Сделка

Глава 4

Свет первых лучей солнца, пробивающийся сквозь щель в шторах, кажется издевкой. Я не спала. Всю ночь пролежала, вглядываясь в потолок, ловя каждый шорох за дверью. Тело ломит от усталости и напряжения, веки налиты свинцом, но мозг продолжает лихорадочно метаться, как пойманная в клетку птица. Щелчок замка заставляет меня вздрогнуть и мгновенно сесть на кровати. Входит та же женщина с каменным лицом. Сегодня на ее тележке с завтраком, кроме омлета и тостов, лежит еще и тонкий серебристый ноутбук. Она ставит поднос на стол, ноутбук кладет рядом, ее пальцы, одетые в безупречно чистые перчатки, едва касаются поверхности. – От Артема Альбертовича, – бросает она, и в ее голосе слышится та же брезгливая нота, что и вчера. – Интернет есть, но социальные сети и мессенджеры заблокированы. Никакого общения. Она разворачивается и уходит, оставляя меня наедине с этим неожиданным «подарком». Я сначала просто смотрю на ноутбук, почти не веря своим глазам. Потом осторожно, будто он может взорваться, двигаю его к себе. Открываю. Не запаролен. Рабочий стол чист. Минимум иконок. Я сразу же открываю браузер. Первый порыв – написать Денису. Хоть что-нибудь. Хоть крик о помощи в какой-нибудь анонимный чат. Но все социальные сети и почтовые сервисы действительно заблокированы. Браузер выдает ошибку «Доступ запрещен». Горькая усмешка сама вырывается у меня. Конечно. Иллюзия свободы. Подачка, чтобы я не скучала и не буянила. Цифровая резиновая комната. Мои пальцы замирают над клавишами. Если нельзя писать, можно искать. Я открываю поисковик и с замиранием сердца ввожу в строку: «Орлов Артем». Система на секунду задумывается, а затем выдает результаты. Десятки, сотни ссылок, но не то, что я ожидала увидеть. «Бизнес-омбудсмен Альберт Орлов выступил на инвестиционном форуме…» «Орлов контролирует новые тендеры в сфере госзакупок…» «Благотворительный фонд семьи Орловых помогает детским домам…» Альберт… Мужчина лет пятидесяти с темными седеющими висками и пронзительными темными глазами, которые словно видят тебя насквозь даже с экрана. Отец Орловых. Глава клана. Во всей его осанке, в каждом жесте – неоспоримая власть. Власть, которую не нужно доказывать. Она просто есть. Я листаю страницу за страницей. Старший сын – его тень. Присутствует везде. На открытиях бизнес-центров, на светских раутах, жертвует деньги на больницы. Ни слова о криминале. Ни намека на темное прошлое. Чистый, успешный, респектабельный бизнесмен и его наследник. Чувство безысходности накатывает с новой силой. Они неприкосновенны. Облекли свою империю в легальные одежды. С почти истеричной надеждой вбиваю: «Марк Орлов». Результатов меньше. Пара упоминаний в светской хронике о его скандальных выходках в ночных клубах, пара фотографий с размытыми лицами, где он с кем-то дерется. Остальное – те же благотворительные мероприятия, где он стоит на заднем плане с угрюмым видом. Очевидно, его стараются не выпячивать. Стыдливый, неуправляемый младший сын. Снова просматриваю информацию об их отце. Статьи все такие же благостные: «Видный меценат», «Старейшина бизнес-сообщества», «Почетный гражданин города». Углубляюсь в архивные новости, пролистываю страницы с десятками. И вот оно. Старая, зернистая черно-белая фотография. Какой-то благотворительный вечер лет пятнадцать назад. На ней – несколько мужчин в смокингах. В центре – Альберт Орлов, заметно моложе, но с теми же ледяными глазами. И он обнимает за плечо другого мужчину – высокого, статного, с открытым смеющимся лицом и темными волосами. Моего отца. Они выглядят как старые друзья. Как партнеры. Как братья. Кровь стучит в висках. Я лихорадочно пытаюсь открыть статью, но ссылка нерабочая. Я начинаю искать другие источники, другие упоминания, но… На экране высвечивается: «Нет подключения». Лихорадочно тыкаю клавиши, перезагружаю интернет. Ничего. Пытаюсь включить браузер снова – не реагирует. Леденящий ужас медленно подползает к горлу. Они видят. Они все видят. Не успевает эта мысль полностью оформиться, за дверью, как гром среди ясного неба, слышится громкий, уверенный голос Марка, обращенный к кому-то невидимому: – Я сказал, открой и убирайся! Щелчок замка звучит как выстрел. Дверь распахивается, и он входит. Не такой, как вчера – злой и импульсивный. Сегодня медленно, с напускной небрежностью осматривает мою комнату, как свой личный зоопарк. На нем дорогой спортивный костюм, волосы слегка влажные, будто он только что с тренировки. – Ну что, пленница, – начинает он, его голос глухой и довольный. – Скучаешь? Брат укатил к отцу, дел накопилось. А я… Я решил проведать тебя. Узнать, как ты тут устроилась. Он подходит ближе. Я не двигаюсь, стараясь дышать ровно. Как учил Артем – не провоцировать. – Молчишь? – Марк усмехается. – Умно. Очень умно. Но мне скучно. И когда мне скучно, я сам начинаю искать развлечения. Его рука протягивается и поднимает прядь моих волос. Я замираю, внутри все сжимается в ледяной ком. Он перебирает ее между пальцами, изучающе, будто проверяя качество товара. – Мягкие, – произносит он задумчиво. – Артем всегда знает толк в… сделках. Но он не знает толк в веселье. Его пальцы отпускают волосы и скользят по моей щеке. Прикосновение грубое, властное, оставляющее за собой мурашки и волну тошноты. Я отшатываюсь, прижимаюсь к изголовью кровати. – Не трогайте меня… Пожалуйста. – «Не трогайте», – передразнивает он, его глаза вспыхивают азартом. – А что ты сделаешь? Пожалуешься своему дядюшке? Он наклоняется ко мне, его лицо совсем близко. Я чувствую его дыхание, пахнущее мятной жвачкой. Во рту пересыхает. – Тёмыч думает, что может меня контролировать. Диктовать правила. Но есть правила, а есть… инстинкты. И мои инстинкты говорят мне, что ты здесь не для того, чтобы сидеть в этой комнате и пялиться в стену. Его рука опускается ниже, на мое плечо, сжимая его с такой силой, что я вздрагиваю от боли. – Тебе же тоже скучно, я уверен. Так давай развлечемся вместе? Его другая рука тянется к моему подбородку, чтобы принудительно поднять мое лицо. В глазах темнеет. Я готовлюсь к худшему, к борьбе, к укусу, к чему угодно… И вдруг в тишине комнаты раздается вибрация. Громкая, навязчивая. Идет от кармана его спортивных штанов. Орлов замирает. Его пальцы все еще впиваются в мое плечо. Хватка не ослабевает, но его внимание полностью переключается на звонок. На лице появляется гримаса досады и раздражения. – Блять, – тихо шипит. Телефон продолжает вибрировать. Настойчиво. Требуя ответа. С еще одним ругательством он, наконец, отпускает меня, с силой швыряя мое плечо прочь, и вытаскивает телефон. Взглянув на экран, он закатывает глаза, но его поза меняется – в ней появляется что-то деловое? – Внимательно… – бормочет он в трубку, отворачиваясь от меня. – Нет… У меня нет времени… Слушает еще несколько секунд, лицо его мрачнеет. – Ладно, ладно, понял. Через пятнадцать минут буду. Бросает телефон в карман и поворачивается ко мне. В его глазах уже нет того игрового азарта. Теперь там чистая, неподдельная злоба. – Везет тебе, – рычит. – Дела. Но это ненадолго. Мы с тобой еще поиграем. Обязательно. Поворачивается и уходит, хлопая дверью так, что стеклянная дверь душевой кабины звенит. Проходит несколько секунд, прежде чем я осмеливаюсь выдохнуть. Тело сотрясает мелкая неконтролируемая дрожь. Там, где он касался меня, кожа горит. От его слов в ушах стоит звон. Он приходил не просто запугать. Явился показать, что правила старшего брата для него – пустой звук, когда того нет рядом. И этот телефонный звонок… Единственное спасение на сегодня. Медленно поднимаю дрожащие руки и обхватываю себя за плечи. Страх сменяется леденящим осознанием. Я не в безопасности. Никогда. Пока Марк здесь, моя жизнь – это пауза между его визитами. И следующая пауза может закончиться гораздо хуже.

Глава 5

Проходит еще один день. День, который я провожу в ожидании нового визита Марка. Каждый скрип за дверью, каждый отдаленный голос заставляет мое сердце бешено колотиться. Я почти не сплю, почти не ем. Страх съедает меня изнутри. В обед дверь открывается не женщиной с едой, а Федором. Он стоит в дверном проеме, его лицо непроницаемо. – Собирайся, – говорит он коротко. – Пятнадцать минут. – Куда? – мой голос звучит хрипло от неиспользования. – Погуляешь. Подышишь воздухом. Приказ. Он отступает, давая мне пройти. Мои ладони моментально становятся влажными. Это ловушка. Это должна быть ловушка. Идея выйти за пределы этой комнаты одновременно манит и ужасает. Я медленно встаю, опираясь на костыль. Федор не предлагает помощи, просто наблюдает, как я ковыляю в коридор. За дверью стоят еще двое охранников. Они облепляют меня с обеих сторон, и мы движемся. Идем не к главному выходу, а через лабиринт коридоров. Я пытаюсь запомнить путь, но голова идет кругом. Вот здесь поворот налево, вот лифт, который ведет вниз, в медблок… А вот и тяжелая дверь, ведущая наружу. Когда один из охранников толкает ее, меня слепит настоящий, живой солнечный свет. Я на секунду закрываю глаза, и меня окутывает волна густого, сладковатого воздуха, пахнущего нагретой хвоей, пылью и зрелой, почти переспелой листвой. Открываю глаза и теряю дар речи. Я в раю. В самом настоящем, ухоженном аду, замаскированном под рай. Передо мной раскинулся огромный парк. Идеально подстриженные газоны, дорожки, посыпанные гравием, фонтаны и скульптуры. Воздух над газонами колышется от жары, и в его мареве пляшут мошки. Кроны вековых дубов и кленов – густые, почти черные от зелени, но кое-где на них уже проступают первые рыжие и лимонные пятна – первые вестники осени. В цветниках пылают последние, самые яркие краски: бархатно-бордовые георгины, оранжевые лилии, золотые рудбекии. Их аромат тяжелый, медовый, приторный, смешивается с запахом скошенной травы, которую куда-то увозят на тележке. И вокруг всего этого – высокий, в несколько метров забор, увенчанный колючей проволокой под током. По периметру я вижу камеры и фигуры других охранников. Это безупречно, богато и… абсолютно бездушно. Как картинка из журнала. Меня ведут по центральной аллее. Я стараюсь идти медленнее, жадно глотая воздух и пытаясь все запомнить. Ландшафтный дизайн создает иллюзию уединения, но искусственные холмы и группы деревьев лишь маскируют прямые линии обзора. Здесь нет ни одного слепого пятна. И тогда я вижу его. В дальней беседке из кованого железа, увитой плющом, сидит Артем Орлов. Он просто сидит, смотрит вдаль, на город, живущий где-то далеко за забором. В его руке – чашка с дымящимся напитком. Выглядит… спокойным. Почти обычным. Охранники приводят меня к беседке и отступают на почтительное расстояние. Артем медленно поворачивает голову. Его взгляд скользит по мне, по моему лицу, по костылю, по тому, как я стараюсь держаться прямо. – Нравится? – его голос звучит тихо, не нарушая дневной тишины парка. Я молчу. Что я могу ответить? Что этот парк – самая красивая тюрьма в мире? – Свежий воздух прочищает мысли, – продолжает он, как бы про себя. – Присаживайся. Он отставляет чашку и наконец смотрит на меня прямо. Его глаза снова становятся острыми, аналитическими. Неуверенно сажусь чуть поодаль на лавочку. Создаю метровое расстояние, как преграду. – Мой брат причинил тебе беспокойство. Это не вопрос. И не извинение. Это констатация факта, произнесенная с легкой досадой, как о надоедливом насекомом. Я снова молчу. Правило номер один: не провоцировать. Но внутри все закипает от этой фразы. «Беспокойство». Он называет это «беспокойством». – Я не всегда способен повлиять на него, – вздыхает он. – Но тебе не стоит бояться. Марк действительно не причинит тебе настоящего вреда больше. Как говорится: «Лает, но не кусает». Он делает паузу, давая этим словам повиснуть в воздухе. А я пытаюсь удержаться от едких замечаний. Неужели он и правда думает, что я должна поверить в его слова? Марк уже не раз доказал, что ему плевать на все. – Ты здесь не для его развлечений, – его голос становится тише, но от этого только весомее. – У тебя другая роль. И чтобы ее исполнить, тебе нужно прийти в себя. Перестать дрожать от каждого шороха. Этот парк… эта прогулка – часть процесса. Воспользуйся этим. Он снова берет чашку, делает глоток, слегка повернувшись ко мне, будто колеблется. Я смотрю на него, и в груди всё сжимается от невыносимого чувства одиночества. Он – единственный, кто может дать хоть какой-то ответ. Хоть крупицу смысла. – Вы знали моего отца? – спрашиваю тихо, почти шепотом. Артем медленно поворачивается. Его взгляд становится другим. Не холодным, не отстраненным. В нём появляется тень воспоминания. – Да, – отвечает он после паузы. – Я был ребенком, когда он часто бывал у нас. Они с моим отцом были близки. Настолько, насколько это возможно в нашем мире. Его поза расслаблена, голос – ниже, тише. – Виктор Шестаков… – произносит он, будто пробует имя на вкус. – Он был… светлым. Не в смысле наивным – он прекрасно понимал, где живёт и с кем имеет дело. Но он умел оставаться человеком. Даже среди хищников. Я не двигаюсь. Слушаю, затаив дыхание. – Он смеялся громко, – продолжает Орлов. – Всегда находил повод для шутки, даже в самых мрачных ситуациях. И при этом был невероятно умен. Мой отец уважал его. Не просто как союзника, а как друга. И… больше у него таких друзей не было. Артем замолкает. В его взгляде – что-то далекое, почти тёплое. – Я помню, как Виктор однажды принес мне книгу. Сказал, что если я хочу быть сильным, то должен сначала научиться быть справедливым. Мне тогда было девять. Я не понял. А теперь… – он качает головой. – Теперь понимаю, что он был слишком хорош для этого мира. И потому – слишком уязвим. Молчание между нами становится другим. Не гнетущим, а наполненным. – Борис говорил мне, что это было заказное убийство… – сглатываю. – Это правда? Лицо Артема тут же меняется. В его темных, бездонных глазах появляется отголосок чего-то болезненного, чтоли… Но он быстро отводит взгляд. – Можно и так сказать. В той аварии погиб ни один хороший человек. Он произносит это как приговор, но в его голосе – трещина. Как будто он говорит не только о моих родителях. Так, как будто потерял кого-то ещё. Поворачивается, снова смотрит на меня долго. В его глазах снова появляется тот ледяной блеск, но теперь он кажется защитным, а не холодным, как обычно. – Я забрал тебя, потому что ты – его дочь. А это значит, что ты не должна исчезнуть. Не здесь. Не сейчас. Он встает, но уже не отстраняется. Его голос – твёрдый, но не жестокий. – Ты многое узнаешь, Лилия. Но не всё сразу. Пока я и сам не полностью уверен в том, что будет дальше. Но… я точно знаю, что я не должен оставить тебя на произвол судьбы в смутное время. Он уходит не спеша. Его темная фигура медленно растворяется в золотистой дымке парка, оставляя меня наедине с гулкой, оглушительной тишиной. Я остаюсь на скамье с сердцем, которое впервые за долгое время бьется не в такт страху. Оно сжимается от чего-то другого. Острой, свежей боли – как от прикосновения к давно забытой ране. От щемящей нежности к призраку отца, которого я почти не помню. И от крошечного, дрожащего уголька надежды, такого хрупкого, что я боюсь до него дотронуться, чтобы не погасить. Он не мой спаситель. Он – мой тюремщик. Но теперь я знаю, что у этой тюрьмы есть причина. И ключ от нее, возможно, спрятан в прошлом, которое мы невольно разделяем. Солнце припекает кожу, но внутри меня все еще холодно. Я закрываю глаза и впервые вижу не черную пустоту, а его лицо. Отца. Смеющегося. С книгой в руках. И понимаю, что моя тюрьма стала чуть больше. Теперь в ней помещается не только страх. Теперь в ней есть память.

Глава 6

Вечером, вместе с ужином, та же суровая экономка молча ставит на стол не только тарелку, но и стопку пожелтевших газетных вырезок и несколько фотографий в простой картонной папке. Рядом она кладет небольшую потрепанную книгу в темном переплете. Она делает это с таким же выражением брезгливости, будто принесла не исторические артефакты, а пауков в банке. Не говоря ни слова, она разворачивается и уходит. Я еще секунду просто смотрю на папку, сердце замирает. Потом, почти не дыша, протягиваю руку. Это не случайность. Первое, что я вижу – фотографии. Их отец и мой. Они не на официальных мероприятиях, а где-то на природе, улыбаются, обнявшись. На одной из них они молоды, стоят у только что построенного какого-то здания – завода, может быть? На другой – они с нашими матерями. Моя мама, светловолосая и хрупкая, смеется, запрокинув голову. Рядом с ней – темноволосая, статная женщина с пронзительными, даже на фото, умными глазами и мягкой улыбкой. Жена Орлова. Мать Артема и Марка. Тут по генам всё понятно. Я долго смотрю на нее. В ее взгляде столько тепла и силы, что кажется, она излучает женскую энергию даже через фото. Затем – статьи:

«Дуэт Шестакова и Орлова открывает новый завод».

«Бизнес-партнеры вкладывают миллионы в развитие города».

Мирная, почти скучная хроника деловой жизни, за которой я теперь могу разглядеть нечто большее. Дружбу. Общее дело. И потом мои пальцы натыкаются на ту самую статью. Небольшой столбец текста на самой дешевой газетной бумаге. «Страшная авария унесла жизнь известного бизнесмена». Я проглатываю сухой комок в горле и начинаю читать, сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди. Сообщение скупое, без подробностей. Упоминаются имена моих родителей. Упоминается, что в машине были и другие пассажиры. И тут мой взгляд цепляется за рваный, неровный край. Кто-то… вырвал кусок статьи. Аккуратно, по абзацу. Я лихорадочно перебираю другие вырезки – нет, этой части нет. Почему? Что там было? Я почти физически чувствую эту дыру, эту недосказанность. И тогда меня осеняет. Когда я искала свежую информацию об Орловых, нигде не видела их мать. Ни на светских мероприятиях, ни в упоминаниях новостей. Я бросаюсь к ноутбуку, чтобы погуглить ее имя, найти полную версию статьи. Но экран беспомощно мигает: «Нет подключения к интернету». Конечно. Артем все контролирует. Даже мои знания. Дал мне ровно столько, сколько считал нужным. Не больше. И он… вырвал ту часть. Скорее всего, своими руками. Потому что это его боль. Его незаживающая рана. Он потерял в той аварии не просто друга отца. Он потерял мать. Внезапно его слова в саду обретают новый, жуткий смысл. «В той аварии погиб не один хороший человек». «Он был слишком хорош для этого мира». Он говорил и о ней. И о своем горе, которое странным, извращенным образом зеркалит мое собственное. Я подхожу к окну, опираюсь лбом о прохладное стекло. Город внизу – море огней, живая, дышащая вселенная, до которой мне никогда не дотянуться. Но сейчас мне не до него. Внутри меня бушует ураган из обретенной памяти и новой, сострадательной боли. Я ненавижу их. Я боюсь их. Но сейчас… сейчас я почти понимаю. И тут движение внизу привлекает мое внимание. К главным воротам подъехала темная, незнакомая машина без опознавательных знаков. Из нее вышли трое мужчин в простой, неброской одежде, но по их осанке, по резким, уверенным движениям видно – они не курьеры. Из особняка им навстречу выходят двое. Артем и Марк. Артем – в темной кожаной куртке, руки в карманах, его поза выражает холодную настороженность. Марк – без куртки, в одной футболке, его мышцы напряжены, как у зверя, готового к прыжку. Он стоит чуть позади брата, но его энергия, его готовность к взрыву ощущается даже отсюда, с третьего этажа. Я замираю, затаив дыхание. Не слышу слов, но вижу язык тела. Незнакомец в центре что-то говорит, его жесты резкие, требовательные. Он тычет пальцем в сторону особняка. Артем не двигается. Он слушает, его голова слегка наклонена, но в его неподвижности – стальная воля. Он качает головой. «Нет». Тогда незнакомец делает шаг вперед, его лицо искажается злой гримасой. И в этот момент Марк сходит с ума. Он делает один стремительный шаг, встает между братом и незнакомцем, и его рука со сбитыми костяшками тычет тому в грудь. Даже отсюда видно, как его плечи напряжены, шея налита кровью. Он что-то кричит. Какое-то одно, короткое, хлесткое слово. Его аура дикой, неконтролируемой агрессии почти материальна. Незнакомцы отступают на шаг. Их наглость куда-то испаряется перед этой первобытной яростью. Артем не шевелится, он лишь слегка поворачивает голову к брату, и в этом движении – не упрек, а… молчаливое одобрение. Через мгновение незнакомцы, пробурчав что-то себе под нос, отступают к своей машине и уезжают. Братья еще секунду стоят неподвижно. Артем что-то тихо говорит Марку. Тот молча кивает, все еще напряженный, как струна. Потом они оба поворачиваются и идут к дому. Я отскакиваю от окна, как обожженная. Руки дрожат. Урок окончен. Артем дал мне прочитать одну главу нашей общей истории – о дружбе и потере. А жизнь только что показала мне другую – о жестокой реальности, которая стучится в ворота. Этот момент – показатель того, что Артем не лукавил насчет того, что что-то происходит. Что-то страшное. И я, к своему сожалению, явно не просто свидетель.

Глава 7

Проходит день. Другой. Третий. Тишина. Никто не приходит. Ни Марк с его похабными ухмылками и грязными намеками, ни Артем с его ледяными недосказанностями. Даже экономка, кажется, стала появляться реже, оставляя поднос с едой у двери с таким видом, будто оставляет миску с объедками для бродячей собаки, чтобы лишний раз не заразиться. Первые сутки я провела в напряжении, вздрагивая от каждого звука. Потом стало скучно. Адски скучно. Когда от страха слегка отпускает, его место занимает тоска, разъедающая изнутри. Я изучила каждый сантиметр этой роскошной клетки. Выявила недочеты в ремонте. Прошла миллиард уровней в пасьянс на ноутбуке и уже с уверенностью могу заявляться на соревнования. Телевизор тоже надоел. Новости не особо интересуют человека в клетке, а смотреть развлекательные шоу в моем положении кажется каким-то извращением. Так что мое главное развлечение теперь – окно. Я превратилась в настоящего подглядывателя. Наблюдаю за жизнью особняка, как документальный фильм снимаю. Братьев почти не видно. Артема мельком заметила вчера – он стремительно шел к главному входу, уткнувшись в телефон, лицо напряженное, почти серое от усталости. Марка не видела с той самой ночи у ворот. Его отсутствие беспокоит больше всего. Куда девался этот сгусток нерастраченной агрессии? Тушит пожары на периферии? Или готовит мне новый «сюрприз»? К слову, охраны стало значительно больше. Если раньше патрули были размеренными и почти незаметными, то теперь они маршируют по периметру четкими, слаженными группами. Новые лица, больше стволов на виду. Особняк превратился в крепость, готовящуюся к осаде. И это… пугающе бодрит. Значит, все по-настоящему. Значит, Орлов не просто запугивал меня. Сегодня днем разглядывала садовника, который с совершенно убитым видом подстригал уже и так идеальные кусты. Интересно, он в курсе, что помимо фигурной стрижки самшита, его фактурное лицо неплохо подошло бы для обложки глянцевого журнала? Вряд ли. Он явно влюблен в самшит. Я уже начала придумывать им всем истории. Молчаливый Федор – бывший циркач, сбежавший от жестокого дрессировщика. Экономка – на самом деле законспирированный агент МИ-6, и ее брезгливость – это просто прикрытие. А тот суровый охранник у ворот – несчастный влюбленный поэт, который в перерывах между сменами пишет сонеты о моем заточении. Сегодня утром он, кажется, подобрал рифму к слову «апартеид». Думаю, он пишет поэму о несправедливости мироустройства и абсолютно точно подобрал ей название «Лилиада». Вчера он, кажется, целых десять минут смотрел на мое окно. Я почти была уверена, что он вот-вот сейчас достанет из-за пазухи свисток и начнет декламировать. Но он лишь зевнул и пошел курить за угол. Похоже, муза в тот момент его покинула. От нечего делать я наконец-то взяла в руки ту самую книгу. «Преступление и наказание». Достоевский. Ирония судьбы, конечно, потрясающая. На форзаце аккуратным, знакомым по фотографиям почерком выведено: «Артему. Сила – ничто без справедливости. Помни об этом. Виктор Шестаков». Я ждала какого-то напутствия, цитаты о добре и зле. Вот оно. Не просто слова Артема. Факт. Мой отец пытался вложить в этого мальчика свои принципы. Интересно, Артем его прочел? Или это просто пыльный сувенир из прошлого, который он с легкой руки решил переправить мне, как музейный экспонат? Мои философские изыскания прерывает тот самый знакомый щелчок замка. Входит она. Моя личная тюремная фурия с подносом. Она ставит тарелку с таким видом, будто это последняя трапеза приговоренной. Я делаю сладчайшее, ядовитое лицо. – Скажите, а вас специально обучали такому выражению лица? – начинаю я, сверкая натянутой улыбкой. – Или это бонусный навык, который приходит с годами службы в особняке социопатов? Она замирает. Медленно-медленно поворачивается. Ее взгляд – не взгляд, а ледяная сталь. Но не злость. Презрение. Глубокое, всепоглощающее. – Меня обучали делать свою работу и не задавать глупых вопросов, – ее голос плоский, без единой эмоциональной волны. – Вам бы стоило перенять этот опыт. – О, я вижу, как вы им прониклись! – не сдаюсь я, чувствуя, как азарт наконец-то прогоняет скуку. – Прямо скатертью написано: «Я добровольно и с песней жру это дерьмо каждый день». Что, хозяин с утра читает вам лекции о том, как криво заправлены подушки? Уголок ее тонких губ дергается. Это не улыбка. Это оскал загнанного, но все еще ядовитого зверя. – Господин Орлов обладает куда более изысканными методами воспитания, – шипит она. – В отличие от некоторых невоспитанных девок, которых берут на содержание из милости. Вам бы лучше молиться, чтобы милости Артема Альбертовича хватило надолго. А то следующие «благодетели»… – ее взгляд скользит по моей комнате, по книгам, по виду из окна, наполняясь едким торжеством, – …вряд ли будут обеспечивать вас книгами и видами на закат. И, развернувшись, она выходит, оставив меня в легком ступоре с открытым ртом. Ну что ж. Похоже, я только что получила свое первое официальное прозвище от персонала. «Содержанка по милости». Отлично. Кажется, слуги не уведомлены о том, что у меня здесь есть никому неизвестное «спецзадание». И моя саркастическая атака была парирована с убийственной эффективностью. Неожиданно… весело. Страшно, непонятно, но чертовски весело. Похоже, адаптация к аду идет полным ходом. Это и есть выживание. Не героическое, как я планировала изначально, а тихое, повседневное, по капле. Я мечтала сражаться в суде с законами. Теперь сражаюсь с призраками прошлого и собственной скукой. И пока что счёт не в мою пользу.