Вечная история

– Товарищ полковник! Разрешите обратиться к товарищу майору Ермоленко!

– Разрешаю! – с ехидцей произнес полковник и вкусно хрупнул соленым огурчиком.

И я так же бодро, как и начал, продолжил:

– Товарищ майор! Задание выполнено! Клиент доставлен! С ним занимается капитан Ткаченко! Потерь среди личного состава и людей нет! Группа прошла положенные процедуры и отдыхает!

Майор слегка улыбнулся и негромко сказал:

– Благодарю за службу.

– Служу Советскому Союзу! – так же невозмутимо, как и он, отозвался я.

После последней фразы комната сотряслась от хохота. Когда все успокоились, майор хлопнул по стулу рядом с собой и, мысленно излучая одобрение, произнес:

– Ладно, молодец, присядь.

Это означало, что официальная часть закончена. Я снял портупею, свернул, положил ее в свой берет и забросил на подоконник. Там уже лежал арсенал присутствующих. После этого я поздоровался со всеми уже без выкрутасов и сел за стол. Передо мной тут же возникла тарелка, в которой лежали соленые огурцы, салат и несколько кусочков копченого бекона. В центре стола гордо красовалась нарезанная крупными кусками селедка, рядом, пучком, прямо из вазы торчала разная зелень. В общем, судя по початой бутылке, пьянка шла полным ходом. Поскольку много пить мы не можем, желудок не позволяет (отравление алкоголем не подарок, хоть и не смертельно), то можно было понять, что сидели они за столом уже не первый час.

Нет, если необходимо, мы можем пить сколько угодно и при этом ни в одном глазу. Вот только есть маленький нюанс – на следующий день после этого у людей болит голова, а у нас, как я уже упоминал – желудок. Наны, конечно, справляются и с диареей, и с отравлением, и с другими проявлениями пьяного вечера, но не так быстро, как хотелось бы. Ведь при этом клетки не разрушаются, а просто временно выводятся из рабочего состояния. Вот наны и не могут сообразить, как их в порядок привести, а пока они тормозят, как раз и развивается все, что сопутствует желудочной инфекции. Во избежание последствий надо либо сразу после застолья бежать в донорский пункт, либо пить немного. А поскольку все здесь люди серьезные, то перебора не было.

После того как мы выпили и закусили, присутствующие продолжили разговор, начатый без меня. Прежде чем начать, Джабраил вопросительно посмотрел на полковника, после чего перевел взгляд на меня и обратно. Полковник еле заметно кивнул. Лицо гостя выразило удовлетворение, и он как ни в чем ни бывало продолжил начатую еще до моего прихода фразу:

– …Будем называть вещи своими именами. Обратите внимание, как эти нахалы распоясались в последнее время. Мало того, что спровоцировали недавние события, так теперь еще и своих ставленников во власть распихивают.

– Значит, вы тоже заметили. – Полковник задумчиво гнул в пальцах стальную вилку.

– Этого только слепой не заметит! – возмущенно фыркнул Джабраил.

Я вопросительно посмотрел на Ермоленко. Тот еле слышно шепнул:

– Разговор о масонах помнишь? Вот об этом и речь.

В это время Джабраил продолжил:

– Алекс, я не знаю, что будет дальше. Но, если дела пойдут таким же образом, мы, скорее всего, опять придем к войне. И дай бог, чтобы она была чуть менее страшная, чем ваша с немцами. Или нам придется внедрять своих людей в эти организации.

Полковник задумчиво проронил:

– Возможно, это и выход. А насчет войны я бы не надеялся. Думаю, это будет много страшней и масштабней. Но, слава богу, не в этом веке.

– Обрадовал! До начала следующего всего двенадцать лет осталось!

– Тринадцать, – педантично поправил майор.

– Не придирайся к словам! Один год роли не играет! – отмахнулся Джабраил. – А вообще, думаю, ты прав. И ждать осталось недолго, лет пятьдесят – шестьдесят. Смертные сначала на местном уровне побалуются, а потом уже на всю катушку оторвутся. Только вот нашим «друзьям», так сказать, отсидеться не удастся. Ракеты до Америки долетают не задумываясь.

Мне стало очень неуютно, и я непроизвольно спросил:

– А мы что, ничего не можем сделать?

Повернувшись ко мне, Джабраил снисходительно улыбнулся, его ученик вздохнул, но ответил полковник:

– Пробовали, и не один раз. Например, имперский Рим. Как только мы перестали их контролировать, алчность людская уничтожила все.

– А мы прямо ангелы! – не удержался я. – Нам ни деньги, ни власть не нужны!

– Нужны, до определенного момента. Потом приходит опыт и понимание. Начинаешь осознавать, что денег, например, должно быть столько, чтобы о них не думать, а больше – просто мешает жить. Власть, пожалуй, более страшное испытание, но и она надоедает. Понимаешь, самые старые и умудренные правители – сынки по сравнению с молодыми вампирами. Это нас выгодно отличает от смертных. К тому же мы никогда не переставали влиять на политику. Но иметь власть в руках, особенно безграничную, просто утомительно.

– А после Рима попытки были?

– Чему тебя в школе учили? – возмутился майор. – Вспомни курс истории! Были, конечно! И до и после! Беда только в том, что любая вновь создаваемая империя первоначально, хотя бы внешне, ставит цель – равенство и безопасность всех ее граждан. Однако аристократы и рабы равноправными гражданами не являются! А к концу своего существования империя превращается в инструмент выжимания средств из совершенно бесправных людей, какими становятся все, кроме аристократов. Поэтому все империи пожирали себя сами. Иногда просто мирно угасали, а иногда гибли в огне.

– А мы тут при чем?

– Через несколько лет поймешь. А если подробней, пока жив хоть один носитель первоначальной идеи, империя или учение живут. Они живут до тех пор, пока жив хоть один ее идеолог, и как только уходит последний, все превращается в пыль, – пояснил Джабраил, потом, глянув на полковника, добавил: – Кстати, Александр, тебе не кажется, что мы сильно отвлеклись? Я понимаю, что у Петра любознательный ученик, но все это надо было в школе учить.

– Извини его, молодость! – хмыкнул полковник.

– Хорошо… Так вот – те, кто нас интересует, сейчас в Пакистане. Готовят очередную пакость, причем не только у нас. Это самая близкая точка к Союзу, а в течение двух-трех месяцев они должны перебраться сюда. Мне, как местному Гроссмейстеру, поручено тебе сообщить, что наш Великий Магистр объявит Охоту.

У меня отвисла челюсть. В памяти еще не изгладилась предыдущая, а тут, на тебе, еще одна. А говорили, что это редчайший случай. Ученик Джабраила слегка улыбнулся, увидев мое лицо, а может и, прочитав мои мысли, из чего я сделал вывод, что он-то знает, о чем речь.

– А почему Великий из Индии молчит? – хмуро поинтересовался майор.

– Сам знаешь, что он числится хозяином Пакистана только номинально. Особенно после того, как пакистанский совет погиб. Там их и так было не больше двух десятков, а сейчас и того меньше. Поэтому наши отщепенцы туда и рванули. Так что придется ждать. Не ловить же их по всей стране, тем более что они хорошо замаскированы. Нам здесь очередная война не нужна! И этой достаточно! – фыркнул Батя.

– По этому поводу и выпьем! – неожиданно предложил майор и многозначительно посмотрел на Батю и Джабраила.

Разговор после этого перешел на более легкие темы и закончился хорошо за полночь. Правда, не для всех, а только для нас (птенцов). Чуть охмелевший Батя неожиданно встрепенулся и изрек:

– Детское время кончилось! Молодежь, по койкам! Ваня, на правах хозяина возьми Эскиндера, и погуляйте. Или поспите, на худой конец.

Мы молча вышли. В казарму не хотелось, сон не шел. Мимо то и дело, здороваясь на ходу, пробегали по своим делам вампиры. А мы медленно брели по плацу. Разговор не клеился. Я никак не мог отрешиться от ощущения, что рядом идет враг. Он тоже не испытывал ко мне ни малейшей приязни. Но здесь дело было в другом. Я всей кожей ощущал его недовольство и зависть. Мы находились в равном положении в вампирской иерархии, хотя я стал вампиром всего четыре года назад, а он был старше почти в двадцать раз. Оставайся я просто солдатом, его бы так не плющило… Так и не найдя общего языка, мы все-таки пошли в казарму.

Здесь Эскиндеру стало гораздо легче. Он встретил нескольких старых знакомых, а я, облегченно вздохнув, ушел к себе. В конце концов, долг хозяина я выполнил, у меня шли отсыпные сутки, и я с радостью улегся в койку. К моему собственному изумлению, уснул я сразу и так крепко, что не заметил, как ушли Эскиндер со своим патроном.

Две или три недели мы ждали очередной Охоты, но она так и не состоялась. К концу месяца стало известно, что наши масоны ушли через Тибет в Непал и там растворились. Майор только задумчиво развел руками и проронил:

– Опыт, ничего не поделаешь…

…Время шло, и я начал всерьез волноваться. Особенно после последнего разговора. Слова учителя сбывались с патологической скоростью. Появление Ельцина грянуло, словно гром с ясного неба. Оставалось только скрипеть зубами и бессильно наблюдать, как он с упоением помогает генсеку разрушать страну. Я мог только поражаться, глядя на то, как он раз за разом шел в ловушки, которые искусно готовил ему старший товарищ. А оттого, что Ельцин считал свой курс единственно верным, а себя полностью независимым в суждениях и поступках, становилось еще страшнее. А когда на экранах появлялся Сахаров, мне становилось еще хуже. Учитель же, вообще, молча уходил из комнаты.

Нас пока это не касалось. Во всяком случае, непосредственно. Наоборот. Казалось, что проблемой Афганистана теперь озабочены все. Но впечатление от этой заботы портила фальшь, сквозящая в каждой статье, в каждом выступлении. Духи наглели все больше, снабжение армии становилось все хуже. Все чаще, чтобы заткнуть прорехи, нас бросали в мясорубку, несмотря на то что открытые боевые действия – не наш профиль. Но, честно говоря, мы не сопротивлялись. Уж очень было жалко пацанов. А мы всегда могли получить свое лекарство, не отходя с позиций. Правда, многие предпочитали таскать с собой ампулы и пакеты с кровью. Уж больно духами брезговали. Ведь они, как и положено настоящим бандитам, моются раз в году, а не пять раз в день, как по вере положено, и не боятся же гнева Аллаха. А вампир тварь нежная, от грязи дохнет. Ну, может, и не дохнет, но никому неохота лишний раз унитаз пугать.

События между тем стремительно набирали обороты. От той помойки, которая теперь лилась с экранов и газетных страниц, становилось просто тошно. Откуда только взялись эти журналисты-правдолюбцы, со своими сенсационными разоблачениями? Ни один из них не вспоминал не только о том, что еще несколько лет назад они, захлебываясь от восторга, славили Советский Союз и партию, они, похоже, начисто забыли, что именно благодаря этой самой власти, которую теперь с упоением топтали ногами, имели свои дипломы, позволяющие им работать.

Однажды, не выдержав, я высказал эти мысли майору. Он внимательно выслушал меня, задумчиво кивнул и негромко пояснил:

– Понимаешь, дело в том, что ни один из них в действительности не знает, что такое жить при царе или капитализме. Все привыкли к декретным отпускам, больничным, бесплатному лечению и образованию, возможности не зависеть от религиозных прихотей, они не знают, что такое эпидемии. А я хорошо помню, как вымирали от сифилиса целые деревни. Помню кашляющих кровью чахоточных и забитых насмерть детей и жен. Я видел эту грязь и боль, а через дорогу – бархатную улицу, на которую не смели ступить даже разночинцы. Да зачем так далеко ходить. Их бы сюда, в Афганистан. Только не в Кабул, а в любой кишлак, где бай – царь и бог, а мулла – бог и царь. Думаю, этих прелестей им хватило бы уже к вечеру.

– Тогда почему? Зачем?

– Очень просто! Часть из них очень хорошо оплачена. Но эти не так страшны. Продажных журналистов, писателей, художников видно сразу. Гораздо более опасными являются другие. Их очень мало, но они искренне верят в то, что семьдесят лет назад в империи был рай. Их вера заразительна именно потому, что искренняя.

– Кошмар какой-то! – я помолчал, а потом робко добавил: – Но ведь и авторитетные люди говорят о том же.

– И кого ты конкретно имеешь в виду?

– Ну, например, Солженицын.

– Ага! С такой фамилией только за правду бороться! – майор презрительно фыркнул. – Никогда не интересовался историей образования фамилий? А зря. Наверное, все его предки были очень «правдивы»…

Я не удержался и хихикнул, а потом спросил:

– А Ростропович?

– Этот? Типичный пример талантливого интеллигента, на котором женилась амбициозная и талантливая стерва[8]. Она сперва сделала все, чтобы испоганить отношения с коллегами, а потом довела дело до отъезда. Почти никто не знает, как он перед выездом ночами рыдал.

– Но кто-то знает? Кто?

– Я, например! – учитель ехидно прищурился.

– А Сахаров?

Этот вопрос давно вертелся у меня на языке, но сразу спросить я не решился. Майор зло нахмурился.

– Это долгая история. Ну ладно, расскажу. – Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем тихо вздохнул и, пожав плечами, продолжил: – Начнем с начала. В Арзамасе-16[9] в пятидесятые годы группа ученых-ядерщиков работала над идеей водородной бомбы. Идея была хороша, а вот с воплощением ничего не выходило. Что бы они не пробовали, ничего не получалось. Но тут, совершенно случайно, в группе появился молодой аспирант, которого взяли только потому, что у него родился ребенок и ему сверхсрочно понадобилась квартира. Хоть где! Хоть у черта на куличках! Хоть в засекреченном Арзамасе. Ведь молодой семье нужно где-то жить. Фамилия его была… Угадай какая.

– Сахаров! – не боясь ошибиться, предположил я.

– Смотри-ка, догадливый какой. Работал он не в основной группе, а в группе дизайна, если так можно выразиться, что ли. Они занимались не столько теоретическими выкладками, сколько попытками спроектировать корпус для еще не существующего устройства. О том, что запалом к водородной бомбе должна служить атомная, уже все знали, но вот как их взаиморасположить, чтобы схема сработала, никто даже не догадывался. А молодой физик взял да и высказал интересную идею. И ученые, застопорившиеся в своих изысканиях, решили принять ее вместо разработок, украденных в Штатах. Справедливо решив, что хуже не будет. И о чудо! Устройство заработало! Как только сведения об успешных испытаниях просочились за пределы Союза – надеюсь, ты не сомневаешься, что такие исследования долго хранить в тайне не удается, – Сахаров получил письмо от Оппенгеймера. В котором тот просил намекнуть о принципах работы данного устройства.

– Вот сволочь! – не удержался я.

– Не сволочь, – откликнулся майор, – идея Оппенгеймера[10] заключалась в том, что одна страна не может обладать сверхоружием. Должно быть как минимум две стороны, стоящие на разных политических позициях, имеющие одинаковый арсенал – так называемая теория вооруженного до зубов мира. В этом случае никто не рискнет напасть первым.

– Вот он бы нам что-нибудь и рассказал! – возмутился я. – А то подай им готовые решения, на тарелочке с голубой каемочкой.

– А он и рассказал. В свое время он переслал Харитону[11] подробнейшее описание атомной бомбы. За что и поплатился.

Я ошеломленно пялился на учителя. Этого я не знал и даже не подозревал, что такое возможно. Получалось, что этот самый Оппенгеймер был отважным и честным человеком, несмотря на то что жил и работал в Соединенных Штатах. А майор продолжал:

– Его с треском уволили. Запретили занимать должности в научно-исследовательских институтах, закрыли выезд из страны. Хорошо, хоть не казнили за предательство национальных интересов. Между прочим, его идею поддержали все ученые-оружейники мира. И ни одно правительство ничего не может сделать. Самые секретные разработки почти моментально становятся известны в других странах. Отказались от сотрудничества только двое. Первым был Энрике Ферми, вторым – Андрей Сахаров. Ты думаешь, Сахарова на всемирные конгрессы наши не выпускали? У нас, к твоему сведению, выпускали и более засекреченных академиков. Нет, дело было интересней, его просто туда перестали приглашать. Мировой наукой ему был объявлен бойкот.

– Но зато наши ученые и военные сказали ему спасибо! – возразил я.

– Так сказали, что и разговаривать перестали. А однажды Сахаров прочел высшему армейскому руководству лекцию о действии своего нового сверхоружия. Более того, он математически рассчитал тактику его применения, действие и количество этого оружия для полного уничтожения наших оппонентов. Это был последний случай его общения с военными. Даже видавшие виды генералы, прошедшие войну, концлагеря и современные локальные конфликты, были шокированы и между собой решили, что с этим зверем общаться нельзя. Вот после этого и встал вопрос, что с ним делать. Выслать было невозможно – его не принимала ни одна страна. Причем из-за того, что все научные и военные организации не желали иметь с ним никаких дел. Секрет водородной бомбы в середине шестидесятых перестал быть секретом. Держать мировую величину в Арзамасе-16 было как-то неудобно. Да и коллеги с ним работали только потому, что им приказывали. В остальных случаях общаться с ним просто отказывались. В Москве его никто не ждал. Да и весь генералитет встал на дыбы. Поэтому оставалось только одно: – ему предоставили квартиру со всеми удобствами в Нижнем Новгороде, а чтобы не учудил ничего, вроде той же водородной бомбы, поставили под негласное наблюдение. Вот после этого в нем вдруг заговорило человеколюбие. Куда только делся ученый, готовый уничтожить одним массированным ударом полтора миллиарда человек. Вместо него появился ярый антисоветчик и правозащитник. А всем нашим правдолюбцам такое добро – в самый раз. Им ведь не права человека надо защищать, а просто кушать хочется. Они любого на пьедестал поставят, лишь бы в тему говорил. А вообще, память человеческая – странная штука. Сегодня его на трибуну выпускают, но говорить не дают. А завтра памятник поставят…

Мы грустно помолчали. Я хотел было еще кое-что спросить, но нам помешал помощник дежурного по части, который влетел в комнату отдыха с криком:

– Товарищ майор! Готовность номер один! Через две минуты общее построение и посадка на вертушки!

– Что случилось?

– На перевале духи наш караван зажали! Нужно вытаскивать!

Забыв обо всем, мы кинулись на плац. Раз подняли именно нас, значит, дело очень серьезно…

Новелла IV

…Над дорогой висело густое облако пыли. Огромная колонна военной техники, извиваясь змеей, конца и начала которой не было видно, с лязгом и грохотом двигалась в направлении металлического моста через реку Сунжа. Это была граница между Афганистаном и Советским Союзом. Мы уходили.

Приближаясь к водной ленте, покачиваясь на броне БМД, я ловил себя на странных ощущениях. С одной стороны – закончилась никому не нужная, странная война. С другой – наш выход скорее напоминал бегство. Позади оставались могилы, непохороненные друзья, неосвобожденные пленные и огромное количество брошенной техники и оружия. Впереди ждала неизвестная мирная жизнь, от которой мы уже отвыкли, и страна, которая знать не хотела своих героев.

Хорошо срочникам. Они, закончив службу, разъезжались по домам (хотя какое место в жизни может найти тренированный убийца). Постоянному личному составу было хуже. Офицеры абсолютно точно знали, что им просто негде будет жить. Большинство из них давно разведены – жены не выдерживали настоящих боевых будней и постоянного ожидания похоронки. Поэтому идти им было точно некуда. О чем думало наше руководство, выбрасывая войска из зоны боевых действий без предварительно подготовленной базы, не представляю.

Нам, вампирам, было проще. Нас и так особо никто не жаловал, да и не ждал. Отсутствие кровных родственников – иногда обстоятельство скорее положительное, чем отрицательное. Большинство из нас пережило уже внучатых племянников. С пересечением границ тоже все просто. Мы, будучи настоящими космополитами, постоянно передвигались по миру, изредка оседая в той или иной стране на десять – двадцать лет, для отдыха. А потом снова отправлялись в горячие точки. Война все-таки хорошая встряска для оживления эмоций.

Я отвлекся от грустных мыслей. Грохоча гусеницами металл о металл, наша машина пересекла мост. Мы были дома. У меня на глаза невольно навернулись слезы. Вдоль дороги бегали мальчишки, восторженно размахивая руками, и, как иссохшие саксаулы, опираясь на палки, гордо стояли аксакалы. И ни один из них не боялся ни нас, ни случайно найденных на дороге предметов.

– Ну вот, кажется, и дома! – хлопнул меня по плечу майор, жадно разглядывая все, что нас окружало. – Знаешь, Ваня, сколько я уже по миру походил? А все-таки лучше нашей земли нет. Вроде и воздух такой же, как в Афгане, и пыль… а сразу чувствуешь – Родина!

В ответ я смог только кивнуть. Комок в горле мешал говорить. Волной накатила щемящая радость от возвращения. Неожиданно захотелось спрыгнуть на землю, набирать ее в ладони, гладить, целовать. Странно. До сих пор я считал, что такое бывает только в книгах и фильмах. Мне всегда казалось, что это просто метафора, с помощью которой автор подчеркивает чувства героев. И вот теперь, испытав все на собственной шкуре, я понял, как правдивы бывают метафоры. Пытаясь справиться с собой, отвернувшись от наставника и стараясь как можно незаметнее смахнуть с глаз слезы, я успел заметить, что большинство наших ребят взволнованы не меньше меня.

А еще внимание мое привлекло то, что границу мы пересекали в напряженном молчании, внимательно глядя на дорогу. Но как только полоса, отделяющая нас от войны, оставалась позади, все одномоментно расслаблялись, словно где-то глубоко внутри спускалась невидимая пружина. Над машинами разлились смех, шутки, песни. По рукам шли фляги со спиртом. Будущие трудности казались несущественными по сравнению с тем, что мы пережили в Афгане.

Сидевший рядом Каркаладзе протянул мне бутылку, оплетенную лозой.

– За возвращение, тезка! – весело улыбнулся он.

Я глотнул не раздумывая. Напиток был душист и крепок.

– Чача, – пояснил Вано, уловив мое удивление, – никакая водка с ней не сравнится.

– Здорово! – искренне ответил я.

– Специально берег, для такого случая! Все живы, все здоровы, все дома! За это не грех и выпить!

Я задумчиво покосился на него. Иногда Каркаладзе говорил с таким акцентом, что понять его было практически невозможно. Обычно акцент прорезался у него в присутствии вышестоящего начальства из людей, явившихся в роту с проверкой. Но чаще, особенно когда он был серьезен, как сегодня, акцент куда-то испарялся и Вано изъяснялся на чистейшем русском языке. Я повернулся к учителю и увидел, как застыло его лицо. Глаза на несколько секунд остановились, словно вглядываясь во что-то невидимое. Все ясно, Бате срочно понадобился Ермоленко, но использовать радиосвязь он не захотел, значит, вопрос серьезный. К телепатическому общению вампиры старались без особой нужды не прибегать. Я же вообще его не жаловал, хотя в школе прапорщиков, да и в части, меня этому обучали. Не знаю, как у кого, а у меня после каждого сеанса дико болела голова. Но как экстренный способ общения телепатия годилась. Радовало меня только одно. Ментальные способности развиваются гораздо медленнее, чем все остальные. Поэтому в ближайшие пятьдесят лет можно было не бояться лишней головной боли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Гематоген – сладкая плитка, сделанная на основе бычьей крови, в СССР продавалась во всех аптеках как средство от анемии.

2

«Катти Сарк» – британский чайный клиппер, считается быстрейшим парусным судном конца XIX – начала XX века.

3

Жмур (жаргонное) – покойник.

4

Нанороботы (наны) – одна из самых прогрессивных разработок современной науки – микроминиатюризация программируемых механизмов, предназначенных выполнять заданные задачи. Природный аналог нанороботов – молекула РНК (рибонуклеиновая кислота). Программой для нее служит молекула ДНК (дезоксирибонуклеиновая кислота). Более подробно можно обо всем этом узнать в биологии за одиннадцатый класс. Первые попытки разработки нанотехнологий начались еще в середине прошлого века. У пришельцев, судя по всему, эти технологии были развиты гораздо лучше, чем у нас.

5

Пушту – один из использующихся в Афганистане языков, отсюда – пуштун – человек из племени, говорящем на пушту.

6

Вий – фильм, снятый по одноименной повести Н. В. Гоголя в 1967 году в СССР. Считается одним из самых страшных фильмов за всю историю кинематографа.