Macchiato для Джимми

Кроме усталости и финансовой скудности, изматывающим был постоянный страх, что Неллочку засекут на нелегальной работе. От самой Элки и её знакомых Неллочка прослышала о леденящих душу историях о каких-то проверках, которые сотрудники иммиграционной службы, якобы, проводят в кафешках и ресторанчиках под видом обычных посетителей, выискивая нелегальных работников, подлежащих депортации за нарушение закона. И хотя Неллочка знала, что самым страшным наказанием для неё будет обратный билет на родину за счет американского государства, она всё равно замирала каждый раз, когда чей-нибудь взгляд задерживался на ней больше трех секунд.

Элка звонила часто, подбадривала…

«По-тер-пи! – скандировала в трубку деловая подруга, – скоро полегчает! Через два месяца День независимости! Планы гран-ди-оз-ные!» Неллочка удивлялсь, отчего ей должно стать легче, если Америка сделается ещё на один год независимее, но не спрашивала и продолжала мыть посуду, выгуливать старушек и присматривать за орущими детишками.

А потом появился Джимми… Неллочка увидела его 4-го июля, в День независимости, среди коллег Элкиного мужа, которых Элка не без умысла пригласила к ним домой на барбекью. Вариант с Джимми созрел у Элки за месяц до праздника, и чтобы не сглазить, Элка вдруг перестала говорить с Неллочкой о «грандиозных планах» и вела себя так, будто Америка снова стала Британской колонией и что для увеселения пропали все основания.

Неллочка догадывалась об Элкиных задумках, но делала вид, что ни о чем не подозревает и с полным равнодушием слушала, как Элка в очередной телефонный звонок повторяла по пять раз: «Ой, да что там за праздник, я не знаю! Просто посидим на свежем воздухе и всё. Яшка кого-то с работы пригласил…».

Подыгрывая Элке, Неллочка и сама верила, что радоваться нечему и поэтому за неделю до праздника с большой неохотой купила открытое летнее платье с разрезом от бедра, а накануне почти с отвращением сделала фруктовый салат из таких диковинных ингредиентов, которые никогда не покупала для себя по финансовым соображениям. Но вечером, ложась в постель, Неллочка все-таки улыбнулась завтрашнему дню, который должен был что-то изменить и в её, Неллочкиной, судьбе…

Но чертова бабка все испортила! За этой проклятой восьмидесятипятилетней грицацуцей Неллочка присматривала за наличку и имела с её родственниками неофициальный договор о ненормированном рабочем дне. Дело в том, что старушка, на которую Неллочка вышла благодаря трем рекомендательным письмам от Элкиных солидных знакомых, была богата и щедра. Эти два достоинства, однако, сводились на нет одним простым фактом, что старушка пребывала в состоянии активного маразма, то есть, соображала мало, но подвижность любила и искала сиделку для развлечений, которая могла бы являться по вызову в любое время суток. Подкупала бабка оплатой: она платила Неллочке за двадцать четыре часа в сутки, но за это, как Мефистофель, имела право распоряжаться Неллочкиной жизнью. Например, в субботу с утра бабке могло взбрести в голову отправиться на маникюр. Потом она отпускала Неллочку за ненадобностью, но через два часа вызывала снова, чтобы ехать на набережную любоваться яхтами. Потом бабка не звонила два дня, но на третий день вечером вдруг начинала проситься на прогулку. Это означало, что в течение двух часов Неллочка должна была толкать старушкино инвалидное кресло вокруг фонтана в парке (еще бодрая не по годам бабка любила притворяться неходячей!), пока бабухня не засыпала. Однажды бабка позвонила ночью и в ужасе сообщила Неллочке, что у нее в спальне кто-то стоит. Примчавшись к бабке в одной ночнушке, Неллочка с грохотом выволокла из спальни вертикальный пылесос, который приходящяя домработница оставила у окна и на который сама же бабуленция бросила перед сном свой шелковый пеньюар.

Но тяжело Неллочке было не от самой бабки, а от факта, что бабка была не единственной заботой. Неллочка понимала, что старушка, как и зарплата, невечная, и по этой причине не расставалась со своими другими работами, а всячески выкручивалась, ловчила и выгадывала, как впихнуть уроки русского, уборку домов и присмотр за детьми в непредсказуемое бабкино расписание.

Накануне Дня независимости бабка засобиралась к дочери, такой же богатой и почти такой же старой, как она сама, подарив Неллочке надежду выспаться черед Элкиным барбекью. И кто бы мог подумать, что эта старая карга вдруг умудрится поссориться с дочерью по телефону за час до вылета самолета, вернётся из-за упрямства домой, а потом в пять утра будет с горя взламывать жестяную банку с печеньем?! Всхлипывая и жалуясь на дочь в телефонную трубку, бабушка звала Неллочку на помощь, а потом, жуя печенье из банки, открытой Неллочкой, два часа винила себя за непонимание и вспыльчивость. Домой Неллочка вернулась в цветах американского флага: с побелевшим от злости лицом, красными глазами и синими кругами по ними. Над независимой Америкой взошло солнце…

У Элки Неллочка появилась на два часа позже, чем предполагалось, потому что после бабки она пыталсь хоть немного поспать перед барбекью назло солнечному свету, который нахально лез в комнату через дешевые жидкие жалюзи. Компания коллег Элкиного мужа уже нажарила традиционных для Дня независимости сосисок и рассредоточилась с баночками пива по всей территории просторного Элкиного владенья – в тени под клёнами, у теннисного стола и на застеклённой террасе.

Джимми стоял у бассейна совершенно один. Было непонятно, намекала ли ему Элка о приходе Неллочки или, наоборот, только неопределенно предупредила, что будут «друзья из России», но судя по тому, как Джимми монотонно постукивал носком сандалии, пытаясь подогнать к краю бассейна кленовый листок, Неллочка поняла, что мужик настраивался на бóльшее, чем просто на барьбекью с коллегами, и теперь вымещал разочарование на несчастном кленовом листке. Джимми стоял так близко к бассейну, что солнечные блики отражаясь от поверхности воды, золотили его бороду или, точнее, рыжую недельную щетину, которая неравномерными клочками покрывала у Джимми полфизиономии. Услышав Неллочкины шаги, Джимми оторвался от кленового листка и тотчас же встретился с Неллочкой глазами.

«Русская богиня!» – громко пронеслось у Джимми в голове, и он испугался, что незнакомая Элкина гостья его услышала.

«Ну, здравствуй, американское недоразумение», – устало улыбнулась Неллочка. Ей было все равно, произнесла ли она это про себя или сказала вслух. Очень хотелось спать, а ещё больше хотелось не работать и знать своё будущее хотя бы на несколько часов вперед. «Мне от тебя ничего не нужно, – словно говорил Неллочкин взгляд, – забери только то, что у меня есть – работу и бабку!»

Но взгляд Джимми не отвечал, а, казалось, только бубнил, как ненормальный: русская богиня, русская богиня, русская богиня…

Потом они оба стояли у бассейна. Неллочка что-то рассказывала про Россию, а Джимми про то, как он никуда не ездил, но всегда хотел… К вечеру вся компания снова жарила сосиски, пила пиво и смотрела на вечерний салют, чьи вспышки с набережной были видны в небе и над Элкиным домом. После салюта Элка подала горячий чай, до смерти напугав американцев, которые не представляли, как такое мыслимо пить летом. Чтобы не обидеть хозяйку, Джимми единственный сел за стол и стал стойко отхлебывать странный русский напиток из чашки Ленинградского фарфорового завода, одной из трёх оставшихся от Элкиного свадебного сервиза, перевезенного в Америку.

«А ведь глаза-то хорошие! – подумала Неллочка и тут же дала себе установку, – концентрируйся на глазах!» Она расположилась напротив и навела взгляд на объект наблюдения, изо всех сил стараясь не опускать наводку ниже, на рыжую щетину, и на такую же яркую растительность на груди, плутовато выглядывающую из-за растянутого выреза футболки с изображением двух скрещенных бейсбольных бит.

Через несколько дней после барбекью от Джимми последовал звонок и сбивчивое приглашение… на ферму в ближайшие выходные. Неллочка согласилась, хотя была немного озадачена тем фактом, что ни в классической литературе, ни в женских журналах, ни в рассказах более опытных подруг ферма не фигурировала как романтическое место для встреч!

Но на ферме, как ни странно, было хорошо: свежо, вольготно и радостно! Приехали многочисленные семейства, чтобы показать детям откуда в супермаркете берутся помидоры, огурцы и сельдерей. Вход на ферму был бесплатным. Владелец фермы делал деньги на том, что позволял посетителям собирать овощи с собственных грядок и покупать их по цене, почти не отличающейся от магазинной. Народ охотно платил за радость физического труда и валом валил по субботам и воскресеньям, таща за собой детей, гостей и понравившихся женщин. Неллочка, по всей видимости, относилась к последним.

Упахавшись за неделю на уборке чужих домов, Неллочка меньше всего хотела наклоняться над грядкой, чтобы посмотреть, как растёт какой-то несчастный огурец, и поэтому с радостью согласилсь на предложение Джимми осмотреть фермерский зоопарк, а точнее, несколько сарайчиков и загончиков с домашними животными, которых владелец держал для увеселения посетителей. Дети в восторге визжали при виде ухоженных поросят, а Неллочке было удивительно, как поросята умудряются оставаться чистыми, а дети вымазаться за полчаса, находясь по другую сторону загончика. Откуда в супермаркете берётся свинина, детям предпочитали не объяснять, а сами детишки не догадывались спросить, отчего поросята всё такие же маленькие, как были в прошлом году, и уж не помидоры ли с огурцами жарит фермер на гриле у гаража.

К концу дня, проведенного на свежем воздухе при минимальной физической нагрузке, Неллочка поняла, что наконец-то начинает расставаться с усталостью, которая не покидала её в течение многих месяцев. Дышалось легче, а всё вокруг воспринималось спокойнее: детский визг, которого Неллочка вдоволь наслушалась за неделю, не вывызал аллергического зуда в ушах, приветливый фермер не раздражал восторженными сообщениями о том, что соседка его сестры собирается поехать в Россию, а именно, в Минск, и даже щетина на лице Джимми уже не резала глаза своею неистовой рыжиной.

Через неделю после фермы последовал ланч в ресторане, потом поход в кино, а потом наконец и бейсбольный матч, без которого в Америке не обходится ни одно ухаживание за женщиной. На матче Неллочке казалось, что она скорее свихнётся, чем поймёт правила игры. Но она старалась не показывать этого Джимми, потому что начиная с фермы с Неллочкой стали происходить совершенно непонятные вещи: она хотела, чтобы Джимми был рядом. Ситуация была ещё удивительнее от того, что Неллочка точно знала, что не влюблена. Всю жизнь в отношениях с мужчинами Неллочкин внутренний голос срабатывал в первые минуты знакомства и беспощадно выносил приговор раньше, чем Неллочка успевала узнать, как человека зовут. Как судья молоточком, Неллочкино сердце отстукивало безоговорочно и один раз – либо «да», либо «нет». В первом случае, с мужчиной стоило познакомиться поближе, во втором случае любые попытки были бессмысленны. И узнай Неллочка позже, что он миллионер, лауреат Нобелевской премии или что он только что спас от пожара целый детский сад, всё равно уже ничто на свете не могло заставить её полюбить. Так было всегда до 4-го июля, того самого Дня независимости, когда Неллочка увидела Джимми у бассейна, пинающего кленовый лист… Несмотря на жуткую усталость в то утро, Неллочка была в состоянии оценить, что происходило у неё в душе и твердо знала, что её реакция на Джимми была совершенно адекватной: ничего не грянуло, ни пронзило и не ушло из-под ног! Казалось, что судейский молоточек Неллочкиного сердца поднялся в оглашении приговора, но, к Неллочкиному большому удивлению, так и завис в воздухе. Это было ни «да», ни «нет», а сполошное непонятное американское «I don’t know»…

Тихий, немногословный, нигде и никогда не бывавший Джимми с рыжей щетиной и футболками с бейсбольной символикой превратился для Неллочки в объект научного эксперимента, в ходе которого Неллочка пыталась выяснить, как такие стеснительные экземпляры всё ещё умудряются существовать в сегодняшнем обществе. Неллочке было интересно наблюдать, как Джимми волновался при каждой их встрече, как от волнения тихонько постукивал вилкой по краешку тарелки во время ланча в кафе, как перед встречей с Неллочкой покупал цветы, клал их на заднее сиденье машины и от стеснения не находил слов, чтобы признаться для кого букет. Неллочку подкупала стойкость, с которой Джимми переносил мучительное для него общение с женщиной, и восхищало мужество, к которым Джимми продолжал звонить и приглашать Неллочку на свидания.

К концу месяца их платонического общения к Неллочкиному научному интересу прибавилось ещё и естественное женское любопытство: в конце концов, Неллочке захотелось просто узнать, когда же у них с Джимми дело дойдет хотя бы до поцелуя. Ожидание развязки затягивалось. Каждую неделю (а встречались они из-за работы только по выходным), после похода в кино или на стадион, Джимми останавливал машину перед Неллочкиным домом, в смятении доводил Неллочку до входной двери и после застенчивого рукопожатия, короткого топтания на месте и дежурных американских фраз о том, как всё было замечательно, отчаливал восвояси. Как бы определил любой бейсболист, в своих отношениях Джимми и Неллочка никак не могли передвинуться на следующую базу.

Между субботними встречами Джимми аккуратно звонил каждый вечер, ровно в девять тридцать, никогда не раньше и не позже, потому что в девять Неллочка смотрела получасовые новости для практики в английском, а в десять уже почти теряла сознание от усталости. Каждый день на местной телестанции информационный расклад был примерно одинаковым: две минуты про мир, две минуты про Америку, а оставшиеся двадцать пять минут про фонарный столб, упавший от вчерашней грозы, или про то, как в районе Вест-Эллиса на дерево залез кот, а местная пожарная команда его оттуда снимала. Слушая сводки об упавшем столбе и спасенном коте, Неллочка думала о Джимми и о том, что пора действовать и помочь американцу.

Неллочка собиралась это сделась гораздо раньше, ещё до бейсбольного матча, но помешала опять бабка. К лету у старушки появилось такое количество идей относительно активного отдыха, что Неллочка стала забывать, как её квартира выглядит днём. Среда, однако, обнадёживала: в этот день неутомимая старушка уходила на два часа в косметический салон, где холила свою неувядающую старость: массировала дряблую шею, разглаживала морщинистое лицо и делала маникюр на скрюченных артритом пальцах. Салон находился как раз неподалёку от супермаркета, в который Неллочка ходила за продуктами, пока бабушка наводила с трудом распознаваемую в её возрасте красоту. Через несколько недель после знакомства с Джимми Неллочка решила купить яблочный пирог, пригласить Джимми на чай после свидания и, таким образом, предоставить застенчивому американцу огромную, как бейсбольное поле, возможность для проявления мужской инициативы.

Купив пирог в среду, Неллочка намеревалась сохранить его в холодильнике до субботней встречи с Джимми, но в пятницу вечером, рухнув в изнеможении на кровать после восьмичасового ухода за бабкой, а потом беготни за койотами, Неллочка поняла, что только яблочный пирог и горячая ванна смогут вернуть ее к жизни. В субботу же по причине отсутствия сладкой приманки, чаепитие с Джимми отменилось и свидание закончилось, как обычно, рукопожатием и топтанием на месте. Выслушав по телефону Элкино негодование по поводу несвоевременно исчезнувшего пирога (Элка была в курсе плана с чаепитием!), Неллочка поклялась не повторять ошибок.

Но в следующую пятницу вечером, накануне уже почти реального поцелуя, а при удачном раскладе и близости с Джимми, которую Неллочка и Элка так тщательно планировали, пирог снова исчез. Какой-то животный аппетит, словно приобретенный в борьбе за существование в джунглях, напал на уставшую Неллочку, вырвал её из постели и погнал на кухню. Сидя в полночь за столом, выедая начинку ложкой прямо из середины пирога и в блаженстве запивая сладкую массу крупными глотками чая, Неллочка думала, что поцелуи Джимми вряд ли бы доставили ей большее наслаждение.

«Дура! – кричала на следующий день в трубку разгневанная Элка, – прожрёшь своё счастье! Купи два пирога!»

Элкина идея оказалась гениальной, и в субботу Джимми потянулся на чай, как дрессированная кобра за дудочкой факира. В квартире у Неллочки старый кондиционер из всех сил сражался с августовской духотой, возраставшей от горячего чая и обоюдного томления. За столом сидели долго, словно чувствуя, как каждый съеденный кусок пирога сокращает время до их неминуемой близости. Говорили о бейсболе, о погоде, о Неллочкиной бабке. Запас тем исчерпался к десяти вечера, примерно тогда же был доеден пирог, неожиданно в изнеможении поперхнулся старый кондиционер… и всё свершилось!

Счастливее всех была Элка. В воскресенье она без предупреждения вломилась к Неллочке домой с бутылкой шампанского и тут же стала форсировать мысль о замужестве. По её словам, полдела было уже сделано, оставалось только чуть-чуть подпихнуть Джимми к алтарю.

– Элка, – протестовала Неллочка, – он не пойдет! Тут яблочным пирогом не заманишь.

– Пойдёт! Заманишь НЕ пирогом!

– Я даже не знаю, люблю ли я его!

– А зачем тебе всё знать? – напирала Элка, – ты же не справочное! Поживешь с ним пару лет – выяснишь!

– Не готова я!

– А это не Олимпийские игры, чтобы к ним готовиться!

– А вдруг мне не такой нужен?

– А какой?! – заорала Элка, – вот спроси у меня, у опытной (прожив в единственном браке неполных семь лет, Элка считала себя опытной!): «Элка, какой должен быть муж?»

– Элка, какой должен быть муж?! – в испуге поддалась Неллочка, ожидая, что сейчас перед ней откроется истина.

– Муж должен быть любой! – торжественно сообщила Элка, – потому что неважно какой, а важно, что он есть. А что там общество трындит тебе о любви, так это все глупости! Послушай лучше, что это общество говорит за твоей спиной – раз не замужем, значит, никому не нужна, значит, ты не женщина, а чудище морское!

– Элка, прости, лучше я буду чудищем!

Свадьба была маленькой и не по-американски скорой, через какие-то три месяца после знакомства. У Джимми из близких осталась только тётка, которая жила в южном штате, боялась всех видов транспорта и поэтому на торжество не приехала. Неллочкины родственники были помногочисленнее и посмелее, но их приезд упирался в визу и финансы. Поэтому позвали только Элку с мужем и тех самых коллег с барбекью и их жён, с которыми Неллочка едва успела познакомиться. Элкин иммиграционный юрист, сославшись на занятость, приглашения не принял, и его можно было понять – при вступлении клиентов в законный брак юрист утрачивал свою ценность, как истекшая виза в Неллочкином паспорте. Юриста уже не звали на помошь в сражении за чужое право на проживание в стране. Как дорогой трофей Неллочкино право было отвоевано у иммиграционной службы в честном бою и узаконено новой фамилией – иностранной, непонятной, с ударением на первом слоге – Ричардс.

Бабуля, огорченная уходом Неллочки с трудового поста, прислала в подарок букет и чек. Койоты и их родители даже не позвонили, что уже само по себе было подарком. После церемонии в городском суде вся компания фотографировалась под клёнами в парке, на хрустящем ковре из октябрских золотистых листьев-чешуек, а потом, отсидев положенное время в ресторане от коктейля до свадебного торта, разъехалась по домам. Сидя в свадебном лимузине с надписью «Just married", которую Элка с мужем привинтили на бампер перед выходом новобрачных из городского суда, Неллочка с трудом верила, что едет не в квартирку с дешёвыми жалюзи и кондиционером, испустившим дух в тот памятный летний вечер, а к законному супругу, в его собственный дом…

Дом и правда был собственный, хотя и маленький, но холостяций кавардак в нём был большой. В гостиной стояли три кожаных дивана, все разного цвета и разной формы. Шторы были бордовые, а напольные вазы у камина цвета морской волны. По периметру гостиной тянулись навесные книжные полки, на которых плотно стояли крошечные фигурки бейсболистов, сделанные из всевозможных материалов от керамики до пластмассы и безжалостно покрытые пылью.

Первая законная брачная ночь прошла трогательно: Джимми опять волновался и пролил на постель подаренное Элкой дорогое шампанское, которое молодые пили из фужеров, тоже подаренных Элкой. Потом было много ласки и Джимминых признаний, сбивчивого шёпота про какое-то переустройство дома и детскую комнату и ещё часто-часто повторялось thank you, I love you, русская богиня и всё это было обращено к Неллочке, которая тихо улыбалась в темноте и гладила подстриженную к свадьбе щетину на щеке своего мужа…

На утро состоялся первый маленький семейным совет, на котором Джимми объявил, что пока Неллочка работать не будет, а займётся английским, покупками и вообще отдохнет от сумасшедшей жизни человека с истекшей визой и отсутствием права на жительство. Такое решение растрогало Неллочку даже больше, чем вчерашние than kyou and I love you, которые Джимми произнес бесчетное количество раз, выпив полтора фужера шампанского и чуть не проглотив оба обручальных кольца, брошенных в фужер на счастье.

А потом побежали семейные дни, лёгкие и светлые, как золотистая щетина Джимми. Две недели Неллочка отсыпалась от бабки, койотов, мытья посуды, уборки чужих домов, иммиграционных волнений и предсвадебной суеты. Ещё две недели Неллочка продолжала мчаться во сне на своём скоростном поезде не в состоянии ни остановить его движения, ни спрыгнуть на землю на полном на ходу. Потом всё вокруг стало замедляться, затихать…

И Неллочка проснулась окончательно отдохнувшая, спокойная, законная, готовая к новой жизни. Первым делом она рассосредоточила разномастные кожаные диваны по другим комнатам, сменила шторы, передвинула вазы и мало-помалу превратила холостяцкую обстановку в домашний уют. Освоившись дома, Неллочка стала знакомиться с городом, который жил самостоятельной шумной жизнью и которую Неллочка не успевала замечать в перебежках от магазина к косметическому салону с бабкой, от салона к детской площадке с койотами, от площадки к старичку-полиглоту, а он него опять к бабке и дальше по кругу со всеми остановками.

Неллочка вдруг обнаружила, что в городе есть театр, выставочный зал, крытый каток и открытый бассейн; есть магазины, в которых можно часами читать этикетки по-английски, а не хватать молниеносно, как хамелеон языком, зубную пасту и яблочный пирог и нестись сломя голову к кассе; и что по набережной можно гулять, а не стоять на одном месте у кресла-каталки, поддакивая бабулькиными недовольствам по поводу туч на горизонте.

Теперь по утрам Неллочка уезжала из дома в город, ставила где-нибудь машину и часами бродила по улицам, впитывая в себя незнакомую жизнь. Тогда-то она и набрела на кофейню на набережной, в которой полюбила сидеть и рассматривать посетителей, как картинки в старом букваре. А в один из таких дней в этой кофейне на Неллочку обрушилась Капка…

К обеду Неллочка возвращалась домой, читала, дремала на одном из кожаных диванов, готовила ужин и ждала мужа. Джимми приходил всегда в пять. Вместе ужинали, вместе смотрели новости и обсуждали городские происшествия, а потом вместе читали местные газеты, которые Джимми не успевал просмотреть утром. Газеты не очень отличались от телевизионных новостей, но читать их вдвоем было даже интересно. Джимми старательно исправлял Неллочкины ошибки в произношении и смешно изображал её акцент. С Джимми было просто и легко. Радость наполняла каждую минуту Неллочкиной новой жизни, состоящей из незатейливых, но приятных событий: поездок на ферму, походов в кино, бейсбольных матчей по телевизору и ужинов во дворике у гриля. И если кому-то Неллочкины семейные дни могли показавать одинаковыми, то были они одинаково радостными, как лампочки на новогодней гирлянде, потому что в тот октябрьский день Джимми женился на русской богине, а Неллочка вышла замуж за душевное спокойствие и сердечный комфорт. И пусть хоть кто-нибудь попробует сказать, что этого мало!

Неллочка чувствовала, что всей своей предыдущей неустроенной сумасшедшей жизнью в Америке она заслужила это спокойствие, которое она теперь никому не позволит у неё отнять.

Сидя вечером вместе с Джимми на диване и рассматривая его коллецию спортивных открыток, разложенную, как пасьянс, на кофейном столике, Неллочка вспоминала своих подруг: одну, вышедшую замуж по безумной любви и ставшую невротичкой от постоянного страха, что эта любовь пройдёт, что он уже другой, что целует уже не так и звонит с работы не каждый час, и уже не помнит, в какой день недели у них всё было в первый раз.

Вспоминала и другую подругу и её семейною жизнь, от которой обоих супругов ломало, как наркоманов на больничной койке. Это был не брак, а гремучая смесь из обид, ссор, угроз и почти круглосуточного выяснения отношений, где каждый завоевывал позиции, спорил до хрипоты, не желая уступать, потом терзался, что не уступил, а потом злился, что не уступила другая половина. И хотя чем горше был разрыв и слаще оказывалось примирение, каждый раз всё страшнее становилось от мысли, что это примирение может оказаться последним.