скачать книгу бесплатно
Так вот, на химико-технологическом факультете на мое отделение претендовало восемь человек на место. Я тут же просмотрел остальные факультеты. На нефтяном было 1,7.
Я вернулся к своей приемной комиссии и потребовал назад документы с намерением передать их на нефтяной факультет, где был в четыре раза меньше конкурс. Члены комиссии начали шушукаться и затем заявили мне, что не отдадут мне мои документы, ибо им не понятно, почему я беру их назад. Я в лоб, не мудрствуя, заявил:
– На нефтяном факультете меньше двух человек на место, а здесь восемь. Я лучше туда пойду, там я наверняка поступлю.
Члены комиссии вновь пошушукались. В аттестате были почти одни пятерки. Мне твердо заявили, что документы я не получу. Я сделал еще несколько попыток забрать аттестат. Они настояли на своем, заверив меня, что зря волнуюсь, с такими оценками я уже почти студент. Я сдался. Но поступил я не так уж и легко. Сдал физику и математику на четыре, химию – на пять. Всего тринадцать баллов. Проходной балл – четырнадцать. Но по каким-то непонятным тогда мне законам меня и еще двух парней пригласили в деканат, посмотрели наши оценки, поговорили с нами и объявили, что нас берут.
Мы выпускались в 1967 году. У нас была группа так называемых совмещенников. Что это значило? Мы поступили на дневное отделение института, и после экзаменов всей группой поехали работать на завод – учениками аппаратчиков в цеха. Некоторое время спустя мы сдали экзамены на допуск. У меня было три или четыре допуска на разные рабочие места. Так длилось полтора года и все это время мы учились на вечернем отделении. Я работал на производстве полиэтилена. Конечно, было все вновь, все интересно. Производство новое, немецкое. Тут мы действительно узнали, что такое нефтехимия. Когда я сдал в 1963 году зимнюю сессию, была возможность остаться на вечернем факультете или просто уйти работать на завод. Но я продолжил учебу на дневном отделении, хотя и без особого рвения, порой даже думая уйти из института. И не из-за того, что трудно учился. Учеба давалась легко. Я даже удивляюсь, как можно в институте учиться тяжело. Хотелось какой-то необычной профессии. В этом был весь вопрос. Окончательно я перестал им мучиться только где-то на третьем курсе.
Уже два дня – субботу и воскресенье я провожу в лежачем положении, передвигаясь еле-еле. Случилась неожиданное. В субботу утром пошел вытряхивать половики и ковер. Прекрасная погода, снег. Нагнувшись, сметал снег с ковра. Вдруг будто стрельнуло в поясницу. Тут же инстинктивно попытался разогнуться и не смог. Я застрял в положении, похожем на букву «Г». По рассказам слышал, что бывают такие случаи. Не растерялся, нашел опору, прислонился. Подождал, может кто-то пройдет. Подошли. Я попросил сходить к жене, сказать о случившемся. Стал мерзнуть и чтобы не простудиться, в той же позе буквой «Г», метров сорок прошел до подъезда. Вышла жена. По лестнице я еле поднялся, пришли сын, невестка. Сделали растирание, грелку приспособили, напоили чаем. Все в полусогнутом состоянии. В понедельник вряд ли выйду на работу. От чего это могло быть? Последняя неделя была очень напряженной. Но ведь они все напряженные. На этой неделе мы встречали иностранцев, заключали с ними договора. Был контракт по реконструкции одного из производств. Были моменты, когда завод мог остановиться.
В пятницу днем – наскок нового поколения коммерсантов, желающих торговать продукцией предприятия. И все тоже нервно.
Неделя должна была начаться с калейдоскопа важнейших событий, а я сейчас лежу около своего черного ящика и думаю: смогу ли сесть утром в машину, да еще надо в заводоуправлении пройти по лестнице на второй этаж. Стоит ли рисковать? И насколько комично все это будет смотреться? Очевидно дня два придется проваляться в постели.
Четвертого числа должна быть конференция по итогам года по колдоговору, 20 февраля – мой день рождения – пятьдесят лет, 26 февраля – первое собрание акционеров с достаточно серьезной повесткой дня, одним из вопросов которой является избрание генерального директора акционерного общества. Предстоит поездка во второй декаде февраля в Москву на встречу с представителями одной из бельгийских фирм по поводу реконструкции установок, для окончательного подписания контракта. Если все будет удачно, мы сможем увеличить прибыль на тридцать процентов. Болеть некогда.
Было время, когда достаточно долго болел. Я работал начальником производства. И случилось так, что получил травму. Это произошло на Волге в летний солнечный день. Лодочная авария. В результате – рваная рана левой ноги. Меня доставили на катере в город. Сработали оперативно и на берегу уже ждала скорая помощь. Минут сорок пять шла операция. После этого достаточно долго пролежал в постели. Начал потихоньку ходить с костылем. И, не дожидаясь того, чтобы рана затянулась, сам добирался до поликлиники на перевязку. Вышел на работу без ведома врачей. Через день явился на перевязку к медсестре. Все было нормально. Но долго не зарастала рана. В нашем профкоме объявилась горящая путевка в Сочи в пансионат «Бургас». И поскольку отпуск был не использован, мы с женой поехали на юг в надежде, что быстрее зарубцуется рана, тем более, как многие говорили, соленая вода хорошо действует на заживляемость.
Помню один из августовских дней 1978 года. Жара уже спала, стоял прекрасный бархатный сезон. Жили безмятежно. Я ходил, опираясь на палку. Прошла неделя. Мы отыскали уединенный закуток на пляже, лежали, немного отстранившись от всех. Набирали винограда, пива и читали книги. Я задался целью перечитать то, что любил в детстве. В библиотеке взял «Казаки», «Хаджи Мурат» Толстого, «Степь» Чехова, «Поединок» Куприна.
В начале второй недели, проходя мимо почты (там такие кармашки висят в коридоре пофамильные) и инстинктивно сунув руку в кармашек на букву «С», вынул три телеграммы. Все они были в мой адрес. Требовалось срочно явиться на работу в связи с аварией на заводе. Подпись главного инженера. В тот же вечер я созвонился с ним. Оказалось, что в одном из цехов моего производства произошел сильный взрыв, цех почти полностью выведен из строя. Идут восстановительные работы.
Я метнулся в аэропорт, в железнодорожную кассу. Билетов на ближайшее время не было. Пошел в Сочинский горком партии. Был выходной. Попросил дежурного помочь достать два билета. Он меня даже не стал слушать.
В конце концов нам с женой удалось купить билет на самолет в Горький. Из Горького добрались на автотранспорте. Я ехал на свое производство, я был его начальником. Неизвестно, какие жертвы, потери. Было желание скорее явиться на место.
Оказалось, что уже ведутся работы по разборке завалов. Подключено министерство, объединение. Приехал бывший директор нашего завода Занин Кирилл Васильевич. В первый же день меня назначили начальником цеха на весь период восстановления, не освобождая от должности начальника производства. Так я и был на весь период аварийных работ на двух должностях. Срок на восстановление был дан короткий. К счастью, при взрыве и пожаре серьезных жертв не было. Три человека обгорели, причем, двое получили легкие ожоги. Все сложилось относительно благополучно.
О восстановительных работах говорить сложно. Это работа на износ, круглые сутки. Но трудность была не в этом. У меня не закрылась рана, из нее постоянно сочилась жидкость, и я оказался в непростом положении. Я не мог отказаться от назначения, потому что это было бы похоже на признание своей неспособности в необходимый момент сделать то, что нужно. Знал и понимал, что я один из тех, кто может успешно возглавить восстановление; несколько лет работал начальником этого цеха, знал технологию, людей.
Никому не сказав о своей проблеме, взялся за работу. Надо было перевязываться. Не стал ходить так часто к медсестре, как раньше. Задача состояла в том, чтобы не падала повязка с ноги. Время было спрессовано, много решений, масса народа, сотни монтажников. А у меня на ходу временами спадала повязка на ботинок и я ее подхватывал. Неудобно было…
В один из дней я решил съездить к медсестре и основательно поговорить с ней и врачом. Почему рана не зарастает, ведь после операции прошло более месяца? Доктор завел меня в процедурную, снял повязку, и тут я услышал ругань и проклятия. Все это наполовину с нецензурной бранью. Успокоившись, пояснил, что в мою рану после операции были вставлены три резиновые трубки, чтобы дренировалось все то, что скапливается в ране. Сестра, которая должна была в свой срок вынуть эти дренажи, вынула только два, а третий забыла или не увидела. Все тридцать дней в ране была четырехсантиметровая трубка из красной резины, которая не давала зарастать тканям. Когда он вынул эту злосчастную трубку и показал мне, то было чему удивиться. Она была практически изжевана, вся в дырочках, организм ее переваривал. Наверное, еще бы месяц и эта трубка рассосалась. После того, как вынули дренаж, через неделю рана затянулась и сразу зажила. Так что у меня появилась возможность благополучно восстановить цех…
И мы его восстановили. Хотя в отпуск я так и не сходил. И после этого еще четыре года подряд не отдыхал. О том, что восстанавливал я цех с повязкой, с незаживающей раной, до сих пор знает только жена, ну и теперь мой черный ящик.
Вспомнилась картинка из далекого детства. Я сильно болел, простудился. Который уж день лежу в постели, на день перебираясь в прохладную, выложенную из самана погребицу. Она на меня производит чарующее впечатление. За ларем я нашел почти новенькую книжку «Казаки» Льва Толстого и, потрясенный красотой и яркостью открывшейся мне жизни, забываю и про болезнь, и про то, что с ней связано. Вообще эта мазанка колдовская. Осенью, забравшись на верх ее, под крышу, за сушеной густерой я обнаружил под разным деревянным хламом неопределенной формы предмет, завернутый в изъеденный мышами мешок. Потянул на себя – боевая винтовка! Потом с дедом я имел разговор и пообещал, что трогать винтовку не буду. Но я уверен: ее там уже нет. Дед – человек мудрый, он обязательно сделает все правильно. В этом я убеждался не раз…
Вот послышались шаги во дворе, это идет бабушка, я это чувствую всегда, не понимая, как объяснить. Она входит с небольшой корзинкой, накрытой белой в горошек косынкой.
– На вот, выздоравливай быстрее, гостинец тебе.
Открываю корзинку, она полна яблок.
– Откуда, бабушка?
– Ешь, разве не все равно?
Она с напускным равнодушнием глядит на меня. А я сразу догадываюсь, откуда яблоки. Они – краденые! Если бы они были куплены, то их было бы два, ну три, не больше. Яблоки из Самары редко привозили, не на что было покупать. А здесь – целая корзина! Яблоки в нашем селе растут только у одного Светика – сына давно умершего бывшего земского врача. Но он скряга, никого никогда не угостит. Мы давно с другом Мишкой сговорились тайком от родителей забраться к нему в сад. И не столько от желания поесть яблок, сколько от нелюбви к их хозяину.
– Бабушка, они же…
У меня не поворачивается язык сказать главное слово.
– Сейчас не в этом дело. Ешь и поправляйся. Бог простит.
Она тоже не говорит главное слово. Я, боясь обидеть бабушку, беру антоновку и крепко впиваюсь в нее зубами.
– Вот так-то, – тихо заключает бабушка.
Я хрумкаю яблоко и чувствую, что нас с бабушкой теперь связывает что-то тайное, о чем я никогда не скажу никому, и за которое никогда не смогу плохо подумать о бабушке.
– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не получилось тогда. Не стало Петеньки.
Помолчала. Потом сама себе сказала:
– Бог простит.
Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Такого не было. Но зато нас никто никогда и не бил.
…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.
Свет пробивался в мазанку через крохотное оконце, которое я свободно мог закрыть своей фуражкой, что я иногда и делал, погружаясь в блаженный волнующий прохладный мрак и тишину. Правда, тишину иногда нарушали осмелевшие мыши, но шугать мне их не хотелось. Залетевшая большая и противная зеленая муха сходу запуталась в изголовье в паучьих сетях, и я с нетерпением ждал развязки события. Я мог бы предотвратить кровавый исход, тем более мне не очень приглянулся шустрый изобретательный умелец-паук. Но мне нравилась роль стороннего созерцателя – в том была своя прелесть. Не хотелось нарушать спокойствия царства, паучье-мышиного благополучия. А может, был я так сильно слаб от болезни…
Через неделю я выздоровел. Всю эту неделю дух антоновских яблок витал в мазанке вперемежку с бабушкиными рассказами из ее жизни, дедом Ерошкой, моим дедом, пахнувшим всегда сеном, сетями, передающим приветы от Карего – старого мерина, моего друга, оставшегося на далеком лесном кордоне в Моховом.
В одно из воскресений я упросил деда и бабушку взять меня с собой на Утевский базар. Я любил этот многошумный, разноцветный праздник. Там всегда происходили всякие неожиданные события. Случилось одно и в этот раз. На обратном пути уже, когда мы отъехали в своем гремящем фургоне от базара метров сто, дедушка, что-то приметив на обочине в пыли, остановил лошадь, слез с фургона. Через минуту он вернулся к нам, держа в руках огромную пачку денег, кое-как завязанную в пропылившийся серый платок.
– Ванечка, это ж беда какая, потеряли…
– То, что потеряли – это точно, только вот: кто?
– Много? – бабушка протянула руку к свертку. – Батюшки, да тут их ужас сколько! Убьются теперь до смерти от горя. Надо что-то делать.
– Кто сегодня коров да быков продавал, а? – дед начал вспоминать: – Горюшины корову яловую продали, они еще на базаре, Захар Гурьянов – быка полуторника приводил, но он сидит у сапожника Митяя разговоры разговаривает, было несколько зуевских, но они по другой дороге должны ехать.
– Лукьян Янин, а? – Бабка, удивившись своей догадливости, обрадованно смотрит на нас.
– Ну, точно же, Лукьян с Андреем быка продали. Вот неумехи. Поехали к ним.
Когда мы подъехали к Яниным, они оба, отец и сын, выезжали со двора.
– Здорово, Лукьян, – дед приподнял над головой картуз. – Далеко собрался?
– Сам не знаю куда, деньги Андрей обронил, а где, не ведает.
– На, возьми твои деньги, – дед протянул серый сверток.
Лукьян как-то даже внешне и не удивился. Взял сверток, задумался, внимательно посмотрел на нас всех поочередно, хмыкнул и молча пошел вглубь двора. Вскоре появился с черным вертлявым ягненком.
– На, Иван, от души, у меня еще есть.
Но бабка моя опередила:
– Ваня, не бери, не надо. Лукьян, спасибо тебе – хороший ты мужик, но нам чужого не надо.
– Ну раз так, то хоть с поллитровкой-то приду вечером. Не прогонишь?
– Не прогонит, не бойся, я вступлюсь, так и быть.
И наш фургон загромыхал от Яниных ворот под заливистый лай соседской собачонки. Дорогой мне вспомнились яблоки из чужого сада и писклявый ягненок Яниных. А ночью, когда я спал уже не в мазанке, а в избе, мне приснилось, будто этот ягненок ест антоновские яблоки и озорно мне подмигивает. А потом мы будто бы поехали на Самарку. На любимой мной больше всего в лесу песчаной отмели, знойно пахнущей смесью запахов краснотала, речных лопухов и янтарного цвета песка, на отмели с загадочным названием «Платово» дед Ерошка, давший мне пострелять из найденной мной винтовки, смеялся шумно, добродушно и заразительно…
Я проснулся и мне стало весело и легко. Показалось, что весь мир наполнен моим выздоровлением.
Февраль
Уже неделя, как работаю, несмотря на то, что нахожусь на больничном. Два дня назад была конференция по итогам коллективного договора на год. Я просто не мог не быть. Кроме того, мы накануне проведения первого собрания акционеров нашего общества.
Что можно сказать об общезаводской конференции по подведению итогов? Год мы завершили неплохо. Сделали все, что могли, или почти все. Имели прибыль, несмотря на то, что наши потребители оплатили нам всего шестьдесят процентов продукции. Рентабельность составила восемнадцать с половиной процентов. Мы допустили незначительный процент падения объемов производства. Не распродали социально-культурные объекты. Все они работают.
Сама конференция прошла выдержанно, в рабочем ритме. Выступлений было много, но все были достаточно конкретны. Не было ни шумливости, ни сварливости, ни провокационных действий. Народ – как жесткая пружина. Все видят, что творится неладное в народном хозяйстве, и пытаются это понять. Коллектив стабильный, хороший, верящий руководству завода. Способствовало деловой обстановке на конференции и то, что я, по своему обыкновению, за неделю до нее в нашей заводской газете напечатал доклад не только по разделам колдоговора, а и вообще по ситуации, касающейся настоящего и будущего завода. Эта статья под заголовком «Испытание на прочность» привентивно дала ответы на многие вопросы. Удалось неспешно поговорить о нашем настоящем и будущем.
У нас традиция: раз в два месяца проводим «прямую линию». Собираю у себя всех главных специалистов, начальников отделов, и на весь завод по радио ведем разговор о заводских делах. Любой заводчанин может задать вопрос по телефону, и мы отвечаем. Все транслируется сразу, в каждый цех через радиоприемник. Обычно такая процедура длится два, два с половиной часа. А в этом году мероприятия такого не проводил. Слишком изменчива была во всем политика.
Очень трудно было говорить и обещать что-то конкретное на ближайшие недели. Жили, может быть, не одним днем, но многое в течение двух-трех недель менялось. Информация стала самой дорогой вещью. Она может здорово помочь в работе, но и сильно помешать. Сейчас у нас много намерений, контактов с фирмами, соглашений. Все это в преддверии акционирования, инвестиционных торгов, продажи акций. Настало время осторожного обращения с информацией. И мы пока перестали проводить «прямую линию».
Вопросов на конференции было много. Я отвечал, как думал. А думаю так: мы подошли практически к той черте, за которой зияет пропасть. И это в общем-то объясняется тем, что у нашего общества все-таки нет промышленной программы. Она должна быть в ближайшие полтора-два месяца обнародована, иначе народное хозяйство не выдержит хаоса. Она должна обязательно использовать элементы планового хозяйства. Я не думаю, что это звучит консервативно, как отступление назад, но элементы планового регулирования в народном хозяйстве должны быть. Я думаю, что естественным и необходимым должен быть комплекс мер государственного регулирования образования цен в переходный период. Надо определить приоритеты в государственной политике. Нужны отраслевые программы. И отраслевые программы должны работать через систему льгот. Каких льгот? По кредитованию, через систему прямых бюджетных ассигнований, освобождения от налогов. Должны создаваться условия для инвестирования, для реконструкции действующих производств. Необходимы стабильность и партнерство. В Правительстве должны работать не романтики, а сосредоточенные прагматики, я так бы сказал.
Коллектив понимает, что он ограничен в своих действиях. Забастовка? Нет смысла ее проводить, этим еще больше усугубишь свое положение. Это все прекрасно понимают и знают через каналы информации – из радио, телевидения.
Но свое отношение к происходящему мы должны были выразить обязательно. И мы выразили его в Обращении к местной администрации, к Правительству. Коллектив просил рассмотреть сложившуюся ситуацию в народном хозяйстве и разработать промышленную программу, определить уровень совокупного дохода налогоплательщика, ниже которого мы в своем реформировании не должны опускаться.
Когда кончилась конференция и я зашел в заводоуправление, попалась навстречу старая работница, с которой работал еще лет двадцать тому назад в одном из цехов. Я – начальник смены, она – аппаратчик. Лет десять уже на пенсии. С горечью, но бодрясь, сказала:
– Вот, приехала на завод что-нибудь купить. В городе я себе не могу позволить многого.
– Что, так уж плохо?
– А где ж хорошо? Пенсия – тридцать тысяч, муж не работает. Ударил инсульт, лежит, отнялась речь…
Отличная работница. Человек неунывающий. Но когда прощалась, обронила:
– Что же с нами будет? С детьми что будет? Кому они нужны, где будут брать жилье, куда пойдут работать?
Что мне было на это сказать? Раньше я мог ответить почти на все вопросы, умело и с достоинством. Сейчас ее вопросы повисли в воздухе.
Наши партнеры требуют моего приезда в Брюссель для подписания контракта. Я уже две недели отказываюсь. Приглашаю в Москву, они почему-то упрямствуют. Ситуация такова, что некогда ехать даже в Москву, настолько серьезно все то, что творится на заводе и с заводом.
Тот, кто критикует руководителей за то, что они часто ездят за границу, просто не знает ситуации. Директор, главный инженер не могут разъезжать часто. Им, стоящим у конкретных дел, всегда некогда. Да и нельзя надолго оставлять на автопилоте действующий завод. Поэтому, работая с многими фирмами (у нас большой перечень продукции и широкие связи с заграничными партнерами), постоянно приходится уклоняться от поездок за рубеж. Вот и ездят мои заместители чаще, чем я.
Смонтировали три мощных водяных насоса и несколько теплообменников. На теплообменники для нагрева воды подали свой заводской бросовый пар – получилась установка по отоплению завода. Все работы вели без проекта, торопились. Включили схему в работу вчера вечером. Превосходно. До сотни цеховых помещений и заводоуправление может теперь обходиться без услуг энергосистемы. Эффект экономический и, что очень важно, психологический виден всем.
Главный энергетик Вениамин Александрович Ковальский выглядел сегодня именинником.
Проблемы, проблемы, проблемы. Весь мир соткан из них.
У моего многоопытного водителя Алексея – своя. Его преследует женщина. Вечером, когда он ставит машину в гараж, она появляется, как по расписанию.
– Не могу больше, не знаю, что делать, – жалуется он.
– Чего ж она хочет?
– Ребенка, – как-то буднично и вяло отвечает Алексей.
– Не понял?
– Хочет, чтобы я сделал ей ребенка.
Я сбит с толку, но постепенно все проясняется.
– В начале думал, что просто погулять хочет, турнуть хотел – не до гуляний мне сейчас. Оказалось сложнее: с мужем не получается ребенок, семья разваливается. Чтобы спасти ячейку общества, меня определили в доноры. Так и сказала: «Будешь всего лишь донором». Оказалась порядочной, страшно боится огласки. Я все проверил: живет в соседнем квартале. Имя красивое – Лена.
– Ну, а ты? Испугался? – неудачно пошутил я.
– Я? Я не ханжа. Но так тоже не могу.
– Что же делать?
– Давайте оборудуем гараж в другом месте. Хотя бы временно, а?
Смотрит на меня с непривычной для него беспомощностью.
Сегодня, двадцатого февраля, день моего рождения. Мне пятьдесят лет. Съезжаются родственники, будет человек тридцать. Замечательно. В пятницу у нас был организован ужин. Я пригласил своих помощников, главных специалистов, тех, с кем начинал работать на заводе в 1962 году. Набралось сорок человек. Были московские гости. Из Тольятти приехали шесть человек из моей студенческой группы, во главе со старостой. Повеяло молодостью. Вечер прошел замечательно, красиво, празднично. Все стосковались по хорошему застолью, по встрече в непринужденной обстановке. Приехал один из бывших директоров завода. Поздравил меня с тем, что не сдаюсь, защитил докторскую, стал членом-корреспондентом Российской Академии. Оценил это так, что моя персона соответствует тому, что требуется сегодня от руководителя.
Конечно, это юбилейные речи, но приятно слышать.
Детство – самая прекрасная часть моей жизни. Оно до сих пор подпитывает меня и дает силы. В каких бы ситуациях я ни оказался, опора моя – в детстве. Это оттого, что меня окружали добрые интересные люди. Я считаю, что мне просто повезло, что родом я оттуда – из деревни. Надо родиться в сельской местности и лет до десяти жить там. Именно в этом возрасте формируется характер, мировоззрение, и человек начинает вполне осознанно понимать живую душу природы. В селе и смерть, и рождение – на виду. Так было раньше. Ничто не меняется и теперь.
Детство помнится мне и тем, как нас воспитывали. К детям относились, как к взрослым. И забот по хозяйству у нас было как у взрослых. Трудиться физически приходилось так много, что порою это изматывало. Но это был единственный способ добывания хлеба насущного: через мозоли и постоянную нехватку времени на книги, рыбалку, охоту. Но тем они (книги и рыбалка) и были привлекательны, что давались, как награда.
Всех, кого уже нет в живых из моего детства, я помню по имени.
Образы тех, кто окружал меня, видятся зримо до такой степени, что в памяти живут отдельные фразы, сказанные кем-то из моего окружения лет тридцать-сорок назад. И то, что я не успел сказать тем, кого любил, с кем дружил, копится во мне, ищет выхода. Возможно, поэтому я так привязан к селу, постоянно чувствую себя его должником. Хочется не только с каждым жителем села поздороваться за руку, но с каждым деревцем обняться, как с живым свидетелем нашей общей жизни.
Первая рабочая неделя после моего юбилея. День рождения пришелся на воскресенье. Не хочется верить, что тебе пятьдесят. Но тем не менее вся пятница прошла под флагом поздравлений.
Меня иногда спрашивают:
