скачать книгу бесплатно
– Не знаю, посмотрим.
Ива терпеть не могла раздавать обещания, но Луна знала – Ива сделает всё, что в её силах. Она спасёт, если это возможно. И если у неё выдастся свободная минутка, она обязательно заедет в Игл Ридж и узнает, как там спасённый ею мужчина. Луне очень хотелось, чтобы он выжил. Ива столько сил вложила в его спасение! Чего только стоит её каскадёрский номер с железнодорожным переездом! А как она срезала по тротуару возле самой больницы? А эта её изворотливая змея в таком загруженном потоке, что «любой бы растерялся, но только не Ива» – диктор по телевиденью так и сказал, пока за его спиной мелькали кадры, снятые то придорожной камерой, то видеорегистратором очередного очевидца.
Ива добралась до больницы Игл Ридж только к семи вечера. Смена Каролины начиналась в восемь, и ей совершенно не хотелось целый час ждать мать.
Она терпеливо дождалась своей очереди и обратилась к дежурной в приёмном покое:
– Привет, Ламисс.
– Привет, Ива. А У Каролины смена только через час. Следующий! – позвала она стоящего в очереди за Ивой.
– Я знаю, – не сдалась сразу Ива. – Мне только нужно узнать, как дела у…
– Ива, ты же знаешь правила. Только члены семьи и родственники.
– О! Это ко мне! – внезапно воскликнул чей-то голос, похожий на колокольчик.
Ива обернулась и увидела Маккензи – та катила тележку для забора крови.
– Я тут уже закончила, – объяснила она Ламисс. – Поднимусь наверх, отнесу в лабораторию образцы, а тележка пусть пока у вас тут постоит?
– Прижми её к стенке возле комнаты триажа, – отозвалась Ламисс, уже повязывая ленту тонометра вокруг руки следующего пациента.
В лифте Маккензи закатила глаза и сообщила:
– Ива, даже я уже знаю, что Ламисс – жуткая зануда. А ты уж и подавно должна это знать! Нашла у кого спрашивать! Даже если бы ты подошла к окошку Брайана, и то у тебя было бы больше шансов на успех.
Ива ничего не ответила. Ей было неудобно, потому что она явно знала о новенькой Маккензи гораздо меньше, чем Маккензи знала о ней. Мать часто повторяла Иве, что её манера не интересоваться людьми (а Ива называла это «обсуждать» людей) когда-нибудь сыграет с ней злую шутку.
– А ты разве не в одной смене с Каролиной? – спросила Ива.
– В одной. У меня сегодня две подряд – девочка попросила заменить. Ну как, девочка: трое детей у неё, старшему девятнадцать, – выпучила глаза Маккензи. – И называй меня Мак – так привычнее.
Они поднялись наверх, и Ива почти с завистью смотрела, как Мак открывает своим пластиковым ключом любые двери – такой же ключ был и у её матери, и обе медсестры больницы Игл Ридж казались Иве посвящёнными жрицами священного больничного храма.
– Я хочу у тебя кое-что спросить, – сказала Мак. – У меня тут такое дело… в общем, моя хаски, кажется, гульнула.
– Так.
– А ей, на минуточку, тринадцать лет, артрит, проблемы с желудком, а всё туда же – бес в ребро. Я даже не знаю, с кем она погуляла – прогрызла дырку в заборе, и вернулась счастливая… с языком на перевес. А теперь еле ходит и, мне кажется, у неё бока начали дуться.
– Когда были последние роды?
– Девять лет назад, и они же единственные.
– Как всё прошло?
– Не очень хорошо, ей тогда помогали, но один щенок всё равно родился мёртвым. А после каждый год у неё ложная щёность да так, что все кишки уже вымотала.
– Мак, собаку нужно срочно стерилизовать, иначе она погибнет.
Мак вздохнула.
– Этого я и боялась. Что, совсем шансов нет?
– Шансы есть всегда, но, судя по тому, что ты рассказала, они очень невелики. Ты должна срочно показать собаку своему ветеринару.
– Ива, у меня нет ветеринара. В последние годы мне это было не по карману.
– А прививки?
– Есть те, что ставили ей как щенку и парочку после.
Ива вздохнула.
– Мы открываемся в девять. Я приеду в половине девятого, чтобы посмотреть твою собаку. Вот адрес, – Ива протянула свою визитку. – Осмотрю твою девочку, сделаем анализы и примем решение. Я постараюсь сделать операцию завтра же, если мы на неё решимся.
– Хорошо. Ива, а сколько это будет стоить?
– Сама операция около трёх тысяч, плюс осмотр и анализы, медикаменты.
– О боже… – сразу поникла Мак.
И Ива снова вздохнула.
– Привози завтра в восемь тридцать. Я посмотрю, и мы решим. Если собаке угрожает смерть, я прооперирую бесплатно.
Ива заметила, что у Мак покраснели глаза.
– Всё будет хорошо. Ты ведь хочешь, чтобы твоя девочка как можно дольше оставалась с тобой?
Мак всхлипнула и втолкнула Иву в помещение.
– Ты очень хорошая, Ива, – шёпотом сказала она. – Он в порядке. Показатели в норме. Получает серьёзные болеутоляющие и седативные. У него сейчас медикаментозный сон, но из наркоза он вышел, всё в норме. Я оставлю вас, у тебя есть пять минут.
Мэтт лежал на больничной кровати, весь обвитый трубками. Его лицо было плохо видно из-за кислородной маски, однако теперь он был узнаваем, невзирая на синяки, отёк и наложенные на скулу и верхнюю часть головы повязки.
От вида вытянутых вдоль его тела неподвижных рук Ива почувствовала подступившую к горлу тошноту. Красной нити плетёного браслета больше не было: очевидно, его срезал и убрал медперсонал – таков порядок. Но кого она обманывала? Приди сюда любая другая одноклассница или даже близкая подруга, ни одна из них не узнала бы в изуродованном теле Маттео Росси. Узнать его могла бы только мать, будь она жива. И Ива.
Ива взглянула на часы: с момента аварии уже прошло больше суток. Целая жизнь.
А у неё ещё было целых пять минут. Ива подошла к окну: за стеклом в полумраке кружили снежинки – в Большом Ванкувере неожиданно пошёл снег.
Однажды, целую жизнь назад, Иве было так плохо и надежда таяла с такой скоростью, что чтобы окончательно не потерять рассудок, Ива загадала: если пойдёт снег, она выживет. С первым снегом ей станет легче, и она выкарабкается. Так и произошло.
Сейчас она себя спрашивала о том, что чувствует. И честно, ничего от себя не пряча, она ответила: любви больше нет, но и ненависти тоже. Она больше ничего не чувствует к нему, к парню, чью жизнь вчера так самозабвенно берегла. Но они связаны, глупо это отрицать. Не стань его, кому она будет доказывать, что нужна этому миру? Пусть он преспокойно проживёт и без неё, но пока она есть, есть и её нужность. Сегодня она спасла телёнка, завтра, возможно, спасёт собаку, а может, и не только её. А сколько ещё жизней в её руках? Даже жизнь Мэтта была вчера. А мог ли он это предположить, когда бросал ей в лицо те жуткие слова, которые так её покалечили?
Ива опять вздохнула. Что-то в последнее время она слишком часто вздыхает.
Она повернулась было, чтобы выйти из комнаты, но наткнулась глазами на… другие глаза. Волосы на её предплечьях и где-то на затылке встали дыбом, по телу прошлась волна мурашек: глаза вполне осознанно смотрели прямо на неё. И они были красными и чёрными. Радужки совсем не было видно – настолько были расширены зрачки, а белки поражены пятнами кровоизлияний.
Ива резко отвернулась. Показалось? Он ведь в искусственной коме. Он не мог взять и прийти в себя в те несчастные пять минут, которые ей выделили на то, чтобы побыть в его комнате.
Когда она снова повернулась к Мэтту, он уже не смотрел на неё: его веки то опускались, то поднимались, здоровой рукой он вцепился в маску и пытался её стащить. Держатели зацепились за повязку на его скуле, частично её отодрав, и он вдруг застонал так, что Иве физически сделалось больно.
– Стой! – вытянула руку она. – Я сейчас позову кого-нибудь и это с тебя снимут! Сам ты себе навредишь!
Выглянув в коридор, она крикнула, что есть мочи:
– Пациент очнулся! Кто-нибудь… – обернувшись на дверь, чтобы найти номер палаты, она крикнула ещё громче, – кто-нибудь, подойдите в пятнадцатый! Срочно!
С минуту спустя толпа медсестёр во главе с двумя дежурными врачами хлопотали над Мэттом. Ему задавали вопросы: «Сколько пальцев? Как вас зовут? Какое сегодня число? Чувствуете ли вы свои ноги?».
На все эти вопросы Мэтт ответил:
– Где я?
Глава 8. Милосердие
– Ива, к нему никто не приходит. У его жёнушки вечная делегация: и мать, и отец, и бабка с дедом, и сестра и племянники и ещё толпа народу, которого я никогда не видела в лицо, но никто из них к нему ни разу не зашёл!
– Так. А я тут при чём?
– Не знаю, дочь, что там и как, чужая семья потёмки, как говорится, но они, похоже, семьёй его не считают.
– А мы должны?
– Ива, я тебя не узнаю. Если бы Шанель была жива, она была бы там, а так как её нет, мы за неё. Ты и я.
– А что, у него нет другой родни? Как насчёт двоюродной сестры?
– О, ну ты и вспомнила! Так она же в Австралию уехала ещё даже до того, как Шанель преставилась… господи, упокой её душу.
– Ты ей звонила? – обречённо спросила Ива. – Если кроме неё у Мэтта никого больше нет, то она, наверняка, захочет приехать.
– Не захочет. Она на сохранении с третьим лежит – я звонила.
– Пусть мужа пришлёт.
– А кто кормить её ораву будет?
– Ну так он же вроде крутой бизнесмен, для него это, помнится, не проблема.
– Ещё какая проблема. Его жена видит раз в полгода, а уж пары недель для Мэтта у него точно не найдётся. Вот если бы, не дай бог, типун мне на язык, такая беда с тобой приключилась, а меня бы не было, то Шанель бы от тебя не отходила, я в этом уверена…
– Вот именно: Шанель, а не Мэтт.
– Когда у меня не получается, Мак кормит его с ложечки и таскает кефир из иранского магазина, за свой счёт при том, а у неё и так концы с концами никогда не сходятся. Так что давай, не выделывайся и подключайся.
– Мама, я всё понимаю, но мне это неудобно. Поэтому вы уж с Мак как-нибудь сами.
– «Как-нибудь сами» не выходит твоими же молитвами: Мак взяла неделю за свой счёт, потому что прооперированная тобой собачка лежит, а Мак за ней ухаживает. Вот и надо тебе было опять свой нос совать, куда не просят?
– Что и собачку надо было оставить помирать? Ну тогда бы Мак точно неделю отгулов не взяла, для похорон и дня хватило бы. А вообще, ты права, если бы не моя самодеятельность, то и разговора бы этого не было.
– Ива… представь, каково это мужчине очнуться с переломанными ногами и руками, с проломленной головой и дырой в груди, и при этом не помнить ни кто он, ни что с ним случилось, и понимать – а он это уже понимает, поверь – что у него никого нет. Он уже спросил о своей матери, и мне пришлось сказать, что она умерла.
– А о жене, о ребёнке спрашивал?
– Нет, Ива. Не спрашивал. И нет, о ребёнке ему ещё тоже не сказали.
– Как это?
– Вот так это. Скажут, когда время придёт.
У Ивы на пару мгновений перестало биться сердце.
– Знаешь, дочь, это так странно…
– Что именно?
– Ты ведь всегда была такой милосердной, хоть и не очень эмоциональной, жалеешь людей и животных, так сказать, с холодной головой. А к нему почему так жестока – не понимаю. Жизнь ему, считай, спасла, сохранила – это молодец. Но ни разу не прийти, не поинтересоваться, как он… а вы ведь так дружили в детстве, а Шанель как тебя любила!
«Шанель, а не он, и я его навещала», – подумала про себя Ива.
– Знаешь, а я ему про тебя рассказывала, как дружили, как бегали вместе, как чёлку он отрезал тебе кривую…
– Зачем?
– Ну, как зачем. Человек ничего не помнит. Надо же ему хотя бы попытаться помочь… Я думаю, ты могла бы. Уверена в этом.
– Что, прям совсем ничего не помнит?
– Нет, не помнит. Он-то и просыпается не часто, но дозировку ему с сегодняшнего дня прилично понизили – слишком уж долго на наркотиках. Значит, будет бодрствовать дольше. Ну и представь, каково ему будет. Обычно в таких делах очень родня помогает, а тут… даже Мак не будет, и я сегодня буду занята на операциях. Он один будет. Наедине со своими ранами и беспамятством.
– Хорошо. Чем ты его кормишь?
– Там в холодильнике найдёшь чернику – я купила свежую. В тумбочке семена чиа и орехи. Орехи я заранее дозировала по назначению врача. Всё это разбей блендере – том, который у нас для смузи – и отвези ему. Он сам это выпьет. Но я ему обычно ещё тёплый бульон делаю и по ложечке даю – он пока вставать совсем не может, даже подниматься.
Отключив телефон, Ива отправилась в ванную: сегодня вместо пробежки придётся ехать в больницу. После – на работу к девяти.
Увидев себя в отражении зеркала ванной, она заглянула прямиком в собственные глаза.
– Почему я думаю о том, о чём не хочу думать? – спросила она у самой себя. – Почему люди так важны, если умирать я буду наедине с собой? Люди – деревья у обочины. Мелькают, пока едешь, а там, в конце пути… вообще, ничего не важно. Он один из многих. Он просто мелькнул в моём окне. Проткнул, правда, больно поцарапал, но не смертельно же, так что, это не считается. Стёб не опасен для жизни, даже полезен, потому что держит в тонусе. Держит всех. И слабых – не фиг зевать, если не хочешь тумаков, и сильных – грех пропускать возможность развлечься. Дорога-то скучная. Мельтешня одна. А в конце – одиночество.
Приблизив лицо вплотную к зеркалу, Ива позволила себе быть искренней, а потому в её голосе отчётливо слышалось отчаяние:
– Ну и почему, блин, мне так… остро? Ведь я еду по дороге, и никто не ждёт меня в конце. Его не будет рядом, когда я стану умирать. Его не будет.