Небо

Выкинув ее на бульвар мы так и не знали кто она, откуда и что течет в ее крови. Одно мы знали точно, все обезвкусится, если мы прямо сейчас не почувствуем.

И снова смотрим друг на друга.

Глава 11

Город.

Возможно ли вспомнить момент, когда над тобой разверзлись небеса и молния судьбы навсегда сделала тебя калекой? Казалось бы, разве забудешь такое? Но людская память очень недолговечна: для меня вот не существует больше ни неба, ни земли, также как и меня для них.

Всегда страшно было смотреть на ряды бетонных коробок. Никогда не знаешь, что скрывается в них. Серые, безлюдные, битком набитые. Дома. Дом. Какое многоликое слово! Дом может быть родным, теплым и уютным, а может быть старым обветшалым и чужим. Бывает ли так что дом и не нужен больше, или это просто значит, что теперь везде как дома?

Считается, что когда человек мертв, его обязательно нет больше физически. Я бы легко могла с этим поспорить. Разве жив тот, кто давно видит мир как из окна, не гнушаясь распоряжаться своим телом так, будто бы оно чужое. Руки, ноги, кожа, прикасаясь, понимаешь, что все это не твое. Да кто вообще сказал, что это мое? Нелепость того, как можно ощущать себя. Тысячи людей занимаются своим телом. Тренировки, фитнес, йога, тело культивировано, взамен проданы тысячи душ, а я банально не чувствую себя в теле. Банально, потому что это давно стало нормой жизни, жить в месте, которое называют моим телом. Хочется дарить его всем, как бесплатное приложение, раз уж оно как будто моё.

Люди издавна берегут тело, берегут много лет, усиленно и упрямо, чтобы потом зарыть его в деревянном ящике, гнить. Я предпочитаю дарить этот данный мне природой костюм миру. Мир породил меня, дал жизнь и это тело, так почему же я должна быть столь не благодарна, что отдам его лишь тогда, когда оно одряхлеет, и дух в нем рассеется? Вот уж глупость! Мое тело не моя собственность и значит, его получат все. Здесь и сейчас.

Каждый день встречаю этих людей с абонементами на тысячу лет, они гонятся за стандартами, идеалами, которые сами же и вбили в свои головы. Их стремление к красоте внешней, а точнее к их понятию о красоте мерзковато поблескивает на фоне их внутренней гнили. Зато есть я. То есть, меня нет – живой труп, а для того кто умер, уже нет ничего, он уже все получил, нет ни ваших абонементов, ни ваших лиц, перепачканных пыльной отсыревшей ложью, ни вашей показной добродетели и жалости, нет вашего жалкого сострадания. Сочувствуете? – Нет! Это просто зависть. Мне ведь дозволено все. И если я захочу, то сделаюсь пеплом и буду парить над вашими крышами, заглядывать в ваши окна, а вы так и будете кивать своими пустыми головами и сочувственно сокрушаться о том, чего не знаете и не узнаете никогда.

Смерть не всегда смерть тела, которое вы так бережете. Смерть – это свойство некоторых душ, тех душ, что получили покой и навсегда примирились со временем. Оно тикает, но не для них. Сменяются дни, года, но не для них. Такие души чем-то сродни душам сумасшедших, те тоже не чувствуют времени, но на самом деле их суть гораздо проще – они мертвы. Вы когда-нибудь задумывались о различии живого с мертвецом? Живой -требует, мертвец – молчит; живой – думает, мертвец – безмолвствует; живой – хочет, мертвец – имеет всё; живой – боится, мертвецов – боятся. Так и с душами. Если есть тело, то это вовсе не значит, что в нем есть жизнь. Да, физиология, несомненно, сердце бьется, кровь пульсирует по венам и жилам – все работает, но как механизм. Не ясно, почему до сих пор не доказано, что есть тела, в которых покоится прах, некогда жившей души.

В зеркале на меня смотрят глаза трупа: непроницаемые, сладковатые, томящиеся, чужие. Жесты мои пространны, замедленны, легки. Обывательская оценка была бы самой высокой! Бледная кожа, коричневато-черные обрамления глаз – туманные круги не выпитых ночей; исхудавшие руки по локоть в длинных кружевных перчатках, скрывающих пути счастья, тонкие дорожки радости; разметавшиеся как в бреду волосы; тощее тело; ноги на огромных каблуках. И самое примечательное все же лицо. Очень красивое. И не ясно на первый взгляд, что так притягивает и отталкивает одновременно в нем. Лицо, искаженное предсмертной гримасой, кривоватой улыбкой того, кто ушел навсегда и тонко лежащей вуалью легкого, кроткого ужаса и покоя, а ощущения… Ощущений никаких. Только абсолютная власть.

Дориан Грей – чистой воды лжец. Его теория не терпит реальности. Как может тело отражать то яростное уродство, что клокочет внутри него? Поверьте мне, вся эта ересь с портретом, не более чем бред воспаленного мозга безумца. Живой пример, опровергающий теорию Дориана и его же быль, это – я. Шикарный, изысканный, крайне деликатный паразит в теле уже почти разложившегося общества, скользящий среди шелковых складок длинного платья ее величества лжи. Ложь в Дориане Грее, ложь в жизни, ложь внутри каждого, но не во мне. Я – вне ее. Я как единственный кто уцелел, на тонущем судне, радуюсь, что жива, но еще не знаю, что всего лишь призрак…

Ах, о чем это я. Да: изящество черт светящих на меня сквозь зеркало поражает. Что-то резкое в изгибах, до безобразия правильное лицо и колючие, словно майское сено, глаза.

Мне известно давно то, о чем все думают.

Все думают о Дориане Грее. Все боятся, что однажды все мерзкое в душе вдруг перевесит хорошее и всем, абсолютно всем это станет заметно. Никто не боится быть плохим, все только боятся, что заметят, если такими стать. А кто заметит? Сотня таких же, кто изо дня в день так же трясется от страха? Да позвольте, это же смешно! Вот так и живут.

Смотрят в зеркало и боятся увидеть там всю гниль, что тщательно накрыта сверху бархатом добрых слов, пряжей мечты и тонкой паутинкой хороших намерений. Я не боюсь этого, потому что лишь один я знаю, теория Дориана Грея не работает.

Моя жизнь скорее смахивает на жизнь монаха. Только я монах своего ордена и у меня другие догмы, а точнее одна – никаких догм нет. Вот и все.

Когда-то кто-то придумал впрыскивать во фрукты, овощи и ягоды какую-то дрянь, чтобы внешне они казались спелыми и вкусными. Да, на вид такая ягода кажется сладкой, вкусной, манящей, но стоит откусить кусочек и внутри либо изуродованное семя, либо гниль, а может еще просто несъедобная зелень. Так же и я тот самый фрукт, та самая ягода. Каждый день я делаю себя соответствующей стандартам потребителя. Смотря на него сверху вниз, я дарю ему то, чего он так жаждет: я дарю ему труп. Только он об этом не знает. Как часто от этого мне становится смешно. Каждый раз, когда я вижу звериные глаза, что-то внутри начинает душить мое горло. Такие высокодуховные, развитые и вместе с тем недостойные жить. Они не знают, с кем имеют дело. Не знают даже, что нужно жалеть себя, а не ту, что по своей воле дарит этому слепому и глухому миру себя. У мертвого есть всё. У мертвого есть власть, ибо, нет чувств. Сложные перипетии не мешают ему царить и властвовать в мире людей. Люди так эмоциональны, плаксивы, нетерпеливы и слабы. Трупы довольны, улыбчивы и просты. Но не думайте, что они любят вас. Нет, они ненавидят все то, чем ты дышишь. Твою жизнь, эмоции, боль, страхи, смех. Именно поэтому труп дарит тебе себя. Прикоснувшись к нему однажды, ты уже никогда не станешь прежним. Ведь какая низость обладать тем, кого жалеешь, и кто в тайне презирает тебя. Таковой стала смерть, так покинула жизнь. И всё стало дозволено.

Город смеялся. По крайней мере, нам так виделось. Когда шел снег, было весело, мы представляли себе что это маленькие мухи, съевшие белую краску. Люди бродили по улицам и не знали об этом. Люди вообще ничего не знали.

Каждый горожанин, словно муравей, тащил в свой дом провизию, уныние и голову полную проблем. Куда пойти? Что одеть? Что съесть? Когда спать? Многое полнит сердца людей, но малое в них задерживается. Тут каждый ловит свой кайф. Кому-то нравятся длительные истерики, кому-то чувствовать себя жертвой. Наверняка каждому известен хоть один такой человек. Вот ты видишь его каждый день, как он бездействует, чтобы как-либо изменить свою жуткую жизнь. Да уж, бездействие – худший способ чтобы не жить.

В городе вообще много людей. Много мнений. Даже смешно. Каких еще мнений? Сгустки тяжелых мыслей заполняют пространство. Достаточно ткнуть пальцем в толпу, и ты найдешь сотни единственных в своем роде мнений, ничем не примечательных и суетных.

В больших домах-коробках, в тесных комнатах, люди ютятся, чувствуя себя в безопасности вовсе не подозревая, что вечно живут в страхе, страхе однажды взглянуть в собственные глаза и понять, что вовсе и не жили, не живут и не будут, а мы больше не боимся.

Глава 12

Руки.

Люди рассматривают друг друга, останавливаются глазами на интересующих их деталях. Часто, это просто черты лица: глаза, губы или прелести тела, иногда особенности: родинки, веснушки, а иногда и уродство: шрамы, бородавки, впадины, увечья.

Что будет если взглянуть на руки? Никогда не смотрите на вены. По ним течет сама смерть. Все думают что жизнь, но на самом деле это смерть. Смерть, закупоренная в нашем теле, словно злой дух в волшебном сосуде. Стоит только выпустить ее острым лезвием ножа или бритвы и вот, она уже на свободе. Нет ничего прекрасней свободной смерти. Она кружит, пьянит, дарит покой, скрашивая его капелькой разноцветной боли. Знаете, почему там не может быть жизни? Все очень просто. Человеческое сердце переносит тысячу бед, волнений и все они сопровождаются ударами, как тиканьем часов. Кровь, наполненная горем, мчится по венам, счастливая же кровь бурлит в наших жилах и делает нас сильнее, чем мы думаем.

Иногда страшно взглянуть на чьи-то руки. Что в них? Я взглянула на руки Силы. Худые, бледные, обескровленные, а ведь в них когда-то вместе со смертью текла и жизнь, теперь лишь яды. Когда-то в этих руках была мечта. Кто знает, что это была за мечта. Теперь в них только я. Сила говорит, что я и есть его мечта и что всегда была ею.

А что мои руки? Тонкая кожа, синие и зеленые вены. Что могло бы быть с ними? Что могло бы принадлежать им? Они могли бы убаюкать прекрасного ребенка, а может сжать чью-то шею до хруста. Они могли бы обнять и ударить, согреть и оцарапать, танцевать и кружиться, но они лишь неумело болтаются на моем костюме. Я давно не могу смотреть на них. Испещренные тысячью точек, безобразно изящные ни смотря ни на что, они пугают меня. Они словно ведут меня по дороге раньше мне неведомой. Страшно и в то же время так прекрасно доверить себя им.

Глава 13

Любовь.

И снова я была заперта в комнате без окон, дверей, в комнате, где казалось кроме меня никто и не поместится, но был еще ты. Твои объятья давили, душили, словно ты и есть сама смерть. Что осталось? – Ничего. Глядя в окно я вижу свет фонарей, их отражение напоминает кресты, слабое мерцание наших жизней. Кажется, что не осталось больше ничего, только страх и молчание. Шаг в неизвестность. Как хочется и не хочется одновременно вновь ожить. Вновь парить и знать: ты здесь, но кто-то медленно выкачивает из меня, всё, что связывало меня с тобой. Тяжелее день от дня воспринимать свои мелкие шажочки, ведущие от падения к падению, от бешеной высоты и невыносимой скорости. Все это было так давно что само время застыло и большими сгустками крови застопорило мой пульс. Где все? Там же где и были. Наверное. А я всё так же нигде. Боль и комната, тиски и Сила.

***

Как-то раз мы сидели, свесив ноги на детской качели и говорили что-то невпопад. Мы кажется, играли в города. Только в вымышленные. Должна сказать, лучшей игры не придумаешь, ибо ей нет конца. Тогда, глядя мне прямо в глаза, вот что сказал Сила:

– Ты знаешь, а мы ведь не идеальная пара. Да мы вообще вовсе никакая не пара. Но все меняет одно: вокруг нас идеальный мир. Мир, который мы построили сами на костях своего неверия в мир людской. В нашем идеальном мире нет войн, болезней, недозволенности, последствий, боли и страданий. А знаешь почему? Потому что ты – моя боль, я – твое страдание. И мы каждый день смеемся друг другу в лицо. И как думаешь, неужели это не нарушает ничьи планы там, сверху? Мы с тобой словно бумажные люди, летаем туда, куда заблагорассудится и вовсе не ссылаемся на скупой и убогий разум. И нам не страшно больше, ведь мы идем за руку с самой смертью. Многие люди боятся нас. Да это и не мудрено. В их мире, где добро и зло давно смешалось, где все как слепые псы рыщут по помойкам чужих суждений, дабы найти хоть какое-то пропитание своей изголодавшейся воле, в их мире страшно столкнуться с нами лицом к лицу. Столкнуться с теми, кто попрал все, во что они верят. Помнишь, когда-то чтобы взвесить тот или иной товар продавец клал на противоположную сторону весов черные гирьки, твоему взору четко представлялось, где твой товар, а где противовес. У людей была иллюзия борьбы, борьбы сил. Теперь у нас есть электронные весы, и мы все знаем, что они не ошибаются. Но кто, кто подтвердит нам это. А что если все электронные весы сбиты, накручены и на самом деле давно не мы решаем, сколько и когда нам съесть, а главное, сколько мы заплатим за это и чем. Убогий, убогий мир от которого мы ушли, превратил нас в обитателей идеального мира. Ты только подумай!

Он умолк и уставился куда-то в пустоту. В моей голове все то что он сказал, отпечаталось каленым железом. Ведь так и есть. Он словно заглянул в мою душу и увидел, то, о чем я сама не раз думала. Мы вовсе не пара, и мир наш идеален, и пока вы стремитесь с бешеной скоростью стать идеальным работником, человеком, другом, любовником, мы – неидеальные и смешные уже сейчас живем в идеальном мире. Нашим миром правит любовь, но не ваша паскудная, пошлая и несправедливая, а живая и холодная жажда дышать. Мы идеальные два трупа, скользящие среди толп алчущих и задыхающихся, влюбленных и больных. Мы больше не принадлежим к ним. Кто бы знал, что, только умерев, мы обретем то, к чему так стремились, разделяя с вами убогое существование.

Теперь каждый день стал похож на цветной сон. Сон, пришедший к нам из детства. Разноцветные цветы, шарики, порошки, сверкающие иглы, быстрые машины и шикарные шмотки, а еще неидеальный Сила, крепко держащий за руку. Вот и все. Я забыла о тебе. Моя новая смерть не приемлет тебя. Ты всего лишь отголосок моей жизни, той, о которой я больше не помню.

Глава 14

Лёд.

Нас несло каким-то безудержным потоком веселья. Что бы мы ни делали, мы светились насмешкой, нежным укором к тем, кто не может себе позволить так умирать.

Каждый день, я и Сила гуляли по парку. Мы всегда ходили одними и теми же дорожками, обращали внимание на одни и те же детали. Парк был уже довольно стар, деревья повидавшие многое на своем веку, некрасиво горбатились, возвышаясь над карликами-прохожими. Каждый раз мы представляли себя ими, теми, кто так высоко от земли и теми, кто никогда больше не прикоснется к ней. Оказалось еще, что в основном гуляют здесь одни и те же люди, семьи, старики. Люди чаще всего бредут в одиночку, глядя вперед и о чем-то сосредоточенно думая. Мы всегда смеялись, замечая таких, ведь наверняка мысль такого, сводится к банальности от покупки новых брюк, до пресловутых любовных мук. Это невероятно забавляло. Нас в нашем идеальном мире, больше не беспокоила такая ерунда. Семьи выглядели отлично. Чаще всего это были молодые пары с маленькими детьми. Они казались нам счастливыми, хотя всегда было место сомнению, ведь ваш мир так лицемерен. Сколько я знала пар, которые были для всех эталоном, все старались равняться на них, приводили в пример, а они тем временем скрепя зубами делили территорию своего скудного трехкомнатного аквариума, рвали на себе волосы от безысходности. Жаль. Старики привлекали внимание своей печалью в глазах. Должно быть, это ужасно, дожить до состояния, когда ты вроде еще жив, но уже не можешь жить. Как это страшно. Ведь каждый согласится со мной, что очень часто старые люди выглядят просто омерзительно, что когда видишь, как они медленно ползут по тротуару, хочется обойти их как можно дальше. Это отвратительно. А ведь они даже были когда-то детьми! Видя их, мы должны быть преисполнены желания помочь, оградить их от боли. Мы не могли с Силой долго смотреть на них. В нашем мире их не было. В нашем мире были только мы.

Пожалуй, наши прогулки в парке это было единственным, что мы делали однообразно и постоянно. Все остальное наше времяпрепровождение было подобием хаоса в голове сумасшедшего. Мы задумались о том, что раньше никогда не приходило в голову. Например, почему мы никогда не смотрели вверх. Мы видели всегда только витрины магазинов, а что выше? Так всегда, люди не замечают ничего, они видят только то, что привлекает их внимание, все остальное остается незамеченным. Теперь мы смотрели весь день вверх. Скажу я вам, это был один из лучших дней. Сколько же всего оказалось там. Старые фасады, ветви деревьев, окна, старые балконы и балкончики, крыши и небо. Небо было каким-то особенным, словно на него никто и никогда кроме нас не смотрел. Словно не запятнанное ничьим взглядом, свежее, не потерявшее краски и света. Кто бы мог подумать, что всего-навсего, для того чтобы стать счастливее, нужно просто задрать головы. Да, так и есть. Вот так мы днями катались на автобусах, троллейбусах, практически лежа на сидениях, уставившись в окна и задрав головы.

Мы объедались, обпивались и сердца наши не знали покоя. Мне всегда нравилось смотреть в глаза Силы. Там было все чего не доставало у меня внутри. Он казался словно восковым, а глаза как будто черные бусины. Так было здорово, сидеть и просто смотреть, не отрываясь, как он медленно моргает, как его зрачки расширяются и сужаются до размера малюсеньких булавочных головок. Он всегда поправлял мои волосы и говорил, что они у меня как солома, потом прижимался к ним лицом и всегда, каждый раз неожиданно начинал кусать их, словно они были лакомым кусочком для него. Многое в его повадках походило на действия животного. Он обнюхивал меня, кусал, заботился обо мне, словно я была вымирающим видом.

Невообразимая печаль снедала наши сердца день за днем. Сложно сказать, что в таком счастье все-таки мучило, бесконечно мучило нас.

Глава 15

Лаборатории

.

Иногда, кажется, что всё что происходит с нами это часть большого эксперимента, часть эпического повествования или дешевого шоу. Дни проходят мимо, не оставляя следов ни в голове, ни в сердце. Как красиво, прижавшись друг к другу, прислонившись к груди просто слушать чье-то дыхание, как будто бы ставишься незримым свидетелем таинства жизни, при этом осознаешь, жизни вне тебя. Бесконечное небо, воздух, пространство полнят легкие и кружат в бешеном танце, словно ветер листву. Еще никогда я не была так счастлива! Внутри немного щекотно от наполняющей неги, от тлетворного дыхания смерти. Легкость, покой, равнодушие. Часто в последнее время я упиваюсь всем этим. Разве может кто-то еще позволить себе быть столь же беспечными как мы с Силой? Никакой ответственности, никаких страхов, никаких последствий и никакого будущего. Просто делаем, просто позволяем, просто действуем или не делаем ничего, а никто и не заметит, а все потому, что нас нет.

Глава 16

Дом

.

Опустел вновь почерневший дом,

В уголках у штор повисли тени.

Знаю, больше не придешь,

Дом мой полон приведений,

Здесь и там твои осколки,

Там и здесь твои следы

И заглушит смех ребенка

Звук катившейся слезы.

Дом мой полон скорбной лени

И тебя не возвратишь.

Дом мой – крепость,

Ты – тюремщик,

Взгляд усталый,

Капли с крыш.

Глава 17

Мама.

Мам. Мама. Где ты? Где я?

Что произошло со мной, почему я больше не я? Звезды осыпались с небосвода и оставили меня в темноте. Теплота твоих рук стала такой чужой и болезненной. Я не могу смотреть на тебя, слезы застилают мои глаза. Мама, что с тобой?

Этот мир такой противный и злой, мерзкий и лживый, как в нем оказалась ты?!

Этот мир прекрасный и нежный, как в нем оказалась я?

Мама, не жалей меня. Может когда-нибудь, ты вспомнишь меня, светящуюся изнутри. Светящуюся не от любви, но от ненависти, не от счастья, но от боли. Но только ты не будешь этого знать.

Твои глаза чистые и глубокие, словно в них поместилась вся правда мира, но как она далека от моей.

Я кружусь в танце смерти, безрассудном, теплом и таком нежном. Как много в этих темных ночах, как искусно в них переплетены страсти и горести, болезни и выздоровления, как быстро больной разум обретает покой, уносясь за очередным флером чего-то искусственного, пряного и сводящего с ума. Я так рада, мама, что я здесь, в центре этого вихря, что я не одна, что я с Силой.

Мама, не плачь.

Как прекрасно все, что я вижу!

Люди, их маленькие души и хрупкие тела. Только сейчас я поняла, какие хрупкие. Да они и не нужны. Мама, вспоминай меня как самую счастливую на свете. Как воплощение счастья и мечты. Я навсегда останусь в глазах всех тех, кто однажды меня видел.

Мама, не молись Богу.

Услышишь, как он ответил тебе? Если да, сотри это в своей памяти. Если нет, не молись.

Нельзя.

Смерть ведет нас за руку. Смерть наша лучшая подруга. Она холодная и теплая.

Мама, как ты прожила свою жизнь? Наверное, лучше, чем я свою. Не знаю как ты думаешь, но почему твои глаза полнят слезы? Почему мир осиротел без твоей улыбки. Я бы все отдала за то, чтобы сделать тебя счастливой, чтобы ты никогда не знала слез.

Я не могу, не могу сказать, где я. Может, ты мне скажешь?

Глава 18

Небо.

Терпкий запах отсыревшего сена щекотал нос, я проснулась от его вязкого дыхания мне прямо в лицо. Что происходило ныне, мне было так же неизвестно. Мы в стоге благоухающих трав где-то на краю неба. Серебрящиеся иглы подле, кристаллические капли на них – наш концентрат счастья.

Я взглянула на Силу, сегодня, он был красивее обычного, бледнее обычного и, казалось, из его полузакрытых глаз тоненькой струйкой медленно и сердито течет удовольствие. Я почти зримо ощущала ее на себе: как она плыла по моим тонким рукам, касалась волос и сползала куда-то к тонким бедрам и коленям, чуть задержавшись лишь на припухлых икрах.

Сила обнял меня, почти придушив. Вот такими объятиями теперь начинается мое утро.

Сегодня мы были беспредельно отчаянны.

Холодные капли росы нисколько не трогали воспаленных удовольствием тел. Только полузажатый трепет душ летал где-то в отдалении, душ уже не наших. В серой дали не нашего неба, они навсегда скрестились и медленно таяли, чтобы навсегда раствориться.

Неожиданно зазвонил телефон, грубо разрушая нашу придуманную тишину. Мы снова на холодном полу в прихожей, в луже чего-то смердящего, в руках с холодными осколками, еще не опустошенных бутылок.

– Да, – ответил Сила, – да. Это хорошо, спасибо. Нет, все в порядке. Да. ,– и положил трубку.

С минуту молчит. В глазах вижу быстро нарастающий не то восторг, не то ужас.

– Больше нет – говорит он одними губами.

– Чего нет? – я медленно проглатываю слова, словно задыхаясь, что-то подсказывает мне, о чем идет речь.

– Его нет.

Мои руки медленно скребут пол. Мое расплавленное лицо в момент становится бесформенной массой и противно влипает в холодный пол.

Мир больше не станет таким как был. Ты навсегда покинул его. Теперь ни пепла, ни дыхания.

– Ты не плач. Я прошу тебя. Только не плач! Ты же знаешь, он не нужен тебе. Ты же знаешь я в тебе. Ты же знаешь все бред. Ты же знаешь, нас нет…

Крепкие тонкие руки обвили мою шею, и теплые горькие слезы Силы закапали на мои плечи. Так плакала бы я, будь у меня душа, будь во мне еще хоть что-то живое.

Волна то ли разочарования, то ли облегчения накатила на меня словно ледяной шквал. Все.

Мы медленно поднялись с пола, хватая тонкие грязные шприцы, неряшливо порылись в валявшейся рядом сумке, наполнили их и больше уже никогда не вспоминали тебя.

Мир стал таким, как и прежде оранжевым, зеленым, желтым, бурым и голубым, местами кроваво красным, а иногда, угольно черным. Людские глаза были открыты широко и с усилием искали нас там, где нас уже давно не было. Взявшись за руки, мы с чемоданами их ссохшихся душ смело шагали туда, где никто из них не был и не будет никогда.

Никто не любит быть убитым целиком. Все любят дышать прекрасным воздухом и полниться счастьем. Так любили и мы. Любили небо. А под утро вяли, как цветы.

Сложно устоять перед всем, что так доступно тем, кто ничего не боится. Хотелось ходить голыми, кричать, убивать и смеяться.

Сила оставался красивым, будучи таким жутким.

В этот же день мы пригласили к себе девочку, лет двадцати. По правде говоря, она давно надоедала, все время писала и звонила. Она доверчиво таращила на нас свои наивные глаза, а меня смешило до жути ее дурацкое лицо и нелепый наряд. И еще смешнее было, когда Сила раз за разом ударял ее куда-то в живот. Она прямо как тряпичная кукла, загибалась и скрипела как старая дверь.