скачать книгу бесплатно
– Пулен! – она вновь обращалась к нему с повелительными интонациями, как бы показывая няне, как это делать, – Во всём слушайся эту женщину! Что прикажет – выполняй! Ты понял? – да, он понял. При звуке безжизненного голоса няня удивлённо сморщилась, однако ничего больше не спросила. Удивительно. Но – молодец.
Посчитав необходимым всё же дать хоть какие-то объяснения, она сказала:
– Он помог мне выбраться. Зовут его Николя Пулен. Разговаривай с ним поменьше – он… болен. Сделай, как я просила. Пожалуйста, быстрей! Помни – полчаса! Сделаешь?
Её собеседница, вначале несколько опешившая от такого оборота дела, теперь, похоже, вполне очнулась, и торопливо закивала:
– Да-да, сударыня, я всё поняла, всё сделаю! Четыре свежие лошади. От этих двух быстро избавиться. Покормить и сводить в туалет Николя. Уж будьте уверены – я всё сделаю! И – хотите вы, или не хотите, я и сама соберусь – я не оставлю вас в такой момент! Поеду с вами, хоть на край света!
Слёзы как-то сами брызнули-таки у Катарины из глаз, и она не заметила, как вновь очутилась в объятиях этой, так странно ей преданной женщины. А ведь она даже имени её не знает!..
Кое-как высвободившись, она пробормотала, чувствуя себя последней свиньёй:
– Спасибо тебе! Я буду рада, если ты будешь со мной! Но я должна бежать. Мне нужно увидеться с матерью. Где она сейчас?
Женщина, казалось, несколько опешившая от такого вопроса (да, по-идее она-то должна знать, где комната матери!), показала рукой на парадное и вверх, сказав только:
– Справа… – как она уже бежала, перескакивая через ступеньки – благо, штаны позволяли, а задержалась она куда больше, чем могла себе позволить.
Сейчас ей было плевать на пропотевший пыльный камзол, каску, и, наверное, размазавшиеся усы и бороду. Стыдно, конечно, не ориентироваться в отчем доме, но не это сейчас главная проблема. Тем более что в этом доме она теперь неизвестно когда побывает в следующий раз…
Как же примет её мать? И примет ли? Вот и узнаем. Вперёд!
11
Взбежав на второй этаж, она сразу кинулась к дверям справа. Но ей всё же пришлось открыть две двери. За третьей она обнаружила то, что искала.
На роскошной, резного дуба огромной кровати, под балдахином, на ослепительно белых простынях и подушках полусидела-полулежала благородного вида пожилая, но ещё очень привлекательная женщина. Взгляд её не был удивлённым – скорее, ожидающим. Наверное, у неё отличный слух, и она слышала всё, что только что произошло во дворе.
Ворвавшись в комнату, Катарина автоматически захлопнула за собой дверь, и, задыхаясь, прислонилась к ней спиной, на секунду застыв у входа. Она взглянула в глаза матери.
Что-то защемило у неё в сердце (или это было сердце другой Катарины?!), и она, больше не сдерживаясь, кинулась прямо на грудь молчавшей женщины.
Всё мучительное напряжение, волнение и страх этих дней прорвались, наконец, наружу: она бурно и громко разрыдалась, уткнувшись грязным лицом прямо в дряблую грудь под накрахмаленными простынями и кружевной сорочкой.
Несколько минут она ничего не могла сказать. Женщина тоже молчала.
Но её мягкие заботливые руки спокойно, не торопясь, сняли с Катарины каску – она непроизвольно тряхнула головой, откидывая назад пучок грязных, липших к лицу, волос.
Руки матери тем временем так же спокойно и бережно, словно фарфоровую вазу, положили каску на кружевную атласную подушку. Затем они, действуя как бы сами по себе, гладили её по голове и плечам, мягко и нежно прижимали к груди.
А затем эти руки так же мягко приподняли её подбородок, и её залитые слезами глаза встретились с приветливым, но как-то странно спокойным взглядом.
Приятно-певучий (ох, как похож на её – в смысле, Катарины!) тихий голос нарушил, наконец, несколько затянувшееся молчание:
– Значит, ты всё-таки бежала?
– Да, да, мама! Сама не знаю как, но мне это удалось! – она приподнялась из неудобной позы, в которой полулежала-полустояла на коленях – на простынях осталось безобразное грязно-мокрое пятно – и присела на край постели вполоборота к матери, – Теперь мне надо где-нибудь скрыться и переждать хоть какое-то время!
Словно не слыша конца фразы, женщина, опиравшаяся на подушки, умным и цепким взглядом смотрела не отрываясь прямо ей в глаза. Катарина ощутила озноб. Страх усилился.
Эта женщина что-то чует. Чует, что перед ней самозванка.
После ещё одной довольно неуютной паузы, мать всё так же спокойно спросила:
– И как же ты сделала это?
Да, она была уверена – эта женщина всё поняла. Вот только когда – сейчас, или…
Значит, нужно сказать ей правду – так говорил её инстинкт. А ему-то можно доверять. Всё-таки, с Пуленом, и со всем остальным он не подвёл…
– Я… заколдовала самого коменданта крепости Понтуаз. Что-то внутри меня помогло мне сделать так, что он стал подчиняться мне, даже не зная об этом.
С его помощью я достала одежду, и выбралась наружу. Потом я побоялась отпустить его, и привезла сюда, чтоб не оставлять следов…
– Ты всё сделала правильно, его нельзя сейчас отпускать, – похоже, эту женщину упоминание о «колдовстве»-гипнозе нисколько не удивило, – Но скажи, что помогло тебе? Это… внутри тебя… Что – это?.. Или – кто это?
– Да, да! Это – внутри меня… Я… Я не знаю точно, что…вернее, кто это – внутри меня, но она говорила мне, что нужно делать, а я делала. Делала всё…
Снова повисло напряжённое молчание.
Пронзительные глаза не отрываясь глядели ей в глаза, казалось, проникая прямо в душу, прямо в самую потаённую глубину, где она была собой – всего лишь смертельно напуганная, чужая всем здесь женщина.
Странница, ищущая помощи и защиты.
Вдруг женщина, как бы отвечая на её сметённые скачущие мысли, взяв её руки в свои, мягко произнесла:
– Во вранье ты не сильна. Но во многом другом – да…
Я помогу тебе, незнакомка, кто бы ты ни была.
Да, – мягкий кивок, – Я вижу – я вижу тебя там, внутри. Внутри тела моей дочери.
Ты очень сильно отличаешься от неё. И, может, это прозвучит странно, тебя сейчас я понимаю лучше, чем понимала её. Может, это оттого, что ты сильней… Сильней чувствуешь. Сильней хочешь… И – знаешь, чего хочешь…
Она не договорила, но Ирина, ставшая за эти краткие мгновения снова Ириной, сразу поняла, что она имеет ввиду – жить. Да, жить. Это правда – она очень хочет! Жить…
Женщина замолчала. Выражение её глаз теперь было немного другим: в них отразилась и боль разочарования, и горе, и, как ни странно, сочувствие.
Не в силах выдержать этот мистический миг единения, когда, кажется, они составили одно целое, Катарина отняла свои руки из бледных и морщинистых рук матери, и закрыла лицо, глухо застонав.
Господи, в ужасе подумала она – да она же телепатка! Конечно, она видит меня насквозь, как и всех других – ведь она может читать мысли, и чует эмоции!
Вся тяжесть её положения ужасным грузом легла ей на плечи, столь быстрое разоблачение окончательно добило её. Ей просто нечего было сказать. Помощь?
Какая помощь ей – чужой и незнакомой? Отчаяние и разочарование стальной рукой сжали её сердце. Ей некуда идти. Она никому не нужна. Она – чужая! Даже матери – чужая…
Хватит рассиживаться – надо бежать. Здесь ей никто не поможет. Здесь она – отрезанный ломоть, незнакомка-узурпаторша.
Наверное, нужно попросить прощения, и попрощаться с несчастной мужественной женщиной, потерявшей дочь. Дальше придётся действовать самой. Хотя без той поддержки и знаний, на которые она так наивно, но всё же надеялась, будет в десять раз тяжелей…
– Простите. Хотя… Не знаю, можно ли простить такое… Я… Не имела права влезать в тело вашей дочери… И уж тем более – приходить сюда! Я… Прощайте. – она попыталась двинуться к двери, все ещё не смея взглянуть в эти глаза….
Но что это? Мать Катарины, снова взяв её руки в свои, отняла их от её пылающего лица, и снова смотрит на неё.
– Вы… поняли всё, как только я вошла? – выдавила она сквозь рыдания.
– Нет, я узнала ещё позавчера. Я это почувствовала. Я всегда знаю и чувствую такое – когда кто-то из моих кровных родственников, как бы далеко он не был – умирает.
Это – фамильный дар. Он никогда не подводит, и не обманывает.
Позавчера я почувствовала – моя дочь умерла.
Её не убили, нет. Она сама захотела умереть. И умерла. Я очень хотела проститься с её телом, надеялась, что теперь мне его выдадут. И оно избежит позора. – она помолчала, и тоже вздохнула.
– Но ты сделала лучше – принесла его прямо сюда. Не знаю, как ты оказалась в теле моей дочери, но – на всё воля Божья. Раз тебе удалось то, что не удалось всем нам, значит ты женщина сильная и волевая. Думаю, вернее, вижу – ты не сдаёшься без борьбы до последнего вздоха…
И раз уж так получилось, скажи – кто ты?
Несчастная мать! Сможет ли она понять, поверить, что она старше её на семь веков!..
– А вы… уверены, что действительно хотите это знать? – Ирина, сдержав рыдания, пристально посмотрела в подёрнутые печалью, глаза матери.
После ещё одной паузы, мать Катарины с горечью произнесла:
– Ты права. Это только усилит моё горе. И может помешать мне помочь тебе. Ведь я обещала. Пусть только для себя – для себя я буду знать, что Беллы больше нет.
Но ты – ты в её теле – живи. Живи! Я… если можно так сказать, разрешаю тебе это.
Вот благословить – не могу. Всё же я – мать. Пусть благословит тот, кто помог тебе занять это тело, и сохранить ему жизнь. Но – не я. И ты поймёшь – это слишком тяжело для матери…
Но в другом ты права – для окружающих я не могу ставить под сомнение то, что ты – моя дочь. Это будет глупо. И несправедливо по отношению к тебе – я должна быть благодарна хотя бы за то, что ты сохранила это тело живым.
И поэтому я помогу тебе. Помогу спасти хотя бы эту телесную оболочку – моей дочери. Впрочем, – она вымучено и криво улыбнулась, – я думаю, ты и сама будешь стараться её беречь. Может, когда-то, в будущем, вы будете счастливы…
– Спасибо… спасибо вам! После всего происшедшего… Я и надеяться не смела, что вы… Так… Я благодарю вас!
– Не благодари. Во-первых, для матери естественно помочь своему ребёнку – это для окружающих. А во-вторых…
Во-вторых, для себя самой – это как бы тоже знак моей благодарности. Мой долг перед тобой – уже тобой. За то, что спасла его от позора казни, и позволила проститься с… хотя бы с телом моей дочки, а не сбежала, куда глаза глядят! Хотя, наверное, было страшно…
– О, да… Куда страшней, чем сам побег… – сквозь слёзы она попыталась улыбнуться.
– Всё верно, я – знаю… Ну, и немаловажно, что теперь ты – ты! – можешь хотя бы попытаться обелить наш род, наше доброе имя, и может, со временем, тебе удастся и…
– Вы… вы так спокойно об этом говорите! Вы знаете всё, но… Простите, Бога ради, но наверное, другая женщина на вашем месте… Ох! – она покачала головой.
– Что, закатила бы истерику? Или… ещё хуже? – не стесняйся, додумывай – спятила бы.
Возможно. Но у меня было почти двое суток, чтобы смириться, всё обдумать… Нет, вчера, конечно, мне было тяжелей… Ладно, в моём теперешнем положении, – она, мрачно усмехнувшись, оглядела себя, – чертовски мало найдётся вещей, способных меня… Хм. Шокировать.
– Так вы… парализованы?! – догадалась наконец Катарина.
– Да, уже пять лет. И здесь мой дар не помог мне.
– Какой дар? – Катарина, вспыхнув, вспомнила о своём выдуманном даре. Ну, выдуманный, невыдуманный, а освободиться помог… – Простите!..
– Нет, ничего. Я о том даре, за который здесь и сейчас сжигают на костре. Тот самый, что я получила от матери, а та – от своей. И тот, который почему-то не перешёл к Белле.
Этот дар позволяет быть сильной в самых трудных и опасных жизненных ситуациях, и не сдаваться никогда… Другая часть этого дара позволяет, как в открытой книге читать в сердцах и умах других людей, видеть их подлинные, самые сокровенные помыслы и желания.
Из-за этого дара я рано повзрослела, и разочаровалась в большинстве людей. Но он же позволил мне и выстоять, а позже – выбрать несколько верных и надёжных друзей, и в том числе и моего покойного мужа! Царствие ему, бедняге, Небесное…
Она помолчала, опустив взгляд, и, вновь подняв его, тише и спокойнее продолжила, подавшись несколько назад:
– Если бы он перешёл к моей… наверное, она бы сейчас сидела здесь, а не ты.
Но он не перешёл. К сожалению. Похоже, я – последняя носительница его в нашем роду. – женщина опустила, наконец, глаза, сложив руки на животе. Что-то поправила у себя на испачканной рубашке. Закусила губы, отпустила их. Затем снова, словно собравшись с силами, взглянула на Катарину, оценивающе и открыто.
– Судя по всему, похожий, хоть и не совсем такой, дар есть и у тебя. Я чувствую какой-то внутренний стержень. Твою волю к жизни. Ты… много страдала. Но ты не сломлена, как оказалась сломлена моя… – она всё-таки выговорила, – дочь. И ты немолода – это я тоже чувствую. Я думаю, ты где-то моего возраста. Я права?
– Да, мне за сорок.
– Всё правильно. Я могу видеть людей такими, какие они внутри. Например, – она покачала головой, – я сказала Белле, что её муж – тряпка, и если она всё же выйдет за него, то рано или поздно окажется жертвой чужих интриг – он не сумеет её защитить или уберечь. Я оказалась права.
К сожалению.
Ты же – опытна и сильна. Сильна духом. Ты – боец. О, я вижу – ты умеешь сражаться… Сражаться отчаянней и лучше многих мужчин. В любой ситуации. Ты – точно, сильней многих мужчин…
Именно поэтому ты здесь.
И именно поэтому я помогу тебе. Безмозглая размазня не удостоились бы моей помощи, но ты – другое дело… Впрочем, – как бы самой себе тихо напомнила она, – безмозглая размазня и не сидела бы сейчас передо мной…
Несмотря на критическую ситуацию, и ужасную спешку, Катарина молчала – она просто не знала, что сказать. Она, как ей казалось, ощущала всю тяжесть решений, которые уже приняла, зная, что всё кончено для души её настоящей дочери, эта мужественная женщина.
А как бы вела себя она сама? Смогла ли бороться в такой ситуации, окажись она на месте этой матери, лишённой не дочери даже – а куда страшней?!..
– Вы… очень добры ко мне… – выдавила она из себя наконец, – И вы… сильно преувеличиваете мои… способности. И заслуги. Спасибо. – ей всё же пришлось отвернуться, чтобы скрыть вновь подступившие слёзы и острое чувство жалости.
– Нет, не жалей обо мне. И не думай больше ни о чём … постороннем. – снова деловой, спокойный тон. Всё же у её матери – железные нервы, – Принимай всё, словно ты действительно – моя дочь. Так будет лучше для нас обеих!
– Вы правы! Но всё равно – спасибо! Вы ведь и правда, вернули мне надежду!
– Хорошо, пусть так. А сейчас скажи – чем конкретно я могу помочь?
Внезапный переход к насущным проблемам отрезвил Катарину: мысли чётко заработали, сознание вернулось снова в эту светлую, затянутую узорчатым шёлком комнату в отчем доме, в Париже, всего в нескольких часах пути от мрачного, сырого подземелья. И, возможно, уже скачет вовсю погоня – погоня за ней, Ириной-Катариной, так как им не важно, кто она: в любом случае, попадать в их руки нельзя!
– Мне нужно надёжное убежище в каком-нибудь очень отдалённом месте, – тряхнув головой, чтобы быстрее прийти в себя, и убрать мокрые волосы со лба, ответила она, – и лучше всего не во Франции, и не у родственников, или близких знакомых.
