С противоположных берегов океана. Рассказы, роман

Девушка, бывало, жертвовала сном, чтобы не прерывать процесс выпечки, хотя в этом не было особой нужды: из-за долгого лежания на прилавках магазинов пирожное часто черствело и в конце концов оказывалось в мусорном баке.

А мать Евы начинала светиться от радости, когда поздно ночью пациент, измученный острой зубной болью, звонил в дверь, ведь такой поворот событий означал, что можно отойти от горячей печи и несколько минут посидеть на стуле…

Но такое случалось нечасто, потому что есть люди, которые всю жизнь ходят с гнилыми зубами и к стоматологу обращаются лишь в крайних случаях. Бедность заставляет вести такой образ жизни. Человек, влачащий существование, в течение всей своей жизни проявляет чудеса изобретательности (как говорится, голь на выдумки хитра), чтобы просто выжить, а забота о зубах – это прерогатива «буржуев», разодетых в меха.

Мясо было Еве не по карману, она питалась одними макаронами и, естественно, набирала вес… Обуреваемая мыслями о другой, настоящей жизни, о мире за пределами учебников, девушка украдкой наблюдала за влюблёнными парами, фланировавшими по коридорам университета. Завидовала? Пожалуй, нет. Она знала границы своей свободы, которые брали начало от горячей печки, от кусочков черствеющей выпечки, а заканчивались здесь – в головокружительном чтении.

Вот идёт галантный юноша, обняв за изящную талию свою смазливую подругу. Он, в отличие от остальных ребят, не подтрунивал над Евой, высмеивая её маленький рост, лишний вес и провинциальный акцент и, возможно, поэтому ей нравился. Она проводила парня вожделенным взглядом. Как бы ей хотелось быть на месте его девушки! Но это было неосуществимо.

Иногда, предаваясь изнуряющим душу фантазиям, девушка представляла откровенные сцены… и впадала в уныние. Каким жалким созданием ощущала она себя в этой действительности!

Даже если бы она, руководствуясь желанием своего тела, решилась переступить через традиционные нормы морали и пожертвовать девственностью, всё равно никто из однокурсников не воспылал бы страстью и не переспал бы с ней. Кто бы подошёл близко к гадкому утёнку медицинского института?

Конечно же, эти мысли были всего лишь вымышленным плодом саможалости. Потомок рода благочестивых женщин не позволит себе такого. Её бабушки, прабабушки всегда были верны золотому правилу нравственности: любовным может быть лишь брачное ложе.

Дабы не окунуться в тлетворную атмосферу, царящую в общежитии, Ева снимала дом в городе. Расходы на съёмное жилье, питание и медицинское образование обошлись матери в сто тысяч пирожных. На самом деле их было намного больше, но выпечка, зачерствевшая на витринах магазинов, в расчёт не входила.

Ну а после окончания института, несмотря на длительные и упорные поиски, Ева так и не нашла работу. Она была вынуждена арендовать стоматологическое кресло в одном из подвалов на окраине столицы, тая в душе надежду, что со временем наберёт клиентов… Клиентов, конечно, Ева набрала, но все они были неплатёжеспособными.

Спустя год убытки бизнеса измерялись пятьюдесятью тысячами пирожных. Терпение Евы лопнуло, когда вместо благодарности от клиента она услышала: «Будь у меня деньги, я бы выбрал ведущую клинику, а не этот подвал. Не говоря уж о том, что лечиться у врача с привлекательной внешностью – совершенно другое удовольствие!»

…Да мало ли что сказал этот пошлый грубиян! Игнорировать и забыть – вот самое разумное решение в такой ситуации. Но Еве врезались в память эти выражения, да и обида никак не утихала. Беспощадные слова оскорбили её достоинство и преследовали, словно призрак с косой…

Как рассказывали соседки, девушка вернулась домой несолоно хлебавши. Бабушка по десять раз на дню говорила невестке и внучкам: «Ну и зачем это было нужно – испортить зрение и получить образование? И чем это кончилось? Уехала, исчезла на пять лет и сегодня опять месит тесто. Не знаю, что бы мы делали, не будь этой выпечки…»

Примерно через год в серой и тоскливой действительности провинциального городка вспыхнул луч света. Это случилось в тот момент, когда живущий виртуальной жизнью молодой человек по имени Алекс Аллен заинтересовался Евой.

Она влюбилась в этого высокого американца всем своим истосковавшимся сердцем… Она млела от любви. Алекс перелетел океан, чтобы увидеть свою Еву. «Ты очень хорошая и добрая», – сказал юноша при встрече…

Они поженились, и Алекс увёз свою жену в Штаты, в город Балтимор, в отчий дом, где жили его родители… Американец не переставал удивляться: неужели в цивилизованном мире женщина может быть такой чистой и неопытной? Хотя это было не суть важно. Приоритетной чертой характера для Алекса была доброта, олицетворением которой и казалась Ева. Молодая супружеская пара была счастлива.

В роду Алекса Аллена все предки до седьмого колена были католиками, но однажды он решил посетить монахов Тибета с целью приобщиться к мистическим тайнам, которые открыли бы «истинное лицо» этого обманчивого мира, даруя вселенский покой.

Он оставил жену в Балтиморе у своих родителей. Неизвестно, сколько недель длилось его «священное уединение», но спустя некоторое время Алекс написал жене, что в горах Тибета встретил необыкновенную девушку. «Когда она прикрывает наготу полотенцем, – писал Алекс, – я вспоминаю райский сад, потому что эта женщина наделена совершенной красотой первой женщины. Я не могу определиться, кого из вас люблю больше – тебя или её».

Прошло какое-то время, и муж вернулся. Ева простила его и стала любить, как прежде. А через несколько месяцев тысячелетние следы Великого Будды увели Алекса в Лаос. В этот раз он не сомневался и был «честен». Тут же сообщил жене, что по уши влюбился в какую-то лаоску, на которой, по всей вероятности, женится. «Ты свободна, – писал Алекс. – Если хочешь, можешь начать новую жизнь с другим мужчиной».

Родители Алекса очень расстроились. Они не хотели расставаться с Евой, ведь эта чужестранка была не похожа на других. Рано утром уходила на работу в супермаркет, днём помогала свекрови и свёкру, а вечером и до поздней ночи занималась, чтобы поступить в университет.

За несколько сладких ночей на брачном ложе Ева заплатила тяжёлую цену: даруя любовь, она обрела лишь душевные муки и горечь в сердце. «Вечной любви не бывает, – думала она, – все книги лгут, потому что жизнь доказывает обратное».

Женщина оказалась в огромной незнакомой пустоте – одна-одинёшенька. В её растерянном сердце поселилась вселенская печаль.

Надежда на светлое будущее вновь вспыхнула в ней, когда в супермаркете она случайно познакомилась с высоким мужчиной. Адам Адамян был представителем восьмого поколения обосновавшихся в Америке армян. Мужчина, который явно был старше, улыбнулся по-отечески и сказал: «Ты хорошая и умная…»

Ева не смогла бы точно определить степень своего интеллекта, но то, что мужчина был очень умён, не вызывало никаких сомнений… По вечерам она часто садилась к нему на колени, и он по-отечески отвечал на вопросы своей миниатюрной жены, которые в основном касались языка, образования, законов…

Советы Адама, словно яркий свет, излучаемый из глубины темноты, сопровождали её в дальнейшей жизни. Однако обладатель недюжинного ума и гарвардского диплома нигде не работал и целый день праздно шатался по дому. Вероятно, в его жизни произошло нечто непоправимое…

Ева, в силу присущей ей деликатности, не лезла к нему в душу с расспросами. Адам, напротив, был очень любопытен и выпытывал у жены подробности и нюансы, которые так или иначе были связаны с её комплексом неполноценности.

Ева трудилась с утра до вечера, как пчёлка, параллельно училась в медицинском университете, но никогда ни на что не роптала. День они начинали вместе: поднимались в гору, как только рассвет загорался над рощицей, росшей на её вершине… Затем наступал очередной вечер, и женщина своим усталым телом прижималась к мощному торсу мужчины, освобождаясь от ужасающего чувства одиночества. И всё… Ничего другого она и не желала.

В тот день, когда она окончила мединститут на «отлично» и переполненная радостью вернулась домой, его там не застала… На столе лежала короткая записка: «Любимая, сейчас самое время расстаться. Надеюсь, поймёшь меня правильно». Ева долго ждала своего душевного друга, но так и не узнала, куда увели Адама его не высказанные вслух мысли и извилистые тропы сердца.

…На дворе двадцать первый век. Бабушки нет в живых. Ева отдала бы всё, чтобы снова слышать её ворчание. Она объяснила бы ей, что не зря «портила» глаза, так как «гадкий утёнок» достиг больших успехов; что это мало кому удаётся; что её внучка в собственной стоматологической клинике доводит до совершенства «голливудские улыбки» американских звёзд; что многие из её пациентов-мужчин жаждут её внимания – точно так же, как в старой сказке женихи добивались благосклонности принцессы…

Если бы бабушка была жива, Ева шёпотом поведала бы ей свою тайну, только ей бы она сказала: «Самое верное решение – остаться в родном городе, выйти замуж за какого-нибудь парня и родить детей». В их роду так было всегда и наверняка так должно было продолжаться, ведь не зря родители выбрали для неё библейское имя Ева, что означает «дающая жизнь». Но обстоятельства и вмешательство свыше распорядились иначе. Ей была предначертана иная судьба. Она также знала, знала из личного опыта, что негоже женщине взваливать на свои хрупкие плечи тяжёлый груз. Весьма печально, когда женщина становится сильной.

…После работы «принцесса» запирается в своём особняке, расположенном за чертой города. Она часто рассматривает себя в огромном зеркале, вопросительно глядит на незнакомую изящную женщину, во взоре которой застыл детский трепет, и в бездонной глубине её глаз видит юную девушку из далёкого прошлого – хотя в зеркале отражается чужое, незнакомое лицо. «Принцесса» пытается забыть перипетии дня, которые тянутся издалека, от позабытого волшебного процесса превращения муки в тесто, проносят её через тяжёлые занятия, «непреодолимые» экзамены и приводят в отчуждённое, безлюдное место, откуда веют тоскливые ветра…

Перевод автора

Ангел во плоти

Из воспоминаний художника

Мне было тридцать лет, когда я окончил Художественную академию имени Репина в Санкт-Петербурге и вернулся на родину, в маленький провинциальный городок, затерявшийся среди гор.

В нашем роду соблюдались традиции и обычаи, которые передавались из поколения в поколение. Так, моим родителям приглянулась девушка из весьма почтенной семьи, которая недавно вернулась из столицы, где получила высшее медицинское образование. Она выбрала профессию судмедэксперта, что было необычно, если не сказать странно, поскольку это, мягко говоря, не женское дело.

Девушка была прекрасна, на её миловидном лице особенно выделялись большие, выразительные, искрящиеся глаза цвета спелой ежевики…

Нашу семейную жизнь можно было бы назвать счастливой, хотя жена часто бывала недовольна мною. Как я ни старался быть внимательным, всё равно не мог ей угодить.

Я слышал, что у неё был школьный роман и моя интеллигентная тёща помешала этим отношениям: она не могла позволить, чтоб её дочь вышла замуж за необразованного сына сапожника-инвалида. Однажды по наущению матери её брат проследил за сестрой и застал влюблённых целующимися в одном из дальних уголков парка. Началась драка. После этого происшествия юный друг моей жены уехал в Россию. Их пути разошлись навсегда. Поговаривали, что моя жена постоянно упрекала мать и брата, утверждая, что её счастье могло состояться только с этим юношей…

Мы были женаты уже два года, жили с моими родителями. Я потратил все свои сбережения и купил мастерскую, отчего недовольство моей жены возросло. «Вместо того чтобы создать свой угол, ты купил какую-то мастерскую, – выговаривала она мне, не скрывая своего негодования. – Оказывается, ты эгоист, а я и не знала».

От меня требовались неимоверные усилия, чтобы ублажить жену и вновь завоевать её сердце. Несмотря на мои старания, стена отчуждения между нами росла. Из-за её изменчивого, как погода, настроения я часто задерживался на работе и всё свободное время посвящал живописи.

Я был в мастерской, когда однажды раздался звонок в дверь. На пороге стояла незнакомая пара – брюнет с дерзким взглядом и скромная красавица с небесно-голубыми глазами. Признаюсь, я был ошарашен, когда мужчина сказал, что желает заказать портрет жены… обнажённой. «Понял, – ответил я, хотя на самом деле ничего не понимал, – вы хотите, чтоб ваша жена засияла во всей красе. Но, чтобы максимально точно передать красоту обнажённого тела, предпочтительнее позирование стоя. Поэтому многие отказываются: стоять по несколько часов в день не так-то легко». «Вы художник, вы и решайте, как и где позировать, – как бы между прочим бросил муж. – Может, встанет у зеркала, а может… Не знаю. Вам виднее». Мы обговорили сумму, размер картины и прочие детали. Я посоветовал молодой женщине принести с собой халат.

Писать обнажённые тела женщин – мой конёк ещё со студенческих лет. Когда натурщица сбрасывала с себя одежду, во мне начинала бурлить кровь: я ведь тоже человек и ничто человеческое мне не чуждо. Желание, конечно, через несколько минут отступало, и целиком захватывал творческий процесс. Интеллект, присущий культурному человеку, всегда преобладал над моими инстинктами…

Они пришли на следующий день, как и условились. Женщина задержалась в раздевалке, представляющей собой огороженный занавеской угол, откуда вышла уже в халате. Я снова удивился, когда мужчина пожал мне руку и между прочим сказал: «Ну, я пойду, не буду вам мешать… Вернусь за женой через пару часов». Это было нечто беспрецедентное для нашего провинциального городка.

У натурщицы было действительно великолепное тело. С трудом переборов себя, она робко скинула халат. Мне неизвестно, какие чувства бушевали в её душе, но я проникся к ней состраданием. Это был тот исключительный случай, когда обнажённое тело не возбуждало меня. Почему-то я стал сравнивать её со своей женой. Несмотря на то, что по красоте тела моя супруга уступала натурщице, она была намного очаровательнее, когда обнажалась в лунном свете, снимая с себя ночную рубашку не спеша, грациозно, по-женски кокетливо.

Десять дней подряд муж приводил жену в мастерскую и оставлял нас одних. Сеансы длились три часа, но он часто опаздывал. Думаю, делал это умышленно: оказывал на жену психологическое давление. Бедная женщина ждала его с неестественным напряжением, доводящим её до нервных потрясений. Причина проблемы коренилась глубже. Муж своим поведением как бы подчёркивал свою власть над женой, ясно давая понять, что не любит её, он вёл себя с ней так, как начальник с подчинёнными. Часто делал ей резкие замечания тоном, не допускающим возражений.

Женщина обычно была немногословной. Но однажды, когда муж снова опаздывал, она не сдержалась и, чуть не плача, спросила: «А вы бы оставили свою жену с чужим мужчиной, да ещё нагую?» Я дал уклончивый ответ, пытаясь хоть как-то утешить эту сломленную женщину с хрупкой душой.

Картина была прекрасна, но на ней красивая женщина выглядела иначе. Казалось, с портрета на меня смотрела многострадальная мученица. Муж хоть и заплатил условленную сумму, но явно остался недоволен. На прощание он бросил на меня странный взгляд и с ухмылкой произнёс, растягивая слова: «Уверен, свою супругу вы бы так не нарисовали». Больше я его не видел, но в душе моей поселилась необъяснимая тревога.

…Каково же было моё удивление, когда спустя несколько дней я случайно узнал, что заказчик был первой любовью моей жены! Меня мучили противоречивые предположения. Абсурдное желание заставить собственную жену позировать в чём мать родила; умышленные задержки мужа; необъяснимая удручённость и покорность голубоглазой красавицы… Был ли их визит в мастерскую случайным или какими-то незримыми нитями был связан с моей женой?

У меня не было ответов на теснившиеся в голове вопросы, но в одном я был уверен точно: всё было обдумано заранее, и доказательством тому служили чрезмерная самоуверенность и наглое поведение мужа. Мне не давала покоя одна нелепая, но недалёкая от истины мысль. Возможно, этот мужчина предлагал обменяться жёнами, тем самым бросая мне своеобразный вызов… Я был на взводе, меня всё больше одолевало тревожное предчувствие чего-то ужасного.

Вскоре обнаружилось нечто существенное: моя жена знала, что они были в моей мастерской. Но как? Кто был её осведомителем? Червь ревности грыз меня изнутри, мрачные сомнения время от времени терзали душу. Чтобы преодолеть навязчивые мысли, я начал писать новую картину, на которой пытался изобразить девушку с искрящимися глазами цвета спелой ежевики, которая словно снизошла со звёздных орбит, кружа в хороводе с ангелами. В её глазах застыла необъяснимая печаль.

Портрет получился необычайно красивым. Посмотрев на него, я понял, что безумно люблю свою жену и не хочу её терять. Я стал более осмотрительным, более терпеливым и всячески старался укрепить наш супружеский союз. Стыдно признаться, но пару раз я пробовал следить за ней, чтобы убедиться, что она невиновна…

Я испытывал особую привязанность к этой картине, и не случайно она оказалась среди немногочисленных вещей, которые я взял с собой, покидая родину.

С годами изящная девушка стала знатной дамой – матерью моих детей. Настроение у неё по-прежнему переменчиво, но уже – как погода в Калифорнии. Сейчас с ней очень легко, так как эти перепады настроения никак не связаны со мной. Причиной тому – дети. Временами у меня возникает бурное желание вывести жену из себя, чтобы убедиться: я для неё ещё что-то значу.

Интересно, а какие сюрпризы преподнесла жизнь голубоглазой красавице, которую я изобразил на картине в виде одного из ангелов? Тайна «жертвенного ангела» должна была раскрыться спустя десятилетия в Штатах.

Я, по привычке, заперся в мастерской и работал. Это может показаться странным, но картина давних лет «заговорила» по-новому, требуя к себе внимания. Казалось, ангелы ожили, казалось, в их небесном хороводе кроется какая-то тайна…

В это время моя жена была в церкви. Может быть, по наитию свыше, а может, ведомая неизвестными инстинктами, она подошла к армянке с ангельским лицом и спросила: «Прошу прощения, ваш муж учился в такой-то школе в таком-то году?»

Прежде чем ответить, незнакомка долго смотрела в глаза моей жены, затем горько заплакала: «Ах, как несправедлива жизнь! Если бы твоя мать тогда не вмешалась, твой одноклассник женился бы на тебе, а я была бы спасена…»

Когда она наконец успокоилась и извинилась перед моей женой за эмоциональный срыв, между ними завязалась беседа и женщина рассказала, через что ей пришлось пройти… Это был брак без любви. В понимании её мужа любовь заключалась лишь в удовлетворении его извращённой похоти. Идея позирования в мастерской обнажённой также была актом насилия с его стороны. И так на протяжении многих лет… Муж, угрожая пистолетом, добивался, чего хотел. В конце концов они расстались…

Голубоглазая красавица была самым грустным ангелом. Побывав в роли жертвы омерзительных актов насилия и пройдя все круги ада, она сохранила свою непорочную чистоту и не растеряла душевной красоты.

…Я сидел в кресле, когда моя жена вернулась из церкви. Она опустилась на ковёр, обняла мои колени и, вперившись в меня своими чёрными глазами, произнесла: «Ты знаешь, сколько раз мне по долгу службы приходилось сталкиваться с гнусными преступлениями, чудовищными случаями насилия, но история голубоглазой красавицы – это нечто из ряда вон выходящее. То, что она рассказала о моём однокласснике, выходит за пределы человеческого воображения… Какое счастье, что у меня есть ты!..»

Перевод Самвела Аракеляна

Jingle Bells

Сорок лет пролетели как сорок дней. Не счесть, сколько мы пережили перемен – в любви и профессии, страданиях и печалях, в местожительстве, и только дружба осталась неизменной. Пожалуй, нашу дружбу я назвала бы судьбоносной, потому что непредсказуемые пути-дороги эмиграции вновь свели нас в Калифорнии. Суды-пересуды давних подруг крутились вокруг моего замужества. Вард и Мануш всячески ухищрялись познакомить меня со своими братьями, деверьями, коллегами.

Однако зря старались подружки, потому что судьба наглухо, на тяжёлый засов заперла двери к счастью до тех пор, пока нежданно-негаданно они не распахнулись вновь в Калифорнии благодаря одной из них – Мануш.

Фортуна улыбалась Вард чаще, чем мне, то есть двери к супружеству открывались перед ней легко. Она первой из нас оказалась в Калифорнии. Вышла в четвёртый раз замуж за очень богатого ливанского армянина Алена, который души в ней не чаял. Вард считала, что труднее всего развестись в первый раз, это как решиться на осознанное «самоубийство», жить вдали от мужчины, без которого никогда не представляла свою жизнь. Но когда преодолеешь эту страшную черту, очередное замужество – всего лишь пара пустяков, и можно будет довести число разводов до десятка, если что-то не так сложится.

Мануш в двух городах Калифорнии ухаживала за парализованными старушками: первую половину недели жила в Глендейле, вторую – в Сан-Диего. Ездила поездом, который стал для неё то ли домом, то ли дверью в неведомый мир, вечно мельтешащий и ускользающий. Прильнув лицом к окну, она восхищалась изумительными закатами солнца над Тихим океаном и почему-то всякий раз мечтала о собственном доме, с тоской вспоминала о муже Аршо и детях, с которыми не виделась лет десять.

Во время очередной поездки к ней «случайно» подсел какой-то армянин, и шапочное знакомство оказалось судьбоносным. Через несколько месяцев Жозеф, тот мужчина, стал моим любимым мужем.

В жизни мне ещё не встречалась столь страстная супружеская пара, как Мануш и Аршо. Стены их дома будто светились любовью и счастьем. Медовый месяц длился десять лет, до середины девяностых, и завершился вынужденной эмиграцией. Они взяли кредит, чтобы открыть своё дело, а в итоге лишились квартиры. Мануш подалась в Америку на заработки, чтобы вернуть утерянные деньги. Аршо с той же целью уехал с детьми в Санкт-Петербург, к брату, но больше не захотел возвращаться в Ереван, заявив, что там дети будут обречены на безработицу…

Полгода назад Аршо наконец-то приехал вместе с детьми в Лос-Анджелес. В Мануш пробудилась прежняя жизнерадостная женщина.

Благополучие вызывало в Вард чувство вины перед нами, поэтому время от времени она устраивала обеды в своём особняке на берегу океана. В такие дни Вард отпускала прислугу и принималась стряпать сама.

* * *

Мужчины расположились на террасе, обращённой к зелёной лужайке, за которой виднелся пролив, окаймлённый лесом и холмами. Ален и Жозеф о чём-то увлечённо спорили, Аршо в одиночестве пил коньяк, демонстративно пренебрегая сотрапезниками. Жозеф попытался вовлечь его в разговор.

– Если б не реплика вашей жены, я до сих пор так бы и остался холостяком.

– То есть как это? – строго спросил Аршо.

– Мы сидели рядом в поезде до Сан-Диего. В ответ на моё восклицание «Какие великолепные хоромы на побережье и какие счастливые люди их владельцы!» ваша жена ответила: «Это мы счастливые, а не они. У них всего по одному особняку, а мы наслаждаемся всей этой красотой».

– Так вы совершенно случайно оказались рядом? Она что, не понравилась вам? – с издёвкой спросил Аршо.

– Послушай, я об одном толкую, а ты совсем о другом думаешь, – от растерянности Жозеф перешёл на говор персидских армян.

– Собственно, какое имеет значение, понравилась она тогда Жозефу или нет? Главное: Мануш – порядочная женщина, – заметил Ален.

– Да, у вас удивительная жена, – добавил Жозеф.

– Я понял: она по душе вам обоим. Какое сходство вкусов! – желчно произнёс Аршо, пристально разглядывая рюмку.

Мужчины оторопели, за столом наступило тягостное молчание.

Я не слышала разговора, но наблюдала за ними через стеклянную кухонную перегородку.

– Аршо очень изменился. Куда подевались его непосредственность, юмор гюмрийца[4]? Я была уверена, что он легко найдёт язык с ребятами.

Мануш с грустью и отчаянием взглянула на меня.

– Мне вот что кажется: квартира у вас небольшая, в соседней комнате дети, и это вам мешает, – вполголоса сказала Вард.

– Десять лет назад ничего и никто нам не мешал, а теперь… – Чёрные глаза Мануш вспыхнули болезненным блеском.

– Между вами возникла стена, десятилетняя стена, и называется она эмиграция. Он чурается, а ты молчишь как истукан. Так нельзя, ты должна взять инициативу в свои руки. – Вард направилась в спальню и вернулась оттуда с женским нижним бельём. – Вот тебе наше задание: сегодня же обольстишь мужа. Мы вчетвером уедем в город, вернёмся поздно ночью. Оставляю вам весь особняк, наслаждайтесь друг другом, – тоном, не терпящим возражения, сказала Вард.

* * *

Вот что рассказала Мануш на следующее утро. Она выбрала самое скромное из неглиже, остальное бельё выглядело слишком вызывающе. Красного цвета трусики и бюстгальтер были обшиты мягкими выпуклыми белыми лентами – такое бельё носят праздничные вегасовские Снегурочки.