Георгий Победоносец. Возвращение в будущее

– Очень мило. Мой самый преданный слуга – вернее сказать, тот, кого я таковым полагал, – развлекается, строя мелкие козни, в то время как настоящее дело почти проиграно. Да что там – почти!..

Он оборвал себя, безнадежно махнув рукой, и сделал большой глоток из кубка. Глядя, как он пьёт, Быковский подумал: «К вечеру у старика непременно разыграется подагра, и тогда держись. Достанется всем, до кого он сможет дотянуться, и дай мне Бог к тому времени очутиться подальше и не попасть в число этих бедняг».

– Я не совсем понимаю… – осторожно начал он.

– Нет, ты совсем не понимаешь! – грохнув по столу кулаком, рявкнул граф. – Сегодня гонец привез мне письмо из Германии…

– От ландграфа Вюрцбургского? – осмелился предположить Быковский.

– Держи карман шире! Этот надутый колбасник трусливо отмалчивается, ибо знает, что виноват передо мной. Письмо прислал наш посланник при дворе императора Фердинанда. Он пишет, что во дворце поговаривают, будто кузен императора, Карл Вюрцбургский, намерен обвенчаться с дочерью русского князя Басманова…

– С кем?! – не поверил своим ушам огорошенный нежданным известием Быковский.

– Ты удивлен? – неприятным голосом спросил граф Вислоцкий. – Неужели? Я думал, это часть твоего знаменитого плана, о котором ты прожужжал мне все уши. Я поверил тебе, ясновельможный пан Вацлав, поверил настолько, что имел неосторожность рассказать королю о возможной скорой женитьбе Карла Вюрцбургского на моей дочери. Король был весьма доволен. Он заявил, что возлагает на этот брак большие надежды… И что прикажешь сказать ему теперь? Что брак расстроился из-за нерадения одного из моих ближайших помощников, который так увлекся распусканием глупых сплетен о какой-то нищей девчонке, что забыл, на каком свете живёт, и дал обойти себя этому хитрому азиату?

Пан Быковский постепенно приходил в себя после пережитого потрясения. Сварливые речи графа он слушал вполуха, ибо они не содержали в себе ничего для него нового: он загодя знал, что победу в этом нелёгком деле граф постарается приписать исключительно своему уму и прозорливости, а вину за возможное поражение непременно свалит на него, Вацлава Быковского. Изворотливый ум пройдохи, вынужденного добывать себе пропитание обманом и хитростью, заметался из стороны в сторону в поисках спасительной лазейки.

– Этого не может быть, – сказал, наконец, пан Быковский, не придумав ничего более умного и подходящего к случаю.

– Да ну?! – со свирепой весёлостью, не предвещавшей ничего хорошего, изумился граф Вислоцкий. – Это почему же, позволь узнать?

– Потому что это невозможно! – беспомощно выпалил Быковский. – Это какой-то непроверенный слух, сплетня, а может быть, попытка кого-то из завистников смутить вас и тем воспрепятствовать исполнению ваших планов…

– Молчи, болван, коли сказать нечего! – снова возвысил голос граф. – Сплетня… Ах, как бы я был рад, как счастлив, если б то была всего лишь сплетня! Чужая зависть суть не что иное, как неохотное, через силу, признание твоего успеха, а что может быть слаще такого признания? Речи льстецов сладки, но неискренни и криводушны. Злоба же и зависть никогда не бывают притворными, они всегда идут от сердца и тем полезны человеку, умеющему пользоваться чужими слабостями. Но письмо написано верным человеком, моим старинным приятелем. Он многогрешен, велеречив и наделен едва ли не всеми мыслимыми пороками. Однако, когда ему платят за доставляемые сведения, сведениям этим можно верить. Так вот, в письме назван день отъезда княжны Басмановой в Баварию, и день этот минул без малого неделю назад.

– Неужели всё кончено? – ужаснулся Быковский.

Воображение немедленно принялось рисовать ему перспективы, одна другой мрачнее – от изгнания с глаз долой из графского замка на собственные скудные хлеба до помещения в пыточный застенок с последующим захоронением в безымянной могиле на задворках скотного двора.

– Верно, было бы кончено, если б в этом деле я целиком положился на тебя одного, – проворчал граф. – Налей-ка мне вина. А пока станешь наливать, подумай или хотя бы попытайся подумать над тем, что я тебе только что сказал. Можешь налить и себе – это даст тебе лишнюю минуту на размышления.

Безропотно проглотив очередное оскорбление, пан Вацлав взял со стола кувшин и до краев наполнил сначала кубок графа, а затем и свой. Соображал он скоро, но не настолько, чтобы в единый миг угадать, что на уме у графа Вислоцкого, коего в не столь далеком прошлом почитали первейшим мастером придворных и политических интриг при королевском дворе. Граф говорил о том, что княжна Басманова должна была выехать из Москвы в Баварию чуть меньше недели назад; всё остальное являло собою смесь оскорблений, раздраженного ворчания и нравоучений того сорта, что мог бы читать старый паук молодому, подстерегая добычу в тёмном углу пыльного чулана. Следовательно, ключом к новому замыслу графа служила именно поездка русской княжны, которая, если верить полученному из Германии письму, продолжалась уже без малого неделю. За это время можно уехать очень далеко…

Быковский вздрогнул, едва не расплескав драгоценное вино. Граф Вислоцкий напрасно намекал на слабые умственные способности пана Вацлава, который был не только сметлив, но и недурно по тем временам образован. По крайности, географические карты не были для него просто раскрашенными листами бумаги: он умел и любил их читать и хотя бы в общих чертах представлял себе, где на карте Европы искать то или иное государство и даже город.

Сейчас упомянутая карта, будто наяву, предстала перед его мысленным взором; прочертив тонкую пунктирную линию от далекой Москвы до почти столь же далекого Вюрцбурга и наспех прикинув, сколько времени должно занять сие продолжительное путешествие, пан Вацлав начал прозревать, и именно это заставило его вздрогнуть.

Медленно опустив на скатерть полупустой кувшин, он столь же медленно поднял голову и взглянул на графа. Вислоцкий смотрел на него поверх кубка. На фоне пляшущих в камине языков огня обритая, с оттопыренными ушами голова графа представлялась чёрным, будто вырезанным из бумаги силуэтом в золотистом ореоле едва отросших по бокам костистого черепа волос. На этом тёмном фоне недобрым кровавым светом поблескивали утонувшие в морщинистых складках кожи глаза, и пану Вацлаву на мгновение сделалось по-настоящему жутко, словно он нечаянно очутился наедине с голодным вурдалаком.

– Если… – начал он, но вынужден был прерваться, чтобы глотнуть вина для освежения внезапно пересохшей глотки. – Если, – продолжал он окрепшим голосом, подстегиваемый твёрдым, недобрым взглядом графа Вислоцкого, – так вот, если полученное вами донесение не лжет, княжна Басманова сейчас находится где-то неподалеку.

Граф, наконец, оторвал от него сверлящий, пронзающий насквозь взгляд, удовлетворенно кивнул и пригубил вина.

– Ты далеко не такой глупец, каким порой кажешься, – молвил он, плавным движением возвращая кубок на стол. – Донесение, скорее всего, не лжет, и княжна, как ты верно подметил, сейчас должна находиться где-то неподалеку. Ещё немного, и она проедет мимо. Тогда для нас всё и впрямь будет кончено. Время не ждет, и ты, если поспешишь, сумеешь воспрепятствовать богопротивному браку кузена богопомазанного императора Фердинанда и этой пронырливой схизматки.

– Но как? – изумился пан Вацлав Быковский, делая последнюю попытку не замечать очевидного. – Не предлагаете ли вы мне самому на ней жениться?

– О, нет, – ответил граф, недобро усмехнувшись. – Этого я тебе не предлагаю. Вообще, не кажется ли вам, пан Вацлав, что затея князя Басманова изначально представляла собой весьма сомнительную авантюру с мизерными шансами на благополучный исход? Подумайте сами, какой неимоверно долгий и полный опасностей путь надобно проделать беззащитной девице, дабы в конце его упасть в объятия жениха, коего она отродясь в глаза не видела!

Быковский подумал, что беззащитную девицу наверняка охраняет десятка два вооруженных до зубов всадников; что же до жениха, с которым княжна не была знакома, так то же самое можно было сказать и о дочерях господина графа.

– Но их отношения не должны нас волновать, – будто подслушав его мысли, сказал Вислоцкий. – Тем более что, по моему твёрдому убеждению, никаких отношений меж ними и не будет. Сдается мне, что княжне просто не суждено добраться до рубежей священной Римской империи, коей правит кузен её жениха. Подумайте сами, пан Вацлав, сколько опасностей, порою смертельных, подстерегает бедняжку на пути! Лесные звери, разбойники, кои хуже любого зверя, быстрые реки, топкие болота… На этом пути может легко потеряться целая армия. Что уж говорить об отряде в полтора десятка сабель, охраняющем княжну? Этот отряд в нашей округе подобен ложке мёда, опущенной в котёл с крутым кипятком: оглянуться не успеешь, а его уж нет, и непонятно, куда подевался… Впрочем, что нам до отряда? Одна случайная стрела, одна шальная пуля, прилетевшая неведомо откуда, и дело сделано: брак ландграфа Вюрцбургского с русской княжной расстроен раз и навсегда, а охрана вольна действовать далее по своему разумению: возвращаться в Москву, где всех их будет поджидать плаха, или бежать, куда глаза глядят, себе на погибель…

Вацлав Быковский помолчал, задумчиво грызя смоляной ус. Судьба отряда, что охранял княжну Басманову, его не интересовала. В распоряжении графа Вислоцкого было достаточно всадников, чтобы шутя справиться с любым отрядом. Посему задача, которую, судя по всему, собирался поставить перед ним граф, представлялась вполне пустяковой, если бы не одно весьма неприятное обстоятельство. Пану Вацлаву Быковскому не единожды приходилось сводить последние счёты с людьми, чем-либо не угодившими графу, и он уже давно не видел ничего зазорного в том, чтобы выстрелить противнику в спину: в любви и на войне все средства хороши. Но лишать жизни женщин, да ещё и благородного происхождения, ему до сей поры не доводилось. Остатки полученного некогда воспитания протестовали против мысли о подобном деянии, однако здравый смысл подсказывал, что такие протесты ни к чему хорошему не приведут: исполнителя своего чёрного замысла граф сыщет всё равно, княжна будет уничтожена в любом случае, зато пан Вацлав Быковский, отказавшись от столь ответственного поручения, рискует лишиться всего, в том числе и головы.

Обдумав всё хорошенько, он встал с кресла и, придерживая на боку саблю, низко поклонился графу.

– Я готов, – просто сказал он, опустив дальнейшие рассуждения, в коих не было никакой нужды. – Когда прикажете выехать?

– На рассвете, – сказал граф. – Возьми три десятка конных. Действуй по своему разумению, но помни: от успеха сего предприятия зависит твоё будущее. Девчонка должна исчезнуть без следа. Если всё будет сделано должным образом, тебе не придётся пенять на недостаток щедрости с моей стороны.

– Целую руки вашей милости, – кланяясь вновь, молвил пан Быковский.

– Ступай, – приказал граф. – Да скажи там этому бездельнику, чтобы подбросил в камин поленьев, я замёрз…

Ещё раз поклонившись напоследок, пан Вацлав повернулся к хозяину спиной и скорым шагом покинул залу. Граф проводил его долгим, ничего не выражающим взглядом, после чего вновь повернулся к камину и стал смотреть на угасающий огонь, будто заранее приучая себя к зрелищу неминуемо ожидающего его после смерти пекла.

Глава 3

Миновав скверно возделанное поле, на котором изредка можно было встретить оборванного смерда, что ковырял деревянной сохой сухую землю и испуганно, как забитое животное, косился на проезжающих, небольшой отряд короткой вереницей втянулся в густой заповедный лес. Огромные, в три-четыре обхвата, многовековые дубы-великаны простёрли над дорогой могучие ветви, совершенно заслонив солнце. Под их сенью царил вечный, пахнущий грибной прелью зеленоватый сумрак, земля была ровно и густо, как морской берег галькой, засыпана падавшими на неё на протяжении столетий желудями, которые маслянисто поблёскивали в пробивающихся сквозь густой полог листвы косых солнечных лучах. Дорога здесь являла собою просто неширокую полосу свободной от деревьев земли, столь же густо усеянной желудями, как и повсюду кругом, из чего следовало, что ездят здесь нечасто.

Оценив это обстоятельство, ехавший во главе отряда закованный в воронёные латы светловолосый гигант из предосторожности поднял кольчужный воротник, закрыв горло до самого подбородка. Многие из ехавших следом, так же, как и он, закованных в железо всадников последовали его примеру: кольчуга – скверная защита от пули или стального арбалетного болта, но от выпущенной из самодельного лука, выстроганной из свежесрезанной ветки, кое-как заостренной и обожжённой над углями стрелы она может спасти. На отряд нападали уже дважды, и оба раза это были шайки жалких, едва держащихся на ногах от голода, грязных оборванцев, вооружённых чем попало и настолько скверно владеющих даже тем, с позволения сказать, оружием, коим обладали, что предводитель отряда мог в одиночку раскидать их, как щенков, даже не обнажая шпаги. Впрочем, дрались они отчаянно, из чего следовало, что для них это вопрос жизни и смерти, так что без крови не обошлось: позади осталось не менее двух десятков изрубленных, прошитых пулями и арбалетными стрелами разбойников, а также, увы, трое оказавшихся недостаточно проворными ландскнехтов.

Вспоминая эти стычки, командир небольшого отряда швейцарских и немецких наёмников, уроженец кантона Швиц Ульрих фон Валленберг дивился только одному: отчего это поляки обзывают московитов дикарями и азиатами, коль сами недалеко от них ушли? Судьба троих оставшихся в придорожных кустах кнехтов фон Валленберга не волновала: смерть – ремесло солдата, а жизнь его – всего-навсего товар, который он более или менее удачно меняет на золото.

Валленберг уже полных десять лет верой и правдой служил ландграфу Карлу Вюрцбургскому. Ему было уже под сорок, и в последнее время он начал с горечью и легким испугом осознавать, что становится староват для своего ремесла. Возвращаться на родину не было смысла, ибо на каменистой почве кантона Швиц хорошо произрастали только плечистые молодцы вроде него, большинству которых, дабы худо-бедно прокормиться, приходилось наниматься в армию какого-либо государя. Дожить до старости удавалось немногим, и лишь единицы возвращались домой с тем, зачем когда-то отправились в дальние края, то бишь с туго набитым кошелем, в котором, лаская слух, позванивало золото.

Ульрих фон Валленберг, увы, не принадлежал к числу этих счастливцев, ибо за все годы службы так и не научился копить деньги. Причиной тому была вовсе не врожденная расточительность или, Боже сохрани, глупость. Валленберг просто не мог понять, как человек, занятый его ремеслом, может загадывать наперед, строить какие-то планы и не казаться при этом смешным. В кантоне Швиц не осталось никого, кто мог бы назвать Валленберга своим родичем, а посему наследником его с неизбежностью должен был стать какой-нибудь мародёр, коему посчастливилось первым обобрать остывающий на поле боя изувеченный труп.

Как-то раз совсем недавно он заговорил об этом со своим господином, Карлом Вюрцбургским, при котором в последнее время состоял телохранителем. Ландграф выслушал старого солдата со всем вниманием, на кое был способен по молодости лет, после чего, казалось, напрочь забыл о разговоре. Валленберг не обиделся: ничего иного он и не ждал, а о том, что стареет, заговорил с ландграфом лишь в силу присущего его простой натуре прямодушия: он не хотел, чтобы Карл заблуждался по поводу его способности нести службу, и честно предложил поискать себе замену.

Произошло сие после того, как во время обычной учебной схватки на заднем дворе замка неопытный, но здоровенный, как бык, новобранец ухитрился выбить из руки Валленберга шпагу. Это видели все, и все, в том числе и сам Валленберг, понимали, что то была досадная случайность. Но капитан Валленберг не признавал оправданий и в тот же день явился к своему господину, Карлу Вюрцбургскому, прося отставки. Отставка не была принята, и, поостыв, капитан с неохотой признал правоту ландграфа: сам он сколько угодно мог называть себя стариком, на деле же стоил десятка менее опытных бойцов. Лучшего же начальника охраны Карлу было не сыскать; о том знали оба, и разговор, начавшись с произнесённой каменным тоном просьбы принять отставку, вскоре плавно перетёк в дружескую беседу, в коей, как после со смущением осознал Валленберг, он единственно и нуждался.

Спустя неделю ландграф вызвал его к себе. Оказалось, что Карл вовсе не забыл о том разговоре. Перечислив заслуги капитана Валленберга, которых и впрямь было немало, ландграф предложил ему весьма приличную сумму единовременно и небольшую ежегодную ренту, ежели тот выполнит его последнее поручение: встретит на границе Московии и Речи Посполитой и невредимой доставит в Вюрцбург его невесту, княжну Басманову. После того, заявил ландграф, капитан Валленберг будет свободен от всяких пред ним обязательств: захочет – продолжит службу в замке, не захочет – удалится на покой, что, с учётом предлагаемой суммы, выглядело весьма привлекательным делом.

Поручение, конечно, представлялось опасным, однако отказываться нельзя: Валленберг не хотел уронить профессиональную честь, да и деньги для наёмника лишними не бывают. Коротко отсалютовав хозяину, капитан вышел и без промедления стал собираться в дорогу.

И вот теперь, расслабленно покачиваясь в седле, старый наёмник с обманчиво благодушным видом озирал окрестности из-под белесых, как у молодого поросенка, ресниц, что опушали его красноватые от бессонницы и усталости глаза. Рука привычно лежала на эфесе шпаги; жёсткий металл кольчужного воротника уже согрелся от соприкосновения с телом и больше не холодил кожу. Дубовая роща кончилась; вместе с нею кончился и неприятно хрустевший под конскими копытами скользкий желудёвый ковер. Теперь рослый гнедой жеребец Валленберга с мягким перестуком ступал ногами по слегка припорошенной прошлогодней хвоей утоптанной земле. Дорога поросла жёсткой, остроконечной, как лезвия шпаг, лесной травой; кое-где на неё уже выползли кусты и даже молодые деревца. Капитана предупреждали, что здешние места пользуются дурной славой даже у местного населения, однако он торопился, а посему, имея у себя под рукой без малого два десятка хорошо вооруженных всадников, решил ради сокращения пути пренебречь опасностью очередного нападения шайки голодранцев.

Прихотливо, без видимой необходимости изгибаясь и петляя, дорога лениво карабкалась на высокий, поросший толстыми старыми соснами и серебристым мхом песчаный холм. В вековом сосновом бору было светло и просторно, как в огромном храме, медные колонны сосен возносили к испятнанному белой пеной облаков голубому небу пышные тёмно-зелёные кроны. Где-то неподалеку выбивал гулкую барабанную дробь красноголовый дятел; мягко стучали копыта, всхрапывали лошади, негромко позвякивала сбруя. Запах разогретой солнцем сосновой смолы и хвои пьянил, как молодое вино, забивая даже ставшие привычными запахи конского пота, дублёной кожи и железа. Вместе с карабкавшимся к зениту солнцем понемногу поднималось настроение. Валленберг повеселел, особенно когда вспомнил, что сегодня, быть может, ему удастся встретить поезд княжны Басмановой и, взяв её под свою охрану, повернуть восвояси. Ему было любопытно взглянуть на избранницу ландграфа, тем паче что сам Карл Вюрцбургский её ещё не видел; шевеля губами, он про себя повторил заученные перед отъездом, казавшиеся смешными и бессмысленными слова чужого языка: «Я – капитан гвардии ландграфа Вюрцбургского. Послан тебе навстречу, княжна, дабы невредимой доставить ко двору моего господина». С трудом выговаривая эту абракадабру, он надеялся лишь, что сумеет отличить княжну от других женщин, коих, как он подозревал, в её свите было немало. Господь всемогущий! Разве мечтал он когда-либо о таком венце карьеры? Тащить через болота и кишащие лихими людьми леса целый обоз причитающих, визжащих, всё время норовящих отстать и заблудиться баб – такого, право, врагу не пожелаешь!

Где-то в стороне пронзительно и визгливо скрипнуло потревоженное ветром дерево. Ехавший по правую руку от капитана всадник заметно вздрогнул и нервно стиснул резной приклад колесцового мушкета.

– Спокойнее, Курт, – сказал ему Валленберг. – Это всего лишь старая сухая сосна. Боюсь, здесь нет ничего опаснее белок. Это путешествие понемногу становится скучным, ты не находишь?

Ландскнехт повернул к нему обветренное, обезображенное длинным извилистым шрамом горбоносое лицо.

– Тот старик на постоялом дворе рассказывал, что в здешних местах водится нечистая сила, – сказал он.

– И ты испугался бабьих сказок, придуманных грязными славянскими свиньями? – усмехнулся Валленберг. – Они темны, забиты и боятся даже собственной тени. Ха! Нечистая сила! Я скитаюсь по свету уже больше двадцати лет, и поверь, дружище, мне ни разу не встретилась нечисть, которая не испустила бы дух, отведав моей шпаги!

– Вы везучий человек, капитан, – уклончиво ответил ни в чём не переубеждённый ландскнехт.

– Верить мне или нищему с постоялого двора – твоё дело, приятель, – посуровев, сказал Валленберг. – Если думаешь, что это тебе поможет, помолись. Я, так и быть, отвернусь на минутку. А больше, увы, я ничем не могу тебе помочь.

– Вряд ли Господь услышит мою молитву, – с сомнением заметил наёмник.

– Тем более не стоит вешать нос, – подбодрил его Валленберг. – Нечисть… Нашёл, кого бояться! У этих славян даже нечисть какая-то мелкая – домовые, лешие, кикиморы… То ли дело – тролль величиной с гору! Или огнедышащий дракон. А тот старый хрыч на постоялом дворе почти наверняка врал, рассказывая сказки, которые сам только что сочинил, дабы мы, свернув на указанную им тропу, угодили прямиком в лапы его сообщников. Бог свидетель, я был бы даже не прочь ещё разок позабавиться, насаживая их на вертел! – При этих словах обтянутая грязной и засаленной замшевой перчаткой ладонь капитана фон Валленберга многозначительно похлопала по эфесу шпаги. – Увы, нам не до развлечений. Время не терпит, не то я бы непременно последовал совету старого лазутчика и двинулся той дорогой, которую он указал. Здешние места после этого стали бы немного чище, а всем нам было бы не так скучно. Да и ты, дружище Курт, не так трясся бы при виде настоящего врага, как трясёшься из страха столкнуться с врагом воображаемым…

Пристыженный Курт отвернулся, проворчав что-то сердитое, под смех своих товарищей, которые, как обычно, были рады случаю позубоскалить. Валленберг коротко взмахнул рукой, и смех оборвался, словно обрезанный ножом. Эта поездка чем дальше, тем больше представлялась делом пустяковым, наподобие увеселительной прогулки, однако капитан не мог позволить себе ослабить железную хватку, которой держал своих подчиненных. Командовать наёмниками нелегко; дисциплина их тяготит, умирать за хозяина они не желают (ибо мёртвому, как известно, деньги ни к чему), и держать их в узде можно лишь при помощи железной строгости да чувства воинского товарищества, которое заменяет солдату без роду-племени чувство долга и верности родине. Ландскнехты, коими имел сомнительную честь командовать капитан Ульрих фон Валленберг, готовы были умереть, но не за хозяина, которому присягнули, а за своего командира и своих товарищей по оружию, ибо только такая готовность давала каждому из них хоть какой-то шанс уцелеть, дожить до старости и вернуться в родные края.

Солнце поднялось в зенит и начало мало-помалу клониться к западу. Разлинованная синеватыми тенями сосновых стволов, испятнанная ажурной тенью крон дорога, будто следуя его примеру, вскарабкалась на лесистый гребень холма и покатилась под уклон, в заросшую густым кустарником болотистую низину, по дну которой, негромко журча, бежал ручей. Кони заржали, издалека почуяв живительную прохладу струящейся в тенистых зарослях воды.

Кусты на дне оврага раздвинулись, из них показалась гнедая конская голова, а следом в поле зрения капитана Валленберга возник посланный им десять минут назад на разведку дозорный в начищенной до блеска кирасе и похожем на глубокий таз стальном шлеме. Громыхая железом, дозорный подскакал к капитану и доложил, что впереди всё спокойно, что дно в ручье не очень топкое и что вода в самом глубоком месте едва достигает конских бабок. Глядя поверх его плеча в густо заросшую кустарником и молодыми деревьями лощину, Валленберг заметил какой-то куст, цветущий пышным белым цветом. Над цветами с деловитым гудением вились пчелы. Картина была такая мирная и приятная глазу, что капитану невольно представился уютный каменный домик под красной черепичной крышей, увитый диким виноградом и утонувший в зарослях роз – его давнишняя мечта, которую он намеревался осуществить после возвращения из этого путешествия.

Отогнав сие сладостное, но, увы, неуместное в данный момент видение, фон Валленберг махнул рукой в перчатке своим людям и первым направил коня в лощину. С глухим топотом и металлическим лязгом отряд пришёл в движение и стал спускаться с холма, отдалённо напоминая железный ручей. Округлые шлемы и выпуклые нагрудные зерцала маслянисто поблескивали, острия пик вспыхивали на солнце острыми искрами; лоснились гладкие лошадиные крупы, а на конских чепраках и коротких плащах всадников переливался золотым шитьём родовой герб ландграфа Вюрцбургского.