скачать книгу бесплатно
– Как знаешь.
…Раннее утро. Конец августа. В воздухе летают серебристые паутинки. Листья в саду не только изменили окраску, но начали уже опадать, выстилая дорожки узорами, меняющимися по прихоти ветра.
В поле, на току, в саду идет работа, каждый занят своим делом. Некогда головы поднять, чтобы полюбоваться окружающей красотой. Успеть бы хлеб убрать, сено уложить, соломой запастись. Бабы и девки на зиму готовят припасы под надзором строгой ключницы Аграфены, которая за нерадение или нерасторопность строго взыскивает. Бывает, и хозяйке жалуется. А с Анастасией Куприяновной шутки плохи: чуть что не так, оттаскает за милую душу, не пощадит ни щек холопских, ни своих белых ручек. Потому и стараются дворовые, ниже склоняются под взором Аграфены, проворно бегут босые ноги, мелькают натруженные руки.
Вдруг послышался дробный стук копыт, и все как один обернулись в сторону дороги, ведущей к усадьбе. Поднимая пыль столбом, пара откормленных рысаков летела по направлению к дому. Издалека был слышен разбойничий свист кучера. На полном скаку взмыленные кони пролетели в широкие ворота и как вкопанные встали у парадного крыльца. Когда пыль улеглась, увидели, кого доставили вороные: на крыльцо торопливо всходила высокая стройная женщина в монашеском одеянии.
Ее признали, ей кланялись до земли, потому что прибыла сестра хозяина дома, Варвара Петровна, ныне монахиня Евпраксия из монастыря. Она остановилась на ступеньках, обернулась к замершим при виде ее дворовым, потом высоко подняла правую руку и широко перекрестила людей. Левой рукой она прижимала к груди образ на толстой серебряной цепи. Потом поклонилась всем и заспешила к двери, которые уже открыл для нее старый Влас.
Не было ни в фигуре, ни в поведении монахини смирения, благости, а только порыв и сила. Влас низко поклонился гостье и не поднял головы, пока она не скрылась за дверью прихожей. Через минуту он услышал резкий голос Варвары Петровны, требующий и упрекающий одновременно. На цыпочках Влас отошел от двери и тихо опустился на стул. А гостья уже поднималась по лестнице. Навстречу ей спешила не одетая по случаю раннего утра барыня. На лице Анастасии Куприяновны досада, неприязнь, легкий испуг от нежданного приезда золовки и еще тень давнего соперничества.
Хоть и стояла Анастасия выше Варвары на лестнице, но гостья была ростом высока, так что встретились они глаза в глаза. Как огнем полыхнули темные очи из-под черного плата монахини, обожгли, пригвоздили к месту. Дрожь пробежала по телу хозяйки, но виду показывать не хотела, что заробела, улыбнулась через силу.
– Какими судьбами столь редкая гостья, – запела Анастасия. – Почему не предупредила нас, Варвара Петровна? Прошу вас в гостиную, чаю с дороги…
– Я не в гости приехала, – сквозь зубы проговорила Варвара. – Я поглядеть приехала, что вы с Анной сотворили.
– Свят, свят, свят! Да что ты! Как ты помыслить такое могла? Сама она нечаянно упала с лестницы, зашиблась. Но теперь поправляется. Вчера в баню ходила, и аппетит хороший.
– Почему не сообщили сразу? Почему от случайных людей узнала о несчастии?
– Так ведь ничего страшного не произошло, – лицо Анастасии Куприяновны пошло пятнами от волнения. – Доктора были…
– Неделю без сознания – это, по-вашему, ничего страшного? – голос монахини зазвенел. – А ну как не пришла бы в себя? Да я бы тогда…
– Но, но! Что это вы, Варвара Петровна, позволяете в моем дому? Угрожать мне, винить меня! – тоже на крик сорвалась Анастасия Куприяновна.
Гостья вскинула голову, как боднула. Потом обошла стороной застывшую хозяйку и направилась к двери, за которой уже не спала, а прислушивалась к крикам «Анна». Анастасия Куприяновна хотела наговорить еще резких слов, но посчитала за лучшее схватиться за сердце и со стоном опуститься на ступеньки.
– Глафира, Глафи-и-ира… – протянула она.
Глафира, подслушивающая разговор двух женщин из-за полуоткрытой двери покоев, заспешила мимо Варвары к барыне, которая закатила глаза и тихо постанывала, прислонившись к балясинам лестницы.
Тут послышались торопливые шаги внизу, и показался хозяин дома. Он удивленно поглядел на сидящую посредине лестницы жену и удаляющуюся спину в монашеском одеянии.
– Варвара! – окликнул он. – Ты?
Сестра на секунду остановилась, обожгла брата яростным взглядом, но не промолвила ни слова. Резким движением она дернула ручку двери в комнату больной. К ее удивлению, дверь оказалась запертой. Варвара дернула еще и еще, даже стукнула кулаком по двери с досады.
– Анна!
Тут дверь отомкнули. На пороге стояла и загораживала собой весь проем старая нянька. Увидев, кто посмел нарушить покой больной, нянька ахнула и повалилась в ноги монахине.
– Матушка, Варвара Петровна, не вели казнить рабу твою. Недоглядела я, не уберегла кровиночку нашу, Анечку…
Резко отстранив няньку, Варвара Петровна сделала два шага по направлению к постели больной и замерла. С белоснежной подушки глядели на нее такие знакомые и такие чужие глаза «Анны». Хотела кинуться к ней, но словно наткнулась на невидимую преграду, замерла, рукой провела перед лицом, как паутину смахнула, сделала еще шаг к кровати.
– Анечка, сердце мое! Как же так? Что случилось? Я ведь не знала ничего. Не сообщили мне. Случайно узнала, что ты больна. А ты, – тут Варвара повернулась к няньке, – ты, что же? Аль забыла…
«Анна» тем временем внимательно разглядывала гостью. Лицо монахини было странно знакомым. Виделись раньше? Нет. Кого-то напоминает? Да. Но кого? У кого она видела такие же темные, почти черные глаза, длинный нос с изящно вырезанными крыльями. И рисунок губ такой знакомый! Но «Анна» точно знала, что видела это лицо не в прошлой, а уже в этой жизни. Притом совсем недавно.
Ё-моё! Да у нее лицо, что я видела в зеркале. Это значит, что она похожа на меня, то есть я на нее. Только скидку на возраст надо сделать.
Из рассказов Кати и няньки «Анна» уже знала, что у Афанасия Петровича есть сестра Варвара, ушедшая еще в молодости в монастырь. Но такое поразительное сходство бывает у детей и родителей, а она один в один вылитая тетка. Правда, она знает случай, когда похожи лицом не самые близкие родственники. Ну, взять хотя бы ее троюродных сестер. Никто и не заподозрит, что они родные. Зато младшую из них всегда принимали за ее, Натальину, сестру.
Лет через двадцать и она будет выглядеть так же, как Варвара.
– Я так испугалась, когда мне сегодня сообщили о твоей болезни, – гостья присела на край кровати. Было видно, что гнев затихает в ней: унялся огонь в глазах, лицо осветилось тихой ласковой улыбкой, длинные тонкие пальцы уже не сжимались в кулаки, а бережно поглаживали святой образ на груди. – На богомолье приехала нынче жена доктора Балахнина и спрашивает меня, как, мол, племянница. А я в толк не возьму, что она имеет в виду. Как же, отвечает, муж говорил, что совсем плоха Анна Афанасьевна, шансов на выздоровление мало. И доктор Шеффер, мол, того же мнения. Я из церкви не помню, как вышла. Настоятельнице просила передать, что по срочному делу в Лыково, а сама велела запрягать и сюда. Думала, кучер коней загонит.
– Господи, Варвара Петровна, – снова взвыла нянька, – да разве я подумать могла, что вам не сообщили о…о болезни Анечки. Думала, господа в первую очередь вам сообщат. Если бы знала, что так выйдет, сама бы на больных ногах приползла, но известила.
Варвара подошла к няньке, ласково прикоснулась к её плечу.
– Верю и ценю твое усердие. Только странно, что из болезни Анны секрет сделали. Я так толком ничего и не знаю. Балахнину не расспросила, как следует, сразу кинулась сюда. Что произошло?
– Господи, Боже мой, – захныкала старая, – так вы ничего не знаете.
– Да нет же, говорю тебе. Ну, рассказывай.
– Боже мой, боже мой, – запричитала нянька, – да тут вот какое дело…
Так и не успев начать, нянька замолкла, уставилась на дверь, которая с тихим скрипом отворилась. Варвара отметила про себя, что на лице старой появилось и исчезло тревожное выражение.
– Здравствуйте, матушка Евпраксия, – послышался голос от двери. – Благословите.
Катя боком проскользнула в комнату, плотно притворила дверь за собой, и теперь, сложив перед собой руки горстью, просила благословения.
Монахиня ее перекрестила. Катя приложилась к руке и подняла глаза на монахиню:
– Позвольте мне все по порядку рассказать, чему я свидетелем была. А то нянька плакать только будет…
– Егоза, – под нос себе проговорила старая, но возражать не стала. Ей до сих пор было не по себе, когда она вспоминала страшную неделю.
Гостья села в кресло, взяла руку «Анны».
– Рассказывай, – потребовала она, не взглянув на Катю.
– Дело мое – за барышней приглядывать, – степенно начала горничная, – но и я не все знаю, не все видела. Одни только догадки…
Дальше Катя не успела – в комнату поспешно вошел Афанасий Петрович.
– Здравствуй, сестра, – подошел он к ней. – Виноват, виноват, суди. Совсем голову потерял, когда с Аней такое случилось. Ведь и хотел послать за тобой, да сам слег от пережитого. Сейчас и не припомню, распорядился ли… от горя чуть не …
– Может, женушка тебе помешала, не посчитала нужным мне сообщить, а ты послушал её.
– Сестра, сестра, – укоризненно проговорил Афанасий, – за что ты так не любишь Анастасию?
– А за что мне ее любить, скажи на милость? – с горячностью начала Варвара, но сама себя и осекла. – Ладно, я хочу знать, что тут произошло.
– Как ты похожа на матушку, Елизавету Федоровну. Строга больно…Может, сначала чаю, отдохнешь с дороги?
– Не до чаю мне, пока дела не узнаю. И отдыхать не от чего.
Но заметила, как огорчился брат, и смягчилась:
– Прикажи сюда чаю подать, братец. Да про яблоки не забудь. Ты в этом году и не попотчевал меня яблоками.
– Сестрица, милая, до того ли было? Как раз в канун Преображенья и…
Афанасий Петрович прикрыл заблестевшие от близких слез глаза и обессилено опустился в кресло. Потом испуганно вскочил, поглядел на дочь, но увидел ее спокойно-внимательный взгляд и смущенно проговорил:
– Анечка, голубка, я и не поздоровался с тобой сегодня. Как ты себя чувствуешь? Болит ли что? Хорошо ли ночь прошла?
– Спасибо, – ответила «Анна»
То, как она произнесла это слово, заставило и отца, и тетку внимательно взглянуть на неё. Это не было «спасибо» девушки, дочери и любимой племянницы, окруженной заботой и любовью. «Спасибо» было сказано взрослым уже человеком, повидавшим на своем веку, пережившим и перетерпевшим.
Молчание повисло в комнате. И только Катя, привыкшая к новой «Анне», улыбалась с пониманием, снисходительно поглядывала на ближайших родственников. Она быстрее и лучше, чем кто-либо, понял, что «Анна» стала другой, хотя и не поняла разумом, как это произошло.
– Варвара Петровна, – начала она, – барышня с лестницы упала, с самой высоты. Сильно ударилась спиной и головой. Сейчас с трудом ходит и на голову все жалуется. Но главное – она памяти лишилась. Ничего не помнит. Может, и вас она не узнала. Вот ей Богу, не придумываю я ничего.
Катя перекрестилась, глядя на иконы.
В ответ Варвара Петровна ни слова, только лицо её покрылось темным румянцем. Глаза перебегали с горничной на «Анну», с «Анны» на брата. Она пыталась осмыслить услышанное. Она не могла поверить в то, что ей сказали. Спина повреждена, голова ушиблена – это понятно. Но чтобы человек ничего не помнил, даже близких ей людей?
Только сейчас она обратила внимание на лицо «Анны». Ведь поначалу она восприняла племянницу как единое целое с этой комнатой, с белоснежной постелью и старой нянькой на страже. Она не успела вглядеться в лицо, а теперь рассматривать его отдельно ей показалось неловко. Поэтому она коротко бросила взор на лежащую, а все внимание сосредоточила на Афанасии и Кате.
Тут до нее дошел смысл сказанного: упала с лестницы! Она резко встала и повернулась к няньке. Та аж дернулась, словно ударили её.
– Ты…
– Варвара Петровна, матушка, если виновата, казни, только не смотри так на меня, – нянька повалилась на колени, стащила с головы платок и завыла, как раненая волчица. Катя кинулась к ней, стала успокаивать, поглаживая по содрогающейся спине.
– Варвара, одумайся, нянька чем виновата? Аня не ребенок, её за руку целый день водить не будешь.
Афанасий Петрович подошел к сестре и резко встряхнул за плечи. Та как безумная глядела на всех, ломала пальцы и кусала губы.
– Успокойся, Варвара. Не доводи себя до крайности. Сядь. Вот так. Успокойся. – Афанасий нежно поглаживал плечи сестры, просительно заглядывал ей в глаза. – Послушай меня, Варвара. Главное, что девочка жива. Спину мы поправим, голова заживет. При падении, сама знаешь, бывает сотрясение, отсюда и головные боли. А отлежится в покое и забудет про боль.
Варвара стала успокаиваться. Она опустилась в кресло, наклонилась над «Анной» и глазами, полными слез поглядела на неё.
– Ты упала или… – она стала задыхаться. – Ты и меня не помнишь, девочка моя? Совсем не помнишь? Не верю! – женщина зарыдала.
Афанасий смущенно глядел на сестру и ничего не мог сделать. Разве только воды подать. Поэтому он отошел к столу, на котором стоял кувшин с морсом, налил высокий стакан и тихо приблизился к рыдающей женщине.
– Возьми, успокойся. Сама не отчаивайся и не пугай Анечку. Что ты как над покойницей причитаешь? – Афанасий втиснул в руку сестры стакан и отошел к окну. Потом посмотрел на Катю и взглядом приказал объяснить случившееся.
Катя кивнула, подошла к Варваре Петровне со спины и снова начала прерванный рассказ.
– Сегодня десятый день пошел с того дня, как барышня упала. Доктора были, а толком ничего не сказали. Только одно – трогать ее не надо, пусть мол, лежит, а как дальше будет – неизвестно. Такие падения, говорят, без последствий не обходятся. Шесть дней пластом пролежала, ну что твоя покойница. А тут пришла в себя. Мы обрадовались, что Господь смилостивился, жива наша Анна Афанасьевна. Правда, спина у нее сильно зашиблена, и на голове шишка изрядная. Да это бы не беда. А беда в том, что очнулась и стала расспрашивать меня (я тогда с ней была всю ночь, ни на минуту её не оставляла) кто мы, да где она. Никого не признала, даже имени своего не вспомнила. Мы уж потом с нянькой ей все про нее рассказали: кто она, где родилась, да как…
При этих словах снова резко дернулась Варвара, так что из стакана плеснулось, глянула на няньку. Та испуганно взглянула на гостью и отчаянно замотала головой из стороны в сторону. «Анна» отметила странную реакцию двух женщин.
Её вообще забавляла данная ситуация: про неё говорили так, словно её здесь и не было, или она была вроде предмета мебели. Но это позволяло ей наблюдать за «родственниками» и размышлять над услышанном.
– Анечка, ты меня не помнишь? – наклонилась над больной Варвара.
– Нет, – просто ответила «Анна», но потом улыбнулась и продолжила, – мне о вас нянька много рассказывала. А уж когда в комнату вошла монахиня, я сразу догадалась, что вы и есть Варвара Петровна. Да и похожи мы с вами очень.
Лицо Варвары заалело, она опустила глаза и схватилась за икону на груди. Но через минуту взяла себя в руки:
– Это ничего, что ты все забыла. Бог даст, поправишься. Сейчас главное спину тебе подлечить.
– Вот и доктор обещал сиделку прислать, которая умеет спину править, да… – Катя замялась, – может, позабыл…
– Вот я и займусь этим, – она взглянула на брата. – И пусть мне не мешают.
– Что ты, родная, кто же тебе мешать будет? Мы только с благодарностью…
– Вот и договорились. А с тобой, моя деточка, – Варвара Петровна нежно поцеловала «Анну» в лоб, – мы поговорим, подробно обо всем поговорим. Ты, я верю, все вспомнишь.
Тетка встала, и «Анна» подивилась, какого она высокого роста. Почти с Афанасия Петровича.
И стройна, как египетский кипарис. Если нянька правду говорила, то и умна, и достаточно образована. По какой же причине в монахини пошла, зачем в монастыре закрылась?
Тут в дверь протиснулась Глафира. Поклонилась.
– Барыня Анастасия Куприяновна просит вас вниз, откушать. А комнаты велела вам приготовить рядом с комнатой Анны Афанасьевны. Позвольте вас проводить.
– Катя меня проводит, – не взглянула на Глафиру гостья. – А к чаю я спущусь через четверть часа. Так и передай.
Она пошла к выходу, а Афанасий Петрович укоризненно качал головой, про себя сетуя, почему не складываются родственные отношения между его сестрой и женой? Что бы им ни поладить? Жили бы дружно, виделись бы часто. Чем плохо-то? Уж больно обе характерные, строптивые!
Сам же Афанасий Петрович любил, чтобы всем вокруг него было хорошо и уютно. Он готов был расшибиться в лепешку, лишь бы в доме его и среди родственников царили мир и благорасположение. Безнадежно махнув рукой, он подошел к «Анне», наклонился, поцеловал в щеку. Мягкие его усы защекотали, и «Анна» непроизвольно почесала то место, где приложились губы «отца».
– Щекотно? А помнишь, я тебя в детстве щекотал, когда навещал тебя в Щелокове? А ты заливалась! Меня твоя бабушка покойная ругала, боялась, что ты спать будешь плохо, – лицо Афанасия сделалось печальным. – Бабушка твоя золотая женщина была, умная да справедливая. При ней, может, такого с тобой и не случилось бы.
«Анна» про себя усмехнулась: еще бы! А «отец» даже не понял, что сказал лишнее, что невольно подтвердил ее догадки насчет покушения.
Наконец все вышли, в комнате осталась только нянька. Она не переставала всхлипывать и утирать лицо тыльной стороной ладони.
– Ух! Гроза. Как взглянула, а? У нее не забалуешь. Вся как есть в Елизавету Федоровну нравом. Только горяча. Вот бабка твоя никогда не ругалась, а поперек ей слова никто сказать не смел. Строгая, но справедливая была барыня… Одно слово – хозяйка!
– Нянька, а почему Варвара в монастырь ушла? Ну, была бы убогая, а то красавица да богатая наследница, и на тебе – в монашки.
Глаза у няньки забегали, как две испуганные мыши.
– Мне откуда знать, что господам в голову придет. Конечно, жаль, что такая себя в монашестве похоронила, но видать на все причина есть. Мне об этом не ведомо.
