Анатомия сознания – II. Эссе о свободе воли

Так я подружилась с Ленкой Д.. Это была самая чудесная девочка на свете, правда, со следующего учебного года она переходила в школу с углубленным изучением языков, и мне больше не светило счастье общения с ней. Ленка действительно была очень чуткой к Слову: она слышала его. И слово дурное ей резало слух:

– Почему ты постоянно повторяешь б***? – спросила она меня, когда мы шли куда-то после школы.

– Для связки слов, – тут же ответила я.

– Это некрасиво, не говорил так, мне не нравится.

– Хорошо, – пообещала я и больше не материлась.

Это была наша первая и единственная прогулка. И странное дело, я не материлась вообще-то, но в тот раз, действительно, поминутно повторяла это слово, слушала, как оно звучит и каждый раз выдавливала его из себя, ибо произносила осознанно.

– А дома ты тоже материшься?

– Нет.

– А родители?

– Нет.

– Тогда почему сейчас ты ругаешься?

– Не знаю… – честно ответила я.

Знал мой мозг. Во-первых, я пытаясь изображать из себя взрослую и независимую девочку, и мат мне показался самой подходящей демонстрацией для этого. Во-вторых, во мне жило какое-то смутное ощущение: я не чувствовала себя достойной дружбы такой хорошей девочки. Почему? Мой мозг мне на это ещё не ответил…

Что же бойкот? Бойкота не было, он жил только в моей голове, и поняла я это пока писала вот эти строки. Однако он был для меня столь же реальным, как и Змей Горыныч. Видимо, против меня сколько-то и подружили, но очень быстро забыли, а я и не заметила. Спустя лет двадцать моя любимая подруга, Юлька, будет уверять меня, что не было никакого бойкота, что это просто я ходила такая гордая, ни с кем не разговаривала, ни с кем не дружила, но поверила я ей вот только сейчас, спустя ещё семь лет.

Кто устроил мне эту иллюзию? Мой мозг – это однозначно. Что я вынесла из этого? Никогда не сдаваться. Никогда не плакать. Никогда не показывать слабости. Никогда не просить о пощаде. И зачем он это сделал со мной?

Следующие школьные годы были куда веселее. Во-первых, я нашла настоящую подругу. Во-вторых, начала вести дневник, потому что нужно было как-то учиться облекать свои мысли в слова, проясняя их тем самым для себя самой. В-третьих, вышла замуж и уехала с мужем в гарнизон.

Муж мой оказался классическим психопатом, поэтому опыт иллюзии бойкота мне очень даже пригодился во все последовавшие годы брака. В чем, собственно, заключалась психопатия супруга? Если брать на себя роль недипломированного психотерапевта, то я бы отнесла исток его неуравновешенности в характере к пяти годам, когда мать жестоко избила его за непослушание. Заигравшись только что купленной и долгожданной игрушкой, он не хотел идти спать, и мать избила его этой же игрушкой, и об него же её и изломала. Это был большой черный пластмассовый советский автомат, а в СССР делали крепкие игрушки.

В общем, мы спелись: у меня папа выключил телевизор, у него мама сломала игрушку. Мне досталось роль любопытного Змея Горыныча, ему – бьющего за правое дело Иванушки. Я не согласна с доктором Сваабом, когда слова Мартина Лютера: «На том стою, и не могу иначе», он приписывает отсутствию у того свободного волеизъявления, но в отношении своего брака – полностью согласна. Лютер готовился к своей защитной речи, он хорошо все обдумал и промыслил – это было его Слово, за которое он нес ответственность. В нашем браке мы не несли ответственности за Слово, ибо его не было, а вот за поступки – расплатились друг с другом вполне.

Мог ли наш брак сложиться иначе, чем он сложился? Нет, ни один из нас не мог поступить как-то по-другому, мы были не вольны сами-в-себе, но списать все на наш мозг тоже неверно.

Мое неумное любопытство – это, конечно, те синаптические связи, что впервые пробежали, когда мне не дали досмотреть битву Иванушки со Змеем Горынычем, и они сохраняются до сих пор. Теперь это просто особенность характера, которая меня вполне устраивает, а поскольку с мира людей мой мозг перенаправил их в «книжную пыль», то это стало вполне безопасным для окружающих.

А теперь представьте какую я могла поставить цель, получив первый удар от супруга? Правильно, мне стало любопытно: смогут ли ударить меня еще раз? Оказалось смогут. Что последовало дальше? Правильно, мне стало любопытно: есть ли у психопатии дно, ибо я не могла остаться жить в полумысли, в полуслове, в полуситуации, боясь постоянно забыться и как-нибудь ненароком рассердить супруга. А теперь, если добавить сюда все те выводы, которые я усвоила в нашем придуманном совместно с мозгом пвседобойкоте, то можно без труда догадаться, что муж мой получил достойного противника. Однако весь ужас заключался в том, что в моем мозгу жил и образ Скуратова, ибо уже во время второй драки я отдавала себе отчет в происходящем, все остальные – дело техники.

Первая драка вышла случайно, это даже дракой-то нельзя назвать. Браку было полгода. Мы были молоды, веселы, беспечны, жили в общежитии, игрались в супругов. И вот как-то в гости к нам пришел такой же молодой лейтенант. Его пригласил муж на чай, поскольку они вместе служили. И этот молодой смешливый чернявый парень умел говорить – и говорить красиво. Мы разболтались, и это не понравилось мужу, который никогда не отличался красноречием. В итоге чай затянулся, лейтенант задержался, а когда ушел я столкнулась с хмуростью своего супруга. Нет бы оставить человека в покое, может быть и само прошло, но я стала докапываться, что случилось. Это была ревность. С этим явлением я столкнулась впервые, но четко себе усвоила, что за кокетство бьют, простите, в морду. В общем, недельку пришлось походить с синяком под глазом.

Ответила ли я на удар? Нет, конечно, нет. Я настолько опешила, что вообще сначала не поняла, что произошло, но неделю точно над этим думала и не подпускала к себе супруга, который уже и забыл за что бил. Мне надо было решить для себя: как жить дальше и что с этим делать? Через неделю я сообщила супругу, что прощаю его и попросила больше так не делать, поскольку я не могу уважать мужчину, который бьет женщину, а жить с мужчиной, которого не уважаю, сама не смогу, поскольку тогда перестану уважать себя. Это было долго путано, но мы поняли друг друга: мне пообещали больше так не делать, и примирение было сладким.

Однако и примирение когда-нибудь заканчивается, а мысль… скорее даже чувство физической опасности во мне осталось: я должна была убедиться, что супруг сдержит слово. Ну, что называется, на чем погорели, на том и… прогораем: ревность. Прошел год. Наверное, я куда уезжала, что позволило мне придумать историю об измене, которую я и рассказала своему мужу во всех подробностях. Он стоически выслушал весь мой бред, а потом заплакал, нет, он зарыдал. Я спохватилась в ужасе, тут же немедленно обняла его, просила простить меня дуру, что все это я выдумала, что мне просто было важно знать, как он отреагирует, что я люблю только его и так далее, и так далее, и так далее. В общем, все сложилось самым чудным образом: супруг выдержал проверку, а результатом примирения стал сын, копия своего отца. Одного я только не учла по своей младости: в постели мужики не дерутся.

Однако меня ударили и второй раз. И это был подвох, которого я не ожидала и который я не помню, если честно. Однако Слово было нарушено, и мир перевернулся: нужно вновь было думать, как жить дальше и что с этим делать? И дальше во мне шла внутренняя борьба за самоуважение, но я пошла на обман и договорилась сама с собой о трехразовом предъявлении, после чего должен был следовать развод. Однако супруга я, конечно, в известность об этом не поставила. И здесь в дело вступило любопытство: обнулив счет, я решила узнать, чем все это может кончиться: есть у психопатии дно, одним словом. И все следующие наши ссоры, в которых дело дошло до распускания рук, положа руку на сердце были спровоцированы мной, ибо я уже знала, когда должно остановиться, но намеренно этого не делала.

И в третий раз я дралась по-настоящему, но в какой-то момент остановилась, повернулась к мужу спиной и позволила ему мутузить себя, как боксерскую грушу. Я помню все удары, помню темноты комнаты, окно, звезды в небе, черные силуэты елей за окном и себя, ожидающую чего-то… Видя, что я не сопротивляюсь больше, супруг остановился и ушел спать в другую комнату, я же кряхтя улеглась на диван, а утром сообщила, что развожусь, и даже пошла в отдел кадров за справкой о составе семьи, где на вопрос, зачем, честно ответила, для развода. Это была маленькая войсковая часть за Северным полярным кругом, новость разлетелась быстро, мужа вызвал к себе комбат и… короче, я заставила себя поуважать, извиться, а также согласилась не разводиться. Однако это был спектакль для других. Для себя я знала точно: развод неизбежен, просто мое время еще не пришло. Прошло полгода…

И в четвертый раз я решила не останавливаться и, честно говоря, чуть не пришила своего супружника, но вовремя спохватилась. Любопытство мое было исчерпано. Добром эти эксперименты точно не могли кончиться, и я потеряла к ситуации интерес, престав доводить человека. Прошло ещё четыре года, и на фоне общего благополучия я довожу супруга до припадка, получаю желанный удар… и подаю на развод. Зачем удар? Для повода.

Однако развод дела не решил: супруг оставался в жизни, а это не входило в мои планы, поэтому случилась еще одна драка – пятая по счёту. Я её не планировала, просто обстоятельства удачно сложились. Это была моя последняя лебединая песня, в которой я уже никому ничего не доказывала: ни себе – ни другому. Однако у меня был план: получить максимум телесных повреждений легкой и средней тяжести, и я его придерживалась. Это была такая веселая и очень шумная песенка, которую я собиралась оставить за кадром общественности, поскольку роль мне в ней досталась… как в анекдоте, в общем. Но я не знала, что скорая помощь, куда мы с подругой отправились утром за справкой о побоях, обязана сообщать в милицию о подобных происшествиях.

И вечером на пороге дома появился участковый и попросил пройти с ним в участок. Вот кто мне устроил это испытание? Уж точно не мой мозг, но ломался-то именно он. И участковому я, кажется, тоже сломала мозг, когда, решив не затягивать пытку, прямо ответила на все вопросы:

– За что вас избили?

– Из-за ревности…

– Кто вас избил?

– Бывший муж.

– Как это произошло?

– Вы точно хотите это услышать?

– Я должен взять у вас показания.

– Даже если я не хочу их давать?

– Вы обязаны, иначе бы не обратились в скорую.

– ………………………………………………………………

– Он же не имел права вас бить, он же – бывший?

– Бывший.

– Вы будете возбуждать уголовное дело?

– Я думаю над этим вопрос…

Однако «ревнивец» пришел в дом к своему бывшему тестю и начал объясняться, почему, собственно говоря, он бил свою бывшую жену. Я обессиленно прислонилась к дверному косяку, поскольку не твердо стояла на ногах и, скрестив на груди руки, решила, что не произнесу ни одного слова в свое оправдание, как бы мне не было стыдно. В детстве я случайно нашла чужую бусинку и решила подразнить мальчика, а меня обвинили в воровстве и избиении. В подростковом возрасте я чем-то не угодила девочке и подверглась всеобщему остракизму. Вот и теперь мне предстояло публичное судилище и унижение, которое не пройти было нельзя, только теперь в качестве Оксанки – муж, в качестве матери – отец. Ну, а я, как всегда, виноватая сторона… и неважно, что у меня справка. Я приготовилась слушать ещё одну долгую сказку. И она, видимо, оказалась настолько захватывающей, что мой папа, который на дух не переносит мелодрам, себе изменил: он молча слушал и курил, курил и молча слушал, он даже не перебивал. Муж выговорился и замолчал. Отец посмотрел на меня, затянулся сигаретой и, с шумов выдохнув, произнес:

– Ну, а ты что скажешь на это, доча?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем ничего.

– Ты зачем так сильно дерешься? Вон… как избила человека, – отец снова затянулся сигаретой, выдохнул и продолжил. – Обещаешь больше не драться?

– Обещаю.

Он помедлил. Затушил сигарету. И повернулся к мужу.

– Ну, вот… она обещала больше не драться, – он снова взялся за пачку и стал крутить ее в руках. – Ну, а от меня что ты хочешь?

– Чтобы не заводили уголовное дело.

– Ты будешь подавать в суд?

– Нет, если он обещает больше не приближаться ко мне.

Муж обещал. Отец отпустил меня взглядом: я могла идти, дальше мальчики остались разбираться без девочек, но все-таки не сдержался и, отправляя в рот очередную сигарету, добавил:

– Ну, и правда, дочь… не дерись так больше… – он закурил.

– Не буду… – пообещала я, уходя с кухни.

Мы больше так никогда и не разговаривали с отцом об этом случае, но уходила я с ясным чувством, что отец мной гордится: да! я была папина доча!

Бедный мой папа… Он еле сдерживался от смеха. Мозг играет с нами странные шутки, уверена, отец прослушал боевик, в котором его дочери досталась роль Джеки Чана. Когда-то он выключил телевизор на самом интересном месте, и кажется, продолжение сказки его, конечно, не по радовало, но понравилось.

***

Что я хотела всем этим сказать? Если мозг – это музыкальный инструмент, а моё тело и эмоции – это его клавиши или струны, то вопрос о музыканте все равно остается не решенным: кто сидит за роялем? Полагаю, что не мозг. Моему мозгу было все равно, кто победит – Иванушка или Змей Горыныч. Этот вопрос занимал меня, ибо любопытство требовало удовлетворения, и мозг постоянно бренчал по клавишам, одну и ту же мелодию, заставляя решить задачку о победителе и успокоиться. Я отчетливо, физиологически, помню страх перед Змеем Горынычем и свое нестерпимое жгучее любопытство узнать, кто победил, поскольку от ответа зависело моя дальнейшая жизнь: мозг здесь сам себя не возбуждал, а просто находился в состоянии повышенной активности чутко реагируя на внешние раздражители среды. Следовательно, музыкант – это человек, за инструментом сидела я и разучивала одну из первых мелодий своей жизни.

Однозначно, все мои детские симпатии были на стороне Иванушки, то есть добра и справедливости – правды, одним словом. Могло ли быть иначе? Не думаю, поскольку я – маленький ребенок – не могла желать победы Змея Горыныча чисто инстинктивно, так как это походило бы на программу самоуничтожения. Иванушка – это папа, который защищает тебя от злого и страшного Змея; злой Змей – это все непонятное и страшное. Ребенок на инстинктивном уровне доверяет Взрослому и ждет от него защиты, не будь так он обречен на смерть. Желать победы Змея – это равносильно желанию своей смерти… и эта сказка противоречит инстинкту выживания.

Даже в постмодернистских мультфильмах, типа «Шрека», добрые, сколь бы уродливы они не были, побеждают злых. Почему бы не убить Шрека и не выдать Фиону за принца Чанинга или лорда Фаркуада? Они, конечно, не Змеи, а просто моральные уродцы, но это лишь осложняет ситуацию, не меняя её сути и усугубляя выбор: или убить уродца, или стать ему под стать, что равносильно собственной смерти и рождению в худшем качестве. Поэтому, когда Сэм Харрис призывает меня понять и принять мировоззрение двух преступников, я взрываюсь в негодовании, словно меня сватают за Уродца.

Могла ли я желать смерти отца? Я забыла, что у нас там писал старик Фрейд по этому поводу? Не помню. Знаю одно – нет! Старик бы возразил мне, что я девочка. Ну, тут мне нечего возразить, хотя до псевдобойкота я уже дописалась, осталось дело за малым – псевдодевочка.

Итак, пока я была еще девочка, то инстинктивно спряталась за спину отца, надеясь получить базовое ощущение безопасности. Однако мой папа хотел сына, и это желание никуда не делось, поэтому меня отшлепали, словно я была мальчиком, и наказали: моя гендерная идентичность возмутилась, но что я о ней тогда знала? Пусть из угла уже выходило Нечто, которое знало, что Оно – девочка, но вести себя должно – мальчиком. Именно поэтому я всю жизнь буду биться за одобрение отца и гордое звание «папина доча!», то есть «молоток, мужик!» Однако даже это Нечто не желало и не могло желать смерти отца. Что произошло в моем маленьком умишке?

Мне пришлось в экстренном режиме переориентироваться не только в самоидентификации, но и базовом доверии к Взрослому: «Что-то не так… папа не может желать зла… буду доверять папе…» – это практически дословный перифраз слов моего сына, когда в четырнадцать лет я выбила и у него этот же базовый уровень. И вот каждый из нас (я и сын), несмотря на существенную разницу в возрасте, решили это только одним возможным к выживанию способом, только я не сумела из-за младости лет облечь свои переживания в Слово. Поэтому, когда Харрисон апеллирует к трудному детству преступников, то я очень скептически воспринимаю этот аргумент. Если бы их мозг решил, что мир настолько несправедлив и только роль Терминатора в нем достойная, то они бы не убегали от полицейских. Однако, Терминатор помнится защищал ребенка, так что роль – не походит.

Если честно я долго ломала себе голову, чтобы представить каким образом ребенок может скомпенсировать свое трудное детство, где есть насилие физическое и психологическое, жестокое обращение, избиение, наркомания, но так и не нашла роли, которая во взрослом возрасте привела бы к неосознанному убийству при условии наличия здорового мозга, пусть даже и трёхструнной балалайки. Даже если бы все мои атомы и события жизни сложились бы один к одному, как у одного из этих преступников с трудным детством, куда насыпано было все разом, то все равно в моей голове должна была рождаться какая-то мысль в момент удушения. Мысль, разрешающая это действие, ибо и у жестокости должна быть мотивировка, поскольку в голове у каждого из нас так или иначе живет какой-то образ себя.

Я двадцать лет решала, кто победил: папа или страшный мир папу, Добро или Зло, мальчик или девочка. А тут в головах взрослых людей задается новый мотив, и он их ни разу не смутил? То есть они в момент совершения убийства выходят за пределы известных им ролей или образов себя и ни разу при этом не зависнут над тем, что происходит нечто необычное?

Харрис ссылается на известные эксперименты психолога Бенджамина Либета, в которых тот доказывает, что активность в коре головного мозга рождается еще до того, как человек осознает свое решение: то есть наш мозг сначала решает что-то сделать, потом сообщает нам и мы послушно это исполняем, хотя можем и передумать, поскольку за сознанием сохраняется право «вето». В экспериментах Либета данное время равно 0,3 секундам, в современных нейрокогнитивных исследованиях, если мне не изменяет память, задержка составляет уже до 20 секунд.

Вот теперь я начну фантазировать: сознание – это высший или онтологический уровень, где живут наши мысли, а тело, в котором заключен физиологический мозг, – это низший или онтический уровень. Именно, к этим выводам мы пришли в первой главе. Следовательно, сознание посылает в мозг некую мысль, которая заставляет его активизироваться и привести в движение тело. Однако, если сознание передумает, то оно может и погасить активность в мозге, позволив телу не совершать действия, обычно это ощущается, как потеря интереса к ситуации. Таким образом, все дороги ведут к сознанию как какому-то неизвестному месту, где живут, словно в копилке, все наши мысли, а заодно и образ себя.

И вот какой образ себя должен жить в голове у человека, который неосознанно забивает на смерть спящего отца семейства? Пусть это будет Железный Мачо. Посчитаем, что жестокие уличные драки с нанесением тяжких телесных повреждений в опыте преступника имелись. Теперь Мачо насилует женщину, а затем удушает ее. Удушение – это процесс, который Мачо совершает впервые. Что же мозг? По Либету, мозг уже минимум за 0,3 секунды должен был сообщить нашему Мачо о новом образе себя.

Предположим, пока он совершал насилие, то в его голове и не родилось никакой мысли, но удушение (жаль у Харрисона не сказано ничего о времени) – это небыстрый и целенаправленный процесс, к которому он приступил после физиологической разрядки в стрессовых условиях, не мог не родить в нем хоть какую-то мысль о происходящем, то есть сознание определенно должно было сообщить через активированный мозг о том, что совершается новое действие и показать варианты дальнейшего развития ситуации, а это уже выбор, простите, который человек делает сам.

Возможно, мышь и не знает, что она мышь, у нее нет слова о себе, но человек-то чувствует, что он человек, у него должно быть Слово себе самом, иначе он не человек, а кто-то другой…

Но вернемся к Аленушке, которая взяла меч, одела мужское платье и пошла на битву со Змеем Горынычем. Почему мои детские симпатии были на стороне Иванушки? Так я и была теперь этим Иванушкой. В общем, в Иванушку меня превратил мой мозг, не без помощи папы, конечно, но все-таки мозг. Папа сделал главное – он предложил мне первую базовую роль, он подарил мне одну из первых сказок жизни. Дальше врагов я избила сама, а мозг лишь послушно на них мне указывал, и мы отправились получать опыт, а поскольку первый оказался в полупопицах, то через них мы и писали эту сказку.

Однако, вот что интересно. Я знала о существовании в нашем классе Ленки Д., мы даже как-то общались в начальной школе, но я совсем не помню её в средней школе, ровно до того момента пока она не подсела ко мне на уроке английского, поставив тем самым жирную точку в моем псевдобойкоте. Понятно, что я с радостью откликнулась на голос живого человека в общем безмолвии, и мы стали на короткий период дружны.

Но кто же избрал ее мне в подруги? Это точно была не я. А кто меня заставлял в ту единственную нашу с ней прогулку выплевывать через каждое слово «б***» и внутренне от этого морщиться? Это тоже была не совсем я. А кто мне внушил чувство, что я недостойна ее дружбы? Это уже ближе ко мне.

Ленка была удивительно светлая, мягкая, спокойная и дружелюбная девочка, а о себе я уже много наслышалась, поэтому мой маленький жизненный опыт и говорил мне, что я недостойна. Это недостойна ещё только формировалось во мне, дальше оно обрастет многими смыслами из других сказок, которые придут тем или иным образом в жизнь. Поэтому я и плевалась дурным словом, а мозг провоцировал и призывал его слушать. Мысль через Слово озвучила Ленка, и я пообещала ей не ругаться больше дурными словами. И мозг это запомнил. Но кто избрал для меня это дурное слово? Кто вложил в мои уста эту новую мелодию? Кто подарил мне эту скорую и светлую дружбу и решил написать конец истории, в которой я сама совершенно запуталась?

Увлекшись запалом битвы, я потеряла чувство меры и впала в иллюзию. Видимо, мне очень хотелось выстоять, быть героем, вот я и прожила в иллюзорном бойкоте целый год. Двадцать семь лет мне было чем похвастаться и потешить свое самолюбие! Однако и этому пришел конец…

Мне понравилась дружба с Ленкой, я захотела вновь быть хорошей девочкой, поэтому на следующий учебный после лета, дачи, солнца, поля и счастья в школу уже пришла какая-то другая девочка. С Оксанкой я, конечно, больше не общалась и была непреклонна в своем решении. Однако с Танькой мы снова сдружились, и через нее я подружилась с Юлькой, девочкой, которая станет моей неизменной подружкой на долгие-долгие годы. Юлька – эта песнь моей души и сердце нашей дружбы! Эта девочка, которая могла одним Словом остановить все буйство и необузданность моих эмоций. В нее, в нее, словно в бетонную стену, я буду врезаться на бешеной скорости, и стараться, изо всех сил стараться быть достойной ее дружбы.

Кто мне напомнил, что я хорошая девочка Аленушка, а не терминатор Иванушка, когда, стоя на изготовке, я уже холодно просчитывала как бы потехничней убить супруга. Подруги рядом не было: мы жили с мужем в военном гарнизоне на Севере, а Юлька училась в мединституте в Сибири – тормозить меня было некому. Давайте разбираться: мозг меня остановил или я сама остановилась?

Мозг в экстренном варианте, когда я просчитала уже все до мелочей… пошагово… поэтапно… завис, насильно завис на слове «самооборона»… я его послушала и тоже зависла… и пошёл процесс перезагрузки, натурально, перезагрузки. В несколько мгновений в моей голове пронеслось множество вариантов развития дальнейшей жизни и… мне осталось только одно – принять решение. Решение было принято. И это было мое решение, из которого сложилась дальнейшая моя жизнь, а не мозга, поскольку он присоединился бы к любой из моих жизней и тюрьме бился бы за справедливость с товарками по камере с неменьшим восторгом.

Мне здорово досталось, когда супруг освободился из ванной и решил восстановить справедливость. Однако это уже были постфактумные последствия, которые не вызывали во мне реактивных установок. Я утратила интерес к сказке «Супружество». И хотя ссор между нами было весьма больше, мозг не потрудился их запомнить, потому что мы с ним присматривались уже к другим сказкам жизни. Почему я так говорю? Потому что прошла ночь. И утром мне припомнилось, это натурально вытесненное воспоминание, как вся моя хорошая одежда клочьями валяется по полу… как я сдерживаю слезы, потому что вещей жалко… и как утешаю сама себя, то есть веду беседу с мозгом: