Дуракам всегда везёт

– Вот я так же подумал, – засмеялся Георгий. – Пойду, думаю, по чуть заметной тропке, так у милиции скорее мысль появится, что я по ней двинул. И нашли бы быстро. Любой, даже начинающий нашел бы. А не то, чтоб такой монстр как ты. Ну а тебе подумалось, что я по большой тропе пойду. Потому, что это с точки зрения беглеца – глупость тупая. А я, ты ж меня давно знаешь, не дурак конченый. Тоже сообразил, что милиция подумает будто я поползу по самой незаметной дорожке. Я же не знал, что тебя пошлют за мной. Другие бы хрена с два меня поймали тут.

– Ну, что теперь уже… – Малович пошел вперёд. – Нам надо к совхозу выйти. А по большой тропе не пройдём. Там травы нет почти. Вообще, видать, каток как зимой. Прямо вниз сползём, а потом влево к большой дороге. Она уже конкретно в Каменск-Уральский идёт. Оттуда на трассу выскочим, попутку поймаем до Владимировки. За ночь успеть надо. А утром председатель машину даст и рванём в нашу контору.

– Надолго меня посадят-то? – кисло спросил Жора, цепляясь на ходу за стволы и ветки. Падал, поднимался и снова скользил таким же образом.

– Не знаю, – Малович сказал и врезался грудью в толстый ствол сосны. – Побил ты его не шибко. Можно списать на эксцесс при неприязненных отношениях. Поссорились просто. Не любите друг друга. Но ты ж ещё три тысячи украл у него. В заявлении написано так. Жена писала.

– Я. Александр Павлович, не воровал деньги. При нём и при жене взял из чемоданчика три тысячи. А там их двенадцать было. Они мне сами и сказали, где чемоданчик. А деньги я свои забрал. Остальные так и лежат. Можешь проверить.

– Какие такие свои? Чего твои деньги в чемодане Егоркина отдыхали? – Малович хотел спросить что-то ещё, но с него слетела мокрая и тяжелая форменная фуражка, он стал шарить рукой вокруг себя, нашел, поднялся, но слишком, видно, быстро. Левая нога его поднялась для восстановления равновесия, но не получилось.

– Да что ж ты, мать твою так! – успел крикнуть Александр Павлович и улетел вниз. В темноту мокрую, дрожащую от тонких струй стихающего постепенно ливня. Потом Лихолет услышал глухой удар тела о дерево и услышал стон, смешанный с длинным замысловатым матюгом.

– Саша, ты живой? Ты где? Что там? – Жора поехал по слизи вниз, цепляясь за скользкие сосны и осины.

– Я вроде бы ногу сломал. В дерево коленом вписался, развернуло меня сразу, так я ещё носком сапога его же задел. Встать попробую. – невидимый Малович рыча цеплялся за ствол, пытаясь встать. В этот момент Георгий шлёпнулся о соседнее дерево и удержался, не упал.

– Всё. Трындец ноге, – сказал старлей с сожалением. – Ночевать тут придется.

– Не, здесь нельзя. Сыро. Ночью замёрзнем и воспаление лёгких словим. Сырой воздух. Отдохнём, да я тебя потащу вниз, – Лихолет мокрым рукавом вытер мокрое лицо. – Тут идти осталось пару километров. Давай сядем, передохнем минут десять. А там начнём движение с нагрузкой. Я-то не хилый, ты знаешь. Дойдём!

Они сели, прижавшись спинами к стволам. Ногу Малович руками отложил в сторонку. Ни согнуться, ни выпрямиться сама нога не могла.

– Ты мне расскажи, с чего весь этот компот между вами заварился. С чего баба Егоркина заяву на тебя нам притащила? – Александр Павлович громко выдохнул и поглядел вверх. От ливня остались одни воспоминания. Между верхушками деревьев в черном небе, как в озере, плескались золотые рыбки-звёзды.

Было темно и Малович лица Георгия не видел. Но слышал, как он откашливается, что-то бормочет под нос и глубоко вздыхает. Решает, наверное, рассказать или не стоит. И подумал всё же, что можно сейчас поделиться давней своей тайной.

– Такое дело, Александр Павлович, не очень, правда, значительное. И началось оно четыре года назад. Можно бы и забыть уже, – Жора Лихолет попытался прикурить папиросу, чтобы сбить волнение и гладко изложить мысль. Но папиросы вымокли. Спички тоже. Поэтому он начал сбивчиво, заикаясь и путаясь в словах. – Мы это… Ну, передовики же. Он, я, Володя Ступин и Миха Лысенко. Убираем и намолачиваем больше всех. Последние четыре года побеждать в соревновании стал Егоркин. Ну, ладно. Только, бляха, не один – сам Егоркин да я знаем, что он вырабатывает меньше меня. Все знают. И наши механизаторы в курсе, агроном, председатель. Агроном каждый день сверку делает, экономист тоже. А уж весовщики на току – в первую очередь. Бумажки же есть реальные на весовой. Вот столько зерна из бункера Егоркина привезли шофера, столько от Лихолета. Понимаешь? Получается по накладным, что я и скосил больше и намолотил. По текущим, повторяю, бумагам. А в конце уборки про текущие накладные в конторе забывают, а составляется общий отчёт. Ничего в нем по полочкам не раскладывается, а пишут экономист, агроном и председатель, что в социалистическом соревновании, начиная от весенних работ и до уборочной с такими-то результатами победили такие-то комбайнеры, водители, трактористы, сеяльщики, снегозадержатели, протравщики и ещё разная публика. Потом называют призёров. Тех. кто на втором месте да на третьем. Четыре года последних в этой бумаге я – на втором всегда. После Егоркина. А раньше он пристраивался то третьим, иногда вторым после меня.

– Лучше работать научился? – спросил Малович.

– Хрена там! – Жора помолчал. – Пять лет назад дядя его родной, главный агроном Семиозерного, сел в кресло заместителя начальника областного управления сельского хозяйства. Ну, наши тузики покумекали у себя там совместно и допёрли, что если Серёга Егоркин станет вечно первым, то колхозу от этого будет много лучше. Дядя и соляры будет отписывать колхозу побольше, с запчастями проблем не станет и так далее. Но ведь как чётко угадали, мля! Так оно и вышло всё.

– А сам Егоркин что? Он же знал, что натурально-то тебе проигрывает. – хмыкнул Александр Павлович. – Не извинился даже?

– Не, – засмеялся Георгий. – На фига ему высовываться и каяться? Зерно-то от всего колхоза в зачёт идёт. Обкому без разницы кто больше скосил, намолотил и перевёз. Ему главное – общее количество сданных государству центнеров. Колхоз наш передовой на самом деле. Вторые по области мы. А кто в колхозе первый или второй – мелочь. Наше внутреннее дело. Никого больше не интересует.

– А зачем ты его бить стал? – Малович случайно дёрнул ногой и, сжав губы, коротко простонал. – Из-за денег, которые потерял? За первое место три тысячи дают, а за второе уже полторы почему-то. За третье – семьсот пятьдесят. Это я знаю.

– Нет, не в трёхе дело. Это ж премия. Годовая. А помесячно я нормально зарабатываю. Не в этом дело, – Жора встал и, скользя, подошел к Александру Павловичу. Присел на корточки. – Просто через четыре года закусило что-то мне нервы. Ну, думал я, чего ж ты, падла, не придешь ко мне с бутылкой, да не скажешь, что ты в этом обмане сам не при чем. Чего ж не извинишься за наших начальничков, которые знали заранее, что дядя Серёгин к колхозу подобреет, если племяш станет гордостью местной. Мне не премия главное, не грамоты почётные. Не могу, когда меня дурят. Ходил к председателю. Всё сказал, что думаю про этот подлог. Он меня послал. Работай, говорит, а то комбайн тебе дам списанный. Ремонтируй и накоси хоть малость малую. Да намолоти чуток. С гулькин хрен. На двадцать пятое место переползёшь. Вот через неделю после этого разговора я стакан выпил, поймал Егоркина и сказал: «Ты-то, чего, сука, стыд потерял? Они – начальники. Им давно уж не привыкать дурить всех. Но ты ж, говорю, работяга. А совесть в задницу засунул. Совсем, что ли стыда нет? Все же знают, что тебе приписывают центнеры. И ты знаешь. Почему не отказываешься от этой нечестной игры?»

– Ну? – заинтересовался Малович.

– Гну, – присвистнул Георгий. – Он мне сказал, что всё по-честному. Что он меня «делает» во все дырки сам лично. Что начальники да дядя его вообще ради него и пальцем не шевельнули. Что не при делах они. Ну, тогда я ему и врезал. И свои три тысячи за последний сезон забрал. Из принципа! Повторяю, Саша, из принципа! Да и ему, Егоркину, в науку. Чтобы сам не врал, сучок, и экономисту с председателем не позволял. Брехня и наглое мошенничество, это что теперь – самое достойное увлечение для настоящего мужика? Вот такое дело всего-навсего, товарищ милиционер. Деньги я через председателя ему отдам. У меня денег хватает на нормальную жизнь. Но когда меня дурят как тупыря безмозглого – извините! Вы не правы. Плакать в подушку не буду. Председатель тоже дождется. Отсижу сейчас – апосля и ему по башке настучу. Снова сяду.

Да…– протянул Александр Павлович. – Лихо тут у вас труд организован. Жаль, ОБХСС к вам не заглядывает. Я им посоветую. Слушай, как-то нам двигаться бы начать. Долго сидим. Попробую сам спускаться. Он поднялся на одной ноге, держась за дерево, сделал шаг вниз и сразу же упал, сильно ударившись боком о нижний ствол.

– Не получится, – сел рядом Лихолет. – Ногу ты, Саша, или сломал, или вывихнул. Её сейчас напрягать не надо. На лошади поедешь. Сойду я за лошадь?

Он взял Маловича за обе руки, повернулся спиной к нему, присел и потянул тело себе на спину. Поднялся. Получилось.

– Но двигаться вниз в таком виде – дохлое дело, – выдохнул Александр Павлович. – Упираться в деревья тяжело будет. Скорость спуска увеличится. Ты уже в два раза тяжелее будешь.

– За шею меня обними, – Лихолет приготовился, нагнулся немного.– Руки свободные, зацеплюсь, не переживай.

До последнего ствола лесного добрались они тяжело, но без приключений. А вот по пологому травяному спуску Георгий пойти не смог. Упали оба на бок на первом же шаге.

– Тут вообще кроме грязи и ливнем придавленной травы нет даже кочки, чтобы упереться, – Жора долго стирал мутные брызги с лица рукавом. – Но можно спуститься на четырёх точках.

Стоя на коленях он снова затянул Маловича на спину. Александр его обнял и Лихолет, выбрасывая по одной руке вперед, пополз на карачках к дороге.

– Ну, ты мощный парень, – тихо удивился милиционер. – Во мне девяносто шесть килограммов. Плюс мундир с сапогами мокрыми. Все сто и набегает. Терпишь пока?

Ладони и колени Жорины продавливали грязь сантиметров на десять. Он выдергивал их поочерёдно из липкой ямки. Жижа при этом чавкала как корова, жующая большой пучок сена. Но движение было. Раза три они заваливались на бок, набирая на мокрую одежду комки слизистой почвы, потом Георгий снова затаскивал Маловича на горб и через полтора часа оба вывалились наконец со склона на ровную, твердую, хоть и побитую очень большими каплями дорогу-грейдер. Лежали молча с полчаса. Лихолет дышал как ныряльщик, который под водой выпустил весь кислород из легких, вынырнул и хватал ртом воздух литрами судорожно, громко и беспорядочно. Александр Павлович тихо стонал. Ушиб, наверное, ногу об твердую укатанную дорогу. Он перевернулся на спину, поглядел в небо и понял, что рассветать начнет уже скоро.

– Здесь останемся, – сказал он Георгию и на локтях поднялся над грязью. – Ты посади меня. Ногу перенеси вправо и посади.

–Это объездная верхняя дорога из санатория «Сосновый», – прерывисто прошептал Жора. – Надо ждать. Скоро оттуда машина пойдёт в город за хлебом и сахаром. Ему до асфальта отсюда километров десять. Не разгонишься. Поэтому поедет раньше, чем всегда.

– Ты же тут пацаном постоянно ошивался с Генкой и Колькой Липатовыми, -вспомнил Малович. – Мы-то в другом месте играли со своей компашкой. А ты, значит, всё тут знаешь и всё помнишь. Это хорошо.

– Да. Здесь мы и зимой с этой горки на лыжах летали, – вздохнул Георгий и улыбнулся.

Еще через час, когда солнце успело выбросить над горизонтом первые короткие и негреющие лучи, они услышали звук двигателя.

– Во! – обрадовался Лихолет. Малович промолчал. Потом из ложбины на пригорок вывалилась машина с будкой. Хлебовозка. Её колыхало на невидимых ухабах так, будто ураган бешеный хочет снести её с дороги, но оторвать от земли не получается у него. «ГаЗон» дополз до мужиков и остановился. Лихолет побежал на другую сторону. К окну шофера. Через пару минут они вдвоём вытащили из-за сиденья здоровенный тулуп, постелили его в будку между деревянными поддонами для хлеба и аккуратно затащили на мягкую овечью шерсть Александра Павловича.

– Давай! – крикнул Георгий.– Прямо к зарайской центральной больнице. Я с ним в кузове поеду, придерживать буду, чтоб его не кидало на поддоны. И ногу прижму. Зафиксирую.

Ехали по грейдеру осторожно, а потому долго. Зато на трассе хлебовоз разогнался и к восьми утра санитары на носилках уже несли Маловича в отделение травматологии. Жора шел за ними и уже после того, как Александра Павловича начали «ремонтировать» слегка задремал на стуле в коридоре. И неизвестно сколько прошло времени, но вдруг дверь операционной громко раскрылась и из неё с одним костылём под мышкой вышел старший лейтенант. Нога в гипсе. Форма – серая от грязи, причём левая штанина была скручена и заткнута за пояс брюк. Сапоги как-то удалось нацепить.

– Перелома нет, – улыбнулся Александр Павлович.– Растяжение трёх связок. Сказали, через пару недель нога восстановится. Я позвонил из операционной к нам в отдел. Сейчас за нами приедут. Тебе, Жора, спасибо за всё.

– Да ладно, – смутился Лихолет. – Ерунда. Маленькое приключение. Бывает.

В милиции Малович оформил на Георгия все нужные бумаги и сержант отвел его в «отстойник». В милицейскую камеру для подследственных. В ней «парились» ещё четверо молодых парней. Они, как потом сами рассказали, ждут отправки в суд. Открутили ночью у запасного паровоза в депо шатуны и шесть колес. На грузовик это всё и в металлолом сдали. Деньги пропили за пару дней. Обходчик их видел, запомнил двоих, но подойти не отважился. Мало ли. Сначала нашли одного. Он в депо и работал слесарем. Потом, естественно, остальных.

– Года по два дадут, не больше, – обрадовал ребят Жора. К вечеру их увезли на суд и обратно они не вернулись. А время шло. Лихолету сержанты носили еду, а больше никто не приходил. Когда Жора потерялся во времени, он осторожно спросил сержанта, который ужин принёс.

– Я уже сколько тут кукую?

– Завтра неделя будет.– Ответил милиционер, собирая пустые миски и кружку на поднос.

– А меня почему не допрашивают, в суд не везут? – озаботился Георгий.

– Мне почём знать? – откликнулся сержант. – У вас с начальниками свои дела, у меня свои. Я посыльный. Да баланду вот в КПЗ ношу. Не знаю, короче.

С этого момента прошло еще пять дней. Жора оброс и стал похож на вокзального «бича». Шмотки в задубевшей грязи, правый ботинок расклеился на носке и из него выглядывал большой палец в сером шерстяном носке. Лицо спряталось за плотной чёрной щетиной, а сверху волос закрыл лоб почти до глаз. Тело чесалось под твёрдым как брезент костюмом, глаза слезились от едкого воздуха, загустевшего в камере от запахов человеческого пота, вони из параши и перегара, занесённого сюда урками и прочими нарушителями закона.

– Бляха, а ведь в тюрьме всё это похлеще будет, – сказал Жора вслух, потому как никого пока к нему не подселили. Видно, не одна камера была в подвале.

Наконец восемнадцатым по счету утром в двери с маленьким оконцем провернулся большой ключ и в камеру зашел незнакомый лейтенант.

– Лихолет, с вещами на выход, – скомандовал он и поправил китель. – Иди за мной.

Вещей у Георгия не было и он поплёлся за лейтенантом в кабинет на втором этаже с табличкой «Начальник отдела УГРО подполковник Баранов А.Г.»

В кабинете сидели сам подполковник, Малович и ещё один старший лейтенант с красивым тонким лицом. На ноге Александра Павловича гипса не имелось уже. Костыля Жорик тоже не приметил, а брюки у Александра Павловича были новые, отглаженные. Он встал и поднял вверх указательный палец.

– Глянь, Жора!

И прошелся по кабинету почти строевым шагом. Слегка на левую, правда, прихрамывая.

– Товарищ Лихолет Георгий Иванович. Управление внутренних дел Зарайской области награждает вас почётной грамотой «За добровольное содействие органам советской милиции». Поздравляю! – и подполковник передал Жоре через стол красивый твердый лист красно-синего цвета с гербом Казахской ССР вверху.

– Благодарю, – зарделся Георгий. – Да ничего особенного я и не сделал. Но вам, конечно, виднее.

– Всё. Езжай домой, – похлопал его по плечу Малович.

– А суд? А в тюрьму? – тихо спросил Жора.

– Ну, если сильно хочешь – сам езжай. Дай взятку дежурному рублей пятьдесят. Может, он найдет тебе пустую камеру. Так-то в тюряге переполнено всё. Преступников расплодилось – хоть ещё одну тюрьму строй.

– Ты пока сидел в КПЗ, – объяснил ему красивый старлей, не вставая со стула. – я с бригадой ОБХСС смотался в ваш колхоз. Пять дней там не без пользы просидели.

– Езжай домой, – повторил Александр Павлович. – Деньги эти, три тысячи возвращать не надо. Разобрались со всем этим. Давай!

– Заявление Егоркина забрала, но ты с ними больше не ссорься. Не надо.– Подполковник Баранов пожал Георгию руку и тоже по плечу похлопал.

– Да ни в жисть! – ударил себя в грудь Лихолет. – Разрешите идти?!

– Да двигай уже, – засмеялся старлей Малович. – А то засажу опять в КПЗ на недельку.

– Не, с меня хватит, – тоже засмеялся Жора.

И ушел.

16. САЛЯМИ, СЭР!

Рассказ

Васяткин страшно любил колбасу «салями». Но ни разу не ел. Брал он каждый день к вечеру бутылку водки хоть и не дорогую, но на «салями» всё равно не хватало. То есть можно было бы и взять, но тогда на следующий день не хватало бы на водку. И любил он поэтому «салями» теоретически: по слухам и по внешнему виду. Слухи ходили очень разные и только раздражали. Потому, что некоторые говорили о « салями» почти как об обыкновенной колбасе, а кто-то произносил слово «салями» так, как говорят о женщине, на которой завтра пора жениться. Но никакие слухи не могли затмить красоты упаковки. Она была трех аккуратных цветов, с золотистыми нарисованными ниточками, которые окручивали палку колбасы витиеватой спиралью, а посредине палки, в кружочке, отороченном двумя серебристыми нитками, был изображен рыцарь. Может, конечно, и не рыцарь вовсе, но мужчина был строг, с усами и в шлеме.

– Если колбасу развернуть – представлял Васяткин – то упаковку можно будет легко разгладить и повесить на стенку вместо картинки из журнала.

А жена выдавала Васяткину в день всегда одинаковую сумму: на проезд туда, на обед там, и на проезд обратно. Если не ехать, а шлёпать на работу своим ходом и не обедать – к вечеру собиралось ровно на бутылку без закуси. Он выпивал пузырь по дороге домой в попутной чебуречной, вдыхал вязкий горячий запах затаившейся в куске теста баранины, мысленно закусывал этим едким запахом и шел домой ругаться с женой за ежедневное питьё водки, безденежную работу и отсутствие мужских качеств: умения зарабатывать, воли, ума и любви к жене.

Такая однообразная, просто никакая была у Васяткина жизнь, которую он терпел и одновременно не любил, как и жену.

Однажды шел он из чебуречной домой ругаться с женой, имея внутри себя пол-литра, которые привычно тепло растекались по организму, и, видно, чересчур расслабился, так как случайно попал под иностранный джип. Ну, попал- это уже для криминальных сводок… Джип этот просто на переходе слегка поддел Васяткина за нетренированный зад , что Васяткина подкосило и уронило на исковерканный асфальт.

Мужик, который рулил джипом, дал ему два раза по морде, но свидетели стали кричать, что мужик сам наехал на Васяткина, а не Васяткин попал под джип, и что они, свидетели, всем хором сейчас вызовут дорожную полицию. Тогда мужик дал Васяткину по морде уже потише, затащил его в машину и они поехали.

Васяткин ехал в джипе впервые и ему стало интересно. Много кнопок, всё отовсюду светится, а магнитола –так сразу в несколько цветов, и руль непривычно толстый, одетый в меховую шубку, и, главное, панель! Такая утонченная и элегантная, как вроде её специальный скульптор лепил. А кресло вообще – сидишь как в пуховой подушке. Мужик молча понаблюдал за любопытством Васяткина и сказал:

–Ладно, лох, сдуйся, короче типа я в натуре виноват, что на тебя наехал и в рыло зря махнул…Давай на выбор- или я тебя до дома довезу, или пузырь тебе поставлю. –В тебя – говорит – по моему запросто ещё пузырь влезет. Один – то, как я чувствую, ты уже на грудь взял…

А Васяткин как-то непривычно для себя очень быстро сообразил и прямо таки закричал: – Не надо меня домой и не надо пузырь! Можете в магазине взять одну палочку «салями»!?

Мужик равнодушно почесал за ухом и сказал: – Ты вникни, лох! Я ж тебе пузырь не палёный какой ставлю, а чистый « СМИРНОФФ» .Сам пью..Ну, когда виски нет под рукой. А ты у меня эту тошнотину просишь, какую-то «салями» Медведи её пусть едят! Ты извилины-то расчеши – «СМИРНОФФ»! Сам бы сейчас глотнул стаканок, но нельзя, бизнес, блин, надо вертеть..И руль. Я ж видишь- за рулем сижу.

– Салями! – сказал Васяткин голосом, каким семьдесят лет назад диктор Левитан произносил фразу « От Советского Информбюро!» Железным и твердым голосом подписал он мужику приговор.

– Первый раз такого придурка вижу – хмыкнул мужик, остановился возле ближайшего супермаркета и через пять минут принес короткую и не очень толстую палочку, золотистую, в переливах.

– Салями – вслух прочитал Васяткин сквозь выползающую слюну.– Голд!

И стал разворачивать, чтобы для начала просто откусить, а целиком съесть уже в подъезде.

– Э! – закричал мужик и чуть не наехал на автобус, – Только не здесь! Меня от этого запаха крупно тошнит. И машину потом за день не проветришь. А у меня вечером на твоем месте будет вот такая шмара сидеть! Мужик увлеченно описал в воздухе пальцем формы шмары, А тут такая вонь! Девчонка насквозь пропитается .Мне потом что, её всю ночь нюхать? Лучше я тебе сейчас куплю всё – таки флакон «СМИРНОФФ» Из горла выпьешь и пусть в салоне лучше хорошей водярой пахнет .Моя шмара к ней приучена капитально, как порядочный пёсик писать в песочек…

Он снова остановился возле какого – то магазина с двухэтажной витриной и купил Васяткину плоский трехсотграммовый пузырек с размашистой росписью «СМИРНОФФ» Васяткин никогда не пил «СМИРНОФФ», Да и видал его давно и мельком. Поэтому перед тем, как хлебнуть из горла, сильно выдохнул и мысленно помолился, чтобы не вырвало. Он не любил пить из горла. Но тут выбора не было.

Водка водкой совсем почему-то не пахла. Наоборот- от неё веяло свежестью и ароматом карамели. Он вздохнул и сделал глоток, но как-то не понял даже, что через несколько секунд пузырёк опустел.

– А хорошо пошла, – сказал мужик и зевнул. – Грамотно принял. Вот одного не пойму – откуда у вас, чмырей, деньги берутся на классную водяру? Может ты и виски пьешь из горла? Вон как выпил, аж бровь не дернулась. Меня ,вон, и то кусает, когда самое хорошее пью. Как бы краснею на секунду. .А дерьмо не потребляю, упаси бог.. А ты прямо как солдат: глазом не моргнул. Значит привык к элитному пойлу. Но вот откуда они у тебя, слесарюги, берутся, бабки-то серьезные? У тебя ж, небось, зарплата, как у инвалида пособие на бедность…Ты хоть стольник зеленый видал живьём хоть раз?

Мужик достал из внутреннего кармана портмоне из чьей-то кожи, вынул оттуда сто долларов и покрутил над головой. Васяткин отметил, что таких бумажек в портмоне не меньше десятка.

– Нам зарплату уже пятый месяц не дают, – сказало он без выражения. – А работаю я точно – слесарем. Как Вы угадали?

Мужик так заржал, что снова чуть не наехал на очередной автобус. Васяткин почувствовал, что водка стала подавать хорошие признаки душевной жизни. И он незаметно и аккуратно сунул «салями» в боковой карман.

– Ну, тогда ладно, спасибо, – вежливо сказал Васяткин, – отсюда я дойду. Тут уже рядом.

Мужик тормознул.

– Это…Зря я тебя по морде – то, – сказал он искренне. – Ты вроде лох нормальный, ну, типа не чмо…На тебе зеленый на память..Да бери, у меня их на три жизни припасено.. И считай – ничего не было. Вкурил?

– Ну, а то как же..– тихо казал Васяткин. – А чего было – то? Ничего и не было…Меня, вон, когда балка со штабеля падала – крепко задела. Ребро, вон, неделю уже ноет. А лицо у меня вообще закаленное. Я раньше на ветру работал. .Монтажником по электричеству.

– Я раньше тоже работал, – закрыл глаза мужик – Дальнобойщиком был – хрен сейчас такие есть. .А теперь вот бизнес у меня, понял? Потому что расти надо, укрепляться и обрастать панцирем.. .Жизнь,– она пока у всех одна. Машина вот моя тебе нравится? Так у меня их три разных .И квартир- четыре. И коттедж за городом. А шмар сколько! Бр-р- р!!!

Васяткин машинально взял купюру, поёжился, вжал плечи, попрощался и вышел.

В подъезде он сразу достал из кармана «салями», развернул, понюхал. Пахло чем – то сложным, незнакомым и душноватым. Он откусил и ничего не почувствовал. Что-то жеванное с добавлением перца и соли. Он откусил еще раз. Во рту стало почему – то скользко, жирно и вообще как-то неуклюже. Пожевал с минуту. Выплюнул.

– Докторская поприличнее будет – вспомнил он любимую колбасу жены и начальника цеха. – А шума – то сколько вокруг этого непонятно чего.. «Мы вчера брали «салями»…Так..К винегрету…» Понты сплошные. А эта «салями» – хлеб сырой. С салом.