скачать книгу бесплатно
Помолчали.
–Славка вернется—беда, а тут еще Юрик,—снова начала Татьяна Васильевна.
–А что Юрик?
–Жалуются на него в интернате, говорят злой, угрюмый, себе на уме. На каникулы приедет, Шурочку надо сразу забирать к себе, а не то натворит он беды.
–Само собой,—согласился Роман Петрович, с трудом выбираясь из мягкой кровати. Он прошагал к лавке, где стояло ведро с колодезной водой.—Тебе принести?—спросил он у жены.
Жена промолчала, и старик поставил кружку на место. А Татьяна Васильевна вспомнила, как повел себя гадкий мальчишка, когда его привезли домой на каникулы. Шурочке тогда исполнилось восемь месяцев. Никто, конечно, не ожидал, что Юрик полюбит свою сестренку.
–Хорошенькая, правда?—тетешкала на руках Шурочку Таисия.—Скажи, Шурочка «мама», скажи «папа», скажи «Юрик».
Девочка улыбалась, пускала слюни и старательно повторяла вслед за матерью короткие слова. Юрику в то время исполнилось уже восемь с половиной. Он был рослым для своего возраста, жилистый в отца и смуглый. Черные волосы были подстрижены под ноль, а выражение узкого лица при виде счастливой матери стало таким, что Шурочка испугалась, спряталась у Таисии на груди и долго не решалась посмотреть на «б’атика», который хоть не ушел, но сделал вид, что все происходящее его не касается.
А дня через три Таисия застала сына за странным занятием: он откусывал от яблока большие куски и пихал в рот малышки. Девочка безропотно открывала рот, но не жевала и не глотала, а только болезненно морщилась.
–Ешь, ешь, оч-ч-чень вкусное яблоко,—приговаривал Юрик, запихивая очередной кусок в ротик ребенка.—Дед Роман еще принесет.
–Я же попросила тебя приглядеть за Шурочкой!—закричала Таисия, хватая дочку на руки.—А ты что, паразит, делаешь?
–Я и гляжу!—в ответ заорал Юрик.—Вон яблоком угощаю!
–Да я тебе…—начала Таисия, но полуслове запнулась, уловив во взгляде сына нечто ужасное, можно сказать, змеиное.
Юрик бросил огрызок яблока в детскую кроватку, повернулся к матери спиной и, независимо посвистывая, пошел к выходу.
–Нужна мне твоя спиногрызка,—сплюнул он на чистый пол.—Вот погоди, папка вернется!
Женщина хотела кинуться за ним, оттаскать за волосы, но в последний момент осознала, что будет воевать с собственным сыном да к тому же стриженным наголо. За что хватать-то?
Девочка уже освободилась от яблока и теперь жалобно кряхтела, трогая крохотной ручкой пораненный рот. Она обняла Таисию за шею, почмокала губешками и прикрыла заплаканные глазки.
–Юик…бяка,—сказала она отчетливо и уснула.
Таисия долго ходила с Шурочкой на руках по квартире, думала о сложившейся ситуации, о той опасности, что грозит малышке со стороны братца. Вечером, когда Давид вернулся с работы, она честно ему рассказала о том, что произошло. Отец взял девочку на руки, прижал к себе и с болью в голосе проговорил:
–Пусть Шурочка поживет у твоих родителей. А когда Юрик отправится в интернат, мы снова заживет как прежде.
–Как прежде, не получится,—прислонилась Таисия к плечу Давида.—Я ведь исключила из своей жизни и мужа и сына, а они никуда не делись. Вот они! Я сделала вид, что их нет, а они есть. Вот они! А что будет, когда Славка вернется да сын учебу закончит? Ой, боюсь я? Давид! Как я боюсь, родной мой!
Канцлер осторожно опустил ребенка в кроватку, обхватил Таисию за плечи и крепко прижал к себе.
–Не бойся, ничего не бойся! С мужем ты разведешься, это просто, когда он находится в тюрьме. А с мальчиком я поговорю. Не может быть, чтобы у него в душе не было ничего хорошего. Ведь что-то досталось ему от тебя, не все же от Славки.
–Дай Бог,—проговорила Таисия, хотя мало было веры в это. В мальчике, чем дальше, чем резче проступали черты папаши: он был капризен, часто по пустякам взрывался, говорил грязные слова, мог ударить взрослого человека. Звериная злоба проглядывала в его темных глазах, а недостаток интеллекта он компенсировал хитростью и притворством.
На следующий день, из садика Шурочку забрала бабушка Таня, которая, узнав от Таисии, что произошло накануне, пригрозила, что убьет дрянного мальчишку, если он появится близко от их дома.
Хитрый Юрик, оставленный матерью без конфет, лимонада и денег на кино, сообразил, что нельзя было явно выражать свою ненависть к появившейся сестренке. Остальное время каникул он вел себя подчеркнуто вежливо, старался меньше быть дома, пропадал с другими ребятами на реке, вечерами играл в «войнушку» с малышами. На все попытки Давида Михеевича поговорить по душам отмалчивался или убегал на улицу. В конце концов его оставили в покое, а когда пришло время провожать в интернат, накупили новой одежды, школьных принадлежностей, кулек сладостей.
Не успела Таисия вернуться из поездки, как Шурочка опять была дома. Правда первые дни ей не хватало бабушки и дедушки, она просилась к ним, не желала засыпать. Но потом все наладилось и целый год семейство жило спокойно и счастливо. На следующее лето история повторилась, но на этот раз Юрик сестренке яблоко в рот не запихивал, зато, улучив момент, когда мать отвлеклась, развешивая белье на веревках, столкнул маленькую Шурочку с крыльца. Возле крыльца была навалена куча дров, расколотых Давидом, стоял чурбак с воткнутым топором. Девочка боком упала между чурбаком и кучей дров, сильно ударившись головой. Она даже не закричала, не заплакала, а только безмолвно разевала рот и закатывала глазки, когда Таисия бросив белье и схватив дочку на руки, пыталась привести её в чувство.
Слава Богу и на этот раз все обошлось. Но Юрику крепко досталось. Таисия не пожалела ремня и своих сил и так отстегала мальчишку, что то не только сидеть, но и штаны неделю надевать не мог.
Давид не стал кричать или бить ребенка, но предупредил, что щипцами вытащит у того все зубы до единого, если с Шурочкой приключится какая-нибудь неприятность.
Девочка вновь переселилась к бабушке с дедом, постепенно забыла о Юрике, но иногда, во сне, кричала истошно и просила уйти «злого б’атика».
Вновь перед всеми встала черная тень Славки Кукина. Таисия послушала Давида и подала документы на развод. Но формально разведясь с Кукиным, она не перестала думать о том дне, когда закончится срок заключения.
–Не бойся!—в который раз успокаивал Давид.—С этой стороны тебе нечего ждать плохого. Я тебя уверяю.
И он оказался прав. Беда пришла с другой стороны.
ххх
Шурочке исполнилось пять лет. По этому поводу Таисия решила устроить праздничный обед, тем более, что день рождения выпал на воскресенье. Давид не появлялся у них с пятницы, но женщина знала, что пропустить пятилетие дочери он не сможет.
Для торжества Таисия решила приготовить что-то особенное. Вручив с утра дочке шикарное бархатное платье с фестонами по рукавам и подолу, она отправила её к родителям, наказав не перекормить ребенка конфетами и фруктами, а сама принялась колдовать на кухне.
Она наделала мясных рулетиков с начинкой из маринованных грибочков и грецких орехов, сделала заливную рыбу, выставила на холод студень, заставив дворовых собак усесться на крыльце и пускать слюни на запах мяса и чеснока. Не забыла про селедочку, буженину, колбасу и сыр. Из подпола достала компот из клубники, приготовленный Давидом Михеевичем, летнее ассорти и банку черники в собственном соку. У Таисии имелся фирменный рецепт быстрого пирога с черникой, который всегда получался на славу.
Вина в их доме не водилось, а маленький приставной столик служил для чайной посуды, сладостей и небольшого электрического самовара, расписанного под хохлому. Самовар—подарок Таисии на тридцатипятилетие. Его доставали только по торжественным случаям, а в обычное время пользовались большим зеленым эмалированным чайником, который весь день грелся на плите дровяной печки.
К трем часам стол был накрыт, Таисия принарядилась и все выглядывала в окно: не появится ли Давид со стороны автобусной остановки или родители с Шурочкой со стороны депо.
Родители принесли магазинный торт и коробку конфет, Шурочка нарядная и раскрасневшаяся с холода не переставала щебетать, рассказывая о подарках деда и бабы.
–Давида все нет?—забеспокоилась Татьяна Васильевна.—Шурочка нам сказала, что его давно нет.
–Ну что ты, мама,—успокоила её Таисия.—С пятницы. Он придет, обязательно, вот увидишь.
Пока ждали Давида, Шурочка выдала им весь творческий репертуар, похвасталась подарками, а потом устроилась у окна за занавеской, откуда хорошо просматривался весь двор. Девочка очень любила вот такие уютные уголки, когда тебя от всех скрывает плотная занавеска, а с другой—только стекло, сквозь которое видна жизнь людей, собак, птичек и другой живности.
–Папочка сейчас придет,—успокоила она всех и повторила для котенка, который недавно появился в их доме,—папа придет, мне подарок принесет.
Котенок вначале тихо сидел у девочке в подоле нового платья, а потом перебрался повыше на грудь и замер там, убаюканный торопливым ходом маленького сердечка.
Покружив бестолково по комнате в непонятной тревоге, Таисия пошла на кухню варить пельмени.
–Ну опоздает он, что ж такого. Не сидеть же нам голодными,—пояснила она родителям.
Не успели свариться пельмени, как появился Давид. Все сразу заговорили, засмеялись. Шурочка повисла у отца на шее, болтая ногами.
–Я же говорила, что папочка придет,—звонко кричала она и все сильнее прижималась к отцу.
Тот бережно поднял девочку на руки, глянул в её счастливое личико и крепко прижал к себе, словно кто-то мог забрать её у него. Шурочка притихла. Затихли и все остальные.
Первой опомнилась Таисия.
–Что случилось? Что произошло, мой дорогой? Не молчи, слышишь!—она не могла говорить, она кричала. Холодное и скользкое вползло в её душу, обернулось вокруг сердца и стало медленное его сжимать. Сердце трепыхалось, пыталось освободиться, но ужас лишал сил сопротивляться. Женщина побледнела, схватилась за грудь и медленно начала оседать на пол.
Роман Петрович успел подхватить дочь и подсунуть под неё стул, который жалобно скрипнул от тяжести безвольного тела. Татьяна Васильевна прижала голову дочери к себе, дрожащей рукой стараясь попасть в карман черного сарафана, где обычно носила тубу с валидолом.
Валидол подействовал, и Таисия открыла глаза. До неё дошло, что Давид еще ни одного слова не произнес, как зашел в квартиру. Он продолжал прижимать к себе Шурочку и глазами больной собаки смотреть на любимую женщину.
–Если ты сейчас не скажешь…что…произошло…—с трудом проговорила Таисия,—то я умру от разрыва сердца.
Давид Михеевич осторожно разжал руки дочери на своей шее, поставил её на пол, а потом сам опустился на пол рядом со стулом Таисии. Так, не раздевшись, в пальто и шляпе, он склонился над её коленями, обхватил руками за талию и затрясся в беззвучных рыданиях.
Таисия никогда не видела, чтобы плакал мужчина, тем более её Давид, сильный, замечательный, умный, смелый! Значит случилось нечто непоправимое. Но что? Непоправимой может быть только смерть, а остальное, считала Таисия все можно преодолеть, даже страшную болезнь, даже преступление.
–Не плачь, мой родной,—Таисия смахнула с его головы шляпу, запустила пальцы в поредевшие рыжеватые кудри мужчины.—Что бы ни случилось, я с тобой. Я поддержу тебя, я буду всегда с тобою рядом, я никому не дам тебя в обиду. Не плачь только.
Горячие слезы Давида прошли сквозь материю юбки, его дыхание обжигало ей ноги. Она бы сейчас все отдала, чтобы только утешить Давида, заставить улыбнуться ей, как он обычно делал, приходя домой.
Наконец мужчина поднял голову, глянул на неё. Высокий лоб, нос с горбинкой, полные губы. Для Таисии это лицо было самым красивым, самым любимым, самым дорогим. Как она любила целовать его в глаза, а черные упругие ресницы щекотали ей губы, заставляя еще крепче приникать к темным векам.
Она знала, сколько наслаждения могут дать эти губы, когда медленно пробираются ото лба к уху, оттуда ко рту, а потом вниз, к шеё. Эти губы могли зажечь огонь в теле женщины, а могли успокоить любую боль. Эти губы произносили такие слова, что все существо женщины открывалось им навстречу и готово было за одно слово пойти на любое безумство.
Когда они только познакомились, Давид был худым, неухоженным. После шести лет жизни с Таисией, которая не могла допустить, чтобы её любимый недоедал, закармливала его и обижалась, когда он отказывался от очередного кулинарного изыска, лицо его округлилось, морщинки и бороздки расправились, и выглядел он сейчас гораздо моложе, чем при первой их встрече. Конечно, не в еде было дело, а в чувствах, в атмосфере любви и доверия между ними. Давид Канцлер расцвел от любви, как расцветает женщина под ласками любящего мужчины. Теперь он выглядел ухоженным, элегантным и очень обаятельным. Не даром некоторые медсестры да и незамужние врачихи уже давно с интересом поглядывали в сторону зубного техника. Но его глаза видели только Таисию, его сердце, его мужская сила принадлежали только Таисии.
Так почему же сегодня его глаза не лучатся, не щурятся от смеха?! Почему он смотрит так отстранено? Он прощается с нею? Разлюбил?!
Снова перед мысленным взором Таисии встала давняя картина: утро, солнечный свет заливает палату, спиной к свету стоит соседка с картами в руках. Лица не видать, но голос безжалостно твердит: «Несчастная твоя судьба, Таисия Панова. Много в ней страданий…радость будет на том свете». И что-то про нечаянный цветок. Уж не про Шурочку ли речь шла?
Холод сковал Таисию, лишил её сил говорить, дышать, думать. Страшное уже предрешено, поняла она, так чего зазря суетиться? «Радость будет на том свете», сказала покойница, пусть так и будет.
ххх
Судьба играет человеком…Это про него, про Давида Канцлера сказано. Ну, казалось бы, что может измениться в устоявшейся жизни человека, который разменял шестой десяток? Все плохое и хорошее уже случилось, так нельзя ли дать человеку дожить без потрясений! Зачем отнимать у него вымоленное с таким трудом счастье?
Давид мало посвящал Таисию в свои семейные дела и оставлял Мару и детей в относительном неведении того, где он бывает чаще, чем дома. Такая жизнь, хоть и тяготила Канцлера, но давала возможность не чувствовать себя негодяем. Не мог он бросить своих уже подросших детей, тем более не мог отречься от малышки Шурочки.
Конечно, он представлял, что однажды Мара заинтересуется его вечными отлучками, устроит скандал и даже, преодолев свою природную лень, подаст на развод. Но он и представить не мог, что разрушителем его счастья станет старшая дочь Лия.
После нескольких лет совместного проживания с другом-фотографом, Лия все же вышла за него замуж и тут же уехала с ним в Израиль на постоянное место жительства. Через небольшое время Соня, к тому времени обладательница второй премии конкурса в Праге, тоже вышла замуж за дирижера симфонического оркестра пражского радио и благополучно перебирается жить к нему. Заграничная жизнь дочерей, которые в письмах и в телефонных разговорах расхваливали новое житье, лишила сна вечно инертную Мару. Она вдруг загорелась идеей перебраться на историческую родину. Не поставив Давида в известность относительно своих планов, она начала активную деятельность по преодолению всяческих преград, и через год получила разрешение на выезд. Разумеется, что планы матери горячо поддержали старшие дочери. Давид был поставлен перед фактом: или он уезжает в Израиль с Марой и сыновьями, или больше никогда не увидит никого из детей.
Мало сказать, что Канцлер был ошарашен и убит. В свои худшие годы он не помышлял о том, чтобы покинуть страну, а уж сейчас, когда у него есть Таисия и Шурочка… Он собрал свою волю в кулак и попробовал переубедить жену. Он рисовал перед ней картины безрадостной жизни в чужой стране, неопределенность их будущего, возможность тоски по России. Но Мара всегда отличалась упорством, достойным лучшего применения. Она воззвала к отцовским чувствам Давида, имеющего двух талантливых сыновей.
–Что они могут иметь здесь? Средний вуз и работу за мизерную зарплату?—кричала Мара.—В свободном мире у них будут другие перспективы! Если ты этого не понимаешь, ты кретин, Давид!
Лева и Арсений встали на сторону матери. Подарки, которые присылали им сестры, их рассказы о том, как можно устроиться, имея голову на плечах, лучше всего убеждали развитых не по годам мальчиков.
Давид встал перед выбором. Даже в страшном сне ему не могла присниться разлука с Таисией и Шурочкой, а тут наяву! Сгоряча он решился на развод с женой и даже сказал ей об этом. Но его чадолюбивая душа не дала ему сделать это. Значит, придется расстаться с Таисией и Шурочкой.
Именно об этом и рассказал Давид Михеевич Пановым, собравшимся на день рождения его дочери. Шурочка, не понимающая, почему беззвучно плачет её мама, почему схватилась за сердце бабушка и почему так недовольно морщит лоб дед, тихо как мышка сидела за занавеской, прижимая к себе котенка, и переводила испуганные взгляды с одного взрослого на другого. Никто не ругался, не ссорился, но выглядели так, словно сейчас разойдутся и никогда больше не встретятся. Хотелось заплакать, но появившийся в груди комок не давал. Девочка бессильно прислонилась головой к оконному стеклу, закрыла глаза и постаралась заснуть. Может, когда она проснется, все будет по-другому, все снова развеселятся, и не будет этой страшной тишины в доме.
Но тишина в доме Таисии поселилась надолго. Потекли недели и месяцы без Давида. Таисии не хотелось ни есть, ни спать, ни работать. Только Шурочка на какое-то время могла вырвать женщину из оков апатии и безмерной тоски. Девочка давно не видела отца и первое время часто спрашивала о нем. Но каждый раз у мамы кривилось лицо, краснели глаза, а потом целый вечер дома пахло лекарством, которое мама капала из темного пузырька. Постепенно Шурочка поняла, что о папе спрашивать не надо. Она подолгу сидела у окна, смотрела в сторону автобусной остановки и ждала, что папа придет.
Наступил еще один день рождения Шурочки. Она получила подарки от дедушки с бабушкой, от мамы и соседки, с которой иногда оставалась, когда Таисия задерживалась на работе. Снова накрыли стол, но не было того веселья, с которым год назад они ждали прихода Давида Канцлера.
А на следующий день почтальон принес извещение на посылку.
На лицевой стороне посылки красовались иностранные марки, стояли черные и красные штемпели. В коробке, обвязанной розовым бантом, лежала огромная кукла, чем-то неуловимо похожая на Шурочку: те же легкие рыженькие волосики, те же глубокие темные глазки, тот же ротик, приоткрытый в улыбке. Но больше всего присутствующих поразил одна деталь—в кукольных ручках пригрелся рыжий котенок, совсем как живой! Он и сделан, наверное был из шкурки настоящего котенка, имел кожаный носик, глазки из крупного бисера и пластмассовые коготки. Именно таким был котенок в тот злосчастный день, когда Давид сказал, что уезжает навсегда. Сейчас-то котенок сильно вырос и оказался не котом, а кошкой, которую Шурочка назвала Ружей.
Дрожащими руками Таисия вынула куклу из коробки, потрогала её волосики, шелковое кремовое платье, спинку котенка, потом взглянула на замершую у стола Шурочку и снова, как тогда беззвучно заплакала. Соседка, присутствующая при вскрытии посылки, осторожно забрала куклу из рук женщины, передала Шурочке, а сама начала обыскивать коробку в поисках записки или письма. Письмо нашлось. Большой голубоватый конверт был не заклеен. Соседка вытащила из него отпечатанный на машинке лист, а следом плотный глянцевый листок, сложенный вчетверо, исписанный мелким, кудрявым почерком Давида Канцлера. Увидев письмо, Таисия так и подскочила.
–Дай мне!—вскрикнула она, а заполучив письмо, кинулась в соседнюю комнату.
Шурочка смотрела на невиданной красоты куклу, на игрушечного котенка, и ей казалось, что кукла сейчас оживет, превратится в девочку, а котенок спрыгнет с маленьких ручек и начнет гоняться за собственным хвостиком, как это любила делать их Ружа, когда была маленькой.
Но кукла не ожила, и котенок не ожил. Каким-то образом девочка поняла, что это подарок от отца и вместе с тем к ней пришло ощущение, что никогда она не увидит папочку, хотя тот и обещал, что приедет к ней.
Соседка сосредоточенно складывала и уминала руками оберточную почтовую бумагу, коробку из-под куклы, белый шпагат, а сама все прислушивалась к тому, что происходит в соседней комнате. Послышался стон, потом тяжелый вздох, потом какие-то жалостливые причитания, потом все стихло. Женщина не знала, что ей делать: то ли уйти, то ли остаться и присмотреть за Шурочкой, которая пригорюнившись сидела на своем излюбленном месте на подоконнике за занавеской. От нечего делать соседка запихнула бумагу в печь, придавила её поленом и стала смотреть, как разгоревшееся из угольков пламя жадно пожирает внеурочную добычу. Чтобы жар не пропал даром, соседка поставила на плиту остывший чайник.
Прошло не менее получаса, как вдруг в комнате, куда скрылась Таисия, что-то грохнуло, словно человек запнулся о коврик и рухнул на пол.
–Тая,—позвала соседка.—Тая!– Никакого ответа.
Тогда женщина, осторожно ступая по скрипящим половицам, двинулась к закрытой двери, потянула её на себя, зашла в комнату.
–А-а-а-а-а!
Таисия полусидела, полулежала на полу у кровати, и крепкий пояс от теплого халата сжимал её шею. Конец пояса был привязан к железной спинке. Лицо Таисии побурело, язык вывалился наружу, а вместо глаз на мир смотрели белые глазные яблоки.
Соседке хватило нескольких секунд, чтобы метнуться к столу за ножом, каким перед тем резали шпагат на посылке, резануть по поясу, просунуть нож под узел на шее и, придерживая голову Таисии, опустить её на пол. Упав на колени перед удавленницей, соседка ударила её несколько раз по щекам, чтобы привести в чувство, и только после того, как Таисия со всхлипом втянула в себя первый глоток воздуха, позволила себе облегченно выдохнуть.
–Ну, Тайка, ты зараза!—ткнула она кулаком распростертое тело хрипящей, но уже приходящей в себя женщины.—Башку бы тебе разбить за такие дела! Ты что же, зараза,надумала! Ты о ребенке подумала?!
А Шурочка, испуганная криком соседки и тем, что она схватила нож, тихонько подобралась к двери и увидела лежащую на полу мать, которая с хрипом дышала и отплевывалась и рядом сидящую тетю Маню, рука который все еще сжимала нож. Шурочка задохнулась от ужаса, шагнула назад, но запнулась и рухнула на пол.
Соседка поздно сообразила, что нужно было закрыть дверь, чтобы не травмировать девочку зрелищем матери-самоубийцы. Теперь пришлось отхаживать обеих. Шурочка быстро пришла в себя, умоляюще глянула на соседку:
–Тетя Маня, ты мою мамочку не зарезала? Пожалуйста, не надо!– плакал бедный ребенок.
–Что ты, деточка, что тебе в головушку пришло!—обняла девочку соседка.—Я только поясок разрезала, в котором…мамка твоя…головой…шеей запуталась. Вот!
–Это правда, тетя Маня?—все еще не верила Шурочка.
–Правда, конечно правда! Пойдем к мамке, сама посмотришь.
Она подняла Шурочку и придерживая её за спинку, повела в соседнюю комнату. Таисия сидела на полу, прислонившись к кровати. Она постепенно приходила в себя, старательно растирала шею и громко дышала. Шурочка медленно подошла к матери, опустилась на корточки. Тут она увидела обрывок пояса, привязанный к спинке, и другой, валяющийся рядом. В её голове сложилась страшная картина, и она бросилась на грудь матери, заколотила её кулачками:
–Ты повесилась!—кричала девочка.—Ты повесилась! Ты плохая! Я тебя не люблю! Мамочка!
Бившуюся в истерике девочку соседке пришлось выносить из комнаты на руках. Она сильно прижимала к себе дрожащее тельце девочки, говорила ласковые слова, целовала залитые слезами щечки.
