скачать книгу бесплатно
– Да, но кое-что и сами придумали.
Изготавливают его они безвозмездно и в нерабочее время. Отрадно и грустно. Похоже на зализывание ран, которые мы руками наших дедов и отцов нанесли сами себе.
Вместо эпилога
Я пытаюсь теперь многое заново осмыслить для себя. Но признаюсь: что часто не нахожу ответа. И говорю об этом с горечью. Но я, кажется, вижу спасительную соломинку, за которую, ухватившись, человек может обрести душевное равновесие. Это созидание физическое и духовное. И это уже, кажется, понимают многие. Ведь как у нас повелось? Для нас подвижка к компромиссу – едва ли не подлость (кто не с нами – тот против нас). Но в наше время так уже нельзя. Надобно человека слушать и слышать. Христианство призывает к этому. Нравственные основы его позволяют надеяться на выход из вандализма, к которому мы скатились.
Православие сообщило в свое время нашему народу свойство соборности, драгоценнейший дар, удержать который полностью в своих руках мы, увы, не смогли. А ведь соборность – это духовная общность русского народа, основанная на общем служении, на понимании и исполнении общего долга.
Утрачивая чувство соборности, мы теряем и былую державность, то есть чувство долга, ответственность, патриотизм, сознание каждым ответственности за всех, ответственности каждого за нравственное здоровье общества и крепость государственных устоев. Попристальнее бы взглянуть в себя! Посмотреть друг на друга!
Мне рассказывали, что человек, который сам давал команды рвать трактором крест с утевского храма Святой Троицы, когда уже наша власть официально разрешила религию, пришел в церковь и пожертвовал на ее восстановление триста рублей. Что это? Раскаяние или просто бывший тертый чиновник вновь держит нос по ветру? Дух ханжества, боюсь, во всех наших делах и возвеличивании Церкви витает, как и прежде…
Мы яростно боролись против Бога, но оказалось, что эта борьба направлена против самих себя, против человека.
Красота спасет мир? Увы, я сомневаюсь в этом. Я думаю, что мир могут спасти разум, разумность, образованность, интеллигентность, интеллект. Красоту надо спасать нам с вами. Народная мудрость гласит: все хорошо, что в меру. А меру определит уровень культуры, разумность. Но этого никогда не будет, если мы каждого, кто образованнее и умнее нас с вами, будем считать чуть ли не личным врагом.
Я эмоциональный человек, эмоции – это прекрасно, тем более, если положительных больше, но рациональность – вот рычаг, который может нас спасти сегодня.
Когда в характере нетерпение, подавление чужого мнения, на это уходит энергия, а объединенная на основе компромисса, эта сила идет на созидание. И именно созидания не хватает сейчас для возрождения крепкого экономического уклада в городе и деревне. А для этого нужен духовный стержень.
Не могу принять известное утверждение Ф. Достоевского: «Кто в Бога не верит, тот и в народ свой русский не поверит».
А если человек неверующий? Так куда ему податься? И большая часть нашего народа – неверующие, так вот получилось с нашим обществом. Как и большинство, я верю в свой народ, в будущность его. Здесь многое еще надо понять, но начинается это понимание с бережного, пристального отношения друг к другу, к нашему прошлому и настоящему.
…Я уверен: мне повезет с находками, связанными с именем Григория Журавлева, поэтому думаю, что и записки мои на этом не заканчиваются.
1991–1995 гг.
Черный ящик
О моем друге
Чуть более года назад на одном из совещаний директоров предприятий он подсел ко мне и, раскрыв «дипломат», достал несколько магнитофонных кассет.
– Старик, возьми, ты у нас, кажется, еще и литератор. Может, пригодятся тебе когда-нибудь как фон или документальное свидетельство.
– Что это?
– Что-то вроде дневниковых записей, только на пленке. Они бессистемны, мозаичны. Было тяжело – включал магнитофон и выговаривался. Помогало…
Я взял. Скорее, чтобы не обидеть. Мало ли людей чудит к старости. А двумя неделями позже его не стало.
…Я прослушал записи и мне захотелось их опубликовать.
Кое-что я сократил, поправил то немногое, что связано лишь со спецификой разговорной речи. Как он и просил, имени его не упоминаю. Назвал автора записей Виктором Сергеевичем Стражниковым. Понимаю, что у него была не героическая жизнь, не героическая смерть. Но разве не может быть интересна простая жизнь одного из нас?
Январь
Вчера ехал в одной машине с генеральным директором соседнего нефтехимического завода. Заговорили о работе.
– С утра поехал в цеха, – рассказывает он. – Компрессоры, огромные колонные агрегаты, отключены. И это зимой, когда нам и летом-то внепланово останавливаться опасно. Зашел в два цеха и больше не смог, заплакал и возвратился в кабинет, – он махнул рукой.
То ли этот короткий разговор, то ли непомерные сложности, придавившие нас, но что-то меня толкнуло, я почувствовал желание разобраться: чем же был для меня и для завода прошедший год?
Я попытался записывать наиболее важные события, но вскоре понял: занести на бумагу все, что считаю необходимым, не смогу: должность генерального директора отнимает слишком много времени и сил.
И тут я натолкнулся, как мне показалось, на удачную мысль: а что, если попробовать наговаривать на магнитофонную пленку? Хотя бы два-три раза в неделю, пусть это получится непоследовательно, сумбурно, но это будет хроника очевидца, решившего поставить себе условие – не кривить душой.
Итак, впереди целый год жизни.
Сегодня мой приятель Сергей рассказал забавную и грустную историю о своем отце. Тому сейчас около восьмидесяти лет, они его привезли из рабочего поселка, и он доживает свой век у них. Ему категорически запрещено курить, поэтому все близкие пытаются оградить его от курева и следят за ним. А старик – из заядлых курильщиков, бывший слесарь, орденоносец, настырный и упрямый. И жена Сергея, уходя на работу, припрятала все деньги, чтобы он не купил сигарет. Возвращается домой: на столе окурки, пачка курева. Что оказалось? Дед вышел на улицу и поменял орден Ленина, который получил за прежние труды, на пачку сигарет. Жена Сергея стала его стыдить, он совершенно безразлично сказал:
– А на кой он мне нужен? Мне нужны сигареты, а он только место пролеживает.
Было это в самом начале перестройки. А недавно ко мне приехал бывший директор нашего завода. Он работал здесь пятнадцать лет назад, до меня. Еще энергичный мужчина. Глядя в глаза мне, спросил:
– Послушай, а что ты заработал на заводе лично для себя?
Я сначала стушевался.
– Для себя?
– Ну да, лично для себя?
– Сразу и не скажешь. А вы сами готовы ответить на такой вопрос?
– Я получил здесь десять лет назад орден Ленина. А его просто так не давали, каким бы ты ни был хорошим: если завод не работал, никаких наград директор не получал. Я получил его за заслуги. А ты что получил?
– Я за время работы на заводе защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую.
– И все?
– Все…
– Но ведь это твои личные заслуги. Это ты сам себе сделал. А где государственная оценка твоей работы?
– Какая же может быть государственная оценка, когда мы уже полгода как акционерное общество? Коллективная собственность, не государственная.
– Вот, вот, я и мечу в этот корень, – мой собеседник победно воззрился на меня. – Завод, бывший государственным предприятием, был нужен государству, Правительству, а сейчас вы – не государственное предприятие. Вы не государственные люди, вы никому не нужны. Как у вас сложится, так и будет.
Мне как-то трудно было возражать, да я и не мог понять, в чем моя вина.
– Мы работали на Россию, а вы на кого? – продолжал наседать он.
– А мы – на самих себя. У нас четыре с половиной тысячи народа.
Мы кормимся, зарабатываем на жизнь. А если для народа, значит, и для государства.
– И все-таки в этом деле что-то не так, – подытожил он.
И я снова не нашел, что ему возразить. Мне самому еще многое непонятно, самому нужно во многом разобраться…
Итак, с чем же мы пришли к концу минувшего года? Соседний нефтехимкомбинат, который моложе нас на десять лет, почти полностью остановлен. Готовится к увольнению полтысячи работников. Много задолжали энергетикам. Продукция комбината не имеет сбыта и нет возможности такое громадное предприятие быстро переориентировать на выпуск другой. Фабрика трикотажного полотна работает в одну смену. Завод изоляционных материалов, единственный в России производящий ленту для изоляции магистральных трубопроводов, тоже стоит. Отечественные потребители покупают теперь пленку за границей. «Синтезкаучук» – громадное объединение – практически не работает, задолжав около десяти миллиардов рублей энергетикам. АвтоВАЗ – гигант, гордость отечественной промышленности – остановил главный конвейер на целый месяц из-за отсутствия комплектующих, а в сущности из-за неплатежей.
Нам удалось удержаться. Больших срывов не было. Правда, пришлось прекратить производство полиэтилена, бывшего некогда гордостью предприятия. Полиэтилен – дефицитнейший продукт, без которого отечественная промышленность просто не могла жить. А теперь – нет сбыта. И все из-за резкого повышения цен на энергию, сырье.
Несколько недель работали на тридцати процентах мощности, принося заводу каждый день около двух-трех миллионов рублей убытка. В конце концов пришлось распустить рабочих.
Месяц продержали производство в неработающем состоянии. Никто из потребителей не забеспокоился, не зашумел. Не до того.
Беда, очевидно, в том, что, поднимая цены на сырье и энергетику до мирового уровня, мы забыли, что в производстве сырья, энергетики и продукции, которую можем реализовывать в России, либо за границей, есть технологии – старые или новые, но не соответствующие мировым уровням. И эти технологии необходимо реконструировать. Но в один день это сделать нельзя. Нужно время. А времени как раз нам и не дается. Чтобы модернизировать установки и начать выпускать продукцию с низкой себестоимостью, надо полтора-два года.
А как жить в это время? Той курочке, которая может снести через год или два золотые яички, просто-напросто рубят голову…
В конце концов нам не денежные кредиты нужны от государства, а кредиты времени.
Вот один день жизни нашего завода. Последний в минувшем году.
Впереди по календарю четыре выходных дня. Для того, чтобы производство ритмично работало, необходим на эти дни запас бензина марки «Нефрас» и изопропилового спирта. Была договоренность, что они поступят. Но на Рязанском НПЗ вдруг заявили: если не перечислите сегодня девяносто миллионов рублей в счет погашения долгов, бензин отгружен не будет. В последний день при наличии картотеки в четыре миллиарда рублей всеми правдами и неправдами за несколько часов удалось договориться с банком, чтобы эти девяносто миллионов ушли и номер платежного поручения был передан в Рязань. Пока утрясали этот вопрос, Дзержинский завод, который должен был поставить изопропиловый спирт, сообщил, что накануне производство остановлено по причине неуплаты долгов за электроэнергию. Мы умоляем в исключительном порядке отгрузить нам изопропиловый спирт, поскольку два дня назад завод еще работал. Оказывается, что этому заводу местные энергетики отключили электроэнергию и нельзя включить насос, которым накачивается спирт в цистерны. Питание будет подано только десятого января, а до десятого – как хотите…
Добрую половину дня переговаривались относительно изопропилового спирта с Орским заводом. Вопрос так и не решен. Остаемся в подвешенном состоянии.
Накануне, тридцатого числа, руководство соседнего нефтеперерабатывающего завода телеграммой предупредило нас, что если не заплатим семьсот миллионов рублей тридцать первого числа, то после семнадцати часов будет перекрыто сырье на завод (примерно тридцать процентов от общего объема). Сошлись на том, что, если налоговая инспекция, взявшая с нас лишних семьсот миллионов рублей, перечислит деньги на счет НПЗ, нам сырье не закроют. Перечислять надо сегодня. Много сил ушло на переговоры с банком и налоговой инспекцией о перечислении денег именно в тот день.
В этот же день надо было решить: будет ли подаваться пар и электроэнергия с 1 января, поскольку мы пытались не подписывать договор с энергетиками на будущий год. Условия кабальные: в случае неуплаты в срок (а платить в срок почти невозможно), пеня будет начисляться в размере двух процентов от задолженности. Посчитали. Это тридцать два миллиарда рублей за год. А мы всего заводом получили в прошлом году прибыли двенадцать миллиардов рублей.
Часть проблем все же решить удалось. Но ведь так работать нельзя! В таких условиях как-то еще может работать швейная контора, торговая точка. Но громадный завод с опасной технологией, где действуют процессы с давлением в сто атмосфер и при температуре до пятисот градусов? Какие же сложности ждут нас в новом году?!
С первых дней перестроечного галопа начал собирать вырезки из газет. Настолько был ошеломляющим шквал информации, мнений, воззрений, что невозможно было выпустить газету из рук. Обнаружилось, что не хватает папок. Постепенно начал сокращать число вырезок, а потом и вовсе забросил начатое. Но некоторые газеты откладываю в сторону еще и теперь. Вот «Российские вести» за 4 декабря 1993 года. Статья Егора Гайдара «Банкротство предприятий – это банкротство их администрации, но отнюдь не коллективов». Он пишет: «Банкротство предприятия – это, прежде всего, банкротство его дирекции, банкротство прежней концепции развития предприятия. Действительно, для дирекции обанкротившееся предприятие – это очень плохо и страшно, для коллектива же это может быть началом существенного повышения доходов, если в результате банкротства удастся привлечь более компетентную администрацию, заинтересованных инвесторов, разструктурировать предприятие и производить нужную обществу продукцию».
Егор Тимурович опытный теоретик и умный человек, но в данной случае у него очень многое просто не логично. Мы вот заинтересовали инвесторов. Два производства решили реконструировать. Нам открыта кредитная линия в сто двадцать миллионов долларов – Баварский банк стал нашим партнером, нашли передовую американскую технологию. Это будет мировой уровень. Вот наша концепция, наши инвесторы. Мы создали совместное предприятие с немецкой фирмой «Линде» и американской компанией «Юнион Карбайд», и уже идет полным ходом проектирование и подбор оборудования. Цель – построить новое производство с малыми затратами электроэнергии, с выпуском качественного полиэтилена, конкурентоспособного на мировом рынке.
Но – галопируют цены на сырье и энергетику. Будущее производство по нынешним ценам уже нерентабельно. Нужны не советы, а протекционистская политика государства в отношении российского производителя, без которой движения вперед не будет.
Нельзя в этот переходный период, когда мы осуществляем необычайно важные преобразования, являемся участниками сложнейших процессов, жить без поддержки власти, без переходной программы, без руководства этой программой со стороны Правительства.
А что получается? Под ту реконструкцию, которую мы затеяли с производством полиэтилена, нами получена правительственная гарантия. Сам Гайдар от имени Правительства и подписал ее. Но вот прошел год. И за этот срок вышла масса указов, постановлений, которые напрочь перечеркнули все гарантии.
Ко мне приехал из деревни отец. (Было это еще до перестройки.)
Погостил два дня. На третий пошел я его провожать до автобуса. Спустились на лифте, вышли из подъезда девятиэтажного дома… Он обратил внимание на кучу хлама. Там лежали целые груды битой мебели. Подошел, потрогал один стул, другой, и сказал:
– Варвары, – и стал осматривать остальное.
– Мы опаздываем, – поторопил я.
– Ничего, – сказал отец, – успеем. А вот ты подойди, посмотри.
У одного ножка рассохлась, у другого спинка отлетела. Чуть подклеить, и все, стул нормальный.
– Тебе жалко чужого стула?
– Мне жалко Россию.
– Ну-у, ты уж очень глобально мыслишь.
– Глобально, не глобально, а чтобы сделать стул, надо спилить дерево, высушить его, брус сделать, потом на станках обработать, затем все пойдет по конвейеру, а уж после будут делать стулья. Столько народа задействовано, чтобы этот стул сделать! А вдруг – выкинуть, потому что хозяин не умеет подклеить ножку. Цену всему забыли. Вот причина.
Когда подходили к остановке, он приотстал и, показав пальцем на три автомашины, стоявшие у подъезда с работающими двигателями, с горечью сказал:
– Вот еще картина. Останетесь вы без всего, будет у вас конек и ванек.
– Какой конек? Какой ванек?
– Такой. Все ресурсы, всю нефть и лес переведете. Сожжете все, останетесь без самолетов, без машин, будет снова у вас конек да ванек с сохой. Вспомните мои слова.
Он говорил это в конце семидесятых. Меня эти слова тогда как-то всерьез не задели. А теперь думаю: если бы каждый государственный и негосударственный деятель вот так, по-мужицки, смотрел на вещи и болел за свое и за государственное! Может, тогда и не нужна бы нам была никакая перестройка?..
Наш небольшой город – ведомственный. У него нет своих органов в исполкоме, которые занимались бы бытом: все улицы и дороги, тротуары, скверы разделены между промышленными предприятиями. Раньше, когда действовал горком, обычно собирал нас первый или второй секретарь. Все руководители садились в автобус, нас возили по улицам и стыдили за неубранный мусор, за разбитый асфальт, за неухоженный сквер. И мы обещали заниматься. Но делали, по правде говоря, мало. Потому что была сутолока, была масса своих забот.
Сейчас горкома нет, секретарей нет, а улицы чистые, дороги ремонтируются, зелень обрезана. Никто не шумит, не кричит, никто не говорит, что ты только до следующего бюро горкома будешь работать, а дальше… все: «тебе руководителем не быть. Ты даже не можешь справиться с уборкой дорог». Теперь все чисто, нормально. Я сначала удивился этому наблюдению, а потом подумал: а ведь был эффект обратного действия, когда кричали, заставляли, руководили на каждом шагу, хотелось тоже показать свою «самостоятельность», которая выражалась в пусть маленьком, но неподчинении. А сейчас просто дана эта самая самостоятельность, и она сама обязывает следить за собой. С тобой по-человечески обращаются, администрация города видит в тебе партнера по работе, а не меньшего брата, которого можно всегда щелкнуть по носу. Может быть, от этого даже больше дела делается и с большим удовольствием.
Вспомнилась встреча директоров заводов с правительством Гайдара в 1992 году в Тольятти на АвтоВАЗе. Были: Чубайс, Нечаев, Авен, Гайдар. Грамотные, образованные люди. Но после ответов на практические вопросы директоров ясности не прибавилось.
– Эх, ребята, ребята, поставить бы вас начальниками цехов на заводе на годик, и видно было бы, кто как практически работает, кто как осуществляет сказанное на деле. И тогда было бы все с вами ясно, – пробубнил у меня за спиной мой коллега с соседнего завода.
Я сидел и думал: Правительству нужны промышленники, люди с опытом практической работы.
Но вот прошло время, в Правительство пришли Шумейко, Лобов, Сосковец, Черномырдин. Люди, которые были связаны с конкретными производствами. Мы ожили. Показалось, что теперь будет хоть какое-то движение вперед. Но помощи снова не увидели.
И возникает сомнение: а в том ли причина, что в составе Правительства были люди, не прошедшие практической школы, или в чем-то другом? Или все-таки вопрос в самом подходе, в желании проскочить этот период путем шоковой терапии? Наскоком.
И снова – из газет: «А директора предприятий, не научившись хозяйствовать в новых условиях, финансовые наркоманы, смысл жизни которых состоит в жалобах на жизнь и выбивании кредитов».
В прессе установилась прочная традиция: обязательно искать врага. Нашим директорам уже приклеили ярлыки, и не самые лестные. Я давно и совершенно глубоко убежден, что сила, которая сейчас сдерживает конфронтацию и обеспечивает в обществе стабильный климат – это директорский корпус, директора-промышленники, которые занимаются конкретным делом, дают возможность жить и трудиться подавляющему большинству населения России. И только на терпении директоров, большая часть которых уже заработала инсульты, инфаркты, на способности молчать, не огрызаться, не обращать внимания ни на пинки, ни на окрики, ни на такие вот высокомерные, барские газетные заявления, держится наш быт.
Вообще травля директорского корпуса, руководящего звена началась с первых дней перестройки, когда возникла кампания выборности первых руководителей на государственных предприятиях. Это как раз была кампания против того, чтобы был порядок на производстве, кому-то нужно было ввергнуть все в смуту, и эта смута была организована.
Когда учился в Академии в Западной Германии, я, сделав невинный вид, задал профессору Хену вопрос:
– Как вы относитесь к выборности коллективом руководителей государственных предприятий?
Он, не задумываясь, совершенно академическим тоном заявил:
– Господин директор, если вы хотите разваливать предприятие, промышленность, начинайте выбирать руководителя. Более надежного пути для этого нет.
И это – так. В выборной кампании не везде, но в большинстве, рвались к руководству люди, не вполне понимавшие, что такое первый руководитель. О ритме его жизни, о физических и нравственных затратах знают только первые помощники на предприятии да домашние. Рьяные кандидаты этого не ведали. В них бурлило самолюбие.
