скачать книгу бесплатно
Но тут, впрочем, имелась загвоздка, которая не могла не смущать Марию. Если дневниковые записи предназначены только для нее самой, – она и писательница, и единственная читательница их, – то рассказы и повести, которые ей предстояло в будущем создать, прочитают – а она на это рассчитывала, иначе и стараться незачем – многие. Поэтому нужна осторожность в описании людей, которых могут узнать их знакомые (или они сами себя могут узнать).
Она держала в уме, как отец ее в «Петербургских трущобах» под именем баронессы фон Шпильце описал их соседку по дому и имел вследствие этого неприятное объяснение с последней. Мария не помнила, как это было, но отец рассказал об этом случае в одном из редких своих писем ей: поглощенный собственными делами, он все же иногда давал о себе знать.
Он был тогда на русско-турецкой войне в качестве корреспондента и в начале своего послания дочери передал новости с театра военных действий и уверил, что он пребывает в полной безопасности, поскольку находится непосредственно в свите государя. А затем писал: «Желание твое быть литератором, о котором ты поведала в предыдущем своем письме, весьма похвально, несмотря на все тернии, что непременно уготованы судьбой на этом пути. Я не пугаю, а говорю как есть: тернии будут. Как доказательство приведу в пример свои собственные неурядицы. Достаточно вспомнить, как поливала меня грязью так называемая «демократическая» и «прогрессивная» и даже «умеренно-либеральная» публика по выходе моего «Кровавого пуфа». А ведь я всего лишь предостерег в нем общество от увлечения нигилизмом, показав, что им прикрываются мошенники и мерзавцы, никаких благих целей в своих махинациях не преследующие, а ставящие во главу угла только личную выгоду или, что еще хуже, выгоду их покровителей, слепыми марионетками коих являются. Только и всего! А меня обвинили в клевете, доносительстве, ренегатстве! Можешь представить мое состояние! Хорошо, я к тому времени, когда началась эта травля, поднятая против меня в печати, уже был в офицерской среде, в обществе армейских товарищей, они меня подбадривали, упоминая восточную пословицу: «Собаки лают – караван идет».
Вот что значит следовать правде в литературе! Самого будут преследовать! Как тебе такие тернии?
Кстати, на предмет правды. Бывали и курьезные случаи. Ты, наверно, не помнишь, но когда мы жили на Большой Морской – мы еще не были с твоей матерью в разрыве, – жила в одном доме с нами некая госпожа…»
Далее шел рассказ о том самом объяснении с соседкой, приправленный юмором и смешными преувеличениями. Заключал его Крестовский такими словами: «Как видишь, правда даже в таких мелочах может быть чревата. Но без правды литература не нужна».
Мария часто вспоминала это письмо отца. Она не собиралась выводить на чистую воду прохиндеев-революционеров, пусть этим мужчины занимаются, но предостережение аккуратнее подходить к описанию знакомых лиц отозвалось в ней: по своей деликатности она боялась обидеть ближнего. После многих раздумий она нашла выход, показавшийся ей блестящим и даже идеальным: ведь можно писать не о других, а о себе, только не в точности, а меняя имя, обстановку, обстоятельства. Будет и правдиво, и не обидно для других!
Но это все еще предстоит, а пока перед ней только расстилалась дорога во взрослое существованье, таившая тернии, и, кстати, не о таких терньях предупреждал ее отец, а уж она и представить себе не могла, что ее ждет.
Наивная светлая девушка, всеобщая любимица, что она могла представлять! Верно она через много лет в своей повести «Вне жизни» сказала, в третьем лице, подразумевая себя семнадцатилетнюю: «Когда Женичка Лидова (на самом деле Мария Крестовская) выходила из института, это было такое чистое и милое существо, что всякий, знавший ее, чувствовал к ней безотчетное влечение». С такими, чистыми и милыми, жизнь не всегда бывает ласкова.
Глава вторая. В Киев поедешь?
К карьере артистки склоняли Марию не только детские мечты, но и практические соображения. Сидеть на бабушкиной шее по окончании курса Смольного не представлялось более возможным. Если становиться взрослой, так уж становиться взрослой до конца, в том числе и в смысле заботы о куске хлеба. А театр таким куском мог обеспечить.
К тому же туда была открыта дорога. О Варваре Дмитриевне, маме Марии Крестовской, еще помнили в театральном мире, и ее имя в некотором отношении послужило пропуском. Некоторые бывшие знакомцы Варвары Дмитриевны – антрепренеры, режиссеры, актеры – в дань памяти о ней не затруднились взять заботу над ее дочерью, клятвенно заверяли, что составят протекцию.
Правда, то, какими маслеными глазами смотрели они, эти постаревшие мужчины с развязными манерами, на Марию, как слюняво целовали ей руки, вызывало в ней естественные опасения. Она подозревала, что все их обещания даются с грязным намеком и что в благодарность за помощь в устройстве ее в театр они попросят вознаграждение. И легко можно догадаться, какое именно. Поэтому с этими добровольными «помощниками» она была учтива, но холодна и не давала им повода продвинуться дальше целования рук.
Обо всех грозящих ей опасностях и «терньях» со всей очевидностью Марии стало все ясно после встречи с неким господином Кирьяновым, известным антрепренером – впрочем, только по его собственным словам известным: прежде она такой фамилии не слыхивала.
А ведь личностью он был, опять же по его словам, значительной в театральных кругах. Шутка ли! Антрепренер Александринского театра, самого лучшего в Петербурге, самого популярного и самого уважаемого и публикой, и критикой!
Именно так он представился Марии, явившись пред ее очи на пороге ее квартиры, что взяла она внаем по выпуске из Смольного, чтоб не стеснять более бабушку. Был это толстопузый человечек, лысый как коленка и с гладко выбритым лицом, так что из растительности имелись у него только волосы, торчащие из ноздрей и ушей.
– Госпожа Крестовская? – учтиво поклонился он.
Она кивнула.
– Премного счастлив знакомству-с. Я Кирьянов, антрепренер Александринки. Уполномочен на подбор актеров в труппу. Это же вы дали объявление в газету, что вы начинающая артистка, ищете ангажемента-с?
Мария действительно обратилась за этим в газету, когда выяснилось, что все бывшие мамины знакомые не очень-то торопятся поспешествовать ей вследствие ее холодности к ним. Так неужели сработало? Из самой Александринки, надо же! О такой действенности печати она и помыслить не могла.
– Да, а что, уже пропечатали объявление? Да вы проходите ради Бога! Чего же мы на пороге-то! – Мария радовалась и суетилась.
Кирьянов, расположившись в предложенном кресле, оглядел комнату, в которой очутился. Обставлена она была бедно, но выглядела опрятно. Это выдавало в госпоже Крестовской девушку стесненную в обстоятельствах, но аккуратную. «Люблю таких, – подумал Кирьянов, – несчастненьких и чистеньких». Переведя взгляд на девушку, с удовольствием убедился в ее красоте. Свеженькая, как распускающийся цветок, глубокие голубые глаза лучатся жизнью, щечки румяные, темно-каштановые волосы заплетены в толстую косу, перекинутую на грудь. Сама грудь, кстати, высокая, приятная такая. Талия тонкая. Грация, грация! «Не напрасно же я сюда заглянул!»
Перед тем как начать реплику, Кирьянов облизал губы.
– Госпожа Крестовская, в газете сказано, что вы дебютантка. Но ваша фамилия кажется мне знакомой.
– У меня отец писатель. Всеволод Крестовский, автор «Петербургских трущоб».
– Ах да! Как же, как же! Нашумел в свое время этот роман. Я, правда, не читал, но наслышан, наслышан. А вы, стало быть, Мария Всеволодовна… Я, стало быть, по вашему объявлению-с. Нашему театру нужны красивые и талантливые актрисы. Красота ваша, так сказать, налицо, не смущайтесь, не смущайтесь, это не комплимент, а профессиональная оценка со стороны театрального деятеля. А что насчет таланта? Есть ли у вас какой-нибудь опыт игры в любительских постановках?
– Я в Смольном институте играла в спектаклях.
– Так вы из Смольного. Это хорошо, это похвально. И успешно-с играли?
– Думаю, да. Рукоплескали.
– Рукоплескали, понятно, понятно. Это хорошо, это похвально.
Отвечая на вопросы, Мария покраснела, и это придало ей еще больше привлекательности. Кирьянов снова облизал губы.
– А что-с, – сказал он, – нам бы не мешало убедиться в ваших актерских способностях, как вы полагаете-с?
– Полагаю, что это нужно. Что мне, монолог какой прочитать? Я из Шиллера могу или из Островского.
– Так вы еще и разносторонняя-с: и из Шиллера, и из Островского. И трагедии, и комедии. Очень хорошо, очень похвально. – Он воровато огляделся. – А вы одна в квартире? И никого не ждете?
Эти вопросы насторожили Марию.
– А к чему вы любопытствуете?
– К тому, чтобы не помешали нам, нашему просмотру-с. Это очень неприятно, если монолог прерывается на половине.
Мария жила одна и никого не ждала, но сочла за благо солгать, чутье подсказало.
– В соседней комнате горничная. Да и кузен должен с минуты на минуту прийти. Он у меня кавалергард. – Она вспомнила о кузене своей подруги по Смольному Наденьки, о котором та часто рассказывала.
– Ах, какая досада! – хлопнул по подлокотнику кресла Кирьянов и в задумчивости погладил лысину. – Но я вот что придумал-с. Давайте я запишу вам свой адрес, и вы зайдете ко мне. Скажем, завтра, в три пополудни-с.
– Хорошо, господин Кирьянов. Это меня устроит.
– Только обязательно приходите-с. Сейчас уже двадцатое июля, а сезон открывается в конце августа, так что времени, посудите сами, совсем мало. Труппа уже почти вся подобрана, только несколько актрис найти осталось. А вы нам, по всему видно, подходите. Стало быть, буду ждать-с!
– Обязательно приду, – сказала Крестовская и привстала с места, давая понять, что разговор исчерпан.
Уже в дверях, после того как дал адрес и распрощался, пожимая и целуя руки Марии, Кирьянов повторил:
– Так, стало быть, жду-с.
Закрыв за ним, Мария торопливо замкнулась на ключ. Сердце ее билось часто, и была она перепугана. Какой несимпатичный, скользкий человечек, как будто персонаж папиных «Трущоб» сошел со страниц романа! Почему он спрашивал, нет ли еще кого в квартире? И так настойчиво приглашал к себе! Право, что-то тут не так! Тот ли он вообще, за кого себя выдает?
Мария благоразумно решила не ходить к Кирьянову, а выяснить вначале в Александринском театре, имеет ли он к нему отношение. Сей театр располагался на одноименной, Александринской площади, а фасадом, с колоннами и квадригой Аполлона на аттике, выходил на Невский проспект. Часто Мария бывала там на представлениях, часто, прогуливаясь, проходила мимо и мечтала выйти на его сцену под овации публики. Ах, вот бы сбылось! Благоразумие благоразумием, а мечты есть мечты!
Но в театральной дирекции ей ответили, что знать не знают никакого Кирьянова. А на робкий вопрос, требуются ли им актрисы, рассмеялись.
– Деточка, да мы отбоя не имеем от актрис. В нашу труппу попасть можно лишь по особому приглашению.
Вышла на улицу Мария совершенно подавленная. В задумчивости остановилась, прислонилась к колонне. Значит, не так уж и открыта дорога в театр, как она предполагала. Да еще и мошенники всякие лезут. Невольно на глаза навернулись слезы.
На плачущую на ступеньках театра девушку обратила внимание пожилая, но еще привлекательная дама. Она уже открыла было дверь, чтобы пройти внутрь, но задержалась.
– Чего слезы льешь-то? – грубовато и в то же время участливо поинтересовалась она. – Не берут в актрисы, что ли?
Мария, вытирая глаза и нос, кивнула.
– Ну, не изволь печалиться, милочка. В другой театр попробуй. В этот так просто не возьмут, для этого прежде имя нужно заработать.
– А где его заработать-то? Никому не нужно. Уж и объявление мое газета пропечатала, а все без толку. Один только проходимец какой-то пришел, сказал, что в Александринском антрепренером, а никакой он не антрепренер, никто и не слыхивал о нем.
– Ничего он с тобой не сделал? – с тревогой за нее спросила дама.
– Нет, только адрес свой оставил. Но я не пошла к нему.
– И правильно сделала, что не пошла. Но он знает, где ты живешь, и может вернуться. Да и другие, ему подобные… Зачем объявление сделала? Есть любители полакомиться этакими вот юницами, они нарочно выискивают в газетах такие объявления.
Мария ахнула. Вот тебе и действенность печати, только решительно наоборот!
– Что же мне делать?
– Съезжай на другую квартиру. – Дама поразмыслила о чем-то. – А лучше знаешь что… В Киев поедешь?
– В Киев? Зачем?
– Как зачем? В театре играть! Есть у меня там знакомства. У меня везде, если хочешь знать, знакомства. Поди, не первый год на сцене!
– А если не возьмут?
– Возьмут! Напишу рекомендацию – куда денутся, возьмут! Я же Подобедова-первая! Солидный вес имею! А ты девушка, я вижу, хорошая, чего ж не порадеть. Поначалу, конечно, будешь на последних ролях, а потом уж как себя покажешь. Есть у тебя дарование-то?
– Есть! – шмыгнув носом, сказала Мария.
– Вот и хорошо, – улыбнулась Подобедова-первая.
Глава третья. В добрый путь
Та дама, что приняла участие в судьбе Марии, действительно была известна как Подобедова-первая, или просто Подобедова Надежда Ивановна. Первая – это чтобы не путать ее с младшей сестрой, Екатериной Ивановной, которая была соответственно Подобедовой-второй.
Обе они давно уже блистали на подмостках Александринского театра и заслужили большое признание своей преданностью сцене. Таланта они, как злословили критики, были не выдающегося, но благодаря серьезному отношению и тщательной выделке своих ролей, тут уж критики не могли не признать очевидного, выбились в ведущие актрисы.
К моменту встречи с Крестовской Надежда Ивановна Подобедова уже три десятка лет верой и правдой служила Мельпомене в Александринке. И знакомств в театральных кругах за такой срок у нее и вправду накопилось изрядно. И о Киеве неспроста она вспомнила в разговоре с Марией. Жил там не то что поклонник – о каких поклонниках может идти речь в ее-то летах, – а почитатель таланта Подобедовой-первой, и этот почитатель заверял, что готов исполнить любую ее просьбу, если таковая только воспоследует.
Это был Лев Абрамович Куперник, перешедший в христианство еврей. Блестящий адвокат, в прошлом году прославился на всю Россию тем, как защитил, будучи приглашен в Кутаиси, группу грузинских евреев: они обвинялись в убийстве маленькой девочки с целью употребления ее крови в пасхальную мацу, но благодаря представленным Куперником убедительнейшим доводам были все оправданы.
А еще Куперник был знаменит своей любовью к музыкальному и театральному искусству. Из этой любви, поговаривают, он даже завел роман с одной актрисой; уж не дознаться, правда ли это или сплетня, но жена устроила ему большой скандал, когда до нее дошли слухи. Но и за вычетом этого неясного факта он был своим человеком за кулисами, поскольку с готовностью выступал в качестве мецената, а кроме денег не жалел артистам и добрых слов.
При поездках в Москву и Петербург Лев Абрамович всенепременно посещал ведущие театры, проходил после представлений в гримировальные уборные и поздравлял актеров с блестящей игрой. И уж конечно, не обойдена его вниманием была и Подобедова-первая, одна из первых актрис одного из первых театров в России.
– Надежда Ивановна, ваша Марья Антоновна – просто чудо! – говорил ей Куперник после гоголевского «Ревизора», где она играла, невзирая на возраст, роль дочери городничего. В глазах его горело восхищение. Он и сам пробовал себя в любительских спектаклях, в том числе и по тому же Гоголю, но понимал, что уровня больших артистов, к каковым принадлежала Подобедова-первая, ему вовек не достичь. Потому, собственно, и ценил их за их мастерство.
На его-то имя и написала Надежда Ивановна рекомендательное письмо, которое вручила Крестовской.
– Отдашь в Киеве Купернику – он там председатель драматического общества. Уж он о тебе позаботится, определит тебя, как и куда следует.
– А он не из таких, как Кирьянов? – опасливо спросила Мария.
– Обижаешь, милочка! Я бы тебя к такому ни в жизнь не направила. Да, сказывают, было у него что-то с какой-то актрисой, но то дела давно минувших дней, да и были ли те дела – никто не ведает. После внушения, что ему жена сделала, он ни на одну актрису со сладострастием не посмотрит, даже если раньше смотрел. Нет, определенно, это положительный человек, приветит ласково, но целомудренно. К тому ж не забывай, у тебя письмо от Подобедовой-первой, вряд ли бы он посмел, если б и возжелал. Так что выше нос и смелее, милочка! Театр любит смелых, уверенных в себе!
Мария сердечно поблагодарила Надежду Ивановну и начала приготовления к отъезду.
Прежде она никогда не выезжала за пределы Петербурга, а тут Киев. Чай, не ближний свет! Ее отговаривала бабушка Мария Осиповна, ее отговаривала Наденька, с которой она продолжала дружбу после Смольного (кстати, с кузеном-кавалергардом ничего у Наденьки не вышло, и дело катилось к свадьбе с генералом). Но Мария настояла на своем. Поеду – и все тут! Она помнила слова Подобедовой-первой: «Выше нос и смелее!»
– Что ж, в добрый путь! – сдалась бабушка. – Киев – город хороший, да и не чужой для нас, Крестовских. Предки твои из Киевской губернии, так что, глядишь, и всколыхнется сердечко твое, когда там будешь.
Впрочем, при прощании, состоявшемся на вокзале, не обошлось и без слез.
После продолжительного путешествия по железной дороге Мария была в Киеве. И вправду это оказался хороший город – светлый, зеленый, с широкими улицами. Только уж очень жарко было в сравнении с Петербургом, сухой воздух, казалось, драл горло.
Сняв номер в гостинице, Крестовская отправилась к Купернику по данному Подобедовой-первой адресу.
Лев Абрамович, невысокий и коренастый, с пенсне на носу, принял ее в своей конторе вежливо, но без особенного радушия: от посетителей и просителей по адвокатским делам у него не было отбоя, и он решил было, что голубоглазая юная дева с густой косой тоже явилась искать его защиты. Своим робким видом она заставляла думать о себе как о жертве насилия, которой эта защита необходима. Но у Куперника решительно не имелось времени брать еще одно дело, и он вынужденно продумывал, как тактичнее отказать и какого другого адвоката присоветовать.
К счастью, этого не понадобилось. Девушка достала из ридикюля письмо и с милою улыбкой протянула его Купернику. Прочитав его, он посветлел в лице.
– Так вы, госпожа Крестовская, актриса! Из Петербурга, да еще и от Надежды Ивановны! Замечательно!
– На самом деле я не актриса, – поправила его Мария. – Я пока лишь собираюсь ею стать. Но сцена мне знакома. Я играла ведущие роли в институтских постановках.
– А что ставили?
– Шекспира, Шиллера.
Куперник рассмеялся.
– У нас в Киеве вы начнете с водевилей. И совсем не с ведущих ролей.
– Я согласна! Так я принята? – Мария приложила руки к сердцу, этот жест показал, как она счастлива.
– Нужно еще соблюсти ряд формальностей. Да и рекомендации рекомендациями, а не мешало бы проверить ваши сценические умения.
– Я готова хоть сейчас! – Глаза Марии блестели от радости.
– О нет, прошу вас, давайте не сейчас. Я сегодня на весь день ангажирован одной дамой. – Куперник посмотрел в сторону от себя.
Мария проследила за направлением его взгляда и только тут обнаружила, что они не одни в кабинете. В углу на диванчике сидела маленькая девочка, лет пяти, и что-то рисовала в альбоме, что лежал у нее на коленях. Была она сосредоточена на своем занятии и происходившее вокруг вниманием не удостаивала.
– Это Таня, дочь моя, – сказал Куперник. – Таня, поздоровайся с госпожой Крестовской.
Девочка подняла глаза и произнесла совсем по-взрослому:
