Легенда о крыльях. Повесть

– Эк вы… Двусмысленно. Хотя да, многие стёрлись, при всём благополучии… Но я продолжу? Потом я с этим парнем… Витёк звали… познакомился шапочно – они с женою в общаге жили, им комнату выделили. Ну и на кухне там пересекались… Слово за слово, тем более что посылки от родителей мне пока приходили, что ж не угостить… Он на театральном учился. В общем, симпатичный парень, но иногда… Стоит, в кастрюле ложкой мешает и бубнит: – «Совдепия эта… Лучше б они нас завоевали… Пили бы щас баварское с сосисками…». Я больше молчал тогда, хоть и неприятно было. Всё-таки, имя моего деда на памятнике в Татарниках, в списке погибших, я к этому трепетно всегда… Так, возражал иногда вяло, мол с чего бы им нас пивом поить, проще за Урал загнать и ждать, пока не передохнем. А он, с энтузиазмом непонятным: – «Да кому мы нужны, завоёвывать нас… У них там и так богатство, культура… Сила!». Но в общем, парень доброжелательный был, на концерты группы своей приглашал. Я соглашался, но не шёл, потому что воспоминания об этой самой деперсонализации мне в итоге не понравились. Видимо я так и оставался в душе колхозником и лошарой, ну и потихоньку становился этномузыкологом, о чём – и о том, и о другом – не жалею вовсе…

– Это, наверное, на уровне генов. Пьют, считай все, но не все спиваются, только какой-то процент…

– Может быть. Так вот, время шло, я уже на третьем курсе был, а женатики мои учиться закончили, но Витёк иногда в общагу забегал. И вот… Это осенью было, в ноябре, кажется… Прибегает Витёк с выпученными глазами: – «Пацаны, Ельцин приехал, в шесть часов на площади митинг!». Ну, идти многие решили – им же перемен срочно надо… Я тоже пошёл, но, как к площади подходили, я отчего-то о-очень в толпу не захотел… Потом, говорили, что сто тысяч собралось… Так – на подходе остановился и смотрел… Люди мимо шли, и – страшно… Лица у всех одинаковые, как морды у коров в стаде. Я потом начал интересоваться и обнаружил, что слово «массы»… Помните? «Широкие массы трудящихся…» там, и всё такое, что относится к революционной риторике – это ведь всё довольно цинично и двусмысленно. Так вот, секретарь Сталина, Бажанов был такой… Так вот, он писал, что книга «Психология масс» была одной из настольных книг Ленина. Автор книги – Ле Бон, французский антрополог, социолог, и… в общем, там специальностей длинный список. Популярный на рубеже веков персонаж… А основной из идей книги, безусловно гениальных, было то, что всякое скопление людей является «массой», основной особенностью которой является утрата способности к самостоятельному мышлению, и даже вообще утрата личности. Для чьего блага это знание Ильич, как конечно большой учёный, использовал – это отдельный вопрос, но – согласитесь? По Ле Бону, основные свойства толпы – это анонимность, в том смысле, что безнаказанность, распространение мнения по принципу распространения заразы, внушаемость до такой степени, что толпу можно заставить видеть даже то, чего нет на самом деле и, что характерно, стремление немедленно претворить свои идеи в жизнь. Правда – здорово?

Можно было подумать, что у Николая в руках для нашего разговора заранее приготовлен конспект, но конспекта никакого не было. Видимо, и вправду у него память от бабушки по наследству, подумал я с завистью и согласился, неожиданно для себя, изложив согласие в форме некого афоризма:

– Вообще, по итогам этих наших девяностых… или же событий у соседей… я думаю, что конец света – это и есть идеальная революция, методы которой сейчас совершенствуются до уровня банальной технологии.

– О! Красиво, красиво… – польстил мне Николай, – осталось сказать, в чьих интересах совершенствуются.

– Ну, конец света… Понятно, в чьих.

– Тогда, чтобы не состоялся?

– По половиночке…

Мы помолчали.

– Ну и что же этот Витёк? – наконец спросил я.

– Да дальше грустно всё… Доучивался я уже после р-р-рэволюции, – слово «революция» Николай прорычал, – так что, если бы не передачки с родительского хозяйства, наверное, и недоучился бы. В общем, сумбур. Витёк иногда забегал, что-то говорил о «долбаном совке», открывшихся широких возможностях… На слово «широкие» он как-то по-особенному напирал, словно в этом слове, как в модной барсетке, лежал ключ от его будущего счастья. Потом пропал куда-то. Тогда ещё практика распределения до конца не развалилась, а у меня ж ещё направление было… Вот и отправили меня в мой район, начальником клуба в село, недалеко от Татарников. Там покантовался года три… как говорится, – «хлебом крестьянки кормили меня»… Потом в район перебрался. В область только в начале двухтысячных вернулся, учился на вечернем, работал по этой самой линии культуры… не важно. Конечно, с однокурсниками встречался, говорили о том, о сём… И про Витька говорили, всё-таки – персонаж!

– И что же?

– В общем, на рокерском, а заодно семейном фронте, у него не заладилось что-то. Развелись они, когда мы ещё учились – бухал, говорят, крепко. Потом – тогда он ещё в группе своей матерщинной играл – решил бизнес какой-то открыть, в связи с надо полагать открывшимися широкими возможностями… По слухам, на счетчик Витька поставили – он от побоев полгода лечился, квартиру родительскую продал, ну а в группу назад его уже не взяли по какой-то причине… Встречали в конце девяностых на рынке – джинсами торговал, и выглядел, говорят, хреново… Ну а потом… потом с концами, никто не знает, чем дело кончилось. Ну, за помин однако пить не будем – вдруг живой, и теперь пиво баварскими сосисками закусывает?

– На донышко только, ладно?.. А с моей легендой что же?

– Ах, да… Итак, повстречалась Шура на войне с лётчиком, и полюбили они друг друга. Только вскоре Шуре пришлось домой вернуться, потому что Татарники её от фрица освободили. Ну, а лётчику с товарищами надо было дальше фашиста гнать, до самого его логова. И, когда прощались они, лётчик обещал Шуру непременно после войны найти и унести из Татарников на своём самолёте…

Мы выпили и вновь помолчали.

4.Бойкие дворики. Ноябрь, 1942

– Ну что, осознал что ли, товарищ старший сержант?

Подошедший со спины и с усмешкою задавший этот вопрос офицер был одет в армейские полушубок и шапку – и то сказать, когда пять дней назад, на построении, комполка товарищ майор Редькин с Октябрьскими поздравлял, и зачитал обращение товарища Сталина про скорый праздник на нашей улице, тогда ещё слякоть была, а теперь морозяки за двадцать – только из-под щегольски распахнутого ворота полушубка многозначительно поблескивала «шпала» на ярко-красном фоне. Рядом, с движком ночного бомбардировщика У-2ЛНБ, стоявшего посреди чистого поля в ряду из ещё таких же пяти машин, возился механик Петро в промасленном ватнике и ушанке, завязанной под подбородком, демонстративно делая вид, что разговор этот вообще не его дело, ну а старший сержант Михаил Максюта только что по свежему, скрипучему, придавленному позёмкой снегу подкативший к правому перкалевому крылу биплана тележку с двумя пятидесятикилограммовыми бомбами, должен был отвечать.

– Так точно! Осознал, товарищ лейтенант НКВД! – ответил, повернувшись кругом, старший сержант спокойно и негромко. Ответ вроде бы и по уставу – не придерёшься, но как-то излишне, по ощущению лейтенанта, независимо прозвучал. Наверное, именно потому, что – спокойно и негромко. И выглядел сержант совсем не так, как следовало бы выглядеть человеку, нанёсшему телесные повреждения сотруднику НКВД при исполнении – среднего роста, худющий, даже в ватнике видно, какой худющий, щёки впалые, чёрный чуб из-под шапки, лицо побито оспой, а глаза жёлтые, как у кота. Жилистый, небось… Вообще-то, к старшему сержанту у лейтенанта особых претензий пока не было – службу исполняет аккуратно, дисциплину не нарушает, но! Виноват, и обязан это понять. А летать хочешь – так докажи, что исправился. Уж он то, лейтенант Герасимов, за пять лет службы по авиаполкам насмотрелся на этих пацанов, набиравших, как говорится полон рот земли по причине собственного разгильдяйства… Авиация – штука строгая. С другой стороны, нормальный вроде парень, и случай не совсем тот. В лётную школу из шахтёров поступил… Судя по бумагам, месяц назад, во Владимировке, за Волгой, где полк Максюты находился на переформировании, у него возник конфликт с начальником патруля в звании… странно всё же звучит, надо же такое придумать… кандидата на звание НКВД. В результате последний получил телесные повреждения, а Максюта задержан. Впрочем, действия начальника патруля позже были признаны не вполне правомерными, что тот при разбирательстве и признал, тем более и свидетели не побоялись, подтвердили в своих показаниях обстоятельства… Поэтому лётчика Михаила Максюту после недельной отсидки на гауптвахте не под трибунал отправили, а только бессрочно отстранили от полётов и перевели в полк вновь сформированной воздушной армии на должность стрелка вооружения, под его, собственно, лейтенанта Герасимова, наблюдение. Конечно, очень похоже, что за сержанта кто-то ещё кроме его товарищей вступился, иначе не избежал бы военно-полевого суда. А с другой стороны, чтобы вступились – такое тоже заслужить надо… В общем, история тёмная и потому любопытная.

– Хм. Ну, коли осознал, товарищ старший сержант, тогда объясните мне свои действия в отношении начальника патруля. Что произошло – как вы это понимаете?

Михаил посмотрел на лейтенанта недоверчиво. Ну, вроде, впечатления тыловой крысы не производит – лет за сорок, в отцы – не в отцы, всё-таки Михаилу уже двадцать четыре, но… подтянутый, лицо осунувшееся и обветренное… Как понимаете… А что здесь понимать? В боях за Ростов в полку Максюты выбили половину лётного состава и почти всю матчасть. Сам Михаил сбил над Таганрогским заливом «Юнкерс», но пока он давил на гашетки, в хвост его «ишачку» зашёл «Мессер» и длинной очередью разбил стабилизатор и зажёг движок. Пришлось, глотая мерзкую маслянистую копоть, тянуть к берегу и прыгать. Повезло хоть, что ветром не снесло в плавни, из которых хрен бы выбрался… Да, повезло, или… О своей зависимости от каких-то внешних сил комсомольцу Максюте думать не хотелось, несмотря на постоянное ощущение невероятности происходившего. Ну, а потом месяц отступления по выжженным солнцем степям, короткая остановка – как говорил политрук, на родине товарища Будённого в станице Пролетарской – и переправа через Волгу под непрекращающимися бомбёжками. И эта Владимировка – длинная пропыленная деревня, вытянувшаяся вдоль разбитой дороги, шедшей по левому берегу реки Ахтубы. По дороге с фронта тянулись в госпитали унылые обозы с ранеными, а к Сталинграду, от станции только что построенной рокадной железной дороги, пёр непрекращающийся поток новой техники и необстрелянных ещё воинских частей, состоявших по большей части из деревенских пацанов, не нюхавших пороху, но зато упрямо верящих в Победу, пусть и ценою их жизни… За Владимировкой организовали аэродром – говорят, даже не один – на который должны были пригнать из-за Урала новые самолёты, Миг-1, или даже ЛАГГ-3, ну а там – пять лётных часов переучивания – и на фронт, бить фрица, или погибать… если на то Его воля, ну, а коли по-комсомольски нейтрально – то судьба. Только очередь их полка всё не приходила и лётчики вечерком, после бестолковых, раздражающе теоретических занятий или ещё хуже, строевой, выходили бывало из расположения, и не всегда, понятно, с праведными целями. У местных можно было купить самогонки, или рыбки, в изобилии водившейся в реке Ахтубе, чтобы разнообразить казённое меню. Вот тогда, в конце сентября, и пошли они с другом Лёшкой и фотолаборантом Катюшей, к которой Лёшка неровно дышал и постоянно придумывал поводы, чтобы побыть с нею рядышком… Пошли за рыбкой, к деду Семёну, который на своей плоскодонке, наплевав на войну, бесстрашно выезжал в многочисленные протоки реки и всегда был с уловом. У деда можно было и посидеть по-человечески, забыв хотя бы на час… Да какое, к чёрту, забыть? Можно было только притушить боль и тревогу. Горловка его под немцем… Ну, братья – ладно. Небось призвали… Брат Фёдор, тот ещё с сорок первого, офицер… Старший, Дмитрий, Володька с Васей – тут понятно всё, закон и долг… А сестра Талочка – такая нежная и смешливая? А мама? Не было у Михаила сомнения, что, когда «Мессер» молотил по нему из своих пушек, он молотил и по его маме, и по сестричке Талочке, и по братьям. Что вы, родные – как вы? Даже думать обо всём этом было тошно, а уж сидеть без дела и ждать… Поэтому, когда патруль остановил их на этой улице-дороге деревни Владимировки, и этот кандидат на звание костерил их – мол, ни шагу назад – обидно было… Кому говоришь-то? Ну, хреново тебе – так что, только тебе, что ли? Ладно…

– Товарищ кандидат документы проверил, как положено, а потом выговаривать начал – мол, приказ товарища Сталина «ни шагу назад», а мы в этой Владимировке вроде как от войны прячемся… а его товарищи по полку НКВД почти все в Ростове летом полегли… А что же нам делать, если техники нет? Прикажут – и в рукопашную пойдём… Только он сам себя распалил, и в драку полез.

– То есть как это, в драку? – озадаченно воскликнул лейтенант, уже пожалев, что затеял своё расследование, в котором теперь придётся принимать чью-то сторону, хотя бы и только для себя самого.

– Мы там втроём были, с девушкой… Извините, с фотолаборантом младшим сержантом Евдокимовой. Документы у нас были в порядке… Если честно, товарищ лейтенант, просто не повезло товарищу кандидату.

Это прозвучало дерзко и двусмысленно.

– Что значит, не повезло?!

– Он распалился, и зачем-то решил именно меня… с правой… в висок ударить. А у меня реакция на удар поставлена. В общем, двоечка ему прилетела. Товарищ лейтенант, там и повреждений особых не было… Знаете, если точно в подбородок… Тут главное не сильно, а точно… Просто – нокаут.

Старший сержант говорил всё так же спокойно и негромко, при слове «нокаут» слегка пожал плечами – мол, ну а что же вы хотели, обычное дело – но теперь его слова, к некоторой даже досаде, не казались излишне независимыми, а вызывали доверие и симпатию. К тому же лейтенанту Герасимову, как человеку опытному, уже вполне очевидно стало, почему в висок полетело именно этому сержанту – стоит вот так же, спокойненько, негромко на вопросы по уставу отвечает, глазами не ест… Конечно, и не обязан есть – не царское время. Советский военнослужащий – сознательный воин… Девушка рядом стоит, и смотрит с неприязнью… Да. Кто хочешь взбесится… то есть, конечно, если на душе непорядок. А «двоечка» – это что ж? Это, в конце концов, нормальная реакция мужика. Такому как раз и воевать… Кому ж ещё – младшему сержанту Евдокимовой, что ли?

Лейтенант покосился на правую ладонь, видневшуюся из-под потёртого края рукава ватника Максюты – широкая, с какими-то… примятыми, что ли… костяшками. И прямой от рождения нос немного набок… Похоже, вправду долго удар нарабатывал.

– Боксёр?

– Занимался, товарищ лейтенант. В лёгком весе…

– Полезный спорт. И всё-таки… вы должны были себя контролировать. Реакция у него поставлена… Сейчас война, у каждого оружие в руках, и если распускать себя… так на то – законы военного времени. Повезло тебе, сержант, в другой раз может и не повезти. И знаете, что ещё… В июле и вправду полк НКВД геройски полёг в Ростове… не байка. И если… тот кандидат… был там… понимать должен!

Лейтенант говорил сурово и многозначительно, впрочем, как и полагалось по должности.

– Виноват, товарищ лейтенант НКВД.

– Понимай, что виноват, раз летать хочешь. Хочешь ведь?

– Так точно.

Лейтенант повернулся и, в некотором смятении из-за и нарушившегося плана воспитательной беседы, пошёл прочь, буркнув на ходу:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.