скачать книгу бесплатно
– Ем, разумеется.
– Тогда какая разница, взрослый это или… Угощайся, – Альда дёрнула тентакль из розетки.
– Спасибо, нет. Мне как-то не по себе.
Учтивая полуулыбка. Шипение клинкета. Шлейф его издёвок еще не испарился, но Альда Хокс уже пожалела, что пообещала девять недель при свидетеле. И ведь каков угорь! Не успел получить, чего хотел, как выскользнул из силков устава и щёлкает начальство по носу.
Глава 7. Я никогда не привыкну к мертвецам
Примером странной эволюции был наш бункер. Путём не развития, но приспособления. Не тела, но ума. Мы по-прежнему не могли дышать без респираторов, но перестали чувствовать их на своём лице. Выйдя по нужде без рюкзака, ежеминутно в панике хватались за плечи. Без защитных очков, перчаток и капюшона чудилось, что мы голые. Стали просыпаться на рассвете и покидали постель, как только открывали глаза. Даже если слишком рано. Лежать без дела стало тревожно. Валяться, чтобы вспоминать, как было до? Нет, спасибо.
Никто не знал, когда улетят насекомые. Никто не понимал, почему они ещё здесь. Никто не говорил, когда это закончится – и майор Хлой урезала сухпаёк еженедельно на одну десятую. Мы наладили добычу льда, но таким остросюжетным способом, что в священные секунды приёма воды не разжимали побелевших пальцев и не ставили черепок на стол. А ну как толкнёшь и… Сильнее боялись только плеснуть из термоса лишнюю каплю: тогда вся порция взлетела бы под потолок. Страх смерти стал катализатором этих изменений.
В нашей бойлерной прибавилось соседей. Ещё трём семействам шчеров посчастливилось добраться до бункера, но ни учащённое тревогой дыхание, ни тепло наших тел не согревали зал. Мы с папой натянули палатку из паутинных тенёт. За шёлковым покровом, подсвеченным блесклявками, мы дышали в ладони и пытались забыть вкус нормальной еды. Как только подселили новеньких, мама перешила одно из покрывал мне на палантин. Соседям – двум старикам и угрюмой парочке – уж точно не было до нас дела, но мама просидела целую ночь с иголкой. «Ни при каких обстоятельствах не допускай инволюции, Эмбер. На дне тихо и ровно, но выбраться оттуда невозможно». Эти слова были для меня пустым звуком. Мамины рассуждения об аттестате, сводах древних правил и талмудах предписаний казались не приспособленными к настоящим бедам, оторванными от реальности, в которой соблюдение традиций только уменьшало шансы на выживание. Как бежать в палантине? Как в нём забираться на шнур-коромысло? Не знаю, почему я обо всём тревожилась сильнее взрослых. Вечно готовилась к самому скверному исходу. И при взгляде на серый лёд в небе уже не верилось, что когда-нибудь мы вернёмся на Урьюи. В прежний мир цивилизованных условностей, в которые ещё верила мама. Так что я запоминала карты местности. И тайком учила эзерглёсс по штабной методичке. Мало ли что.
Настало утро обычного дня в бункере, и всех, кто не падал в обморок из вертикального положения, распределяли на работу. Папа вышел в дозор ещё на заре. Маме разрешили остаться: Чиджи снова болел. Уже во второй раз, с жаром и судорогами. Ночью я давала ему попить из руженитовой фляги, пока не видели родители. Они отдавали брату большую часть своей воды, чтобы сбить температуру, а мне запрещали делиться. Но у меня глоток в горло не лез.
В то утро жар у Чиджи спал, и я неслась по кишкам бункера, ощущая непонятный прилив духа. Какое-то оживление, неуместное и почти преступное. В нашем загробном мире, где мрак и отчаяние стали главным атрибутом будней – наподобие нижнего белья – радость показалась кощунством. Я испугалась, что тронулась от голода, и силком вернулась к мыслям о бренном.
– Лау! На тебе сегодня три наряда.
Майор Хлой встречала озябших шчеров снаружи. За последние дни газовые облака наконец рассеялись, ледяную сферу кое-где растопило солнце, а где-то разбили насекомые своими же гломеридами, и стало чуть светлее, теплее. Хлопья ядерного пепла ещё сыпались, но только по ночам. Всё ядовитое, что могло взорваться, уже давно взорвалось, и теперь природа брала своё. Медленно… Но верно.
– Ты первым делом саранчу покорми, – попросила Хлой. – И клетки почисти.
Мамин наряд. Саранчи в акридарии было много: шчеры обыкновенно держали её на лоджиях или в саду. Убегая в бункер, почти все прихватили с собой клетки. Но кормить прожорливых насекомых становилось труднее. Исхудавшие пауки заглядывались на остатки корма, таскали его из мешков. Помаленьку воровали и воду из поилок. И даже саму саранчу, за что майор выгоняла из бункера без разговоров. Отогнув сетчатый полог клетки, я не услышала обычного переполоха. Паутина плохо фильтровала токсины. Десять насекомых валялись брюхами вверх, остальные едва возились.
Учуяв горстку мочёной осоки, оставшиеся в живых заметно приободрились и даже подрались. Я вытащила дохлых, упаковала в пластик. Эти пойдут на кухню. А завтра настанет очередь тех, кто не урвал кусок и глоток сегодня. Я до смерти боялась, что когда-нибудь придётся самой забивать насекомых на еду. Майор Хлой сказала, представь, что свежуешь эзера. Не помогало. Эзеров-то живьём мы ещё не видели и боялись пока только карминцев на бизувиях. Но мне везло: еженощно нужное количество саранчи подыхало само.
После акридария я направилась дальше, чтобы забрать у ночных сторожей отару барьяшков. Так называли длинноносых зверьков, которых мы видели рядом с бизувием, когда бежали от дюнкеров. Глупые, но забавные барьяшки были моей вотчиной. За хлевом ругались:
– Три, негодяй? – кричал эвакуратор, верзила Гу. – Три вернулись с полным брюхом нефти! На кой нам ещё три нефтяных, вредитель?!
– Мне их к себе, что ли, привязывать… – бурчал сторож.
– Только упусти мне ещё, – пригрозил Гу, – ещё один водяной одичает и притащит хоть золотого песку… да хоть алмазную крошку – я тебя вытурю. Понял, дурак?
– Да понял…
Гу схватил загулявших барьяшков разом за три долгих шеи и потащил их, забракованных, в мастерскую. Доить. Чем уж бог послал.
Отару нужно было гнать далеко-далеко, к лесу. Не лес был, одно название. Я вела вожака, запрокинув его клюв высоко над землёй и крепко прижимая к бедру. Он не сопротивлялся. Мы пересекали овраг, под которым лежал нефтяной пласт. Передний барьяшек ни в коем случае не должен был этого учуять. Затормозит вожак – и вся колонна станет, как вкопанная. Начнёт без конца тыкать замотанными клювами дорогу. У леса я развязала им носы, и барьяшки разбрелись по канавкам. Поклевали землю и по очереди принялись погружать клювы в землю. Добывать воду. Убежать они не пытались, но были не против, если выдастся случай.
– Которые дикие, они воду совсем не берут, – приковылял Гу и присел рядом, жуя усик саранчи.
Эвакуратор был хоть и верзила, но хромой, и в дозор не ходил. За льдом тоже не лазал. У его имаго – сенокосца – остались только три ноги, а человеком полторы. Гу бродил по хозяйству вокруг да около. Рассказывал много интересного. Вот как теперь о барьяшках:
– Они к чему приучены, то и тянут.
– Почему тогда воду не любят брать? Какая им разница?
– В природе-то барьяшки не живут одни, только рядом с бизувием, – объяснил Гу. – добывают для них нефть, поят… А бизувий защищает и согревает отару ночью. Симбиоз. А дюнкерам до зарезу нужно топливо для бизувиев, чтобы толкали их барахло. Вот они и отпускают на ночь своих барьяшков, чтоб те сманили за собой домашних. А раз учуяв, как пахнет чужак, домашний бежит на зов природы: опять за нефтью. Одна капля– и всё пропало. Нам чистая нефть ни к чему, генераторы на ней только портятся.
Я сдвинула фильтр, якобы потереть глаза, а на самом деле попробовать, каков стал воздух. Уж больно прозрачный он был на вид. Вдох дался на удивление легко. И второй. Целую минуту, прикрывая рот ладонью, я дышала, прежде чем запершило в горле.
– Ты зачем вдыхаешь-то! – Гу заметил и нахлобучил мне фильтр по самые уши.
– А ты откуда столько про барьяшков знаешь?
– Мы пацанами их на золото нажучивали.
В кармане затрещало. Я опять закашлялась, чтобы заглушить звук. Но –
– «…с севера… вижу воланер…» – пробурчало из подкладки, и я попалась. Все приёмники давно полагалось сдать в бун-штаб.
– Это ты чего, синдиком припрятала? – привстал Гу. – А ну-ка…
– Да он почти дохлый!
– Да ну-ка, вынь, говорю, погромче сделай! Случилось там что-то.
Секунду помявшись, я поверила, что Гу не отнимет моё сокровище, и вытащила синдиком.
«…летит в нашу сторону», – трещало оттуда. – «пока один… сворачивайтесь и в бункер!»
– Воланер эзеров, – забеспокоился Гу. – Давай, что ли, собирать отару, Эмбер. Объявят тревогу, надо успеть вернуться.
– А у меня третий наряд! Лёд.
– Да и жук с ним! Один день не попьёшь.
– У нас Чиджи опять болеет. Мне нельзя назад без воды! Слушай, Гу… последи за барьяшками, а? Я за льдом слазаю.
– При тревоге нельзя наверх!
– Так ведь ещё не объявили! Может, воланер этот уже свернул.
Синдиком молчал, и Гу мотал головой, сомневаясь. Пока он не сказал нет, я достала руженитовый термос и размотала коромысловый шнур. Тонкий и компактный, но длиной целых три километра – до самой сферы. И весь покрытый узелками. Это был видавший виды шнур, его запускали и дёргали обратно раз в два-три дня. Мы не могли оставить коромысло в небе: ледяная сфера крутилась над планетой, и лестницы уползали километров на пять в сутки. Первый раз я забиралась под присмотром Гу, он же запускал шнур. Провозилась в полубреду-полупанике часа два и чуть не околела там наверху. Папа обычно лазал за водой. Но его выходы в дозор участились, и в тот день, уже по накатанной, я собиралась уложиться вдвое, нет, втрое быстрее. В одной руке у меня был приготовлен кончик шнура, а другой я отжала клапан термоса.
– Глаза береги! – прикрикнул Гу, напоминая, что если отжать сильнее, чем нужно, то вода хлестнёт в лицо. И одними глазами тут не отделаешься.
Я отстранила термос на расстояние вытянутой руки и начала пропихивать шнур в термос через ниппель. Шнур надо было подкручивать, чтобы он ложился внутри плотными кольцами. Когда вошло метра полтора, я поставила термос на землю, как учил Гу, и сорвала крышку целиком.
Шух!
Вода вырвалась из руженитового плена и взмыла в небо. Она утащила за собой собранный в спираль жгут, чтобы высоко-высоко приморозить к ледяной сфере. Через минуту Гу подковылял ближе, подёргал и навалился на шнур.
– Крепко. Быстрей давай.
Я не умела забираться по коромыслу в обличье человека, сил не хватало. Даже по шнуру с узелками. Даже в тефлоновых перчатках и на шпорах. Поэтому обернулась пауком, хотя чёрная вдова с кричащим пятном на спине – тот ещё маяк в пасмурном небе. Восемь лап затеребили узелки. Это было не так-то просто! Чтобы удержаться на коромысле, я выпускала паутину из подключичной железы, цепляла её лапой к шнуру и осторожно подтягивала брюшко. Цап, цап, – минут через двадцать остановилась отдохнуть. На середине пути было ясно и свежо. Я сняла респиратор и, чтобы не смотреть вниз, сощурилась на солнце. Оно пробивало гигантский витраж, а свет играл, будто в калейдоскопе. Великолеп… Нет, я, должно быть, сходила с ума.
Морозом повеяло издали, метров за двести до неба.
С земли сфера казалась гладкой, как изнанка мыльного пузыря. На самом деле там вздулся лёд, выросли айсберги вперемешку с мусором, торчали глыбы всех цветов радуги. По большей части цветов грязных. Арктическая пустыня. Только вниз головой. Сточные воды и заводские отходы тоже прилипли к небу, а чего там только не торчало! Я откалывала куски прямо с игрушками, музыкальными инструментами, чужими сумками и парусной оснасткой. Случалось внизу размораживать бабочек и мелких грызунов. Врали, будто где-то видели, как плыл по небу целый паровоз.
Мусор и теперь глядел сквозь мутно-жёлтый лёд. Только жидкая вода подчинялась гидриллию, и мне нужно было отколоть кусок побольше, чтобы сбросить вниз. Майор Хлой пробовала расстрелять сферу из штабного нуклазера, но тот только плавил лёд, и вода тут же примерзала обратно. Сложность с коромыслом была одна: первая линька позволяла мне превратиться только целиком. Перчатки зашуршали, очищая лёд, взвизгнул лобзик – как вдруг загудело. Воланер! Далеко или близко?
«Ну, раз уж залезла, надо резать!..»
Задубевших ног на узелке коромысла уже не чуяла. Лёд срезала тонкими пластами. Один за другим они сыпались на землю из-под лобзика. Воланер завыл ближе, блеснул прожектор, отражённый от сферы. Пора вниз. Последний на сегодня пласт отскочил, и…
Труп!
Тёмное пятно надо мною было мертвецом! Настоящим-натуральным-взаправдашним трупом. Он скорчился и глядел на меня, прижимаясь ко льду лиловой щекой. Мёртвый карминец. Его почерневшие волосы разметались и застыли дохлыми червями. Я дёрнулась, как ужаленная, растопырила руки и ухнула с коромысла вниз.
Это хорошо, что лететь было высоко. Спустя секунды три… пять… я обернулась пауком и смогла поймать шнур. Обожгла все ноги, пока затормозила! Внизу уже можно было различить барьяшков: Гу отгонял их к бункеру. А вокруг наворачивал дуги воланер, гломерида в миниатюре. Эзер заметил меня – чёрную паучиху с лаковой спинкой точно посредине между небом и землёй.
Выбросил ловчую сеть – мимо.
Но шнур замотало, закрутило так, что я опять обернулась человеком. Мамин палантин взметнулся и опутал шёлком с ног до головы. Послышались выстрелы нуклазера из бун-штаба. Пока я сдирала с лица ткань, с воланером покончили: он заурчал, накренился и раскурочил дюну. Повалил дым.
Спустя минут пять я свалилась со шнура на камушки. Повалялась лапами кверху, как мёртвая. И превратилась в бледно-серую девчонку. Надо было собирать сброшенный лёд. Он уже подтаивал, и лужицы сочились вверх.
Я тащила мешок мимо сбитого корабля. Вокруг суетились сапёры бун-штаба, а Гу отгонял зевак из гражданских и раздавал лещей солдатам.
– Эмбер! Не стой здесь! – прикрикнул папа.
По его тону я поняла, что моя воздушная акробатика осталась без зрителей. Солдаты корчевали клинкет воланера.
– Дочь, тащи свой мешок, давай, скорей. Нечего смотреть.
– Пилот живой?
– Марш!
Пропустить самое интересное? Я сделала вид, что мешок страшно тяжёл, и плелась нога за ногу, косясь на развороченную дюну. Вот солдаты зашли внутрь корабля. Послышались крики, и наконец они втроём вытащили пилота. Он не сопротивлялся и даже не шевелился. Мёртв? Тогда зачем наручники? Я пялилась, но никто уже не обращал внимания. Эзера потащили к бункеру.
Инопланетный захватчик. В болотном хитоне, с пустыми глазницами и костяшками вместо кистей. Смерть, опутанная портупеями. Мерзость. Грязная дымка ниспадала с накидки и волочилась за солдатами. Те наступали на жёлтые крылья, спотыкались и обрывали с них чешуйки.
– Я же велел вернуться в бункер! – взревел папа, помогая другим тащить.
– Иду. Тяжело ведь!
Папа покосился на мешок со льдом, ругнулся и переключился на скелет в балахоне. Его протащили прямо мимо нас. Капюшон свалился. Вблизи череп эзера был ещё гаже. Изо рта вился то ли серый пар… то ли газ… Так вот они какие! Страх перед насекомыми обрёл реальные черты.
Я заторопилась к шлюзу. Мешок порядком промок. Еще минута, и добыча взлетела бы в небо. Ну уж нет. Я заслужила горячий чай – умирала без горячего чая! – и намерена была получить его во что бы то ни стало.
Глава 8. Крушитель Тараканов из пластиковых стаканчиков
Чиджи положил руку на банку, под которой возились жуки. Обыкновенные тараканы, мелочь, какой полно водилось в бункере. Нас донимали паразиты. Впрочем, им тоже нашлось применение.
– Негоже с едой играть, – заворчал сосед. Паутинный клещ.
– Это не игра. А учебная практика, – нахмурилась я. – Да и какая они еда, мусорники. Это как собак бродячих есть или крыс.
– А ты ещё месяцок поживи на бункерных харчах, поговоришь. Аристократка… вшивая.
Одутловатая тётка с поджатыми губами, жена клеща, молча сверлила взглядом наш улов. Чиджи нахохлился и кивнул мне: готов.
Я капнула соляного раствора на клеммы Крушителя Тараканов. Это был совсем маленький робот, игрушка величиной с ладонь. От скуки я собрала его из деталей разбитого линкомма. У робота было три ноги из зубочисток. Корпус мы с Чиджи склеили из пластиковых стаканчиков, а плату паяли вечерами за ширмой. Вооружившись горелкой и шилом, я разносила по бойлерной вонь плавленой канифоли. Программировать бегала в мастерскую Гу. Там же таскала из мусора другие детали.
В один день я помогла починить хват манипулятора в нуклазере. Пустяковая была поломка. При аварийной перезагрузке в файле программы, управляющей хватом, дублировались кой-какие строчки. Не понимая толком, что они значили, я просто удалила лишнее, но Гу, штабрейтор и Хлой смотрели так благоговейно, будто творилось какое-то редкое волшебство. Стыдно было получить за это три лишних пайка. Но скромность моя несколько поутихла, когда Хлой великодушно бросила, мол, заходи и пользуйся компьютером, когда захочешь.
Возможность попрактиковаться стала настоящей отдушиной. Чиджи думал, я развлекаю его, мастеря игрушку. А я твёрдо верила, что упражняюсь в мехатронике, чтобы когда-нибудь вернуться на учёбу. Соседи называли это пустой тратой воды и соли. Но спустя месяц по полу бойлерной шагал, по-цыплячьи раскидывая лапки, Крушитель Тараканов. У него были камера и два фотоэлемента для распознавания размера и движений. Жуков-то он видел. Но из-за долгой обработки картинки не мог их догнать. Он дрожал, как карманная собачонка, и только распугивал добычу.
– Если эта штука хоть одного таракана тюкнет, я вам полбатончика отдам, – усмехнулся паутинный клещ, кусая шоколадку.
Крушитель застревал, искрился, припадал на шаткие колени. Одним словом, позорил меня, как инженера. Дядька потерял интерес и сделал радио погромче. В унисон бряцали клавиши и литавры, визжали струнные – майор Хлой сегодня передавала классику. Раздосадованная, я капнула в батарею ещё раствора и взяла ручной контроллер.
– Э, мы с пультом не договаривались, – запротестовал сосед.
– А мы с вами и не играем.
– Подерзи ещё старшим! – обиделся дядька. – Да куда ты!.. Вон, вон, вон побежал! Дави!
Под ободрительное гиканье Чиджи робот затрясся шустрее и снова завладел интересом соседей. Погоня набирала обороты. Наконец один таракан сам застыл прямо под корпусом Крушителя. Тень он там нашёл, что ли. Только бы хватило батарейки! – взмолилась я, и робот сообразил шмякнуть по таракану.
Шмяк!
Шмяк.
Шмяк…
Мухобойка колотила жука по спине, но не могла раздавить. Не хватало силёнок. Таракан замер, подобрал лапки – и сиганул из-под брюха Крушителя. У стены его размозжил башмак соседа.
– Вот вам и робототехника! – подытожил он, шлёпая по полу и приканчивая одного беглеца за другим.
– Правильно, – поддержала тётка. – Ни уму, ни сердцу эти опережающие технологии. Баловство! Вот я не пошла в институты. И мать моя на ферме потела, и бабка. Не в научной фантастике жили, а здесь и сейчас. Здесь и сейчас, ясно? И все были при деле! Умели, то есть, руками работать.
Изловив робота, пока и его не прихлопнули, я задрапировала нашу палатку. Спорить с соседями было никак нельзя. Нажалуются. Это у себя в голове я всегда лихо побеждала в дебатах. Я зажгла блесклявку и уложила Чиджи спать под утомительные трели оркестра. Одна симфония сменялась другой, а скрипки всё стонали. Почувствовав, что атмосфера бойлерной душит, я вышла в коридор.
Шагов через десять-двадцать поняла, что в бункере что-то не так. Замедлилась. А потом поняла, что именно. Те жалобные скрипки по радио. Это были не скрипки. Я прижала руки и уши к стене и услышала… голос. Стоны. Крики.
Что?
Вспомнился мерзкий череп эзера. Серый дым, волочившийся следом. Голые кости рук. Это он кричал за стеной? Его что… пытали? Выходит, вот для чего обитателей бункера глушили концертами. Чтобы мы не слышали воплей. Я пыталась думать о чём угодно, кроме этих стонов, но они преследовали меня по коридорам. Кричали всё громче, и вскоре стало ясно, что пытка – прямо здесь, за дверью в медблок. Надо было идти дальше. Или убежать назад. Но. Но… Я ещё плохо знала эзерглёсс, и всё-таки разобрала:
«…ищут Лау!..»
