о том, как бы она обхватила его член, начала двигаться. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Кожа к коже. Стоны. Удовольствие, распространяющееся по телу. Обжигающая волна.

Он понял, что завис, лишь почувствовал удар тростью по ноге. От неожиданности вздрогнул и встретился взглядом с матерью. Она смотрела неотрывно, прямо, строго, словно видела его насквозь. Виллермо тут же устыдился, тут же начал корить себя, что все чаще стал допускать греховные помыслы. Но больше испугался, что мать эти мысли прочла.

Мариса молчала. Виллермо чувствовал, что весь натянулся, ожидая ее слов, и удивленно взглянул на протянутые к нему руки.

– Прочти молитву перед приемом пищи, Виллермо, – спокойно попросила Мариса.

Виллермо заметил, что еда уже стояла на столике. Понял, что даже не заметил, как официант ее принес.

– Конечно, мама, – ответил Виллермо, почувствовав успокоение.

– А потом расскажешь мне, что так заняло твои мысли.

После этих слов Виллермо даже дернулся, но лицо постарался сохранить невозмутимым. Он улыбнулся и протянул руки, беря мать за ладони. Чувство успокоения было ложным, преждевременным. Виллермо читал обеденную молитву, но молитва в его голове была совсем иной.

5.

Жизнь текла своим чередом: церковные дела, прогулки, бытовые проблемы. Все было обычно, если бы не одно «но». Виллермо не покидало иррациональное чувство, что должно произойти что-то плохое. Для этого не было никаких предпосылок, для этого не было никакого повода. Заговори с кем-нибудь об этом – Виллермо бы не нашел объяснение этому ощущению, но и игнорировать его не мог.

Мысль паразитом проедала его мозг.

Тело чесалось чаще обычного от невроза.

Виллермо упрямо продолжал чесать руки чуть ли не до царапин, не менее упрямо убеждая себя, что все это пустое, но пятничная исповедь Маддалены заставила его убедиться в обратном.

Он помог ей выйти из исповедальни, посадил на лавку и направился на поиски какой-нибудь теплой одежды. Найдя плед, вышел в коридор и невольно вспомнил один из своих снов.

Коридор.

Маддалена в церкви.

Темнота за окном.

Виллермо даже затормозил, сильнее сжимая плед. Он сосредоточил взгляд на двери перед собой и не спешил потянуться к ручке. В голове стали всплывать образы: призывная поза, танец теней.

Мочки ушей начали гореть. Резким движением Виллермо распахнул дверь, но опасливо взглянул на то, что было за ней.

Маддалена сидела на лавке. Одетая. В ее губах была зажата сигарета, а сама она пыталась справиться с зажигалкой. Виллермо слышал щелчки, но пламя не загоралось.

– Дрянная штуковина! – Маддалена раздраженно швырнула зажигалку на пол. – Намокла под дождем.

Виллермо понял, что последняя фраза была обращена к нему. Маддалена уже держала сигарету пальцами.

– Глупо спрашивать про зажигалку у вас, падре?

Смешок. Скорее констатация чего-то очевидного для нее, чем вопрос.

– В храме курить не принято.

Маддалена пожала плечами, но засунула сигарету обратно в пачку, ничего не говоря. Виллермо показалось, что и закурить она хотела скорее по привычке, чем действительно желая. Он заметил, что дрожь в ее руках так и не проходила. А такое спокойное подчинение натолкнуло на мысль, что Маддалена все еще в шоке.

– Я принес плед.

– Я хочу снять все это. Мне нехорошо.

Взгляд снова зацепился за одежду Маддалены. На ней явно была кровь. Присмотревшись лучше, Виллермо заметил синяки на руках, на шее. Логика, здравый смысл начали подкидывать варианты развития событий.

Чем больше он думал об этом, тем сильнее убеждался, что каждая версия нравится ему меньше другой.

– У нас есть вещи для бездомных и нуждающихся. Пойдем со мной, – спокойно произнес он, отгоняя все мысли и протягивая плед. Сначала надо помочь, позаботиться, а уже потом узнать ответы на все вопросы.

Он уже приготовился идти, но Маддалена так и сидела. В ее глазах отчетливо виднелось недоверие, опаска. Виллермо для себя решил, что этот взгляд надо выдержать, победить, только тогда Маддалена сделает шаг вперед.

– Ты простудишься в сырой одежде, – твердо произнес он.

– Вот так просто?

– Не мне судить тебя, дитя, – в том же тоне произнес Виллермо. – Ты попросила приют, на некоторое время я могу дать его. Место есть.

Маддалена уже накинула плед, как плащ, и закуталась в него. Виллермо казалось, что она все еще осмысляла его слова. Или ситуацию. Или все вместе. В чем он был точно уверен – это в жизни Маддалены произошло что-то такое, что выбило сейчас почву из-под ее ног.

– Еще действительно можно просить приют? И его дают просто так? Даже если ты сделал что-то плохое?

Вопрос прозвучал непривычно серьезно. Виллермо подошел к ней ближе и снова окинул взглядом. Не надо быть умником, чтобы понять, что произошло что-то действительно плохое. Учитывая жизнь Маддалены, род деятельности и характер – очень возможно, что и нечто криминальное. Но кому судить? Явно не ему. Он здесь, чтобы помочь найти верный путь, а не осуждать человека за поступки. Пусть и самые темные.

– Это… сейчас не самая частая практика. Большинству нужно просто место для ночлега, немного еды, но не вижу причин отказать такой прилежной католичке, каждую неделю исповедующейся в грехах.

– Какой тонкий сарказм, падре, – усмехнулась Маддалена. По одобрительной нотке в ее голосе можно было предположить, что за это она дала лишнее очко в его копилку.

Виллермо попросил следовать за ним и, услышав шлепанье босых ног, не стал поворачиваться, чтобы проверить, поднялась ли Маддалена. Чем дальше они уходили в коридоры церкви, скрытые от прихожан, тем непонятнее становились чувства Виллермо. Неожиданно он начал ощущать странный эмоциональный подъем, словно происходило что-то одновременно и правильное, и неправильное. Что-то, что он хотел, и не хотел. От чего ему становилось и лучше, и страшнее.

Маддалена шла молча. Как-то покорно.

Слух реагировал на каждый шаг. На легкое шлепанье мокрых ног. Каждый раз он чувствовал желание повернуться, но запрещал себе. Ситуация ему не нравилась. Такая покорность не нравилась. Вопросы только росли, но вместо этого Виллермо открыл кладовку и вместо того, чтобы посмотреть на Маддалену, уставился на мокрые следы от ее ног.

– Выбери себе что-нибудь, – спокойно сказал он, указывая на пакеты с одеждой. – Это пожертвовали церкви, но мы не успели разобрать.

Маддалена вошла в небольшую кладовую и присела около первого попавшегося пакета. Виллермо наблюдал, как она без энтузиазма перебрала несколько вещей, а потом достала толстовку и джинсы.

Тусклое освещение не позволяло рассмотреть одежду, которую брала Маддалена, но Виллермо и не было до этого особого дела. Он понял, что сосредоточенно смотрел на ее руки, пытаясь найти признаки других каких-либо увечий.

– Спасибо, Отец Виллермо.

– Пожалуйста, – с улыбкой ответил он, обратив внимание, что Маддалена держала и какую-то обувь. – Я покажу тебе, где можно поспать и привести себя в порядок. Принесу аптечку, горячий чай. Постарайся заснуть, а утром ты расскажешь, что произошло, после чего мы решим, как ты можешь помочь церкви.

Виллермо говорил ровно, спокойно, почему-то думая, что нельзя оставлять паузу. Закончив свою мысль, он услышал смешок Маддалены, который показался ему циничным.

– Что-то не так?

– Все так, падре. И каким образом я должна отработать свой приют?

Тон Маддалены стал холодно-деловым, чем удивил. Виллермо уже собирался дать ответ, но вдруг понял, что его слова истолковали неверно. Извращенно. Провокационно. Он сделал вдох, твердо решив не показывать, что понял суть ее вопроса.

– В церкви всегда много работы, дитя, а людей не хватает. Уборка, помощь нуждающимся, другие мелкие дела. Еще испокон веков принято благодарить за добро хорошей работой. Но обсудим это утром, – твердо произнес Виллермо, останавливаясь перед дверью. – Комната небольшая, но, думаю, подойдет. Дальше по коридору живут некоторые сестры, последняя дверь – общая душевая. Обычно мы разрешаем остаться в общем зале на ночь, но, раз сегодня есть пустая комната, не вижу смысла ее не использовать.

Маддалена проследила за его жестами, указывающими направление, и кивнула, давая понять, что все усвоила.

– Спасибо. Постараюсь не смущать сестер, но ничего не обещаю.

– Я и сестры будем тебе очень признательны. Доброй ночи, Маддалена.

– И вам того же, падре. Сладких снов.

Виллермо уже уходил, когда услышал пожелание Маддалены, и в голове снова появилась неоновая надпись «она знает».

Знает все его сны.

Знает его мысли.

Знает и презирает за это.

Виллермо ощутил, что в горле как будто появился ком, мешающий ему дышать. Понял, что он просто смотрел на Маддалену. К его счастью, она молча зашла в комнату и закрыла дверь, ничего не добавив. Виллермо еще несколько секунд стоял статуей прежде, чем пойти к себе и начать собираться домой.

Прогулка никак не помогла привести в порядок мысли, расслабиться. Заснуть ночью не получалось. Кровать казалась неудобной. От одеяла становилось слишком жарко, а без него холодно. Подушка то мешала, то без нее было неудобно лежать. Проворочавшись в кровати половину ночи, из которой ему удалось подремать лишь пару часов, Виллермо решил подняться немного раньше.

Молитва.

Душ.

Завтрак.

Виллермо совершал обычный утренний ритуал. Масло на сковороде шипело, по телевизору шли новости. Виллермо включил его для шума, чтобы в тишине снова не начать думать о Маддалене и ее вчерашнем приходе, но слух выхватил из всего словесного потока корреспондента знакомые имя и фамилию.

«…член городского правления, отвечающий за культуру и туризм, Энзо Гуидо, был найден мертвым сегодня ночью. Полиция не исключает убийство. Больше ничего не сообщается. Семья никак не комментировала случившееся…»

Корреспондент говорил что-то еще, но Виллермо перестал слушать.

Маддалена в крови, говорящая, что сделала что-то плохое.

Клиент, который ходил к нему на мессы.

Виллермо сам не понял, почему начал складывать все эти мысли вместе, и поспешил сесть. Догадка в его голове все обрастала фактами, но признавать все это он упрямо не хотел.

Ведь какова вероятность, что могло быть именно так, как он сейчас придумал?

6.

В субботние дни Виллермо обычно настраивался на мессу: готовился к воскресной, вычитывал черновик, вносил коррективы, репетировал, зачитывал некоторые отрывки вслух, чтобы понять, как звучали слова и его голос.

Сегодня ничего не получалось. Виллермо не уследил за кофе в турке, забыл дома зонт и совершенно не думал о делах церкви. В голове как будто на повторе поставили слова корреспондента из выпуска новостей.

Энзо Гуидо.

Убийство.

Семья.

Виллермо буквально дергало от каждого слова, которое он произносил про себя. Следом за этим ему вспоминалась Маддалена. Испуганная, в шоке, босая, вжатая в стенку исповедальни. Маддалена, которая все чаще стала говорить про жестокость одного из его влиятельных прихожан.

Таким людям не отказывают…

А она в чем-то посмела сказать нет. Простая уличная девка отказала человеку, управляющему городом в каком-то смысле. Для завязки потасовки начало вполне годилось…

Подумав об этом, Виллермо даже резко остановился, запрещая себе такие мысли. Синьор Гуидо всегда помогал церкви, старался привлечь туристов, был гостем почти на всех мероприятиях. Синьор Гуидо приходил с супругой и детьми. Синьор Гуидо просто не мог изменять жене с девушкой, которая годилась ему в дочери.

Нужно держаться последней мысли, ухватиться за нее и не отпускать. Виллермо стал напоминать себе, что не следовало делать преждевременных выводов. Нужно поговорить с Маддаленой, нужно поговорить с Агатой Гуидо, а уже потом думать.

Виллермо дошел до лавки старика Бьяджо. Хозяин, как обычно, встретил его радушно. Виллермо почувствовал все тот же аромат выпечки, кофе, услышал все те же добрые слова, но все вызывало раздражение. Виллермо чувствовал, что не может стоять на одном месте, что затягивание времени действовало ему на нервы. Ему хотелось быстрее дойти до церкви, найти Маддалену и хоть что-то прояснить.

Из лавки он почти вылетел, словно пол там был раскаленной лавой. Неаполь впервые потерялся в жизни Виллермо. Лишь дойдя до церкви, он понял, что ни на что не обратил внимания, даже не заметил, как пересек площадь, обычно заполненную туристами, жителями, а с недавних пор еще и художниками.

Оказавшись в коридоре церкви, ведущем к комнатам, Виллермо притормозил. Весь запал рассеялся, как дешевый салют в небе. Виллермо медленно подошел к двери, занес кулак и замер.

Узнать, что произошло.

Узнать, нужна ли медицинская помощь.

Узнать о прошлой ночи.

Виллермо напомнил себе список приемлемых вопросов и все-таки несколько раз постучал.

– Заходите.

Голос Маддалены прозвучал безэмоционально. Виллермо почувствовал, что внутри него что-то кольнуло от жалости. Это не та девушка, к которой он привык. Не та, что ходила к нему на исповеди. Прошлая ночь что-то сломала в ней, но что именно – Виллермо так и не понимал.

Он отогнал все мысли и толкнул дверь. Вопрос застрял в глотке. Маддалена стояла без одежды. Поставив ногу на кровать, она, нагнувшись, обтирала ее. Волосы на голове были мокрые, лохматые. Между ног виднелись короткие лобковые.

– Я…

Первое слово все-таки вырвалось, но дальше речь так и отказывалась включаться. Виллермо смотрел на розовые набухшие соски Маддалены, ее движения руками, бедра и вдруг заметил синяки.

– Я подумал, что ты сказала «заходите», – смущенно проговорил Виллермо, отворачиваясь. – Прошу прощения.

– Можете смотреть, я не против, – спокойно ответила Маддалена. – Да и вы все увидели уже. Не мне строить из себя скромную Деву Марию.

– Тело – это храм Божий, – возразил Виллермо. – Не мне на него смотреть.

– А вы, падре, ведь работаете на Бога. Вошли бы разок-другой в этот храм. Чаще всего впечатления приятные, – усмехнулась Маддалена. Виллермо понял, что она, как и бывало обычно, начала дразниться, и почувствовал себя немного лучше. – Я оделась, – серьезнее добавила она.