За то, что я руки твои не сумел удержать… (сборник)
Полная версияЗа то, что я руки твои не сумел удержать… (сборник)
Полная версия:
За то, что я руки твои не сумел удержать… (сборник)
«Медленно урна пустая…»
Медленно урна пустая,Вращаясь над тусклой поляной,Сеет, надменно мерцая,Туманы в лазури ледяной.Тянет, чарует и манит —Не понят, не вынут, не тронут —Жребий – и небо обманет,И взоры в возможном потонут.Что расскажу я о вечных,Заочных, заоблачных странах:Весь я в порывах конечных,В соблазнах, изменах и ранах.Выбор мой труден и беден,И тусклый простор безучастен.Стыну – и взор мой победен,И круг мой обыденный страстен.11 февраля 1911«Когда подымаю…»
Когда подымаю,Опускаю взор —Я двух чаш встречаюЗыбкий разговор.И мукою в миреВзнесены моиТяжелые гири,Шаткие ладьи.Знают души нашиОтчаянья власть:И поднятой чашеСуждено упасть.Есть в тяжести радостьИ в паденье естьКолебаний сладость —Острой стрелки месть!Июнь 1911«Душу от внешних условий…»
Душу от внешних условийОсвободить я умею:Пенье – кипение кровиСлышу – и быстро хмелею.И вещества, мне родного,Где-то на грани томленья,В цепь сочетаются сноваПервоначальные звенья.Там, в беспристрастном эфире,Взвешены сущности наши —Брошены звездные гириНа задрожавшие чаши;И, в ликованьи предела,Есть упоение жизни:Воспоминание телаО неизменной отчизне…Июль 1911«Я знаю, что обман в видении немыслим…»
Я знаю, что обман в видении немыслимИ ткань моей мечты прозрачна и прочна,Что с дивной легкостью мы, созидая, числимИ достигает звезд полет веретена —Когда, овеяно потусторонним ветром,Оно оторвалось от медленной земли,И раскрывается неуловимым метромРай распростертому в уныньи и в пыли.Так ринемся скорей из области томленья —По мановению эфирного гонца —В край, где слагаются заоблачные звеньяИ башни высятся заочного дворца!Несозданных миров отмститель будь, художник, —Несуществующим существованье дай;Туманным облаком окутай свой треножникИ падающих звезд пойми летучий рай!Июль 1911«Стрекозы быстрыми кругами…»
Стрекозы быстрыми кругамиТревожат черный блеск пруда,И вздрагивает, тростникамиЧуть окаймленная, вода.То – пряжу за собою тянутИ словно паутину ткут;То – распластавшись – в омут канут —И волны траур свой сомкнут.И я, какой-то невеселый,Томлюсь и падаю в глуши —Как будто чувствую уколыИ холод в тайниках души…1911«Ты прошла сквозь облако тумана…»
Ты прошла сквозь облако тумана.На ланитах нежные румяна.Светит день холодный и недужный.Я брожу свободный и ненужный…Злая осень ворожит над нами,Угрожает спелыми плодами,Говорит вершинами с вершинойИ в глаза целует паутиной.Как застыл тревожной жизни танец!Как на всем играет твой румянец!Как сквозит и в облаке туманаЯрких дней сияющая рана!4 августа 1911«Не спрашивай: ты знаешь…»
Не спрашивай: ты знаешь,Что нежность – безотчетна,И как ты называешьМой трепет – все равно;И для чего признанье,Когда бесповоротноМое существованьеТобою решено?Дай руку мне. Что страсти?Танцующие змеи!И таинство их власти —Убийственный магнит!И змей тревожный танецОстановить не смея,Я созерцаю глянецДевических ланит.7 августа 1911«Дождик ласковый, мелкий и тонкий…»
Дождик ласковый, мелкий и тонкий,Осторожный, колючий, скупой…Капли строгие грустны и звонки,И отточен их звук тишиной.Я рожден провидением темным,Чтоб созреть и упасть как-нибудь,И подхвачены нежно-огромнымВетром струи: не думай, забудь.Я – ребенок, покинутый в зыбке,В терпком мире я горестно-дик,И сольются в бездонной улыбкеВся жестокость, вся кротость на миг.В цепких лапах у царственной скукиСердце сжалось, как маленький мяч:Полон музыки, Музы и мукиЖизни тающей сладостный плач!22 августа 1911«В лазури месяц новый…»
В лазури месяц новыйЯсен и высок.Радуют подковыЗвонкий грунт дорог.Глубоко вздохнул я:В небе голубомСловно зачерпнул яСеребряным ковшом!Счастия тяжелыйЯ надел венец.В кузнице веселыйРаботает кузнец.Радость бессвязна.Бездна не страшна.Однообразно —Звучно царство сна!12 ноября 1911«‹…› коробки…»
‹…› коробки‹…› лучшие игрушки‹…›[12] на пальмовой верхушкеОтмечает листья ветер робкий.Неразрывно сотканный с другими,Каждый лист колеблется отдельно.Но в порывах ткани беспредельноИ мирами вызвано иными —Только то, что создано землею:Длинные, трепещущие нити,В тщетном ожидании наитийШелестящие своей длиною.‹1911?›«Довольно лукавить: я знаю…»
Довольно лукавить: я знаю,Что мне суждено умереть;И я ничего не скрываю:От Музы мне тайн не иметь…И странно: мне любо сознанье,Что я не умею дышать;Туманное очарованьеИ таинство есть – умирать…Я в зыбке качаюсь дремотно,И мудро безмолвствую я —Решается бесповоротноГрядущая вечность моя!‹1911?›«Как черный ангел на снегу…»
Как черный ангел на снегу,Ты показалась мне сегодня,И утаить я не могу —Есть на тебе печать Господня.Такая странная печать —Как бы дарованная свыше —Что кажется – в церковной нишеТебе назначено стоять.Пускай нездешняя любовьС любовью здешней будут слиты.Пускай бушующая кровьНе перейдет в твои ланиты.И нежный мрамор оттенитВсю призрачность твоих лохмотий,Всю наготу причастных плоти,Но не краснеющих ланит.‹Начало 1914?›«Паденье – неизменный спутник страха…»
Паденье – неизменный спутник страха,И самый страх есть чувство пустоты.Кто камни нам бросает с высоты —И камень отрицает иго праха?И деревянной поступью монахаМощеный двор когда-то мерил ты,Булыжники и грубые мечты —В них жажда смерти и тоска размаха…Так проклят будь, готический приют,Где потолком входящий обмороченИ в очаге веселых дров не жгут!Немногие для вечности живут;Но если ты мгновенным озабочен,Твой жребий страшен и твой дом непрочен!1912«Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты…»
Пусть в душной комнате, где клочья серой ватыИ склянки с кислотой, часы хрипят и бьют, —Гигантские шаги, с которых петли сняты, —В туманной памяти виденья оживут.И лихорадочный больной, тоской распятый,Худыми пальцами свивая тонкий жгут,Сжимает свой платок, как талисман крылатый,И с отвращением глядит на круг минут…То было в сентябре, вертелись флюгера,И ставни хлопали – но буйная играГигантов и детей пророческой казалась,И тело нежное – то плавно подымалось,То грузно падало: средь пестрого двораЖивая карусель без музыки вращалась!Апрель 1912Шарманка
Шарманка, жалобное пенье —Тягучих арий дребедень, —Как безобразное виденьеОсеннюю тревожит сень…Чтоб всколыхнула на мгновеньеТа песня вод стоячих лень,Сентиментальное волненьеТуманной музыкой одень.Какой обыкновенный день!Как невозможно вдохновенье —В мозгу игла, брожу как тень.Я бы приветствовал кременьТочильщика, как избавленье, —Бродяга – я люблю движенье.16 июня 1912«Когда показывают восемь…»
Когда показывают восемьЧасы собора-исполина,Мы в полусне твой призрак носим,Чужого города картина.В руках плетеные корзинки,Служанки спорят с продавцами,Воркуют голуби на рынкеИ плещут сизыми крылами.Хлеба, серебряные рыбы,Плоды и овощи простые,Крестьяне – каменные глыбы,И краски темные, живые.А в сетке пестрого туманаСгрудилась ласковая стая,Как будто площадь утром рано —Торговли скиния святая.‹1912›«Тысячеструйный поток…»
Тысячеструйный поток —Журчала весенняя ласка,Скользнула – мелькнула коляска,Легкая, как мотылек.Я улыбнулся весне,Я оглянулся украдкой —Женщина гладкой перчаткойПравила – точно во сне.В путь убегала она,В траурный шелк одета,Тонкая вуалета —Тоже была черна…‹1912 (1911?)›«Развеселился наконец…»
Развеселился наконец,Измерил духа совершенство,Уверовал в свое блаженствоИ успокоился, как царь,Почуяв славу за плечами, —Когда первосвященник в храмеИ голубь залетел в алтарь.1912 (1913?)ЕГиптянин
Надпись на камне 18–19 династии
Я избежал суровой пениИ почестей достиг;От радости мои колениДрожали, как тростник.И прямо в полы балахона —Большие, как луна,На двор с высокого балконаБросали ордена.То, что я сделал, превосходно —И это сделал я!И место новое доходноИ прочно для житья.И, предвкушая счастья глянец,Я танцевал не зряИзящный и отличный танецВ присутствии царя.По воздуху летает птица.Бедняк идет пешком.Вельможе ехать не годитсяДрянным сухим путем;И, захватив с собой подаркиИ с орденами тюк,Как подобает мне, на баркеЯ поплыву на юг.1913ЕГиптянин
Я выстроил себе благополучья дом:Он весь из дерева, и ни куска гранита!И царская его осматривала свита —Там виноградники, цветник и водоем.Чтоб воздух проникал в удобное жилье,Я вынул три стены в преддверьи легкой клети,И безошибочно я выбрал пальмы этиКраеугольными – прямые, как копье.Кто может описать чиновника доход?Бессмертны высокопоставленные лица.Где управляющий? Готова ли гробница?В хозяйстве письменный я слушаю отчет.Тяжелым жерновом мучнистое зерноПриказано смолоть служанке низкорослой;Священникам налог исправно будет послан;Составлен протокол на хлеб и полотно.В столовой на полу пес, растянувшись, лег,И кресло прочное стоит на львиных лапах.Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах —Загробных радостей вещественный залог!1913 (1914?)«Веселая скороговорка…»
Веселая скороговорка;О будни – пляска дикарей!Я с невысокого пригоркаОпять присматриваюсь к ней.Бывают искренние вкусы,И предприимчивый морякС собой захватывает бусы,Цветные стекла и табак.Люблю обмен. Мелькают перья.Наивных восклицаний дождь.Лоснящийся от лицемерья,Косится на бочонок вождь.Скорей подбросить кольца, трубки —За мех, и золото, и яд;И с чистой совестью, на шлюпке,Вернуться на родной фрегат!Июнь 1913Песенка
У меня не много денег,В кабаках меня не любят,А служанки вяжут веникИ сердито щепки рубят.Я запачкал руки в саже,На моих ресницах копоть,Создаю свои миражиИ мешаю всем работать.Голубые судомойки,Добродетельная челядь.И на самой жесткой койкеВаша честность рай вам стелет.Тяжела с бельем корзина,И мясник острит так плотски,Тем краснее льются винаДо утра в хрусталь господский!1913Летние стансы
В аллее колокольчик медный,Французский говор, нежный взгляд —И за решеткой заповеднойПустеет понемногу сад.Что делать в городе в июне?Не зажигают фонарей;На яхте, на чухонской шхунеУехать хочется скорей!Нева – как вздувшаяся вена,До утренних румяных роз.Везя всклокоченное сено,Плетется на асфальте воз.А там рабочая землянка,Трещит и варится смола;Ломовика судьба-цыганкаОбратно в степи привела…И с бесконечной челобитнойО справедливости людскойЧернеет на скамье гранитнойСамоубийца молодой.‹Июнь?› 1913Американский бар
Еще девиц не видно в баре,Лакей невежлив и угрюм;И в крепкой чудится сигареАмериканца едкий ум.Сияет стойка красным лаком,И дразнит сода-виски форт:Кто не знаком с буфетным знакомИ в ярлыках не слишком тверд?Бананов груда золотаяНа всякий случай подана,И продавщица восковаяНевозмутима – как луна.Сначала нам слегка взгрустнется,Мы спросим кофе с кюрассо.Вполоборота обернетсяФортуны нашей колесо!Потом, беседуя негромко,Я на вращающийся стулВлезаю в шляпе и, соломкойМешая лед, внимаю гул…Хозяйский глаз желтей червонцаМечтателей не оскорбит…Мы недовольны светом солнца,Теченьем медленных орбит!1913«От легкой жизни мы сошли с ума…»
От легкой жизни мы сошли с ума:С утра вино, а вечером похмелье.Как удержать напрасное веселье,Румянец твой, о пьяная чума?В пожатьи рук мучительный обряд,На улицах ночные поцелуи —Когда речные тяжелеют струиИ фонари как факелы горят.Мы смерти ждем, как сказочного волка,Но я боюсь, что раньше всех умретТот, у кого тревожно-красный ротИ на глаза спадающая челка.Ноябрь 1913Футбол
Телохранитель был отравлен.В неравной битве изнемог,Обезображен, обесславлен,Футбола толстокожий бог.И с легкостью тяжеловесаУдары отбивал боксер:О беззащитная завеса,Неохраняемый шатер!Должно быть, так толпа сгрудилась —Когда, мучительно-жива,Не допив кубка, покатиласьК ногам тупая голова…Неизъяснимо-лицемерноНе так ли кончиком ногиНад теплым трупом ОлофернаЮдифь глумилась…1913Футбол
Рассеян утренник тяжелый,На босу ногу день пришел;А на дворе военной школыИграют мальчики в футбол.Чуть-чуть неловки, мешковаты —Как подобает в их лета —Кто мяч толкает угловатый,Кто охраняет ворота…Любовь, охотничьи попойки —Всё в будущем, а ныне – скорбь;И вскакивать на жесткой койкеЧуть свет, под барабанов дробь!Увы, ни музыки, ни славы!Так, от зари и до зари,В силках науки и забавыТомятся дети-дикари.Осенней путаницы сито.Деревья мокрые в золе.Мундир обрызган. Грудь открыта.Околыш красный на земле.1913Мадригал
Нет, не поднять волшебного фрегата:Вся комната в табачной синеве —И пред людьми русалка виновата —Зеленоглазая, в морской траве!Она курить, конечно, не умеет,Горячим пеплом губы обожглаИ не заметила, что платья тлеетЗеленый шелк и на полу зола…Так моряки в прохладе изумруднойНи чубуков, ни трубок не нашли,Ведь и дышать им научиться трудноСухим и горьким воздухом земли!1913«Черты лица искажены…»
Черты лица искаженыКакой-то старческой улыбкой:Кто скажет, что гитане гибкойВсе муки Данта суждены?1913Автопортрет
В поднятьи головы крылатыйНамек – но мешковат сюртук;В закрытьи глаз, в покое рук —Тайник движенья непочатый;Так вот кому летать и петьИ слова пламенная ковкость —Чтоб прирожденную неловкостьВрожденным ритмом одолеть!1914 (1913?)Спорт
Румяный шкипер бросил мяч тяжелый,
И черни он понравился вполне.Потомки толстокожего футбола:Крокет на льду и поло на коне.Средь юношей теперь – по старине —Цветет прыжок и выпад дискобола,Когда сойдутся, в легком полотне,Оксфорд и Кембридж – две приречных школы!Но только тот действительно спортсмен —Кто разорвал печальной жизни плен:Он знает мир, где дышит радость, пенясь…И детского крокета молотки,И северные наши городки,И дар богов – великолепный теннис!1913–1914«Как овцы, жалкою толпой…»
Как овцы, жалкою толпойБежали старцы Еврипида.Иду змеиною тропой,И в сердце темная обида.Но этот час уж недалек:Я отряхну мои печали,Как мальчик вечером песокВытряхивает из сандалий.1914Реймс и Кельн
…Но в старом Кельне тоже есть собор,Неконченный и все-таки прекрасный,И хоть один священник беспристрастный,И в дивной целости стрельчатый бор!Он потрясен чудовищным набатом,И в грозный час, когда густеет мгла,Немецкие поют колокола:«Что сотворили вы над реймским братом!»Сентябрь 1914Немецкая каска
Немецкая каска, священный трофей,Лежит на камине в гостиной твоей.Дотронься, она, как игрушка, легка;Пронизана воздухом медь шишака…В Познани и в Польше не всем воевать —Своими глазами врага увидать;И, слушая ядер губительный хор,Сорвать с неприятеля гордый убор!Нам только взглянуть на блестящую медьИ вспомнить о тех, кто готов умереть!1914Polacy!
Поляки! Я не вижу смыслаВ безумном подвиге стрелков!Иль ворон заклюет орлов?Иль потечет обратно Висла?Или снега не будут большеЗимою покрывать ковыль?Или о Габсбургов костыльПристало опираться Польше?И ты, славянская комета,В своем блужданьи вековом,Рассыпалась чужим огнем,Сообщница чужого света!1914«В белом раю лежит богатырь…»
В белом раю лежит богатырь:Пахарь войны, пожилой мужик.В серых глазах мировая ширь:Великорусский державный лик.Только святые умеют такВ благоуханном гробу лежать,Выпростав руки, блаженства в знак,Славу свою и покой вкушать.Разве Россия не белый райИ не веселые наши сны?Радуйся, ратник, не умирай:Внуки и правнуки спасены!Декабрь 1914«Негодованье старческой кифары…..»
Негодованье старческой кифары…Еще жива несправедливость Рима,И воют псы, и бедные татарыВ глухих деревнях каменного Крыма.О Цезарь, Цезарь, слышишь ли блеяньеОвечьих стад и смутных волн движенье?Что понапрасну льешь свое сиянье,Луна – без Рима жалкое явленье?Не та, что ночью смотрит в КапитолийИ озаряет лес столпов холодных,А деревенская луна, не боле,Луна – возлюбленная псов голодных.1915«Какая вещая Кассандра…»
Какая вещая КассандраТебе пророчила беду?О будь, Россия Александра,Благословенна и в аду!Рукопожатье роковоеНа шатком неманском плоту…1915«Не фонари сияли нам, а свечи…»
Не фонари сияли нам, а свечиАлександрийских стройных тополей.Вы сняли черный мех с груди своейИ на мои переложили плечи.Смущенная величием Невы,Ваш чудный мех мне подарили вы!Май 1916Мадригал
Дочь Андроника Комнена,Византийской славы дочь!Помоги мне в эту ночьСолнце выручить из плена,Помоги мне пышность тленаСтройной песнью превозмочь,Дочь Андроника Комнена,Византийской славы дочь!1916«Когда октябрьский нам готовил временщик…»
Когда октябрьский нам готовил временщикЯрмо насилия и злобыИ ощетинился убийца-броневикИ пулеметчик низколобый —Керенского распять потребовал солдат,И злая чернь рукоплескала:Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,Чтоб сердце биться перестало!И укоризненно мелькает эта тень,Где зданий красная подкова,Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:Вязать его, щенка Петрова!Среди гражданских бурь и яростных личин,Тончайшим гневом пламенея,Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,Куда вела тебя Психея.И если для других восторженный народВенки свивает золотые —Благословить тебя в глубокий ад сойдетСтопою легкою Россия!Ноябрь 1917«Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи…»
Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи —И среди бела дня останусь я в ночи;И, зернами дыша рассыпанного мака,На голову мою надену митру мрака,Как поздний патриарх в разрушенной Москве,Неосвященный мир неся на голове —Чреватый слепотой и муками раздора, —Как Тихон – ставленник последнего собора!Ноябрь 1917Телефон
На этом диком страшном светеТы, друг полночных похорон,В высоком строгом кабинетеСамоубийцы – телефон!Асфальта черные озераИзрыты яростью копыт,И скоро будет солнце: скороБезумный петел прокричит.А там дубовая ВалгаллаИ старый пиршественный сон;Судьба велела, ночь решала,Когда проснулся телефон.Весь воздух выпили тяжелые портьеры,На Театральной площади темно.Звонок – и закружились сферы:Самоубийство решено.Куда бежать от жизни гулкой,От этой каменной уйти?Молчи, проклятая шкатулка!На дне морском цветет: прости!И только голос, голос-птицаЛетит на пиршественный сон.Ты – избавленье и зарницаСамоубийства, телефон!Июнь 1918«Всё чуждо нам в столице непотребной…»
Всё чуждо нам в столице непотребной:Ее сухая черствая земля,И буйный торг на Сухаревке хлебной,И страшный вид разбойного Кремля.Она, дремучая, всем миром правит,Мильонами скрипучих арб онаКачнулась в путь – и полвселенной давитЕе базаров бабья ширина.Ее церквей благоуханных соты —Как дикий мед, заброшенный в леса,И птичьих стай густые перелетыУгрюмые волнуют небеса.Она в торговле хитрая лисица,А перед князем – жалкая раба.Удельной речки мутная водицаТечет, как встарь, в сухие желоба.1918«Где ночь бросает якоря…»
Где ночь бросает якоряВ глухих созвездьях Зодиака,Сухие листья октября,Глухие вскормленники мрака,Куда летите вы? ЗачемОт древа жизни вы отпали?Вам чужд и странен Вифлеем,И яслей вы не увидали.Для вас потомства нет – увы,Бесполая владеет вами злоба,Бездетными сойдете выВ свои повапленные гробы.И на пороге тишиныСреди беспамятства природыНе вам, не вам обручены,А звездам вечные народы.1918Дом Актера
Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,Где высокая мачта и спасательный круг,У южного моря, под небом Юга,Деревянный, пахучий строится сруб.Это игра воздвигла стены.Разве работать – не значит играть?По свежим доскам широкой сценыКакая радость впервые ступать!Актер – корабельщик на палубе мира, —И Дом актера – на волнах…Никогда, никогда не боялась лираТяжелого молота в братских руках.Кто сказал: художник – сказал: работник,Воистину, правда у нас одна!Единым духом жив и плотник,И поэт, вкусивший святого вина.А вам спасибо! И дни и ночиМы строили вместе, наш дом готов.Под маской суровости скрывает рабочийВысокую нежность грядущих веков.Веселые стружки пахнут морем,Корабль оснащен – в добрый путь!Плывите же вместе к грядущим зорям,Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть.1920Сыновья Аймона[13]
Пришли четыре брата, несхожие лицом,В большой дворец-скворешник с высоким потолком.Так сухи и поджары, что ворон им каркнет: брысь.От удивленья брови у дамы поднялись:«Вы, господа бароны, рыцари-друзья,Из кающейся братьи, предполагаю я.Возьмите что хотите из наших кладовых —Из мяса или рыбы иль платьев шерстяных.На радостях устрою для вас большой прием:Мы милостыню Богу, не людям подаем.Да хранит Он детей моих от капканов и ям,В феврале будет десять лет, как я томлюсь по сыновьям». —«Как это могло случиться?» – сказал Ричард с крутым лбом. —«Я сама не знаю, сударь, как я затмилась умом.Я отправила их в Париж, где льется вежливая молвь,Им обрадовался Карл, почуяв рыцарскую кровь.Королевский племянник сам по себе хорош,Но бледнеет от злости, когда хвалят молодежь.Должно быть, просто зависть к нему закралась в грудь,Затеял с ними в шахматы нечистую игру.Они погорячились, и беда стряслась —Учили его, учили, пока не умер князь.Потом коней пришпорили и скрылись в зеленях,И с ними семьсот рыцарей, что толпились в сенях.Спаслись через Меузу в Арденнской земле,Выстроили замок, укрепленный на скале.На все четыре стороны их выгнал из Франции Карл,Аймон от них отрекся, сам себя обкорнал.Он присягнул так твердо, как алмаз режет стекло,Что у него останется одно ремесло —Пока дням его жизни Господь позволит течь,Четырем негодяям головы отсечь».Когда Рено услышал, он вздрогнул и поник,Княгиня прикусила свой розовый язык,И вся в лицо ей бросилась, как муравейник, кровь.Княгиня слышит крови старинный переплеск —Лицо Рено меняется, как растопленный воск.Тавро, что им получено в потешный турнир,Ребяческая метка от молодых рапир.У матери от радости в боку колотье:«Ты – Рено, если не обманывает меня чутье.Заклинаю тебя Искупителем по числу гвоздильных ран,Если ты – Рено, не скрывай от меня иль продлить дай обман».Когда Рено услышал, он стал совсем горбат,Княгиня его узнала от головы до пят,Узнала его голос, как пенье соловья, —И остальные трое с ним тоже сыновья,Ждут – словно три березки, чтоб ветер поднялся.Она заговорила, забормотала вся:«Дети, вы обнищали, до рубища дошли,Вряд ли есть у вас слуги, чтоб вам помогли». —«У нас четыре друга, горячие в делах, —Все в яблоках железных, на четырех ногах».Княгиня понимает по своему чутьюИ зовет к себе конюха, мальчика Илью:«Там стреножена лошадь Рено и три других,Поставьте их в конюшнях светлых и большихИ дайте им отборных овсов золотых».Илья почуял лошадь, кубарем летит,Мигом срезал лестницы зеленый малахит.Не жалеет горла, как в трубле Роланд,И кричит баронам маленький горлан:«Делать вам тут нечего, бароны, вчетвером,Для ваших лошадей у нас найдется корм».Как ласковая лайка на слепых щенят,Глядит княгиня Айя на четырех княжат.Хрустит душистый рябчик и голубиный хрящ —Рвут крылышки на части так, что трещит в ушах;Пьют мед душистых пасек и яблочный кларетИ темное густое вино – ублюдок старых лет.Тем временем Аймона надвинулась грозаИ связанных ремнями борзых ведут назад,Прокушенных оленей на кухню понеслиИ слезящихся лосей в крови и пыли.Гремя дубовой палкой, Аймон вернулся в домИ видит у себя своих детей за столом.Плоть нищих золотится, как золото святых,Бог выдубил их кожу и в мир пустил нагих.Каленые орехи не так смуглы на вид,Сукно, как паутина, на плечах у них висит,Где пятнышко, где родинка мережит и сквозит.Начало «Федры»
(Расин)
– Решенье принято, час перемены пробил,Узор Трезенских стен всегда меня коробил,В смертельной праздности, на медленном огне,Я до корней волос краснею в тишине:Шесть месяцев терплю отцовское безвестье,И дальше для меня тревога и бесчестье —Не знать урочища, где он окончил путь.– Куда же, государь, намерены взглянуть?Я первый поспешил унять ваш страх законныйИ переплыл залив, Коринфом рассеченный.Тезея требовал у жителей холмов,Где глохнет Ахерон в жилище мертвецов.Эвлиду посетил, не мешкал на Тенаре,Мне рассказала зыбь о рухнувшем Икаре.Надежды ль новой луч укажет вам тропыВ блаженный край, куда направил он стопы?Быть может, государь свое решенье взвесилИ с умыслом уход свой тайной занавесил,И между тем как мы следим его побег,Сей хладнокровный муж, искатель новых нег,Ждет лишь любовницы, что, тая и робея…– Довольно, Терамен, не оскорбляй Тезея…«Опять войны разноголосица…»
Опять войны разноголосицаНа древних плоскогорьях мира,И лопастью пропеллер лоснится,Как кость точеная тапира.Крыла и смерти уравнение,С алгебраических пирушекСлетев, он помнит измерениеДругих эбеновых игрушек,Врагиню-ночь, рассадник вражескийСуществ коротких, ластоногихИ молодую силу тяжести:Так начиналась власть немногих…Итак, готовьтесь жить во времени,Где нет ни волка, ни тапира,А небо будущим беременно —Пшеницей сытого эфира.А то сегодня победителиКладбище лёта обходили,Ломали крылья стрекозиныеИ молоточками казнили.Давайте слушать грома проповедь,Как внуки Себастьяна Баха,И на востоке и на западеОрганные поставим крылья!Давайте бросим бури яблокоНа стол пирующим землянамИ на стеклянном блюде облакоПоставим яств посередине.Давайте всё покроем зановоКамчатной скатертью пространства,Переговариваясь, радуясь,Друг другу подавая брашна.На круговом, на грозном судьбищеЗарею кровь оледенится,В беременном глубоком будущемЖужжит большая медуница.А вам, в безвременьи летающимПод хлыст войны за власть немногих —Хотя бы честь млекопитающих,Хотя бы совесть – ластоногих!И тем печальнее, тем горше нам,Что люди-птицы – хуже зверяИ что стервятникам и коршунамМы поневоле больше верим.Как шапка холода альпийского,Из года в год, в жару и в лето,На лбу высоком человечестваВойны холодные ладони.А ты, глубокое и сытое,Забременевшее лазурью,Как чешуя, многоочитое,И альфа и омега бури, —Тебе, чужое и безбровое,Из поколенья в поколеньеВсегда высокое и новоеПередается удивленье.
